Последний роман Елены Чижовой – «Терракотовая старуха» - роман о 1990-х, роман о том, как в этих обстоятельствах меняется жизнь ленинградской учительницы Татьяны. Чтобы прокормить дочь, она становится референтом – первой помощницей новоявленного бизнесмена.  Она учится договариваться с таможней и подделывать печати, она чувствует под ребром дуло пистолета, она видит, как творится скорый суд, как играют по волчьим законам. Она находит в себе силы уйти из бизнеса, потому что понимает, что по таким законам жить не может. 

Когда я пришла к Елене Семеновне, то сказала ей, что «Терракотовой старухой» она оправдала всю нашу молодость девяностых. 

Елена Чижова сама в 1990-е была заместителем генерального директора крупного петербургского мебельного производства и знает, о чем пишет. Но книга – не автобиография, Чижова, как и в ее предыдущих романах, продолжает исследовать феномен «советской цивилизации», на этот раз на его переходном этапе к цивилизации «постсоветской».

- Елена Семеновна, почему именно советская эпоха, начиная от поздних семидесятых и вплоть до конца века, так привлекает вас?

- Во-первых, я – свидетель этого времени, и в этом смысле для меня это не история, а жизнь. Причем исключительно интересная, поскольку именно в это время окончательно стали ясными все более или менее важные «родовые пороки» цивилизации, которую принято называть советской. Дело не в том, что раньше они себя не проявляли. Еще как! Но до этого времени эти страшные пороки многим казались преодолимыми – что-то вроде временных перегибов, которые можно со временем исправить. И до сих пор многим – слишком многим – кажется, что Перестройка и распад СССР были трагическими событиями, но главное, этого резкого слома можно было избежать. Теперь модно ностальгировать по «прекрасному советскому времени», когда страна была «великой» и нас за это уважали. А теперь – нет. Сначала об уважении: мир уважал СССР до тех пор, пока не стали доподлинно известны его злодеяния. Потом просто боялись. Для меня это настолько очевидно, что не о чем и говорить. Давайте лучше попытаемся разобраться с понятием «великая цивилизация». Возьмем школьный учебник истории. Кажется, в пятом классе мы начинаем с Древней Греции, которой хватает приблизительно на одну школьную четверть. Потом Древняя Греция куда-то исчезает – для школьников навсегда. То же самое в свой черед происходит и с Древним Римом. В школьной программе практически отсутствуют Ассирия, Вавилон, Византия – ушедшие в прошлое великие цивилизации, каждая из которых прошла свой жизненный цикл. То есть для великих цивилизаций это нормальное развитие – от рождения до смерти. Империя, начавшись однажды, неизменно приходит к концу. И в этом смысле ни с имперской Россией, ни с СССР не случилось ничего исторически особенного. Особенное случилось с нашей страной в другом отношении. Я имею в виду тему духовной преемственности. Выстраивая цепочку великих цивилизаций прошлого невозможно не обратить внимания на тот очевидный факт, что каждая следующая не начинала свой путь в духовном вакууме. Все, что человечество в этом отношении наработало, никогда не исчезало бесследно. Еще точнее говоря, цивилизации становились подлинно великими лишь тогда, когда они перенимали и по-новому перерабатывали и развивали то, что было сделано их предшественницами: то, что было «наработано» в Вавилоне, перешло в Египет, оттуда – в Иудею. То, что было достигнуто в Иудее и в Греции, перешло в Древний Рим, соединилось в христианстве и двинулось дальше… Если принять эту мысль о духовной преемственности за точку отсчета, Советский Союз очевидным образом выбивается из этого ряда. В этом смысле его нельзя назвать иначе как псевдовеликой. И не потому, что СССР рухнул, такая монструозная система просто не могла не рухнуть, а потому, что основы, на которых она зиждилась, противоречили всему тому, что исторически наработало  человечество. Как бы то ни было, но, передавая «из рук в руки» накопленные духовные знания, человечество постепенно отрешилось от языческих ответов на базовые цивилизационные вопросы. В сущности, их несколько: что такое жизнь и смерть? что такое любовь и ненависть? что такое добро и зло? Советская цивилизация дала на них вполне неоязыческие ответы. В двадцатом веке не может быть «чистого и невинного язычества», мы с вами живем не в древности, а в современном мире. То есть я хочу сказать, что неоязыческие ответы – это ответы нечеловеческие. И здесь, как мне кажется, кроется важнейшая точка. Да, как общественный строй СССР кончился, и в этом смысле капитализм, как инструмент общественного развития, куда более эффективен. Но проблема-то в том, что цивилизация, в которой мы живем, так и осталась советской. В 1991 году мы не сумели по-другому ответить на основные цивилизационные вопросы. Наши ответы так и остались советскими. Все, что происходило после 91 года, поднялось на тех  же дрожжах, только люди получили возможность высказываться более или менее открыто, а, кроме того, обрели некоторую экономическую самостоятельность, во всяком случае, по сравнению с СССР. Формально сейчас мы живем в другой стране, но суть жизни не изменилась – она осталось такой же по-советски бесчеловечной.  

Когда я вижу, что из России уезжает молодежь, мне всегда кажется, что они убегают именно из советской цивилизации. Может быть, кто-то не формулирует этого прямо, говорит: ради карьеры, самореализации, ради будущих детей. У многих из нас – я имею в виду людей своего поколения, в начале 90-х возникали схожие мысли. Мы тоже уходили в бизнес, искренне полагая, что делаем это ради детей. Нам хотелось их «вытащить», не просто прокормить, но обеспечить достойную жизнь, дать нормальное образование. Надо сказать, у многих из нас это получилось, но какой ценой… Особенно тяжко пришлось женщинам, которым пришлось «вытаскивать» не только детей, но и мужей, родителей и т.д. Я говорю о женщинах, переживших последнее двадцатилетие в больших городах, в маленьких был свой ад… Мы, как Мюнхаузены, вытягивали себя из прошлого за волосы. В каком-то смысле вытянули, но очень часто ценою потери самих себя.  

- Героиня вашего романа  «Терракотовая старуха» Татьяна Андреевна часто цитирует классиков. Она вспоминает «портреты основоположников» - Толстого и Достоевского на стене в доме родителей. Русская классика, великая литература – это последнее, что у нас осталось, что еще может спасти нашу цивилизацию?

- Боюсь, что Толстой и Достоевский относятся к другой цивилизации, которой уже нет и никогда не будет. В 1917 году она кончилась катастрофой, и это уже нельзя ни исправить, ни изменить. Русскую литературу – в том метафорическом смысле слова, в котором она присутствует в романе, -  «протащила» через советскую цивилизацию интеллигенция, но ей не удалось изменить существующего положения дел. Но как бы то ни было, даже за эту попытку наша интеллигенция заслуживает огромного уважения. Даже в нечеловеческих советских условиях люди, чьи моральные принципы не стали безоговорочно советскими, пытались «найти своего ученика». В этом отношении моя героиня, оставаясь живым человеком со своими соблазнами и грехами, продолжает традицию: преодолевает многие искушения, пытаясь сохранить в себе подлинную иерархию ценностей. Да, Татьяне Андреевне не повезло. Но, как известно, дорогу осилит идущий. 

- То есть, вы имеете в виду, что «ученик» рано или поздно может быть найден, а, значит, все не так безнадежно. Но в одном  из интервью вы сказали, что страна катится в пустоту.

-  Да, у меня нет иллюзий относительно будущего страны, но речь идет об отдельных людях, о тех, кто по разным причинам не хочет отсюда уезжать. У меня есть опыт выживания в духовном безвременье – я имею в виду 1970-е - 1980-е годы. Жить в такие времена – тяжкая задача. Я не хочу сказать, что все повторяется буквально, но, думаю, опыт нашего поколения будет востребован. Если формулировать коротко, важнейшим фактором выживания в подобные времена становиться чувство собственного достоинства. Хотя, с другой стороны, это чувство необходимо во все времена. В каком-то смысле цивилизация, в которой вы продолжаем жить, всегда требовала от человека особенных усилий. Каждому мыслящему человеку, живущему в СССР или в новой России – как ни назови – приходилось и приходится самому вытягивать себя за волосы. Свою жизнь надо прожить с достоинством. Но если вернуться к теме цивилизации, эти индивидуальные героические усилия вряд ли обеспечат стране новый Ренессанс.

- Многим казалось, что вера, православие, могут нас спасти. Вы написали роман «Лавра», который погружает в переживания и мысли молодой женщины, жены верующего человека, ищущей веры и смысла. Роман о поздней советской эпохе, роман о церкви. Вы сейчас ощущаете, что ложь пронизала и РПЦ, и отношения церкви и государства?

-  «Лавру» я опубликовала в 2002 году в журнале «Звезда». Этот роман был встречен очень жестко. В те времена многим казалось, что каким-то чудом РПЦ прошла через советскую власть в белых ризах. Во многом я объясняю это тем, что у людей не было реального опыта общения с церковью, кроме того, в известном смысле, РПЦ была антисоветской мифологемой. Теперь, когда  идеологическое и экономическое сращивание церкви и государства идет полным ходом, у многих открылись глаза. Боюсь, что после  страшных потрясений двадцатого века выжившая РПЦ стала элементом советской цивилизации, и в этом смысле правильнее называть ее СПЦ. Она обрела и усвоила опыт «сотрудничества с государством», но, заметьте, еще с дореволюционных времен. Тогда все закончилось тем, чем закончилось. Но когда я думаю об этом, мне всегда кажется, что Россия никогда не была в полном смысле христианской страной. «Рабство дикое» было отменено только в 1861 году. Что это означает? Для меня вот что: как может православная страна стоять на том, что люди продаются и покупаются? И снова возникает цивилизационный вопрос: страна, где может быть продана или куплена человеческая жизнь – это какая страна? С моей точки зрения, языческая.

Да, РПЦ прошла страшные времена, чтобы выжить ее иерархи были вынуждены сотрудничать с безбожным языческим государством. Но что происходит теперь? РПЦ снова готова сотрудничать. Готова забыть о миллионах и миллионах уничтоженных, замученных, оболганных. Ведь наше государство не кается в этом, а, напротив, всеми силами пытается вернуться в советское прошлое. Боюсь, такое сотрудничество означает, что РПЦ – вполне себе языческая организация, признающая  жертвоприношения…

Снова все переворачивается с ног на голову: глядя на чиновников, которые стоят со свечками и крестятся, стыдно называть себя верующим. Видит Бог, в нынешних условиях в эдаких личных признаниях есть что-то верноподданническое. 

То, что описано в «Лавре», я знаю изнутри – так сложилось, что я довольно долго была замужем за протодьяконом, который  преподавал в  Духовной Академии и был личным переводчиком покойного владыки Никодима и нынешнего патриарха Кирилла. В те времена владыка Кирилл был ректором Духовной Академии. Это умный энергичный человек, крупный политик, я думаю, что он человек глубоко верующий, но в нашей стране личной веры мало, нужно нечто большее, некие основополагающие принципы. А еще умение и воля идти поперек. То, что сейчас делает РПЦ под его руководством, только способствует тому, что страна заходит в тупик. 

- У вас в романе «Время женщин» с точностью до двух лет, кажется, героиня предсказывает крах советской власти.

- Это автобиографический эпизод. Хотя вся то, что описано во «Времени женщин» - это не история моего детства. Я действительно жила в коммунальной квартире, но с мамой, папой, сестрой и прабабушкой, а не с тремя старушками. Однажды – тогда мне было, кажется, лет пять, мы с прабабушкой шли по Театральной площади и она вдруг остановилась, посмотрела вокруг  и говорит: «Прожить бы еще лет двадцать, посмотреть, чем у них дело кончится». Я, конечно, ничего не поняла, но спрашиваю: «У кого – у них?». А она отвечает: «У большевиков. Царское разворуют и сдохнут». Этот эпизод, что часто бывает с сильными детскими впечатлениями, остался в памяти и позже вошел в роман. Кстати, моя прабабушка была «из простых», то есть у нее не было «личных экономических счетов» с советской властью. Просто она была умным человеком и хорошо помнила прошлое.   

- «Время женщин» - название для России такое символичное. У нас когда-нибудь наступит время, когда женщины не будут одни, когда им будет на кого опереться? Где же мужчины-то?

- Ну, как – где? Во «Времени женщин» одна из бабушек говорила: «Одни землю роют, а другие в нее ложатся». Прибавьте к этому войны. Погибали-то, в основном, мужчины. Даже те, кто был молчалив и осторожен. То, что мы видим сейчас – результат жестокого отрицательного отбора. Я не хочу сказать, что женщинам доставалось меньше. Но женщин ведет материнский инстинкт. Когда мы чувствуем угрозу нашим детям, мы бросаемся очертя голову, пытаясь их спасти. Счастье, когда это удается. Думаю, это уже закрепилось в наших генах: в течение всего двадцатого века нашим детям всегда что-то угрожало. Причем, как правило, смертельно. Так что «советская женщина» - это не только идеологический штамп, но и, действительно, какой-то особый биологический вид. 

- В ваших романах учителя, вернее, учительницы - в «Крошках Цахес», в «Терракотовой старухе». Учитель сейчас теряет статус? Что происходит сейчас  с отношениями учитель – ученик?

-  Я очень сочувствую учителям, знаю, как они работают. Моя младшая дочь не так давно закончила школу. На этом вот диване мы с ней вместе готовились к ЕГЭ. Я видела, как учителя переживали за детей... Настоящий учитель – это не профессия, а состояние духа. Есть такое евангельское выражение: «Дух веет, где хочет…». У моей дочери была поразительная учительница русского языка и литературы, которая читала им вслух, устраивала литературные конкурсы, и дети проникались этим. Зачем? С прагматической точки зрения невозможно объяснить. Это же не подготовка к ЕГЭ, за которую «с нее спросят». Да, дети бывают неблагодарными, но во все времена есть и настоящие ученики. Так что когда учитель жалуется, что все нормальные ученики исчезли, мне всегда кажется, что что-то неладное происходит с самим учителем. 

- Вы сейчас работаете над новым романом, продолжая мысль о «советской цивилизации»?

- Скорее, над старым. Роман «Орест и сын» я начала писать еще двадцать лет назад. Ради него ушла из бизнеса. У меня было уже пять или шесть вариантов, один из них опубликован в журнале «Звезда». Но этот роман меня не отпускает. Все это время я думала о том, что не справилась. Может быть, не хватило писательского опыта. Но, видимо, не только. Мне нужен был весь мой последующий опыт – опыт краха советской цивилизации. Для себя мне надо было разобраться с базовыми вопросами – церковь, школа, национальные проблемы – то, из чего состоит эта самая советская цивилизация. В романе «Орест и сын» я пишу о том, почему советская цивилизация зашла в тупик, как все это случилось – пытаюсь проследить эту логику художественным образом.  

А еще я обдумываю роман о русской тоске. Но об этом говорить рано.  

Беседовала Галина Артеменко