Валерий Ефимович Ронкин - инженер-химик, политзаключенный СССР, диссидент, публицист (1936-2010). Умер В.Е.Ронкин 31 мая 2010. Похоронен на Северном кладбище в Петербурге.

О В.Е.Ронкине на Когита!ру:

Сегодня ночью умер Валерий Ронкин. Фото В.Е.Ронкина (2007-2008)

Памяти Валерия Ронкина 

Танскрипт передачи "Свободного голоса" (23.06.2005)

Евгения Литвинова:
 В гостях у нас Валерий Ефимович Ронкин. Валерий Ефимович уже был гостем нашей программы, но сегодня мы поговорим о совсем другой теме, мы начинаем новый цикл, это воспоминания политзаключенных, их в нашей стране не так мало, хотя, конечно, тех, кто сидел в 30-х годах, уже по большей части нет в живых, но потом появились те, кто сидел в 40-х, 50-х, а Валерий Ефимович будет рассказывать о том, как он сидел в 60-х и 70-х годах. Это будут воспоминания бывшего политзаключенного 65-75 года. Вот об этом вы поговорим. Наверное, начнем с того, как у вас сформировались взгляды и как вы начали заниматься той деятельностью, за которую позже попали в лагерь.

Валерий Ронкин:
 Мы были комсомольцами, мы были не просто комсомольцами, таких было много, а мы были такими комсомольцами, которых рисовала наша советская пропаганда. Мы искренне верили и в коммунизм, и в октябрьскую революцию, и даже в Феликса Эдмундовича Дзержинского, и наши жены приходили на суд со значком Дзержинского, чтобы доказать, что вот, был правильный чекист, а вы, сволочи, неправильные. И мы все встретились и познакомились, тот состав, который сейчас остался, вот Боря Зеликсон умер, Веня Иофе умер, а так мы познакомились почти 50 лет назад, это был 55-й год. Все остальные ребята меня на курс младше, оставшиеся, и они пришли, в сентябре 1955-го года они пришли в институт, и мы познакомились в комсомольском патруле. Тогда очень много выпустили уголовников, ну, не такая картина, как сейчас была, но все же было очень много таких, от мелких до средних, а иногда и крупных преступлений. Правда, им тогда не покровительствовала ни ГБ, ни милиция. И Хрущев и вообще руководство страны обратились за помощью к добровольцам. И это был, как ни странно, некоторый островок свободы. Мы одновременно имели билеты комсомольского патруля и удостоверение бригадмила, бригады содействия милиции. И когда нас вызывали в партком и говорили, что вы не выполняете наших поручений, а поручения бывали иногда идиотскими. Ну, скажем, оно бы и правильно было, чтобы в институте не курили на площадках и вообще в аудиториях почти, но курили лекторы и дирекция. И когда мы говорили – пусть сначала эти прекратят, нам отвечали – как вы смеете себя сравнивать? И мы такими работами не занимались. И поэтому, когда нас доставал партком, говорил, что он нас распустит, мы говорили – ну, мы-то уйдем в бригадмил, мы там работать будем, а вот вам галочку негде будет ставить, подумайте. С вас же потребуют, а других таких же дураков, как мы, вы больше не найдете.

Е.Л.: Валерий Ефимович, вот вы встретились в 55-м году, а в 56-м прозвучал знаменитый доклад Хрущева. Как-то это, наверное, существенно повлияло на то, как изменились ваши взгляды?

В.Р.: Конечно. Хотя надо сказать, что и до доклада Хрущева в наших близких обсуждениях уже было. В частности, циркулировали разговоры об убийстве Кирова Сталиным, сомнение было вокруг Финской войны, о коллективизации мы тогда не знали, что это такое.

Е.Л.: Да, городские ребята могли совершенно об этом не знать. А были ли у кого-нибудь родственники в лагерях, у Вас или у Ваших друзей?

В.Р.: У меня в лагере погиб дядя, член партии где-то с 12-го года, крупный чекист, который расстрелял своего близкого друга, мама рассказывала, что они семьями дружили. Он был председателем суда и приговорил его к смертной казни. А потом и до него дошла очередь, его отправили на Колыму, где он умер от голода. Так что было. У Вени, если я не ошибаюсь, приходили за его отцом, но отец месяц пережил на даче у своего друга, а потом они план выполнили и больше за ним не пришли.

Е.Л.: Да, бывали такие истории, когда человек спасался тем, что просто оказывался в другом месте.

В.Р.: У Сережи и Вадика я не знаю. Нет, у остальных, наверное, нет.

Е.Л.: Но от личной судьбы, вот дядя попал в лагерь, до обобщения, конечно, молодому человеку еще трудно пройти этот путь. Как получилось, что у вас возникли сомнения в том, что происходит в стране?

В.Р.: Во-первых, у меня была семейная легенда. Мой дядя был крупным начальником, и он породнился с заместителем, кажется, Генерального прокурора, а тот был румынским эмигрантом. И тот через МОПР вытребовал своего младшего брата, семнадцатилетнего мальчишку, из Румынии, и там была встреча, с шампанским, тосты всякие поднимались. Поднялся этот мальчишка, сказал: «Сволочи вы! Народ у вас голодает, а вы тут жрете и пьете, разве за это нам Сигуранца кости ломала?». Вышел вон и застрелился. Вот эта семейная легенда, она жила, и поэтому я немного критически относился. У других были другие. Но это все было на заднем плане. А потом, когда мы начали свою патрульную деятельность, и мы видели социальные причины и хулиганства, и пьянства, и черт знает чего, с одной стороны, с другой стороны, мы были на стройке, на целине, и видели, что делается, как экономически нецелесообразно, какой абсурд там происходит. И мы постепенно начали размышлять над этими проблемами, и пришли к выводу, что нужно что-то делать.

Вообще, упас Бог театр «Современник» или Театр на Таганке. Они приехали в Питер с пьесой по Джону Риду «Десять дней, которые потрясли мир». И мы, когда узнали, что они в время пьесы, там большевистские листовки специальные люди кидали с лож. И мы подумали – а не сунуть ли нам туда свои листовки?

Е.Л.: Это в каком году у вас были листовки?

В.Р.: Еще листовок не было. А листовки должны были появится потому, что Хрущев в одностороннем порядке отменил мораторий на испытание ядерного оружия. Вот по этому поводу должны были быть листовки.

Е.Л.: Это какой год?

В.Р.: 1958-1959-й, я еще в институте учился. Мы уже приготовились, но мы не достали билеты.

Е.Л.: Это помогло вам, видимо, закончить институт?

В.Р.: Это помогло нам закончить институт, и потом мы сказали, что мы вовлекаем в эту историю массу людей. Мы надеялись вовлечь больше, но, во всяком случае, мы довольно много вовлекли, и надо быть все-таки ответственными. И поэтому на три года мы сели за разработку программы. И вот вышла книга «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата», потом мы три или четыре, или пять раз распространяли листовки, потом мы начали издавать журнал «Колокол», а потом нас побрали.

Е.Л.: Может быть, подробнее про журнал «Колокол»?

В.Р.: Что я помню. Там была статья о мнимом величии Ленина, под которой я бы сейчас, и никто из моих друзей не подписался бы. Там было статьи две «Они управляют страной», биография Косыгина, который шел по трупам – этого расстреляют, он повышался, и Суслова, который при каждом повороте говорил прямо противоположное тому, что он говорил раньше.

Е.Л.: Колебался вместе с линией партии.

В.Р.: И, кстати, судя по всему, такие большие сроки определил нам именно Суслов, потому что собиралось ленинградское ГБ меньше дать.

Е.Л.: В каком году вас арестовали?

В.Р.: В 1965-м.

Е.Л.: А кто, это те, кто входил в эту группу, которая издавала журнал «Колокол»?

В.Р.: у нас не было группы. Вот Сережа Мошков на суде сказал очень хорошо. Мы почему-то признали статью 70-ю, но не признали статью 72-ю – группа. Мы сказали – какая группа, это так, дружеская компания. И нас все опрашивали, там не было особых санкций, и что мы уперлись – никто не знает. И Сережа Мошков сказал так: «Какая у нас была организация? Да если бы у нас была организация, вы бы сидели здесь, а мы бы сидели на вашем месте».

Е.Л.: А кто те люди, с которыми вы вместе были арестованы?

В.Р.: Это были Сережа Хахаев, он мой соавтор по книге, и одинаковые сроки у нас были, и дело называлось «Ронкина и Хахаева», причем, просто по алфавиту, а так мы были одинаковы, Вадик Гаенко, Нина Гаенко, которую не посадили, моя жена, Люся Клеманова.

Е.Л.: Ваша жена тоже сидела?

В.Р.: Она не сидела. Девочек они двух посадили. Они выявили активное участие в распространении листовок. А остальных они не выявили. Люся Клеманова вот сидела, жена Сережи Хахаева Валя Чикатуева, но они после поженились, после освобождения, Веня Иофе, Боря Зеликсон, Сережа Мошков и Валера Смолкин. Они двое сейчас в Израиле живут. Кроме тех, кого посадили, были Володя и Света Сиротинины, в Красноярске они распространяли листовки нашу книжку, кроме того, были еще Юра Беляев, вот сейчас он в Питере, он болеет, Галя Андреева, еще было много людей, которые так или иначе нам помогали, участвовали, сочувствовали и так далее. И вот, мы сформировали нашу идеологию, начали распространять книжки. Что касается журнала «Колокол», то там были вот статья «Они управляют страной», была статья, я вот помню, очень хороший был третий номер подготовлен, и уже бумаги были взяты, Вени Иофе о неких либеральных экивоках Хрущева, и Веня предупредил, что всех участникам этого эксперимента, он разбирал конкретный эксперимент, их выгонят с должностей и так далее. А действительно, этот председатель колхоза, я забыл его фамилию, он умер в лагере. Хрущев ему разрешил платить столько, сколько он считает нужным, на хозрасчет посадил колхоз, и он так и делал. Потом Хрущева сняли, а ему сказали – плати, как положено. Он говорит – я обещал рабочим, и выплачу им столько, сколько обещал. Причем прибыль у колхоза была хорошая, и все. Ну вот, он это сделал, его за финансовые злоупотребления посадили, и он погиб в тюрьме. В общем, это политзаключенный.

Что касается попытки реабилитировать всех жуликов, которые тогда подпольно занимались всем этим, то, как сказала Лариса Богораз, - кража есть кража. Мы с ней как-то обсуждали этот вопрос, и она сказала – кража есть кража. Большинство из них просто воровало. А на следствие многие просто проговорились, или под давлением что-то сказали такого. Ну, на суде мы очухались и, в основном, Валя доказывала, что она больше доказывала, чем Люся, а Люся доказывала наоборот. Мы с Сережкой по этому поводу спор устроили, Валера Смолкин с другим Сережкой, Мошковым, в результате мы так распропагандировали охрану, что она была целиком на нашей стороне. Я сейчас встречаюсь время от времени с командиром своего конвоя.

Е.Л.: Замечательно. Валерий Ефимович, а какие сроки вы получили?

В.Р.: Я получил семь лишения свободы и три ссылки, Сережа Хахаев получил такой же срок, Сережа Мошков и  Вадик получили по четыре года, Валя, Веня и Боря Зеликсон получили по три года, а Люся получила два года зоны.

Е.Л.: А в каких лагерях вы были?

В.Р.: Мы были в Мордовии, последние три года я был во Владимирской тюрьме.

Е.Л.: А почему так?

В.Р.: Дело в том, что когда мы были на Большом лагере, был такой Большой лагерь, одиннадцатый, там образовалась компания, там был Юлий Даниэль, некоторые латыши…

Е.Л.: Это, значит, уже после пражских событий?

В.Р.: Нет, это было до пражских событий.

Е.Л.: А, Даниэль раньше сел.

В.Р.: Это все было, нас арестовали в 1965 году, а в зону мы попали в марте 1966 года. Там образовалась такая компания теплая, и мы начали развлекаться. Приезжали всякие лекторы там, ну, им же нужно воспитательную работу вести, а мы заранее договаривались и задавали вопросы. Ответы были безобидные. Потом второй вопрос, потом третий. А где-то четвертый вопрос заданный, он либо полностью дезавуировал все три ответа, либо он тоже должен был говорить антисоветчину, лектор. Это мы так развлекались. И один из лекторов даже попросил защиты у администрации, и так далее, а мы их стыдили, мы говорили, что вы интеллигенты, а пляшете под их дудку, как вам не стыдно. Вот.
А потом нас собрали в маленькую зону семнадцатое лаготделение, и мы там, еще более сплотившись…

Е.Л.: То есть, это был момент, когда политзаключенные уже отдельно находились? Это что, была зона особого режима, или что, почему политзаключенные отдельно находились?

В.Р.: Это была зона строго режима, теоретически, там должны были быть только политзаключенные. Но некий вор, проигравшись в карты и зная, что его потом прибьют, поскольку отдать ему нечего, он шел и писал на туалете «Долой Брежнева», или там «Хрущев дурак». Его переводили к нам в зону как политзаключенного, вот такие у нас были.

Е.Л.: То есть, он специально попадал в эту зону?

В.Р.: Он специально, чтобы убежать от своих воров. Ну, кроме того, в уголовных лагерях говорилось, что нас Запад обеспечивает такими посылками, и так далее, там всякие легенды ходили, как у нас жить хорошо. Поэтому они к нам попадали. Были так называемые побегушники, которые пытались угнать через границу, особенно с Германией. Многие из них легче сходились с уголовниками, чем с нами, они бежали не за свободой, а за хорошей жизнью, и как правило, многие из них возвращались, потому что на Западе они не могли жить нормально. Или спивались там, потом возвращались, или попадались на краже. Вот они были. А остальные были политические, вообще, зона делилась на категории «студентов», ну, Юлий Даниэль, который успел отвоевать, он был еще «студентом», это вообще были все интеллектуалы, которые что-то там обсуждали. Остальные были – «глухари», это либо уголовнички, либо власовцы, полицаи, а также рядовой как правило состав «Лесных братьев», бендеровцев и так далее. Им наши умные студенческие разговоры были не особенно интересны, и в своем кругу каждый что-то обсуждал. Некоторые, наиболее активные, из таких, интеллигентных, они входили как бы в категорию «студентов». Ну вот, у нас образовалась такая компания, появился еще Алик Гинзбург, потом был в нашей компании я, Сережа Мошков, остальные наши остались на другой зоне, были латыши, эстонец там. И мы, значит, устраивали там всякие голодовки и так далее, и под конец Алику Гинзбуруг дали магнитофон, который вел подслушку в доме свиданий, отремонтировать. Он не только отремонтировал, но и сделал две короткие записи, и мы их передали на волю – репортаж из лагеря. Передача была устроена по недосмотру администрации, так она кончалась. И в результате всех нас стали отправлять во Владимир. Одна пленка у нас есть такая.

Е.Л.: Сохранилась?

В.Р.: Да.

Е.Л.: Очень интересно. Валерий Ефимович, пожалуйста, под конец, прочтите стихотворение, которые вы написали тогда по просьбе Юлия Даниэля.

В.Р.:     Один зека пришел в ЦеКа,

    Он зол был и ретив.
    Свою вину он отрицал,
    Свое начальство порицал,
    А это – рецидив.
    Начальству не нужны морали,
    А зеку нужен был урок
    Его опять арестовали,
    И намотали новый срок.
    Зек, безусловно, виноват -
    Свалял он дурака
    Не захватив с собой гранат,
    Зачем идти в ЦеКа?

Ну, чтобы вашу передачу не обвинили в подготовке к террору, я хочу сказать, что гранат я не захватывал, но и в ЦК никогда не обращался. Разговаривать с властью считал ниже своего достоинства.

Е.Л.: Большое спасибо. У нас в гостях был Валерий Ефимович Ронкин, и мы рассказывали о том, как молодые ребята в 50-х годах оказались противниками режима, а после – политзаключенными. Спасибо, до свидания.