До известной степени слова "университет" и "высшее образование" – синонимы. И потому, начав говорить об истории университетов – их появлении на свет, их месте в европейской культуре – имеет смысл определиться в том, что же мы считаем высшим образованием, а что – не считаем.

Опуская спорные частности, можно сказать, что всякое обучение, следующее за начальным (школьным), может быть поделено на два вида: на профессиональную подготовку и, собственно, образование или высшее образование. Разница здесь такова: профессиональная подготовка позволяет человеку приобрести навыки действий в заранее определенных ситуациях – пользоваться конкретной аппаратурой, выполнять конкретные расчеты или медицинские процедуры. Говоря иначе, человека готовят к решению задач, уже решаемых кем-то в момент обучения. Причем, учат решать их с помощью средств, также известных на этот момент. Получив такую подготовку, человек успешно решает названные задачи до тех пор, пока они не сменяются новыми задачами или не устаревают практикуемые методы. Тогда этот человек идет либо на переподготовку либо на пенсию.

Совсем иной смысл у высшего образования. Здесь человека, по большому счету, учат решать задачи, с которыми еще не сталкивались сами его учителя. Для этого человек, помимо знаний о современных технологиях (без этого тоже не обходится) должен получить фундаментальные знания базовых дисциплин, а кроме того – осознать некие довольно тонкие вещи. Во-первых, то, что по выходе из alma mater ему с высокой вероятностью предстоит заниматься чем-то весьма далеким от темы дипломной работы. И к подобному повороту надо быть психологически готовым. В этом смысле, кстати, уникальным заведением был пушкинский Царскосельский Лицей. Объем и качество преподавания конкретных дисциплин в нем скорее соответствовали среднему, нежели высшему учебному заведению. Однако именно психологический настрой учащихся – охватившая их атмосфера творчества, обязанная в свою очередь духу александровских реформ начала 19 века, сделала тогда Лицей кузницей элиты государства. Что же до эрудиции как таковой, на примере Пушкина, Кюхельбеккера, Горчакова, Корфа мы видим, как недостающие сведения выпускники Лицея легко получали потом с помощью выработанных навыков самообразования.

Во-вторых и в-главных – человек, получающий высшее образование, знакомится с самой системой получения знаний, как таковой. С методами поиска подходов к решению новых задач. Приобретает навыки системного анализа, системного мышления. Он учится критически оценивать интеллектуальные результаты, определять границы своей и чужой компетентности. Наконец, он осваивает язык описания и обсуждения этих новых задач. Иначе говоря, высшее образование дает возможность самостоятельно и эффективно реагировать на внешние вызовы – как на стоящие перед всем обществом в целом, так и на частные, локальные.

Не случайно, говорят, на должность курьера в Управлении Фельдъегерской Связи берут только лиц с высшим образованием: правительственная почта должна быть доставлена при любых, даже трудно вообразимых заранее обстоятельствах…

Понятно, что в действительности грань между профподготовкой и высшим образованием довольно субъективная и зависит от того, что считать принципиально новой задачей. Есть достаточно серьезные люди, по мнению которых, например, большинство российских вузов не дают своим студентам ничего помимо профподготовки того или иного качества.

А высшее образование получают лишь в нескольких элитных заведениях, каждое из которых есть штучный продукт.

Мы, однако, станем исходить из более широких критериев – все-таки, в большинстве настоящих российских вузов высшее образование получить сегодня можно. Во всяком случае – если у студента есть на то желание.

Что именно теряет государство при отсутствии собственной системы высшего образования хорошо видно на историческом примере нашей Родины.

Прежде всего заметим, что на Руси вплоть до середины 17 века не только высшей, но и вообще какой-либо системы образования не было вовсе. Предпринимались определенные попытки создать регулярные школы в первые полвека после крещения Руси (10-11 века), помимо этого, история сохранила еще несколько подобных экспериментов – всякий раз, однако, остававшихся без последствий. Вот, собственно, и все. О высшем же образовании даже речи не заводилось.

Более того – мы знаем довольно точно, когда слово"университет" впервые прозвучало на Руси из сколько-нибудь ответственных уст. Это случилось в правление Бориса Годунова на излете 16 столетия. Борис предпринимал довольно интенсивные, хотя и безуспешные в основном, попытки технической вестернизации государства – среди них мы находим и переговоры об импорте университета вместе с необходимыми профессорами. К этому моменту вопрос, что называется, перезрел: Россия уже более сотни лет пыталась в той или иной степени реализовать или хотя бы сформировать собственные амбиции европейского государства. И в этом качестве неминуемо вступала в технологический и идеологический диалог с европейскими партнерами-конкурентами.

Насколько этот диалог был неравен как раз и показывает сравнение истории университетского дела России и ее ближайших соседей. Так, Краковский университет в Польше работал с 1364 года, Карлов университет в Праге – с 1348. Старейший в Швеции Упсальский университет основан в 1477, Копенгагенский в Дании – в 1479 (впрочем, университет на родине Х. К. Андерсена – в Оденсе – еще старше).

 

Первый в России реально действовавший университет – Московский – основан, как известно в 1755 году. Насколько это было запоздалое решение видно хотя бы из того, что к этому времени в США, например, уже имелись и Гарвард, и Йелль, и Университет Пенсильвании, и Принстон, и Колумбийский университет, Корнелльский университет и ряд других. Причем, Гарварду было уже около ста лет. Это при том, что самим Соединенным Штатам еще только предстояло возникнуть как независимому государству несколько десятилетий спустя!

Вернемся к Годунову. Университета при нем так и не возникло, однако следующая подобная попытка чуть было не осуществилась, как ни странно, в одиннадцатимесячное правление Лжедмитрия (1605-1606). Вообще, свергнувшими Самозванца режимами было сделано столь много для его дискредитации в глазах современников и потомков, что мы сегодня представляем этот период чуть ли не как иностранную и иноверческую оккупацию.

 

В действительности все, конечно же, было сильно не так – скажем лишь, что никогда – ни прежде, ни целое столетие потом – наша страна не жила в атмосфере подобной терпимости и открытости европейским ценностям. Можно сказать, что тогда впервые русские люди увидели большое число иноземцев не на поле боя и не на базаре – и столкнулись с настоятельной необходимостью вести с ними диалог на равных. Именно это потребовало, помимо прочего, и инструмент воспроизводства национальной интеллектуальной элиты. Для чего и были начаты переговоры с польским королем о создании в Москве университета. Однако Лжедмитрия свергли и об университете забыли надолго.

 

 

Однако проблема от этого не исчезла. Во второй половине 17 века Россия, присоединив отвоеванную у Польши Левобережную Украину, получила, помимо прочего, и знаменитую Киево-Могилянскую Академию (ту самую, откуда забрал своих сыновей Тарас Бульба). Это заведение надолго стало основным поставщиком интеллекта для российской церкви и государственного аппарата. Из ее стен вышли создатель русской драматургии, автор первого букваря, учитель царевны Софьи и литературный реформатор Симеон Полоцкий, главный идеолог церковной реформы Петра I и значительный политический деятель первой трети 18 века Феофан Прокопович, а также другой видный церковный деятель петровской эпохи – Стефан Яворский, возглавивший русскую церковь после смерти последнего дореволюционного патриарха Адриана в 1700.

Впрочем, Киевская академия не была единственным источником дипломированных гуманитариев для Московского государства. Существенную (хотя и не вполне бескорыстную) помощь в этом русским царям оказывали так называемые восточные патриархи – главы греческой, сербской и других православных церквей Востока. Присланные ими образованные греческие монахи сыграли исключительную роль в интеллектуальной жизни России 15-17 веков.

 

Первым в ряду этих "пришельцев" необходимо назвать знаменитого Максима Грека, приехавшего в Москву в 1518 и прожившего затем на Руси до своей смерти долгие и бурные 38 лет.

Помимо реализации первоначальной цели – исправления неточностей в богослужебных книгах – Максим написал несколько важнейших богословских сочинений на русском языке, создал вокруг себя уникальную для Москвы интеллектуальную среду, а также активнейшим образом участвовал в основной внутрироссийской идейно-политической полемике того времени между иосифлянами и нестяжателями, за что и поплатился: в 1525 г., стараниями иосифлянского митрополита Даниила, Грек был осужден и провел 25 лет фактически на положении заключенного в одном из монастырей. И там, однако, он не прекращал свою просветительскую и богословскую деятельность.

 

Помимо Максима Грека, в ряду восточных ученых назовем также братьев Лихудов – Иоанникия и Софрония – присланных в Москву Константинопольским патриархом в 1685 году первоначально с той же целью, что и Максим. Также как последний, они не ограничились редакторскими задачами, а занялись активнейшей просветительской деятельностью. И также как Максим, оказавшись в какой-то момент между жерновами политических интриг и амбиций, не избежали репрессий власти. Тем не менее, именно братьям Лихудам принадлежит честь основания первого в России настоящего высшего учебного заведения – той самой Славяно-Греко-Латинской Академии, в которой позднее учился Ломоносов и на базе которой с его помощью И. И. Шувалов создал Московский университет в 1755 году.

Про Академию и ее создание мы сейчас расскажем, но прежде обратим внимание на одну деталь: и Максим Грек, и Лихуды, и даже упомянутые перед тем питомцы Киевской школы имели опыт получения первоклассного европейского высшего образования – главным образом, в итальянских университетах. Добавим к этому, что и сами создатели славянской азбуки в 9 веке – братья Кирилл и Мефодий – также были выпускниками Константинопольского университета, единственного на тот момент в Европе.

 

 

Ничего серьезного нельзя создать на пустом месте. Первая российская высшая школа также возникла на базе целого ряда образовательных институций, осуществленных в Москве во второй половине 17 века.

Тогда, помимо нескольких государственных "профессиональных" училищ – лекарской школы при Аптечном Приказе (1653), школы подьячих Приказа Тайных Дел (1664) и т.п. – возник и ряд инициатив, претендовавших на нечто большее. Так, известный меценат и западник времен царствования Алексея Михайловича Федор Ртищев учредил в 1640-е годы школу, в которой приглашенные из Киева преподаватели учили грамматике, риторике, философии, греческому и латинскому языкам. Еще одна подобная школа была открыта патриархом Никоном в московском Чудовом монастыре в 1650 – это заведение, руководимое видным киевским ученым Епифанием Славинецким, помимо прочего выполняло цензурно-редакторские задачи для патриаршей типографии. Оба эти учреждения не пережили, впрочем, своих основателей, однако эстафету у них переняли руководимая греческими учеными школа при Типографском доме (1679 г.) и, основанная Симеоном Полоцким еще в 1665 г., так называемая Заиконоспасская (по наименованию монастыря) школа, которую в 1680 г. возглавил талантливый ученик Симеона Сильвестр Медведев. Именно двум последним лицам, по всей видимости, принадлежит и проект первого русского ВУЗа.

 

Это был масштабный проект, заметно превосходящий киевскую академию. Учреждению, в котором должны были учить грамматике, пиитике, риторике, диалектике, физике, богословию и собственно философии, каноническому праву и праву гражданскому. У заведения должна была быть великолепная библиотека, созданная на основе личной библиотеки царя. Предполагался свободный (внесословный) доступ учащихся. Преподаватели и учащиеся академии выводились из под юрисдикции обычного суда и образовывали свой собственный суд, полномочный наказывать и за уголовные преступления. Кроме того, суду академии подлежали иностранцы, обвиняемые в хулении православия и русские, перешедшие в иную веру. И тех  и других предписывалось осуждать на сожжение. Академии давалась монополия на обучение иностранным языкам, а также функции главного цензурного ведомства и министерства народного просвещения одновременно.

Для обеспечения столь масштабной деятельности предполагалось направлять целевым образом вотчинные доходы восьми монастырей, одной дворцовой волости и нескольких пустошей. Предполагалось также принимать частные пожертвования.

 

Таков был проект в 1681 году. Как и все проекты у нас, он осуществился частично и с огромной задержкой. Славяно-Греко-Латинская Академия открылась лишь в 1687 году. Этому событию предшествовала довольно острая конкурентная борьба между т.н. "украинской" группой, возглавляемой Медведевым, и группой "греческой", руководимой приехавшими в 1685. Лихудами и поддерживаемой патриархом. Греки победили и на 8 лет возглавили заведение в Заиконоспасском монастыре, куда в полном составе были переведены ученики из Типографского дома, а также, согласно специальному царскому указу, 40 боярских детей, несколько волонтеров-разночинцев и несколько человек, прежде обучавшихся у Лихудов иностранным языкам. А Сильвестр Медведев был сперва отстранен от преподавания, а затем, после известного переворота 1689 года, как лицо, близкое царевне Софье, осужден и обезглавлен. (Сама Софья, как известно, отделалась ссылкой в один из московских монастырей даже без обычного в таких случаях насильного пострижения в монахини.) Впрочем, и сами Лихуды не избежали опалы: в 1694 году их отстранили от преподавания в Академии.

Какое-то время они учили итальянскому дипломатов Посольского приказа, затем, после очередной волны репрессий, их перевели в Новгород, где, однако, они продолжили преподавательскую и богословскую работу. Софроний Лихуд, впрочем, смог потом вернуться в Москву, где учил греческому и латыни вплоть до 1730 года.

 

 

Как же обходилась страна без собственной образовательной системы в 15-17 веках? Разумеется, ремеслам, инженерным и военным наукам частично учились, тек сказать, "на производстве", частично же импортировали из Европы носителей знаний либо их изделия. Грамотой и прочими начальными знаниями овладевали частным образом. Само собой, в любом обществе имеется некий процент особо пытливых людей, чья тяга к знаниям не зависит о наличия какой-либо учебной инфраструктуры. Эти люди на Руси шли в монастыри и удовлетворяли там подобную тягу кто во что горазд. История донесла до нас довольно много имен средневековых русских людей, обладавших обширной начитанностью и даже выучивших самостоятельно греческий язык. Однако подобное знание – полученное вне системы и называемое начетничеством – почти всегда в чем-то ущербно. И подобную ущербность нельзя не заметить, глядя на жизнь Руси в позднем средневековье.

Показательнее всего богословские споры, вернее – неспособность к серьезным богословским спорам, вызвавшая целый ряд международных конфузов, зачастую, с весьма далекими от религиозных проблем последствиями. Так, отличительной особенностью русской религиозной мысли того времени было, по выражению историка церкви А. В. Карташева, "обрядоверие": отсутствие понимания, что догматика и обрядность – вещи принципиально разного, несопоставимого масштаба. Следствием этой малости стал серьезнейший кризис середины 17 века – знаменитый церковный раскол, стоивший жизни, по самым осторожным оценкам, десяткам тысяч русских людей только в первые несколько десятилетий.

 

Приведем другой пример. Вопрос, определивший историческое развитие нашего государства – секуляризация церковных земель. То есть изъятие у церковных структур в пользу государства земельных наделов, составлявших более трети всего земельного фонда страны. По этому поводу в конце 15 – середине 16 века велась крайне острая полемика. В какой-то момент неприкосновенность церковной земли весела на волоске, однако ее защитник Иосиф Волоцкий перекинул чашу весов на свою сторону следующим доводом: "Если монастыри не будут богаты, то в них не станут постригаться монахами люди из знатных родов. А если таких людей не станет в монастырях, то где найти грамотных епископов для появляющихся вакансий?" Довод был исключительно сильным для Руси, где необходимую подготовку для занятия епископской кафедры можно было получить только в монастыре. Это так. Но ведь в Западной Европе, при количественно более высокой потребности в кадрах для епископата, этой проблемы не было: уже с 14 века большая часть епископов получала богословское образования на соответствующих факультетах университетов. В итоге, тогда, благодаря стараниям И. Волоцкого, полноценной секуляризации не произошло – и это обстоятельство, словно мина с часовым механизмом, позднее привело  к опричнине, Смутному времени и многовековому торжеству крепостничества.

Отдельно стоит сказать про внешнеполитическую стратегию России. Точнее – про отсутствие таковой. Дьяки посольского приказа и царские послы порой умели эффективно торговаться на переговорах, однако строить долговременные, многоходовые конструкции, заключать стратегические союзы русская дипломатия начала лишь при Петре I , да и то не сразу. Переход от ситуационного к проектному управлению как раз и требует высшего образования!

 

И, в заключение, еще об одном следствии отсутствия высшей школы. Состоит оно, как ни парадоксально, в неумении адекватно воспринимать образованных специалистов. В самом деле, не понимая, откуда берутся знания, всякого специалиста хочется считать колдуном. А отсюда – прямая дорога к жестоким эксцессам. В качестве иллюстрации возьмем медицину. По всей видимости, первым российским правителем, заведшим обыкновение иметь рядом с собой персонального врача, был Иван III. Так, "немчин Онтон" пользовал Великого Князя по крайней мере в начале 1480-х. Надо сказать, что к его услугам прибегали, с санкции главного пациента, и другие лица – это, видимо, было одной из форм милости монарха.

В начале 1483 года этот Антон, по указанию Ивана, врачевал сына касимовского хана Каракучая – Даньяра. Однако, несмотря на старания лекаря, Даньяр скончался. Врача обвинили в намеренном умертвлении пациента и Иван III приказал выдать несчастного родне умершего.

Это решение весьма взволновало небольшую колонию проживавших в Москве иностранцев, которые собрали деньги, дабы заплатить татарам выкуп за своего товарища. Татары было согласились, но Иван III решил иначе: несчастного лекаря зарезали на берегу Москвы-реки "как овцу", а выступавшего от лица international community строителя Успенского собора Кремля Аристотеля Фиорованти (пользовавшемуся весьма значительным доверием Ивана III, который был обязан ему многим – в т.ч. рядом военных достижений) арестовав и лишив части имущества, продержали какое-то время безвылазно на дворе казненного Антона. В назидание.

Зимой 1489 года вместе с приехавшим в Москву братом царицы Софьи Палеолог – Андреем прибыл на Русь еще один лекарь – некто "Леон-жидовин" из Венеции. Некоторое время спустя он, по собственной инициативе, предложил вылечить "камчюг в ногах" (подагру) наследника престола – Ивана Молодого. Видимо, проблема казалась Леону столь несложной, что он, якобы, сам предложил в случае неудачи "казнити яз смертною казнью". Наивный еврей не понимал, в какую игру играет: при московском дворе имелась партия, жизненно заинтересованная в смерти пациента доктора Леона. Возглавляла ее сама царица Софья: в случае смерти пасынка, наследником престола становился ее сын, Василий – будущий Василий III, отец Ивана Грозного. И регулярное принятие неких неведомых зелий было великолепным прикрытием для виртуозов яда, всегда имевшихся к услугам дальновидной византийской принцессы.

Так все и вышло. Иван Молодой, естественный продолжатель дела своего великого отца, скончался  7 марта 1490 г. в возрасте 32 лет. А 22 апреля был казнен Леон-жидовин. История же России пошла тем путем, которым пошла.

Надо сказать, впрочем, что сменивший в 1491 несчастного Леона Николай Немчин из Любека продержался гораздо дольше – в двадцатые годы 16 века он продолжительно и весьма содержательно полемизировал с Максимом Греком по богословским вопросам.

 

А первым дипломированным русским доктором был Петр Постников, обучавшийся в Падуанском университете с 1692 по 1697 год и получивший степень доктора философии и медицины. Постников выполнял многочисленные поручения Петра I  во время Великого Посольства (1697-1698), сопровождал царя в Англию и вернулся в Россию в 1701 году. Особую ценность составила привезенная им из-за границы библиотека, не ограничивающаяся только медицинскими изданиями.