Первая публикация репортажа на Полит.ру

Вел собрание Лев Лурье. Он постоянно отвлекался на чтение новой книги Шинкарева и курил. Курил не только он, брутальное курение "в кадре" наблюдалось в "Зеленой лампе" впервые. Льву Лурье помогала Елена Лиханова. Зал был набит под завязку, и до самого конца люди продолжали приходить.

На роль спикеров были ангажированы историк Лев Лурье, критик Михаил Трофименков, философ Александр Секацкий, один действующий "митек" Виктор Трофимов, один художник из следующего за митьками поколения Александр Дашевский и сам Владимир Шинкарев.

Анонс "Зеленой лампы", фоторепортаж, публикации.

О выходе из Митьков Владимир Шинкарев говорит с 2008 года. Еще раньше о разрыве с ними объявил Александр Флоренский.

Когита!ру, прежде всего, были интересны анонсированные рефлексии по теории и практике современных общественных движений. Именно как "общественное движение" позиционировались митьки с самого начала Владимиром Шинкаревым. Как задают рамки движению, давно существующему независимо от идеолога и основателя? Как можно закрыть общественное движение, покончить с ним?  И, главное, что при этом говорят?

Второй отдельный интерес прямо вытекал из первого - "говорящий художник". Когда-то в ЕУСПб был проект с таким названием, но он закрылся, не успев развернуться. Шингарев чуть ли не первым там выступал. С 1984 он вел  речь, прежде всего, о митьковском словоупотреблении, словаре  митьков и их процессе называния предметов и явлений. Вот что и как художник говорит о конце своего детища? Вернее завязке с ним.

Отсюда третий интерес - человек завязавший. Нет, не только с выпивкой (митьки это проделали в начале 1990-х), а шире - с источником вдохновения, прошлым, прежним стилем, компанией, средой и т.п. Какой бывает жизнь после завязки, и, опять же, как об этом говорят? Шинкарев – живой пример творца, продолжающего творить после завязки и в литературе, и в живописи.

Слово "завязка" и стало ключевым в некоторых медийных публикациях.

Анонс "Зеленой лампы" фоторепортаж, копи-пасты  опубликованных журналистских отчетов и ссылки на них.

Лев Лурье начал с хвалы "лучшему петербургскому художнику" и "лучшему петербургскому писателю" Владимиру Шинкареву. Шинкарев смущался, отворачивался и говорил, что это "перебор".

Лурье получил книгу по почте, прочел "этот замечательный текст" сразу, не отрываясь, и не мог успокоиться, все время подзывал жену, с которой они растаскивали книгу на цитаты. "Есть такого рода тексты, которые хочется читать в пьяном виде, не переставая, типа Гоголя "Мертвые души", Довлатова "Шоферские перчатки" или Пастернака "Доктор Живаго".

Книга, сказал Лев Лурье, состоит из трех частей, две из которых "читанные-перечитанные, безусловные - онтологические тексты, положившие начало движению", разного рода рецензии, наблюдения, журналистские колонки, собранные вместе. Третья часть - довольно обширное сочинение, которое посвящено "бывшему, как видно из текста" коллеге Владимира Шинкарева по движению "Митьки" Мите Шагину.

Лев Лурье знаком с Володей Шинкаревым и Митей Шагиным "светски", поэтому может оценивать автора и героя с дистанции - как "некую пару".

«Есть тексты, которые вызывают сильную душевную боль. Например, произведение Руссо «Исповедь», или рассказ Ф.М.Достоевского «Кроткая», или переписка Сергея Довлатова с Ефимовым, опубликованная Ефимовым. С одной стороны, не оторваться, а с другой стороны, есть некоторое чувство неловкости. Мне кажется, что герой или антигерой Владимира Шинкарева описан абсолютно правильно. Художественный образ мало расходится с реальностью. Хотя существует художественный образ и существует реальность, которые всегда не совпадают, – в этом и задача художника, как нас учил Ленин, в типизации. Но этому герою веришь, это герой. И все равно это как-то больно и неприятно, когда с использованием всех интервью, которые Шагин дал когда-либо газете, длинно рассказывается про одно и то же: про то, как этот человек, которого придумал Шинкарев, и который отделился от него, как в известной пьесе Шварца, и возомнил себя ученым. Я не знаю, кто прав и кто виноват, не мне судить. Но давайте представим, что мы живем через двести лет и читаем это произведение, как читаем «Исповедь» Жан-Жака Руссо. И тогда нам совершенно не важно, кто такие Шагин и Шинкарев, мы видим перед собой блестящий и убедительный, длинный, мучительный, веселый, поразительный текст. Спасибо, Володя».

Искусствовед и кинокритик Михаил Трофименков говорил о жанре книги и лирическом герое. Он предупредил, что уйдет до обсуждения, потому что «должен писать». Трофименков очень долго, с той самой минуты, как прочитал «Конец митьков», думал, что и, главное, как говорить? Интонацию он не отрепетировал, предупредил, что она может скользить, и просил списать это на счет душевного волнения. Колумнист «Коммерсанта», «Города-812» и много чего еще начал с придыхания и задушевного дрожания в голосе и закончил криком: «Я в растерянности. Я сам изумился: почти четверть века я принадлежу к кругу близких друзей автора-героя и героя автора-героя. Были какие-то месяцы и годы, когда мы виделись непрестанно, я очень много писал и о Володе, и о Мите. И я обоих не только давно знаю, но и давно, искренне, от всей души… ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ!».

Но это Трофименков сразу предупредил, что «был в образе», а не то чтобы он «терпеть не может Шинкарева и Шагина». «А если серьезно, то понятно, что мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать отношения, существующие или существовавшие в жизни между художниками Петербурга, а чтобы говорить о книге». Книга ставит две проблемы перед читателями и комментаторами. Сам Трофименков ответов на них не нашел еще, будет думать. Первая – это жанр книги. Он в ней очень скользящий, меняющийся. Вторая проблема – это образ лирического героя. «Здесь тоже очень много непонятного. Автор сам бывает то собственно лирическим героем, то говорит от первого лица, а может быть, и остается своим лирическим героем, только другим. Если предположить, что персонаж книги, названный Дмитрием Шагиным, это своего рода тамагучи, то кто вообще создал тамагучи? Если Владимир Шинкарев – Флобер, а по-моему, он лучше, чем Флобер, я не люблю Флобера как писателя, то, значит, Митя Шагин – это мадам Бовари. И это прекрасный ему комплимент. Но, может быть, здесь есть какая-то скрытая перекличка с темой профессора Преображенского и Шарикова? Возникает вопрос тогда: кто в этой булгаковской паре хорош, а кто плох? То есть образ лирического героя и второго лирического героя, порожденного образом и сознанием первого лирического героя, их отношения заслуживают какого-то очень вдумчивого чтения. Надо понять, кто с кем спорит или ссорится: Флобер с мадам Бовари, доктор Франкенштейн со своим созданием или кто-то с кем-то? Понятно, что здесь не может быть однозначного ответа, поскольку, если отрешиться от всех бытовых подробностей, конечно, эта книга посвящена ключевой проблеме не только искусства, но и мироздания – это проблема творения».

Философ Александр Секацкий говорил о справедливости, смертности субъектов культуры, брендах, их краже, «матрице сопротивления» и аскезе. Замысел книги, по его мнению, удался – «это верная идея». Те, кто ее прочтут, кроме удовольствия получат материал для размышлений и обдумываний, «может быть, горьких, зато правдивых и справедливых».

Секацкий ознакомился с текстом «Конца митьков» еще в рукописи. «Он оставляет большое и неоднозначное впечатление, потому что это по своему замыслу достаточно печальная книга. По исполнению – мастерски сделанная, поскольку Шинкарев большой писатель и литератор. Она как приговор, как вердикт закрывает то, что однажды было начато другими литературными текстами. То есть в некотором смысле автору удалось выполнить замысел Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Вопрос в том, насколько это оправдано, справедливо».

У Секацкого есть несколько соображений на этот счет. Во-первых, он напомнил определение Шпенглера о смертности всех субъектов культуры. «Не только мы, люди, изживаем свои смертные тела, но и журналы, театры, книги, культуры и даже целые цивилизации. Все однажды зародились, достигли своего акме, предъявили миру все смыслы, которые могли предъявить, и исчезли. Либо превратились в условно живых персонажей, укравших имя». В пример Секацкий привел жителей современного Египта, которые почему-то считают и называют себя «египтянами», хотя понятно, что «современный египетский разум не имеет никакого отношения к Древнему Египту». Это крах бренда. Такие крахи совершаются постоянно, и очень важно пытаться такого рода кражу бренда предотвратить. И когда автор еще жив, он имеет возможность сделать это. Шинкарев – один из немногих, кто сумел обозначить обе эти точки. «И сама литературная основа соединилась с экзистенциальным расширением: тексты включают в себя определенный образ жизни, и все сделано настолько точно, что вспышка состоялась. И перед нами возникла не просто очередная группировка, не просто литературное движение, хотя и это тоже, а я бы сказал – такая новая экзистенциальная технология «под ключ». Универсальная формула сопротивления, которая была чрезвычайно важной. Потому что способы политического противостояния и сопротивления поражены тем, что существуют только благодаря своей противоположности, и поневоле заставляют субъектов растрачивать все силы на какие-то часто бессмысленные политические действия. А есть более универсальный способ человеку сопротивляться любым планам прекрасного будущего, любому насилию. Например, такая легкая форма самоосквернения, добровольный переход в измененное состояние сознания. И ничего с тобой не поделаешь: если ты сам испортил свое тело, то это тело перестает быть инструментом, и с ним никакое прекрасное будущее не построишь, а построишь только то, что ты сам захочешь. То есть всегда можно таким легким образом перестать быть манипулируемым агентом и стать, в действительности, свободным человеком, если минимизировать свои потребности». И то, что было озвучено митьками, в первую очередь, Шинкаревым, и представляло собой уникальную технологию сопротивления, которой нечего противопоставить. «Она так же непобедима, как непобедима сила аскезы. Сила аскезы состоит в том, что человек добровольно лишает себя того, чего мог бы лишить его мир. Поэтому когда мир приходит со своими требованиями, аскет разводит руками – у меня и так ничего нет. «Митьки всегда в говнище». И что вы с меня еще можете взять? То есть понятно, что это защитная формула как негативной, так и позитивной составляющей. Когда она предъявляется в проживании, она обладает духовной силой. И с этим связана популярность этой группы, этого движения и этой литературы».

С этим можно было бы и поспорить. Является ли уход, чистый эскапизм сопротивлением? Если да, то в каких границах? Но красота изречения Секацкого подавляла интеллектуальное сопротивление аудитории. И, что важно, легла на душу Владимиру Шинкареву.

«Ясно, что хотя следующая историческая аватара, то есть переход от «зрелого социализма» сначала к «власти братвы», а затем и к новому бюрократическому государству, в значительной мере обессмыслил этот вид деятельности, – продолжал философ, – но благодаря прекрасным текстам, сама формула никуда не делась. Она в любой момент может быть распечатана заново. И именно поэтому столь важна жирная точка, хорошая концовка. За пределами исторической вменяемости всегда начинается злоупотребление. Вот идея уже пережила свое историческое акме. Формально люди, которые считаются митьками, могут до бесконечности коммерчески предъявлять один и тот же бренд. Но дело не в том, получат ли они заслуженные или незаслуженные деньги, – почему бы не получить? А дело в том, что от этого портится сама формула – она теряет свою внутреннюю убедительность. И предотвратить злоупотребление чрезвычайно важно для того, чтобы этот образ жизни, мысли, образ действия и письма, который сейчас, может быть, и не актуален, и не нужен, чтобы он был сохранен во всей своей экзистенциальной точности. А придет вдруг новый тоталитаризм – вот наготове она, технология экзистенциального сопротивления «под ключ». И она снова будет запущена. И помимо вполне понятных человеческих стремлений, обид, борьбы за приоритеты и прочих форм вторичной чувственности, нужно предотвратить нанесение вреда тому, во что ты верил, чему отдал лучшие силы, что ты сам породил».

Как резюмировал философ Секацкий, автором уникальной технологии «под ключ» является Владимир Шинкарев, а другие митьки – лишь авторы ее экзистенциального расширения, тоже очень важного, но, безусловно, зависимого от текста.  

Художник, писатель, сценарист и режиссер, он же неотрекшийся митёк Виктор Тихомиров говорил о влиянии на него Шинкарева и «мерзости запустения современного виртуального искусства». Как участник группы, он сразу заявил о своей особой ответственности, пристрастности и целительном воздействии последней книги идеолога митьков. Тихомиров был ориентирован на Шинкарева, который очень на него влиял как литератор и художник. «Всю жизнь в митьках Митька Шагин не вызывал у меня особой симпатии. Ушедший Трофименков просто с ним мало общался, а я – много. Я был вынужден его терпеть, поскольку очень уж любил Шинкарева, Флоренского и Митиного отца, и Митину живопись на первых порах». Однако когда митек Тихомиров прочитал книжку, то с ужасом обнаружил в себе до семидесяти процентов черт Шагина, а черт Шинкарева только процентов на тридцать. Читателям книги он предрек аналогичное открытие в себе Шагина, которого «нужно из себя выдавливать по капле». «И это полезно всегда для человека¸ желающего развиваться всю жизнь и не загнивать». Потом он признался в том, что многое дерет с блестящих текстов Шинкарева, «за которым буквально записывает, когда не знает, что писать».

Современное искусство и литература все время обманывают Тихомирова: он ищет в них повод интеллектуально поднапрячься, а они этого повода не дают – «или словоблудие, или рутина какая, или вообще пустое место. Самый актуальный признак современного искусства, виртуального особенно – мерзость запустения».

Чем особенно ценен для Тихомирова Шинкарев? Ощущения словоблудия не возникает никогда. Затем он выразил надежду, что Дмитрий Шагин – «не старый валенок, и художник вполне хороший» – обрадуется этой книге и во всем Шинкареву пойдет навстречу. «И тогда, может быть, продолжится человеческая дружба».

Тут Шинкарев решил: «чего-то перехвалили, надо бы поругать», и попросил высказаться «весьма элоквентного» художника Александра Дашевского, близкого к группе «Митьки». Дашевский, стоявший в это время у входа в зал в «выгодной стратегической позиции, как комментарий или ремарка на полях», мог бы оказаться «хорошим критиком в негативном смысле».

Художник Дашевский, представляющий следующее поколение, говорил об амбивалентсности. У него меньше, чем у всех, претензий к Мите Шагину. Тот только один раз сумел Дашевскому «насолить, но и этого хватило». Когда Дащевский впервые увидел файл «Конец митьков», он сказал: «Ну, слава богу, наконец-то, давно пора. Лет десять как». К сожалению, художник обнаружил, что «сильные стороны книги «Митьки» стали слабыми сторонами книги «Конец митьков».

«Неоднозначная связь между литературой и реальностью в книге «Митьки» 1984 года как раз порождала пространство, куда можно было сбежать из душного времени. Это была не книга, а посыл, целый мир, который во многом предвкушал те изменения, которые вскоре произошли. Книга «Конец митьков» настолько же неоднозначно соотносится с реальностью. Во-первых, не поменялся язык, структура и все остальное». Поэтому Дашевский совершенно не удивится, если появится «Конец митьков – 2013», «Окончательный конец митьков», «Воскресение митьков» и т.д. «Весь этот сладкий митьковский миф, эти испарения, которые поднимались из ручья, где окуривали пифию, не рассеялись. От этой книги идет тот же самый дурман, и все продолжают верить в святую митьковскую легенду». А присвоения бренда и происходят из-за этих непонятных, сложных отношений между литературой и миром. Митя Шагин продолжает быть литературным героем, книга не мешает мемориальному телу в тельняшке и с бородой продолжать свою работу, не развенчивает миф. «Единственный способ закончить митьков – высунуть руки и показать, что куколки двигаются не сами. Тогда разочарованные дети все поймут и разойдутся. А руки не показались». Об этом говорит и последняя фраза «Конца митьков»: «У меня митьками друга убило». «Как бы «дык», оппаньки», вне меня что-то случилось, а я сам к этому не имею, в общем, никакого отношения. Безличная форма глагола в конце, отказ брать на себя ответственность приведут к тому, что книга «Конец митьков» станет очередной вехой в этих разборках».

«Или в славном пути Дмитрия Шагина», – вставил Шинкарев. « В этом, я бы сказал, вальсе вашем», – парировал Дашевский.

Шинкареву-художнику нужен был этот контрапункт в презентации. «Из того, что ты сказал, следует, что современным египтянам нужно было заявить: раньше никакого Египта и не было! То есть никаких митьков…»

«Флоренский так и говорит», – напомнил Дашевский.

«Митьки были, есть и будут, они никогда не кончатся, никогда не заболеют и не умрут. Идеальные митьки, подобные эйдосу Платона. А нынешние, конкретные, реальные митьки…» – развел руками Шинкарев.

«Тогда это не конец митьков, а конец Мити Шагина», – не унимался Дашевский.

Зал захохотал.

«С таким названием ты бы согласился?» – спросил Шинкарев.

«По крайней мере, было бы понятно, что это. Историческая справка, литературное произведение… Жанр не определен», – вернулся к Трофименкову Дашевский.

«Ты больно обидчив и слишком большое внимание придаешь Дмитрию Шагину в этой книге. Это книга, в сущности, не о Дмитрии Шагине. Это о путях развития любой компании, о технологии власти в России. Точнее, так: описывая основные тенденции современного общества, использую свой обычный прием – описываю Дмитрия Шагина», – защищался Шинкарев.

А Шагин сам мастерски подсовывает разные сюжеты для описания, зная, какими обаятельными могут быть пороки. «Я бы доисследовал на месте Шинкарева, если бы смог им командовать, природу обаяния», – не успокаивался Дашевский.

Тут последовала реплика Секацкого. Он не подозревал, «какой обаятельной может быть трогательная жадность». «Чем важен архетип? Тем, что он будет еще не раз инсталлирован. Вот почему так важно, чтобы процесс получения процентов от бренда не вытеснил саму содержательность. Одно дело, когда литературный бренд обменивается на фимиам – это прекрасно, это подходящий план. Когда он обменивается исключительно на деньги, мы видим, что профанация неизбежна. И в какой-то момент этой профанации должен быть положен предел. Должен быть предъявлен такой эйдологический набор. Это и сделано», – полагает Секацкий.

Не выдержал Лев Лурье: «Все это напоминает съезд IV Интернационала. Вы обсуждаете Сталина, который, как сказали здесь, вновь и вновь инсталлирует свой архетип. Вот есть некоторая идея большевика, которая искажена. Вы правы, Володя, это случается с любой компанией, это типологическая история. Она была в кругу Герцена, среди народовольцев, большевиков, неокантельянцев или кого бы то ни было. Проблема заключается в том, что описание мира через Шагина («Почему и нет?» – вставил Шинкарев) – это, конечно, универсальный способ. Я не случайно сказал про 1917 год. Вне зависимости от того, что большевики были очень энергичными, хотели крови, это было такое молодежное движение, некий стиль жизни. От героического к изготовлению фильмов про историю комсомола большевизм прошел некоторую линию. И, конечно, Шагин является неким артефактом, который стал сувенирной продукцией. Что само по себе и не плохо. Мне непонятно, почему мы должны осуждать египтян за то, что они хотят получить лишнюю денежку? В конце концов, страна бедная, продает то, что есть. Мы продаем Эрмитаж, «Зенит» и Митю Шагина. И с циничной точки зрения, я ничего вредоносного в Мите Шагине не вижу. Это общий путь культуры: сначала появляется Рембрандт, а потом наклейки с Рембрандтом для холодильника продают в Амстердаме. И что здесь такого? Когда бывало по-другому? Айвазовский напрягался, писал «Девятый вал», рыдал, смотрел на море. А теперь он висит в каждой столовой. Это так и есть. Что здесь делать?»

Шинкарев: «Можно поупираться некоторое время ножками и ручками. А можно, задрав штаны, бежать со скоростью света…»

Лурье: «Это вопрос комсомольского собрания. Мы что, здесь собрались для того, чтобы осудить Митю Шагина и сказать, что так жить нельзя, как живет комсомолец Шагин? Наверное, нельзя. Но это не предмет литературы. Мы скатываемся в какую-то другую историю. Если считать, что это некий абстрактный типологический герой вроде героя «Обыкновенной истории» Гончарова или Раскольникова… Будем ли мы устраивать суд над литературным героем? Будем ли мы задавать вопросы Раскольникову? Он должен тогда здесь сидеть».

Шинкарев вызвался ответить Лурье: «Все должны быть хорошими. Митьки никого не хотят победить».

Вопросы после этого перформанса было довольно трудно формулировать. Тем более, что большая часть аудитории книгу не читала.

Секацкого попросили продолжить концептуализировать «конец митьков». «Обычно это не во власти создателей. – сказал философ, – Есть воля на то, чтобы запустить некий проект. Например, проект «Битлз». А дальше все идет, как правило, своим чередом. Начинаются обычные разборки приземленные, остается только грустно покачивать головой, думая о несовершенстве мира. В данном случае автор сценария здесь, и он имеет редкий шанс с той же яркостью поставить последнюю точку, и тем самым обозначить эти рамки. Что, на мой взгляд, и сделано. Породить-то – это одно, а умирает все обычно своей смертью либо в состоянии украденной жизни продолжает существовать. Но поскольку вторая рамка тоже есть, мы получаем то, что я называю развоплощением. По одну сторону – берега великой реки, по другую – изъятый из них поток. И этот изъятый поток может еще пригодиться, если в нем эйдологическое не смешано с сорным, профаническим. И трактовать это можно как заботу о самом себе, о своем прекрасном будущем и тех временах, которые были прекрасно прожиты в противостоянии круговой обороны от мира, победа в которой была одержана именно потому, что никого не хотели победить. Но времена изменились, и в новой ситуации нужно сдать эту экзистенциальную технологию на хранение, вплоть до востребования».

Шинкареву задали вопрос: «А дальше?» Мол, сдали митьков в камеру хранения, и что теперь? Он ответил, что «в таком преклонном возрасте хочется глубоко копать в одном избранном месте». И для него это живопись, а не литература. «Это в молодости можно растекаться вширь и тем, и сем. Некоторые люди не теряют юношеского восторга до смерти, как Хвостенко. Мне хочется заниматься живописью. А там видно будет».

Отвечая на вопрос не читавших книгу журналистов, о чем же все-таки она, Лев Лурье во второй раз описал ее состав уже более концептуально: «В первой части книги представлена некоторая действующая модель, утопия, которую мы все видели. Веселая, глубокая и порождающая творчество. Вторая часть – хроника этой истории. А третья рассказывает о ее разрушении. Подробно и довольно болезненно рассказывается про то, как эта утопия потерпела крах, как из некоей первоначальной идеи, которая в настоящее время, в 2010 году превратилась в полный прах и используется в целях наживы в мелком бизнесе».

Искусствовед Екатерина Андреева тоже выступила с репликой о содержании книги. Оно сводится, по ее мнению, к «простой очень вещи»: «Нечто, что мы можем определить как соборность в процессе исторического развития превращается в ООО «Семья». И вся книга о том, как то, что было в свое время прекрасно, дало прекрасные плоды, с течением времени становится семейным бизнесом. Именно в силу содержательной типичности и исторической глубины это произведение имеет универсальный характер. Любая семья подставляется на это место, а соборность у нас неизбывно мутирует. Поэтому если спорить о том, можно ли описывать реальность через Дмитрия Шагина, а Володя не претендует на то, что он мама-Жилина и папа-Шагин, он претендует на то, что он скорее автор сценария, то наш советский и постсоветский мир – можно».

Может быть, просто стиль митьков перестал отвечать запросам времени? – был вопрос Когита!ру.

Шинкарев ответил: «Золотым веком митьков была середина 1980-х, до 1989 года, когда была придумана эта технология. Но при этом, как я однажды малограмотно выразился, митьки являются среднестатистическим срезом любой эпохи. Посмотрите, в середине 1980-х нужно было пить запоем, чтобы быть «срезом». В 1990-х надо было опамятоваться и делом заняться – митьки перестали пить. То есть они и в 1990-х продолжали оставаться среднестатистическим срезом. Были бы поумнее, и сейчас модернизировались бы как-нибудь. Например, в свете изобретения стиля «Превед, Медвед!», почему бы митькам не называться «Митёг». Будет отвечать современности... Можно было бы модернизироваться? Можно».

Дашевский продолжил мысль старшего товарища: «Они и модернизировались – пересели на госзаказ».

Завершая презентацию, Лев Лурье подчеркнул, что зал «Зеленой лампы» набит, и он уверен, что книгу обязательно прочтут и будут обсуждать, и это главное. «Эта книга не сводится к внутрицеховым разборкам, она про взаимоотношение людей вообще».

К Шинкареву выстроилась очередь. Книги он подписывал всем одинаково: «Митьки никого не хотят победить! в.ш. 2010».

Было отмечено, что книга не продается на юбилейной выставке митьков в ЦВЗ «Манеж», организованной Д.Шагиным.

Татьяна Косинова, главный редактор Когита!ру,

специально для «Полит.ру»