Татьяна Барандова - эксперт Санкт-Петербургского гуманитарно-политологического Центра «Стратегия», старший преподаватель Санкт-Петербургского филиала Государственного Университета - Высшей школы экономики, менеджер проектов Ассоциации сотрудничества со странами Северной Европы «НОРДЕН». 

Мы начали наш разговор об особенностях развития третьего сектора в России с вопроса о тенденции, о которой часто говорят эксперты: многие отмечают профессионализацию третьего сектора – НКО и прочий общественный активизм становятся обычной работой, сферой рынка занятости, а не областью приложения энтузиазма и добровольческих порывов. Хорошо это или плохо?

Профессионализация

Что такое профессионализация третьего сектора?

Довольно сложно дать профессионализации однозначное определение, но в позитивном смысле это, на мой взгляд, связано с ориентацией людей, наполняющих некоммерческий сектор, как на один из сегментов рынка труда, или на общественно-полезный труд, который, кроме того, еще и приносит доход людям его осуществляющим...

Так это позитивно?

Зависит, конечно, от того, с какой стороны посмотреть. В период бурного развития НКО, в середине девяностых, было позитивно в том плане, что люди в качестве оплачиваемого сотрудника НКО могли посвящать все свое время, рабочий день общественной деятельности и развивать новые направления и навыки: например, в ресурсных центрах поддержки НКО. Возможность в рамках гранта выделять зарплаты на одного - двух специалистов позволяла маленьким организациям таких специалистов «выращивать», поддерживать.

Но негативно это явление тоже может рассматриваться: из-за профессионализации выхолащивается некий волонтерский энтузиазм, или энтузиазм и добровольческий азарт вообще. Этот процесс может в итоге приводить к тому, что люди довольно цинично, что ли, относятся к общественной деятельности просто как к работе. Когда ты становишься профессиональным «функционером» в какой-то среде, в том числе и в рядах третьего сектора, ты совершенно по-другому смотришь на все, что там происходит. Это как, например, сначала работать стажером в фирме и стремиться понравиться, стремиться достигать и опережать, стремиться учиться и отдаваться идее или миссии фирмы, а потом прийти туда же специалистом: совсем по-другому будешь смотреть. Процесс неоднозначный и сложный, сказать, что он может быть охарактеризован тотально только негативно или позитивно нельзя. 

Модели развития некоммерческого сектора в регионах

Как профессионализация сказывается на развитии третьего сектора?

Многое зависит от личностей, от руководства организаций и конечно от того, как благоприятно к общественности относится внешняя финансовая среда и конъюнктура, политический режим, законодательство… Большую роль играет инфраструктурный фактор самого третьего сектора в регионе или городе.  Например в 2001 году, в тезисах, которые я подавала для участия на Мировой форум некоммерческих организаций проходивший в Гвадалахаре, я отметила, что ресурсные центры поддержки НКО в том виде, в каком они тогда развивались фондом «Евразия», на мой взгляд явление не во всем позитивное, а скорее - это «палка о двух концах». Они приобретали тогда, я бы так выразилась, в ряде регионов слегка «монстрообразный» вид. То есть становились не только «инкубаторами», но и барьерами в развитии, «ситом» в вопросах привлечении средств, «судьями» для маленьких организаций (тогда в конце девяностых еще не так очевидно было, что в российских условиях «зонтичность» не всегда может усиливать позиции сектора, а скорее наоборот может стать слабым звеном при более настойчивой политике государства в аспектах постановки НКО под жесткий контроль).

Еще через год-два началась большая дискуссия и о роли самих грантодающих организаций, о том, как они формируют идеологический «заказ» и воздействуют на третий сектор, как не всегда расширяют базу для и способствуют развитию низового активизма (grassroots). Кроме того, и здесь тоже есть несколько моделей. Американский вариант («Евразия» была американским фондом) предполагал некоммерческую деятельность преимущественно как профессиональную сферу.

А какие альтернативы существуют этой  модели?

Скандинавская, например, финская. Она, кстати, очень похожа на наш советский тип, но без тоталитарной идеологической нагрузки и полного «обязывания строиться под едиными знаменами». У них «обязывание» происходит по другому принципу – состоять в организации, платить взносы человеку нужно не потому, что единственная партия так велела, а потому что есть традиция волонтерской, общественной деятельности как таковой, и традиция принадлежности – belonging [принадлежность – англ.]– к группе, ассоциации. Собственно, у них по-другому выстраивается гражданское общество, или третий сектор.

В Германии тоже так было в определенные моменты истории, но из-за серьезных социальных катаклизмов, через которые прошла эта страна в ХХ веке, все размылось, а в Скандинавии до сих пор держится. В Скандинавии, как бы неприлично не состоять членом обществ, люди и взносы платят, и многое другое связано с волонтерством: у них это все сильно организовано именно в виде «амбреллы» [umbrella – зонтичная организация, англ.] – по принципу социальной сети...

В каждой стране развитие сектора идёт по-разному, но везде государство определяет общее направление развития: т.е. экстремистские организации, вероятно, не будут поддержаны из государственных источников нигде в Скандинавии, но при этом там государство не так сильно пытается «канализировать» эту деятельность. Оно вполне может финансировать и очень оппозиционную по отношению к себе газету, например, чтобы получать «обратную связь» и соблюдать принцип свободы слова. Не то, чтобы там была абсолютная свобода, граничащая с анархией, там тоже осуществляется мощный контроль над личностью, но более скрытыми или мягкими рычагами, в том числе через сети, ассоциации, преимущественно же через экономические рычаги воздействия. Потому там по-прежнему сильны профсоюзы.

В скандинавских странах люди тоже профессионально работают в общественных организациях, то есть за деньги, и там это тоже довольно серьезный бизнес – быть руководителем какого-нибудь большого общества, где много членских взносов, реализуются международные программы, осуществляются государственные заказы... Но все же НКО там ориентированы и на широкий ассортимент услуг, доступный или предлагающийся своим членам, поэтому социальная база их хоть и сокращается, но по-прежнему составляет серьезную поддержку руководству и в виде взносов, и в вопросах гарантии относительно независимой позиции в диалоге с государством или работодателем.

В каждой стране своя специфика, происходят и изменения, порой существенные. В Норвегии в 2005-2006 годах была принята новая форма финансирования общественных организаций: они теперь в большей степени выполняют официальный государственный социальный заказ, но и внешняя по отношению к государству линия грантовой системы существует, конечно, они сейчас на европейские деньги ориентируются сильно. При этом там сохраняется и принцип плюрализма, в том числе и внутри организации. Надо понимать, что там эти организации достаточно глубоко укоренены в деятельность церквей – протестанская церковь имеет свои благотворительные традиции, есть осознание того, что они несут пользу обществу, некое мессианство… Кстати, у нас тоже совершенно отдельная тема – все организации, которые так или иначе «аккредитированы» при церквях или созданы церквями. Это тоже свое государство в государстве…

Особенности развития НКО в российских регионах: эклектика

А у нас больше к чему тяготеет система, к какой модели? или у нас что-то совершенно отдельное, что не вписывается в существующие модели?

Конечно, вписывается в существующие модели, хотя пока наша система довольно эклектична, если сравнивать с той же (обще)европейской или американской. Она, на мой взгляд, по причине того эклектична, что разные фонды на начальном этапе в 90-е годы по-разному «патронировали» разные регионы. И даже на Северо-Западе мы можем увидеть в каждом регионе совершенно особый тип развития и «констелляции» третьего сектора. Зависит это и от того, кто изначально стал лидером, или на чьи деньги гражданское общество изначально в регионе «строилось». Если доминировали американские деньги – там проамериканский вариант с сильными советскими – или постсоветскими – корнями. Примером может вполне быть Санкт-Петербург, хотя, конечно город имеет специфику из-за своего положения среди регионов.

А вот, например, Мурманская область была как бы изначально «отдана на откуп» Норвегии. Американские гранты там были немногочисленны, регион развивал третий сектор без создания ресурсных центров: НКО не были централизованы, сориентированы или сконцентрированы в какой-то одной структуре или сети, да и вообще их там было немного. Мурманская область в основном «кормилась» на норвежские средства, и до сих пор продолжает, но для НКО в существенно уменьшенном виде.

Система норвежских грантов достаточно специфична, можно сказать «мудрая» с точки зрения норвежского «профита» (выгоды) – напрямую российским организациям никаких денег почти не дают. Деньги получают норвежские организации, которые, будучи основным грантополучателем и администратором этих средств, проводят свою деятельность при партнерстве местных организаций, стремясь также включать в качестве со-исполнителей муниципальные или региональные власти и институты. Собственно местные организации получают вознаграждения за конкретную проделанную работу и непосредственно, целевые средства на расходы по организации конкретных мероприятий, иногда инвестировали в реконструкцию здания муниципальных социальных центров с условием, что НКО будут «состоять при них».

Увы, этот опыт бывал зачастую печальным, и НКО оказывались на улице сразу по завершении грантовой поддержки.  В отличие от американских грантов, которые давались на общий проект и которые покрывали все практически необходимые институциональные расходы организации, особенно содержание офиса. У норвежских государственных фондов деньги преимущественно ориентированы на то, чтобы трудоустроить своих добровольцев-общественников. Чаще всего по схеме: открывается представительство норвежской организации, и его главой является норвежец, а сотрудники частично набираются из местных жителей. Например, «Норвежская народная помощь», с которой я наиболее плотно работала, или «Save the Children»: это все зонтичные организации глобального масштаба, у них есть свои «бранчи» [branch – отделение, филиал, англ.]. Иногда не открывают отделение, а заключают суб-грантовый договор с локально расположенной и зарекомендовавшей себя общественной организацией… Это другой тип иностранной поддержки, и другой тип (взаимо)зависимости в том числе.

Другая ситуация складывалась в Архангельской области. Там ресурсный центр – Центр поддержки НКО «Гарант» - был изначально создан не по типажу тех, что финансировала «Евразия». Этот центр первые 5 лет практически безбедно жил и работал на средства, полученные от британского фонда CAF (Charity Aid Foundation – National Lottery) напрямую, а еще не через московское представительство. Очень интересно работали сотрудники (полностью трудоустроенный персонал), и реализовывали широкоформатный проект совместно с московским центром поддержки НКО. У них не было «жизненной» необходимости в дополнительном фандрайзинге, потому что изначально был выигран грант на трехлетний проект именно на то, чтобы создать этот ресурсный центр, помогающий развивать сектор в регионе в целом. Британцы сильно не настаивали на том, чтобы свою модель вводить, они делились опытом, материалами, перечисляли средства, отчеты получали, приезжали в качестве лекторов, но каждый шаг не проверяли, позволяли творчески развивать деятельность.

Там работали молодые люди, энтузиасты, с сильным лидером – Натальей Барабан (сейчас она в Голландии), это развивалось на базе Ассоциации молодых юристов Архангельска под руководством Федора Логинова. Это породило тип ресурсного центра «гибридного» варианта, где очень интересная шла работа, творческая. Эта была молодая команда – они самостоятельно все выработали, с нуля, не следовали заданному типажу. А потом они стали искать дополнительные гранты на устойчивое развитие, я тоже работала там в этот период – был, например, поддержанный «Евразией» проект «Создание экспериментальной модели попечительского совета на базе ресурсного центра НКО». Мы тогда создали уникальный по тем временам Фонд Местного сообщества (Local Community Foundation [местное сообщество – англ.]). Это была попытка отработать уникальную тогда для России модель – как создать фонд на базе именно НКО, а не на муниципальной базе, как, например, в Тольятти.

Тогда нам повезло работать с Совместным предприятием «Полярное сияние», работавшей в нефтедобывающей отрасли, у нее в то время был американский менеджер (они ротировались с российским через 2 года). Эта организация выделила довольно большую сумму стартового капитала, а уже через два года началась работа с бюджетом. И, что хорошо, государственные средства не были основными – они вливались в общий поток, где уже были средства разнообразного бизнеса. Тогда была очень благоприятная ситуация для развития. Очень профессионально - в положительном смысле - работала команда. Люди, которых обучили и поддержали за тот период, до сих пор работают в ведущих некоммерческих организациях региона, но сам центр трансформировался в «Центр социальных технологий». Специалисты «Гаранта» обучали муниципалов и областных чиновников проектной работе. В целом, интересный кейс.

А вот в Новгороде инициатива исходила изначально от местной администрации. Но при этом надо сказать, что Михаил Прусак, который был тогда губернатором, при всем его широко в исследовательских кругах подчеркиваемом авторитаризме, понимал важность становления сектора, но пытался избежать вольности и общественность постоянно находилась как бы под «колпаком» контроля над ситуацией со стороны власти. Его политика ориентировала чиновников на развитие человеческого потенциала, как инвестиционного ресурса для региона. 

Там существовала довольно интересная схема работы администрации – они сами учредили ресурсный центр, в конце 90-х, как свой «бизнес». Команда тоже была молодой и амбициозной, поддерживавшейся властью особенно в вопросах образовательных, поэтому достижения отдельных «звездочек» третьего сектора Новгорода, таких как Кира Кононович, были очень велики. Но, в общем, со сменой вектора политик по отношению к НКО, а затем и со сменой губернатора, все там медленно почти сошло на нет. Но изначально идея Прусака и его команды заключалась в том, чтобы сделать Новгород регионом, привлекающим инвестиции – во все, в том числе в человеческий капитал. И вот этот ресурсный центр, работающий с человеческим капиталом, очень хорошо вписывался в политику регионального уровня. Кроме того, там работали очень сильные профессионалы. Но минус такой «корпоратистской модели», заложницы системы – сектор и потенциал его в широком масштабе надолго оказался недоразвитым, за редким исключением. Огосударствление такое, как мы наблюдаем сейчас везде, то, к чему мы пришли сейчас там было изначально.

В последние годы, правда, наблюдается активизация, причины которой еще следует проанализировать...

Продолжение следует: в следующей части - беседа о независимости НКО и будущем гражданского общества в России

 Материалы по теме:

Анна Тарасенко. Общественные ли палаты?

Анна Тарасенко. Причины возникновения консультативных органов в регионах России (на примере Новгородской области, Мурманской области и Республики Карелия)

Тенденции развития гражданского общества: Новгородский регион. Часть 1

Тенденции развития гражданского общества: Новгородский регион. Часть 2

НГО и СМИ пока не нашли друг друга

Анна Орлова: "Это не те перемены, которых мы ждем"