О Викторе Кривулине
Я познакомился с Виктором Кривулиным в 1974-м, тогда же впервые прочёл его стихи. С тех пор машинописные перепечатки стихотворений Виктора стали частью моей домашней библиотеки. Мне он кажется самым петербургским поэтом нашего времени. В стихах Кривулина всегда живут, но не всегда названы по имени, исторический Петербург, бледная природа Ингрии, холодные пространства Финского залива и Балтийского моря. В этих стихах Нева вслед за обломками льда несет отражения мостов и набережных, дворцов и колоколен.
Я часто навещал Кривулина, когда он жил на Курляндской в квартире № 37. Участвовал в работе религиозно-философского семинара, проходившего в той же квартире. Был постоянным читателем журнала «37».
В 1982-м меня арестовали по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде, и я оказался в Пермском политическом лагере № 37.
Письма с «воли» - большая радость для зэка. Роль почтальона в зоне исполняет дневальный (по-лагерному «шнырь»). Вскрытые конверты с прочитанными цензором письмами он раскладывает по «шконкам» (кроватям). Хуже, если вместо письма следует вызов к цензору – это значит, что корреспонденция конфискована.
Когда я вошёл в кабинет к цензорше, она взяла со стола конверт и показала его мне.
- Вот письмо из Ленинграда от гражданина Кривулина.
- Дайте его мне.
- Не могу, здесь стихи.
- Гуманные советские законы не запрещают поэтам писать стихи.
- Да, наши законы гуманны.
- Поэтому я здесь и нахожусь.
- Напрасно иронизируете. Такие стихи я не могу Вам выдать.
- Почему же?
- В этих стихах понять ничего невозможно. Здесь сплошные условности в тексте. Это шифровка, а не стихи.
- Просто Вы ничего не понимаете в поэзии.
- Ничего подобного - я люблю стихи, например, Евтушенко.
- Вот я и говорю, что Вы ничего не понимаете в поэзии.
- Не будем обсуждать эту тему. Тут еще Кривулин пишет, что собирается послать Вам прозу. Если она такая же непонятная, как стихи, я её конфискую.
Лагерная этика требует не сдаваться без боя – я пытаюсь отспорить письмо, но безрезультатно. Любые аргументы, любая логика против цензоров бессильны. Слова «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» могли бы стать лейтмотивом их гимна.
О какой прозе шла речь в письме – мне неизвестно. Помню, что незадолго до ареста был у Кривулина, и он читал отрывки из своего романа «Шмон». Однако, посылать «Шмон» в лагерь он, пожалуй, не стал бы.
В 37-й зоне вместе со мной сидел эстонец Арво Пести. Раньше мы не встречались, хотя, до ареста у меня были нелегальные контакты с диссидентской группой, в которую он входил. Мы обменивались информацией и литературой. КГБ об этом ничего узнать не смог.
Арво изучал русскую литературу, переводил прозу с русского на эстонский. В свое время по настоянию КГБ его выгнали с филфака Тартуского университета. Одной из постоянных тем наших лагерных бесед была литература, печатавшаяся в самиздате.
Спустя примерно десять лет, уже в независимой Эстонии, Пести основал частное издательство «Umara» (по-русски «Яблоко»). Тогда у него родилась идея выпустить серию сборников русских и эстонских поэтов с параллельными текстами на русском и эстонском языках. С этой идеей он приехал в Петербург. Мы встретились, и после недолгого разговора я позвонил Кривулину. В тот же день мы с Арво оказались у него. Серию решено было начать с двуязычного сборника Виктора «Последняя книга».
Приблизительно через два года с оказией из Эстонии ко мне пришла пачка книжек в типографской упаковке. Я отвез её Кривулину. Один экземпляр стоит у меня на книжной полке. Он выделяется необычным форматом – продолговатая книжка в обложке цвета холодных вод Финского залива и Балтийского моря. На титульном листе рукой Виктора написано: «... с давней симпатией и общими воспоминаниями».
Вячеслав Долинин
Впервые опубликовано:
«АКТ» Вып. 3, СПб, май-июнь 2001. С. 1. (адрес в сети http://futurum-art.ru/akt/akt3.pdf). //
«Из падения в полет» (Независимое искусство Санкт-Петербурга. Вторая половина ХХ века), СПБ, ДЕАН, 2006. С. 167-168.