Первоисточник

Не так давно новости из павловского дома-интерната №4 были в основном  «горячими» – там больше полутора лет длилось противостояние между волонтерами и руководством детдома. Чтобы ситуация начала меняться к лучшему, понадобилось вмешательство Уполномоченного по правам ребенка в России Павла Астахова и смена руководства. Но системная проблема огромного, самого большого в Европе, детского социозащитного стационарного учреждения для детей с особенностями развития так и не решена, и  не может решиться в одночасье, как, впрочем, и для всех подобных интернатов в России. Об этом «Фонтанка» поговорила  с заместителем  директора детского дома Андреем Домбровским, президентом и соучредителем  «Подорожника» - одной из трех волонтерских организаций, работающих в ДДИ №4. 

- Андрей, прошло уже более 100 дней с того момента, как закончилось противостояние между руководством интерната и волонтерами. Так случилось, что вы из волонтера стали фактически чиновником, администратором. Я уже вижу, что нас не проверяют пять кордонов на входе. Ну а вы что увидели такого, чего не видели, когда были по ту сторону забора?

- Пока я был «с той стороны забора», я не знал, что все так плохо. Я приходил в детский дом, видел детей, но два раза в неделю. А потом, как известно, прежний директор и вовсе нас перестала пускать. Когда же после всех событий я пришел сюда уже в качестве заместителя директора, я понял, что до этого видел только вершину айсберга проблем. Их множество. Те же памперсы – я знал, что их нехватка была одной из проблем, но сейчас-то я понимаю, что это просто глобальная проблема, она связана с Фондом соцстраха, с федеральными нормативами, и одному детдому ее не решить. Система построена так, что надо писать безумное количество бумаг, к этому прикладывать чек, и это оборачивается чудовищной тратой времени и оформлением безумного количества документов. И я, как ответственный, должен на каждого ребенка выписывать пачку документов, а детей 300… и только представить себе, сколько памперсов занимает такая пачка документов и сколько из этой бумаги можно было сделать новых памперсов... Только чтобы получить компенсацию, надо заполнить порядка пяти бумаг на каждого из трехсот нуждающихся детей. Необходимо, чтобы в Фонде соцстрахования деньги распределялись равномерно. Чтобы не было так, что они, как в этом году, закончились в первом квартале, хотя бюджет составлялся на год. Причем нас оповещают задним числом. Мы звоним, а нам говорят: а чего вы ждете, ваш лимит уже израсходован. Я разговаривал с фондом – они говорят, что, может быть, вообще не относить памперсы к средствам реабилитации. Может быть, стоит их отнести к расходным материалам и выделять деньги непосредственно интернату или закупать, минуя ФСС. Конечно, для тех детей, которые находятся дома – это может быть одна процедура, для учреждений – другая. И это касается не только нашего интерната – такая проблема существует везде. Но даже подписывая контракт, надо понимать, что, приобретая памперсы на 300 детей, учреждение не имеет возможности их привезти, денег на это не заложено. Зачем проблема создается на пустом месте? В результате приходится искать волонтеров, спонсоров, но это не удел государственного учреждения.

Второе, что бросается в глаза, когда оказываешься «по эту сторону забора», - это катастрофическая неготовность людей нести ответственность за то, что они делают. Для 80% главный ориентир - а вдруг придет прокурор и что-то там найдет. Поэтому лучше вообще ничего не менять. Вот как это было с отделением реабилитации: ну как же молодые люди, которые там живут, сами пойдут и сами потратят свою пенсию?! Они же купят на эти деньги велосипед, а потом кому-нибудь подарят. Но вот я уже два месяца наблюдаю: ну, покупают велосипед, прикручивают его цепью и никому не дарят! Конечно, ребятам все надо объяснить, рассказать, что, прежде чем купить велосипед, надо подумать, как и где ты его будешь хранить. То есть обговорить житейские вопросы.  А мы с ними не говорим, мы боимся, что что-то произойдет, что-то случится, поэтому пусть лучше ребята сидят за забором и не знают, какую цепь надо купить для велосипеда и какие заплатки надо ставить на камеру…

Это надо менять системно, но алгоритма  я пока не знаю. Я лишь понимаю, что могу делать. Вот, к примеру, на меня возложили ответственность за выход ребят в город, я каждый раз подписываю и согласовываю их выход, никому еще не отказал, но я проговариваю с ними и до, и после - какие опасности их могут подстерегать, с кем они пошли, куда они пошли, достаточно ли свободно ориентируются они на местности. В любом случае я понимаю, что беру на себя весь груз ответственности за каждого ребенка. Но это тоже часть воспитания, социализации детей, это крайне важно. Я думаю о детях из группы реабилитации – они два месяца, как получили свободу выхода в город. Просто свободу. И это не только мое мнение, мои знакомые, которые живут неподалеку, говорят, что видят этих ребят на улицах – по тому, как ребята себя ведут, как они идут, чувствуется, что они стали ощущать себя свободными, достойными людьми.

- Андрей, когда конфликтная ситуация в детском доме обсуждалась в комитете по социальной политике, когда вы совместно искали решение, была создана коалиция НКО, которая объединила организации, помогающие детским домам и семьям, где живут дети с особенностями развития. Вы также предложили документ, который назвали «Дорожной картой», - вы по пунктам изложили, как изменить к лучшему жизнь детей в детском доме, не вкладывая при этом бюджетных средств, а исключительно меняя отношение к проблеме. Удалось ли продвинуться в этом направлении?

- Я могу сказать, что диалог идет, коалиция также существует. Но, к сожалению, пока все получается не так быстро, как хотелось. В частности, самый больной вопрос, с которого мы начали: тема разукрупнения самого большого в Европе детского дома, каким является дом-интернат в Павловске. Пока еще все понимают, что это сделать надо, но конкретной стратегии нет. Я на самом деле сейчас пока склоняюсь к той мысли, что для начала детский дом надо  попробовать разделить на 4 части. На какой-то переходный период стоит оставить единую дирекцию, которая будет решать вопросы ремонта, развития инфраструктуры. Но принципиально важно менять систему социальных работников. Они 90% времени работают с документами. Я им говорю: ребята, ведь за каждым документом стоит конкретный ребенок. И прежде чем нести документы в суд на лишение его дееспособности, пойдите и посмотрите на ребенка, поговорите с воспитателем. Но противоречие заключается в том, что главным опекуном является директор, а он должен знать в лицо своих детей, в данном случае - каждого из 550, а это очень тяжело. Здесь опять нужен диалог. Пока еще окончательной позиции у комитета по социальной политике нет. Причем это может и не быть административное разделение, но просто в каждом корпусе должна возникнуть позиция специалиста, который будет интегрировать все вопросы вокруг каждого ребенка. Сейчас медики отвечают в целом за медицину, социальные работники работают с документами, педагоги – отвечают за педагогическую составляющую. По отдельности все прекрасно, а вместе процесс не складывается.

Должна меняться и работа среднего персонала. Сейчас рядом с ребенком 4 - 5 санитарок, которые работают сутки через трое. Воспитатель работает два через два – два дня видит ребенка, два других – пробел. А кто видит ребенка на протяжении всего времени? Ну, видит его врач, но видит всех 180 детей в корпусе, и у него в первую очередь медицинские заботы. А больше и никто. И вот есть мысль организовать позицию воспитателя, пусть не на одну группу, пусть на две, воспитателя, который объединяет действия всех служб и видит, что ребенку нужно сейчас. Так или иначе, но необходимо перенастроить систему, чтобы в итоге все фокусировалось на ребенке, а не на том, что необходимо интернату или персоналу. Главным должен быть ребенок.

А деятельность общественности я вижу, скорее, в позитивном ключе. Мы согласовали с комитетом, что я, став заместителем директора, буду таким связующим звеном между руководством и волонтерским движением, общественными организациями, которые хотят помочь. И определенные успехи уже есть. В ближайшее время от 15 до 20 воспитанников получат право пользоваться услугами социального такси. Но для этого на каждого воспитанника надо собрать целый пакет документов. Наш социальный отдел и так до предела загружен. Тогда пришла общественная организация, готовая помочь, мы им представили комплекты необходимой документации, предложили сделать бумаги на каждого ребенка. Они  все сделали, мы отвезли, и уже буквально на днях решение будет принято.

Это прецедент для детского дома-интерната. Важно и то, что эти ребята, научившись пользоваться этой услугой, смогут пользоваться ею всю жизнь, даже когда из детдома уйдут. Для них это невероятное расширение возможностей, охвата окружающего мира. Кроме того, это и определенный прорыв в сотрудничестве НКО и государственных учреждений: если это смогли сделать одни, то смогут и другие.

Но в целом я бы сказал, что для нормализации работы надо больше волонтеров. Это в целом для детских домов по всей России. Нехватка кадров – это проблема повсеместная. А волонтеры, не будем забывать, несут и качественно иное отношение к ребенку. Ты приходишь в детдом, не получаешь зарплату, это не является твоим условием жизни, а просто идешь к конкретному человеку, делаешь то, к чему ты относишься с душой. Но по большому счету волонтеры приходят не кадровые бреши закрывать, потому что нянечек не хватает, они приходят, чтобы своими действиями изменить, в том числе и у персонала, отношение к ребенку. Даже для той нянечки, которая вдруг увидела, что с ребенком отделения милосердия можно просто разговаривать. Я вспоминаю собственную эволюцию. В силу семейных традиций я тоже какое-то время пребывал в уверенности, что, если уж ты попал в детдом, то не бери сироту на руки – в смысле, не привязывай к себе. А вдруг ты завтра не придешь… Я с этой мыслью жил долгое время. До тех пор, пока я не встретился с Ириной Хакамадой в доме ребенка. Она тогда взяла на руки одного из малышей, которые были в манеже. И я вдруг осознал, что откладываю свою доброту на потом, но зачем?

Я бы еще хотел поговорить о такой вещи, как организация волонтерской работы. Понятно, что у волонтера год контракта, но если волонтер и спустя год хотел бы приходить, посещать ребенка… вот тут у нас был конфликт с предыдущим руководством интерната. Один конкретный пример. Девушка-волонтер хотела взять ребенка. Но после окончания контракта директор решила, что ребенок очень тяжелый, и запретила даже его посещать. Сейчас эта девушка снова к ребенку приходит. Если анализировать ситуацию – здесь у ребенка нет одного-единственного стержневого лица, главного значимого взрослого, как в семье, нет близких родственников, которые окружают малыша с рождения, если он не сирота. Но без этой сети близких человеку крайне тяжело «не провалиться», отсюда многие тяжелые проблемы сирот, выливающиеся в болезни, расстройства, даже внезапную смерть. Вот почему нам так важно здесь выстроить эту сеть для каждого ребенка индивидуально.

Здесь нас отвлекли дети. Сначала две подружки лет 15-ти обратились к моему собеседнику:

- Андрей, а я могу получить деньги?

- Вы же паспорт получили, значит, можно.

- А как это сделать?

- А ты что, не знаешь, где почта?

- Знаю, но не умею…

- Так что же ты хочешь?

- Чтобы ты со мной сходил…

- У тебя же есть подруга, она же уже все знает, сходите вместе и получите!

Подходили и другие ребята (праздник, в этот день проходивший в детдоме, завершился). Андрей знал всех по имени, а они не стеснялись обращаться к нему на «ты». Что-то теплое было в этих беседах. Группа воспитанников-колясочников приехала в автобусе. Совсем маленькие, они в сопровождении взрослых направились в свое отделение. И тут одна из девчонок, еще плохо говорящая, закричала Андрею: «Пииве!» - она его узнала. «Привет», - закричал Андрей в ответ и продолжил:

- Дети возвращаются с занятий из города. При Софийском соборе и Вальдорфской школе они учатся рисованию. Это тоже пример взаимодействия интерната и общественных организаций. Раньше им надо было гнать транспорт оттуда, везти в Пушкин, потом везти обратно и уже пустыми возвращаться в Пушкин. Стоимость проезда возрастала в два раза. Теперь детей возят на интернатском автобусе, мы смогли найти компромисс, чтобы и полностью обеспечить транспортом интернат, и выкроить поездки детей на учебу. Это тоже маленький, но важный пункт воспитания – дети учатся не там, где живут.

- Я вижу, как сверкают новые крыши. Как идет ремонт?

- Уже прошла пара сильных дождиков, и крыши нормально их выдерживают. Здесь, правда, встает вопрос правильного обслуживания. Их очень легко, как я понимаю, загубить – один раз ткнул ломом в правильном месте, и вся работа насмарку. Меня больше беспокоит другое – качество того, как это происходит. Отремонтировали помещение группы. Две недели дети находились в другом месте, хотя тоже было сказано, что необходимо ремонт делать частями, а детей вывозить на время. Но в комитете сказали, что такой возможности нет. Меня это по-прежнему шокирует, когда говорят, что это больные дети и вывозить их нельзя. Мы, когда делаем дома ремонт, здоровых детей стараемся вывезти из квартиры, если они, конечно, сами не участвуют в ремонте. А больных почему-то необходимо держать здесь. И в итоге перегорожено помещение – дверь, почти фанерная, с одной стороны - ремонт, с другой стороны - дети. Но потом отремонтировали помещение, вернули детей, и тут же пришла другая бригада и стала ломать косяки и устанавливать новые двери. За две недели этого было сделать почему-то нельзя. А все потому, что компании-подрядчики разные – одни красят стены, другие ставят двери, потом снова красят… Я не буду говорить о хозяйствовании и разумном использовании средств. Но здесь, когда дети уже въехали, вдруг начинают ставить дверь, – это совершенное безобразие. Потом еще две недели не могут поставить ручки. И вот получается, что стены отдельно, ручки отдельно…

Второе. Чем хороший ремонт отличается от плохого? Представьте длинный коридор. Дети ставят коляски вдоль стены. Естественно, так или иначе, стены оббиваются. Там либо доску надо было подложить или как-то по-особенному облицевать. Ну почему при таком замечательном в целом ремонте надо обволакивать стену одеялом? Разве нельзя как-то подумать, учесть специфику? Но для этого надо понять и принять грамотное решение. Но решения принимаются не нами, и фронт работ тоже прописываем не мы. Можно порадоваться, что крыши блестят, но внутри постоянно видны какие-то неувязки.

Это также вопрос приближения к ребенку, к его потребностям. Еще пример. Купили красивые шторы, красивые карнизы, все это подвесили. А в этой группе необходимо все сделать по-дру-го-му! Потому что эти дети подходят или подъезжают к этой занавески, двигают рукой - и все, воспитательница, чертыхаясь, лезет подвешивать эти шторы. Или не подвешивать, а связывать руки ребенку. Так что даже в этом случае при исполнении ремонтных работ надо понимать, что это может отразиться на ребенке. Ему могут завязать руки.

- Это тоже форма воспитания, которая используется?

- Юридическо-санитарная норма такая существует. Конечно, все должен решать медик. Но это обязательно делать только на какое-то определенное время, для чего привязывается специальная бирочка. Потому что, например, сменилась санитарка, пришла другая, и непонятно – ребенок привязан пять минут назад, или уже прошли сутки. К сожалению, такое тоже бывает, и это не всегда оправданно. И здесь тоже взаимосвязь с тем, что у нас 550 человек и за всем уследить сложно.

- Как решается вопрос о переводе воспитанников в интернаты для взрослых?

- Я могу рассказать, как это происходило три года назад, когда мы пришли сюда волонтерами. Мы столкнулись с тем, что для подростков психоневрологический интернат был, как обратная сторона Луны. То есть человек, вырастая, туда уходил – и все, никакой обратной связи, пропал. Только слухи ходили, что там кормят хуже – там бананов не дают. Когда мы начали с ними это обсуждать и планировали первую поездку, то выяснилось, что их волнуют самые простые вещи. Например, какой высоты кровать. Ведь опорникам залезть на кровать не так-то просто. И их это волнует, потому что если кровать не должной высоты, то человек будет от кого-то постоянно зависеть. Мы стали делать выезды, и ребята сами смотрели на эти кровати, разговаривали с теми, кто переехал из нашего интерната, спрашивали, как они обустроили свою жизнь, какие есть проблемы, какие возможности. Сейчас уже пошел обратный процесс, когда ребята из взрослых интернатов, наоборот, приезжают сюда. На мой взгляд, это педагогика. Предыдущий директор педагогом не была, она говорила о возможностях таких поездок так: ну они же могут инфекцию привезти. Мое же мнение, как педагога, что такие поездки – благо.

С другой стороны, я вижу, что у ребят по-прежнему очень низкая способность к самостоятельной жизни. И это обусловлено не медицинскими показаниями. На 99% это связано с тем, что человек живет здесь. Я как-то разговорился с парнем 18 лет во время одной из поездок. Он уже совсем взрослый, он даже может претендовать на свою жилплощадь. Я спрашиваю: «Ваня, как будем жить дальше?» Он мне говорит: «Понимаешь, Андрей, мы же привыкли жить здесь на всем готовом, а я ничего не умею». И я понимаю, что мир для него совсем другой. Это же такая бездна проблем, и когда человек начинает о них задумываться, он говорит себе: «Нет, пусть здесь не очень, но лучше я останусь здесь, в понятном, привычном мире». И мы сейчас думаем о создании в Пушкине или в Павловске такой тренировочной квартиры, куда можно было бы возить ребят на неделю, на 10 дней, когда это не сопряжено с анализами, с лечением. Чтобы они просто учились жизни. Они между собой говорят, что хотели бы попробовать пожить – попробовать! Это же действительно очень важно, когда тебя выставили за порог интерната и говорят: иди, живи. Не надо быть шибко умным, чтобы понять, что молодой человек очень скоро может остаться без квартиры и стать либо бездомным, либо в том же ПНИ, но с более низким стартовым уровнем. Надо дать возможность попробовать быть свободным человеком. И это такое ощущение, которое им получить крайне важно. Пусть даже на какое-то время они попадут в ПНИ, но они будут знать, что можно жить иначе.