О сложных системах
Продолжим разговор о нашем восприятии текущей российской действительности. Поговорим о тех весьма нередких ситуациях, когда мы, мысленно выделив из ткани этой действительности некоторую сущность, приходим к убеждению, что эта сущность бесполезна и даже вредна. Взятая в таком изолированном виде, она, на взгляд здравого смысла, действительно, не приносит пользы и уже тем наносит вед, что требует некоторых ресурсов на свое поддержание.
Увы, подобное убеждение порой (не всегда, но – порой) бывает ошибочно именно в силу некорректности исходной операции: выделение анализируемой сущности из контекста.
Проще всего это дело проиллюстрировать следующей притчей, что ли. Некто, наблюдая за наземной подготовкой парашютистов к прыжку, пришел к мысли значительно упростить этот процесс, сократив необходимые для него затраты времени. В самом деле, подумал этот некто, зачем парашютист так долго, тщательно и сложно складывает свой парашют в ранец – ведь в прыжке этот парашют все равно вновь расправится…
Понятно, что это – гротеск. Но в жизни такого – хоть отбавляй.
Вот, скажем, некоторые интеллектуалы в конце девятнадцатого века, глядя на процесс промышленного производства, вдруг углядели в нем абсолютно лишнее звено: акционеров производственного капитала. Действительно, какой смысл в этих людях? Ни текущим производством, ни даже его организацией они большей частью не занимаются. Вместо этого они присваивают значительную долю доходов, после чего – либо просто ведут жизнь обеспеченных бездельников, либо же погружаются в интенсивную деятельность по перераспределению этих изъятых доходов внутри круга таких же, как они сами. Конечно же, стоит ликвидировать подобную сущность – этот очевидно паразитический элемент! И мы с вами знаем, что некоторое время спустя таковое намерение реализовалось на практике. И даже знаем, как именно оно реализовалось, не оправдав ни одного из имевшихся перед тем ожиданий.
В самом деле, выяснилось, что:
1) та часть общественных благ, которую эти паразиты тратили непосредственно на личное потребление – настолько невелика в сравнении с принадлежащими им капиталами, что, будучи у них изъята, абсолютно не сделала погоды для остальной части населения 2) издержки по отъему этих благ превысили объем отнимаемых благ
и, наконец, вдруг оказалось, что 3) как игроки долями активов, так и 4) богатые бездельники-рантье выполняли некоторые уникальные функции в обществе, очень плохо замещаемые в их отсутствие.
И это – в самом деле так. Причем если значение перераспределения активов для оптимизации инвестиций еще как-то понималось критиками капитализма, заставляя их предлагать некие альтернативные механизмы такой оптимизации, то последнее, четвертое, напрочь ускользало от их мышления. Что и не мудрено – ибо общественная польза богатых бездельников в основном лежит вне экономической сферы.
Например, именно эти богатые бездельники формировали потребительский спрос на разные затейливые штучки, производство которых подталкивало технический прогресс. Можно даже сказать, что потребительский спрос богачей – это второй и единственный, помимо военно-государственных нужд, спонсор научно-технического прогресса. По крайней мере, очень долго именно так и было.
В той же степени именно богатые бездельники разного рода являлись заказчиками множества выдающихся произведений искусства, дворцов, картин и симфоний – причем, что очень важно, заказчиками квалифицированными, с хорошим знанием предмета и тонким, годами тренированным вкусом. В самом деле, только у них и было-то время этот свой вкус пестовать и развивать.
А еще эти люди воспитывали собственных детей, которые, в свою очередь, далеко не всегда сами становились богатыми бездельниками, зато нередко прославляли свое имя в разных интеллектуальных областях человеческой деятельности. Благо, воспитание в обстановке достатка, родительского внимания вкупе с приличным образованием к этому располагало.
В общем – все оказалось более сложно и менее однозначно, стоило нам взять для анализа более крупную систему, расширив ее временные и отраслевые рамки.
В качестве же актуального примера, попробуем сделать то же самое относительно следующей проблемы, довольно часто обсуждаемой в СМИ. Звучит она так: "Нужна ли России высокая наука?"
Определим, однако, сразу же предмет обсуждения. В данном случае, под "высокой наукой" мы будем понимать самые передовые области научного знания, для определенности, допустим, физического. То, чем раньше занимались в основных институтах АНСССР – типа ФИАН, ИОФАН, ИФП и т.д. Чаще на листе бумаги, чем у экспериментальной установки – но даже не это важно. Или, скажем, математиков, "жрецов" науки, передовой край которой пестрит исключительными группками по нескольку человек, способными лишь внутри этих клубов понимать друг друга – столь далеко зашла у них специализация.
Понятно, что даже в этих учреждениях и клубах наверняка кто-то занимался (а может и занимается) какими-то исследованиями в областях, близких к технологической практике. Но мы, для простоты, их не заметим – оставив чистоты эксперимента ради лишь те исследования, от которых до инженерных материй – как до Луны. Тем самым, довод защитников подобной науки, что, дескать, все начинается с высокой теории, а затем "спускается" к инженерной практике мы отметаем напрочь: путь от первого ко второму столь длинен, что нет нужды проходить его самому. Достижения высокой науки всегда публикуются в открытой печати, с ними можно ознакомиться, коли есть нужда, самим же сконцентрировать ресурсы на технологических вопросах, в которых уже присутствует конкуренция, секретность и т.д.
(Мы, кстати, знаем массу примеров, когда сделанные у нас принципиальные открытия доводились до стадии зарабатыванья денег вдалеке от наших границ и без какой-либо для нас выгоды. )
Следующий довод будет тогда звучать примерно так: высокие ученые нужны стране в качестве преподавателей и экспертов для исследователей более низкого, практического ранга.
Этому, однако, можно возразить следующее: практика преподавания показывает, что эти самые исследователи более низкого ранга вполне справляются сами с воспроизводством себе подобных и с экспертизой своей деятельности.
Дальше обычно говорят о престиже. Престиже государства, финансирующего собственную "чистую" науку. В самом деле, Академия Наук была основана Петром Первым во многом престижа ради – царю-реформатору было важно, чтобы Россия воспринималась как одна из мощных просвещенных европейских стран. А кроме этого, император, зная практику существования научного сообщества, предполагал, что академия станет дополнительным каналом обмена информацией с иностранными государствами, дополняющим дипломатический и, допустим, придворно-династический.
Все эти ожидания в полной мере оправдались – но это все уже в прошлом, в далеком прошлом. И вопросы государственного престижа сегодня можно, наверное, решать более надежным, полезным и менее обременительным для граждан способом, чем финансирование чистой науки. Да и каналов международного общения с восемнадцатого века сильно прибавилось…
Так нужна нам наука или нет? Сами ученые, будучи каким-то образом вызваны на откровенность, в ответ на подобный вопрос начнут петь песни о благородном занятии поиском истины ради всего Человечества.
По их мнению, наукой стоит заниматься ради… самой науки. Что ж – может быть и стоит, но почему тогда за это платит национальный бюджет, а не некоторая организация, представляющая в равной мере все Человечество, как единого бенефициара научной истины?
И все-таки, чистая наука нам нужна. Нужна как некоторый неотъемлемый элемент инфраструктуры государства, имеющего амбиции высокого уровня. Причем, амбиции отнюдь не только и не столько в области самой науки.
В какой-то мере вопрос о нужности чистой науки можно уподобить вопросу о необходимости для Человечества планеты Меркурий. Да, на практике она бесполезна – даже исследовать ее толком не представляется и не будет долго представляться возможным. Зато нам, безусловно, нужна Солнечная Система, в которой мы только и можем обитать. Но ведь Меркурий – неотъемлемая часть Солнечной Системы, то есть мы либо имеем ее вместе с Меркурием либо не имеем ее вовсе…
В нашем случае, наличие в стране институций чистой науки создает, точнее, участвует в создании некой общей среды, необходимой для реализации упомянутых больших амбиций. Описать это участие довольно сложно – ибо среда эта сама является очень сложной системой, не сводимой к простой схеме – можно, однако намекнуть на те или иные примеры подобного взаимодействия. Что мы сейчас и попробуем сделать.
Итак, в обществе, судя по всему, есть некоторое количество людей, чье призвание – чистая наука. Они и тянутся к такой самореализации, используя всю наличную инфраструктуру. Их, однако, немного. И потому они учатся рядом с прочими, вполне обычными людьми, "заточенными" на то, чтобы производить по окончании вузов общественную пользу в узком, так сказать, понимании. Ясно, что присутствие чисто научного меньшинства в классах и учебных группах создает для прочих целый букет вполне позитивных стимулов. Аналогичным образом, присутствие традиции получения и верификации объективного знания не слишком заметно, косвенно, но играет роль некоторого камертона, по которому порой против собственного желания выстраиваются другие общественные подсистемы.
В качестве отражения этого явления в зеркале повседневной пошлости обратим внимание на словоупотребление наших политиков. Откуда это: " в правовом поле", "знаковое событие", "вектор внешней политики" и пр.? Ясно, откуда… Вообще, роль чистой науки в развитии национального языка довольно значительна и труднозаменима: тут важен как собственно язык коммуникации ученых, так и язык переводов научной литературы. А также те, достаточно нередкие случаи, когда деятели чистой науки выходят за рамки своих дисциплин и выступают по тем или иным поводам. При этом содержательная часть подобных выступлений вполне может быть ничтожна – как, скажем, у крупного математика И. Шафаревича – с точки зрения развития языка это не слишком важно.
Наконец, есть еще один эффект, не то что бы чисто российский, но достаточно характерный именно для страны нашего типа, в которой непредсказуемый правящий режим порой уничтожает либо иным способом выводит из игры те или иные институции целиком. В этом случае происходит замещение опустевшего места чем-то посторонним, хоть сколько-нибудь сходным с тем, что должно быть.
И в этом качестве ученые как экстренный резерв универсального интеллектуального авторитета проявили себя в России не раз. Это и масса случаев, когда мнения отдельных светил советской чистой науки влияли на принятие самых разных решений политическими функционерами. Это и знаменитая квота от АН СССР на первом съезде народных депутатов СССР в 1989 году, определенным образом повлиявшая на результаты деятельности этого исторического собрания.
Можно привести и другие примеры работы этого тонкого механизма средообразования – и всякий раз они не будут иметь непосредственного отношения к науке как таковой. Но само их наличие уже стоит того, чтобы отстегнуть на науку должную бюджетную копеечку.
Другие эссе Льва Усыскина на Когита!ру:
Лев Усыскин: Отвечая на критики. Демократия и прогресс
Лев Усыскин. Записки реакционера
Лев Усыскин: Сэлинджер как повод
Лев Усыскин. Разговоры о модернизации
Лев Усыскин. Опять о терроре – несколько слов вдогонку
Лев Усыскин. Государственный террор: введение в предмет
Лев Усыскин: Историческое послесловие к фильму "Царь"
Лев Усыскин: О паспортах, пространстве, России и Америке
Лев Усыскин. Несколько случайных слов о фруктах
Лев Усыскин. Восхваление радуги
Лев Усыскин. Как я сотрудничал с женскими глянцевыми журналами
Школьный курс после выпаривания