Григорий Кацнельсон создал выставку-некрополь. По буквам алфавита. На каждую букву – по одному убитому. Их было больше, намного, но Григорий решил: одна  буква – одна судьба. На стене выставочного зала деревянные ящики с  нарисованными на них буквами, открываем крышку-ставню и видим лицо убитого поэта, имя и фамилию и даты жизни и смерти. Даты смерти приходятся на годы террора.

Художник впервые обратился к теме поэтов, «убитых собственной страной», в 2004 году. Тогда он создал книгу художника «Книга убитых поэтов». Тогда же начал размышлять не только о поэзии, но и о судьбах, в основном, трагических, людей, эту поэзию творивших.

В «Библиотеке убитых поэтов» - 28 авторов. Принцип отбора простой и зловещий одновременно: на каждую букву алфавита нашелся персонаж, отвечающий жестокому критерию – поэт, бессмысленно уничтоженный в годы террора. Теперь они заняли свое место в каталожных ящиках, отмеченных нужной литерой. Так в библиотеке вместе с самыми известными возникли почти забытые фамилии.

Как знак того, что «хотелось бы всех поименно назвать», в двух ящиках без литер, с пустыми кавычками скрываются портреты без лиц - неназванные, неопознанные, просто неизвестные жертвы.

«Я пишу портреты людей, не только живых, но и тех, кто уже ушел, но был когда-то – людей 20-30-х годов, - говорит художник. – Я нахожу старые фотографии и работаю с ними, пытаюсь выразить свое отношение к каждому человеку. А эта выставка – некрополь, эти люди – жертвы, и мне кажется, что мы недостаточно и помним их, и знаем их жизнь и стихи. В городе нет музеев этих людей, вот появилась улица Хармса, да и та на окраине».

Среди имен – известные, такие как Гумилев, Мандельштам, Введенский, Бенедикт Лившиц. Но здесь и «русский денди» Валентин Стенич – первый переводчик «Улисса», здесь и практически нам неизвестный Тима Вень – коми поэт и писатель Вениамин Чисталёв, здесь и  украинский поэт Гео Шкурупий и грузин Паоло Яшвили. Паоло не стал ждать, когда за ним придут, а застрелился сам – из ружья, подаренного ему другим убитым поэтом – Тицианом Табидзе.

Поэзия

Безумье легко  предпочту стиховому безмолвью.

Черней слепоты невозможность восславить светило.

И если творенье из сердца не вырвется с кровью,

Откуда  у песни возьмется бессмертная сила?

Пожары и войны, терзания вечной разлуки,

Чума моровая, разломы в граните упругом -

Ничто не  сравнится с величием яростной муки

Поэта, который сражен вдохновенным недугом.

По  городу бродит на прочих похожее тело.

Прохожие скажут: "Гляди, от поэзии пьяный".

Но кто понимает, что это - опасное дело,

Что в пламени гибнет и корчится мозг окаянный?

О, сколько мне нужно сердец, чтобы чувствовать  души!

И глаз, чтобы  каждого ясно увидело зренье.

Я множество образов должен нещадно порушить,

Чтоб, бабочки чище, взлетело одно песнопенье.

Как смерть неотвязное, слово горячкой слепило,

И тело, и душу душило цепями полона.

Не спишь, а наутро, когда постучится светило,

Ты - скорбная память о том,  кого звали Паоло.

Рождается песня - и на год урезаны сроки

Земного пути. И недолго уже до предела.

И если вот это и вправду - последние строки, -

Швырните воронам никчемное мертвое тело!

Это стихотворение Паоло Яшвили в переводе  Яна Гольцмана

Что мы знаем о судьбе выдающегося ученого-востоковеда Юлиана  Константиноваича Щуцкого…? Польские корни – по отцу происходил из рода Ягеллонов-Чарторыских. Философ, переводчик. Это ему мы обязаны переводом китайской «Книги перемен» и китайских поэтов-классиков. Исследование «Книги перемен» Щуцкий защитил за два месяца до ареста в качестве докторской диссертации. Выполненные им перевод и исследование «Книги» (издано в 1960) признаны одним из самых фундаментальных синологических трудов XX века

Владел китайским, японским, корейским, вьетнамским (аннамским), маньчжурским, бирманским, сиамским (таи), бенгальским (бенгали), хиндустани, санскритом, арабским, древнееврейским, немецким, французским, английским, польским, голландским и латынью. Впервые в России ввел преподавание гуанчжоуского (кантонского) диалекта китайского языка и вьетнамского языка. После гибели Щуцкого вьетнамистика в СССР на долгое время перестала существовать.

Щуцкий посещал антропософский кружок,  был дружен с Елизаветой Дмитриевой – Васильевой – знаменитой Черубиной де Габриак и навещал ее в ташкентской ссылке – это ему в НКВД тоже припомнили. А он писал о ней: ««Не меньшее влияние на развитие моих поэтических вкусов оказала покойная Е. И. Васильева (Черубина де Габриак), которая, более того, собственно сделала меня человеком».

Щуцкий жил в Ленинграде  на Офицерской улице (ныне  Декабристов), дом 9, кв. 2…Адреса сохранились, но нет табличек, чтобы указывали нам, что здесь жили убитые властью люди.  «Эта выставка для того, чтобы сюда пришла молодежь, узнала, что у нас были разные периоды в истории – и трагедии, и победы, - продолжает Григорий Кацнельсон. – Чтобы прочитали стихи этих поэтов».

Ли Бо  «Думы в тихую ночь»

Перевод Юлиана Щуцкого

В изголовии ложа

Сияет, светлеет луна.

Показалась похожей

На иней упавший она.

Посмотрел на луну я,

Лицо к небесам обратив,

И припомнил родную

Страну я, лицо опустив.

Стихи на выставке  можно будет читать – сотрудники музея распечатали множество стихотворений, эти листочки – для того, чтобы забрать на память.

Еще один из 28-ми - Сергей Третьяков. Поэт-футурист, сценарист. Это он сочинил некогда знаменитый «Рычи, Китай!». А вот его только одно-единственное стихотворение:

Вятка

В ухе России грязная ватка —
Вятка.
Старая растяпа
С еловым умишком,
Влезла в овраги лапой,
В заборах застряла домишками.
Фефела! Немытое рыло!
Губы развесила, что белье для просушки.
Со сраму ль подолом зеленым закрыла
В старичьем шамкале запах косушки?
С-под подолу река,
Вразвалку разбряка,
Рыжие простыни смяв,
Тужит поромы утлые,
Плечом чешась о город, что боров.
Ай, Вятка!
На закукорки сев, неряха,
Гребенки и шпильки соборов
Втыкает во вшивые кудлы:
«Мы-ста, мол, тоже, не сопля на рогоже!»

«Библиотека убитых поэтов – попытка дослушать недослушанных. Добежать до недобежавших. Дознаться до недопознанных. Допроситься до недопрошенных», - пишет  Григорий Кацнельсон в каталоге выставки.

«Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас — за неё убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают...», - вспомним слова, сказанные в свое время одним из убитых поэтов – Осипом Мандельштамом, своей жене – Надежде Мандельштам.

У каждого из поэтов, кроме успевшего убить себя Паоло Яшвили, в биографии строчка – посмертно реабилитирован.

Безумным табуном неслись года -

Они зачтутся Богом за столетья –

Нагая смерть гуляла без стыда,

И разучились улыбаться дети.

И мы узнали меру всех вещей,

И стала смерть единственным мерилом

Любови окрыленной иль бескрылой

И о любови суетных речей.

А сердце - горестный "Титаник" новый

В Атлантовых почиет глубинах,

И корабли над ним плывут в оковах,

В бронях тяжелых и тяжелых снах.

Земля, нежнейшая звезда господня,

Забвенья нет в твоих морях глухих,

Покоя нет в твоих садах густых,

В червонных зорях, - но в ночи бесплодной

Взлетает стих, как лезвие, холодный.

(Анна Радлова,  лето 1920 года)

Подготовила Галина Артеменко