На сцене – пепелище, ограниченное ближе к заднику металлическим полукруглым станком, одновременно напоминающим станок из ушедшего в небытие тюзовского спектакля «Маленький принц» и остов трибун порушенного стадиона. В центре стоит старый, ржавый автобус. В его салоне будут драться Тибальд и Меркуцио, танцевать безбашенный веронский молодняк, а одурелый монах Лоренцо – выращивать кусты недвусмысленного свойства. В подсвеченной кабине автобуса произойдет соитие Ромео и Джульетты, преподнесенное как бегство от всех и вся.

Из автобуса перепуганные представители двух футбольных команд (так решен в спектакле режиссера Александра Морфова конфликт враждующих семейств Монтекки и Капулетти) будут наблюдать стоическую смерть Меркуцио… Автобус, расписанный примитивными граффити, то «врастает» в сцену, на две трети корпуса опускаясь в трюм, то гордо возвышается посреди заброшенного «колизея», густо заваленного обрывками обветшалого покрытия и ошметками возрожденческой культуры. Отбитые и местами обезображенные граффити «мраморные» головы, торсы, руки и ноги не иначе, как символизируют растоптанные XXI веком гуманистические идеалы Возрождения. Зрителя сразу предупреждают: эпоха возвышенных чувств и недосягаемых образчиков осталась далеко позади – возврата нет…

Обитателям спектакля, и вправду, не до этих идеалов, обремененных глубокими мыслями и чувствами. Массовка из юных веронцев в исполнении юных артистов (в спектакле заняты студенты СПбГИКиТа) бесцельно и безэмоционально скачущая фоном на протяжении спектакля по помойке-стадиону, производит странное впечатление бродячего цирка, порядком надоевшего его участникам. За исключением моментов, в которых явно присутствует рука режиссера. Таких сцен в трехсполовинойчасовом зрелище Морфова достаточно. Но выстроенные, оправданные, «пропущенные через себя» образы и сцены, так же, как и многочисленные гэги, приправленные банальностями вроде умывания водой из бочки, в постановке разрознены, разобщены провалами действия. Порой кажется, что даже такие сильные актеры как Алексей Титков и Кирилл Таскин в предлагаемых рабочих обстоятельствах предоставлены сами себе. Мастерства у среднего поколения артистов ТЮЗа, конечно, не отнимешь – справляются. Кириллу Таскину удается в самом начале спектакля «слепить» забавного Монтекки-интеллигента (из тех, про кого говорят: «А еще шляпу надел…»). Увы, этот герой, самим Шекспиром лишенный явлений и слов почти до финала, словно потерян, растворен в спектакле, не поддержан режиссерскими ходами, и интересная актерская придумка растворяется в потоке суетного действия. Еще обиднее за Алексея Титкова, который в роли главы рода Капулетти брутален не менее чем в роли Лонгрена (недавняя премьера ТЮЗа – мюзикл «Алые паруса»). Но понять характер его шекспировского героя крайне затруднительно: одной краски маловато для развития образа. И вопрос «А был ли образ задан режиссером?» напрашивается сам собой…

Монах Лоренцо в исполнении Бориса Ивушина выглядит бывшим битником и пацифистом, уставшим и отчаявшимся в своей антивоенной борьбе. Монах в меру снабжен нелепостью, свойственной людям, живущим в стороне от «охотничьих троп» жизни.

Кормилица (Ольга Карленко) предстает подчеркнуто, чрезмерно энергичной перезрелой, но влюбчивой кокеткой, выпадающей из общего строя героев. Однако, когда она начинает убиваться по «скончавшейся» Джульетте, амфитеатр замирает, затаивает дыхание, чтобы не сронить слезу.

Ярок и легок Олег Сенченко, но даже современные перевод и инсценировка не избавляют этого Меркуцио от многословья, утяжеляющего образ, сбивающего целостность его восприятия. Впрочем, нельзя не признать, что сцена смерти друга Ромео, бесспорно – одна из лучших в спектакле.

Интересен (несмотря на почти постоянную «молчанку») гитарист Бальтазар в исполнении Никиты Марковского. За внутренней свободой, переходящей в развязность, которой артист награждает весьма интеллигентного слугу Ромео, стоит самое дорогое – бэкграунд роли.

Жаль, что плоским и почти безэмоциональным получился Тибальт у Федора Федотова: в талантливом молодом актере достаточно экспрессии... Возможно, на откуп этой экспрессии и была эта роль без пояснений отдана режиссером? Иного оправдания порой абсолютно сухой декламации найти трудно. А вот на продуманном поклоне Федотов запоминается «на раз»…

 Ромео-Дмитрий Ткаченко ничего, вроде бы, вообще не играет. Этакий парень с улицы, каких полным-полно вокруг – ни красотой, ни умом, ни образованием, ни манерами не блещет. Но его сдержанность и внешняя взрослость явно импонируют Джульетте

 Анна Слынько, остающаяся до сих пор неподражаемой в амплуа травести, прекрасна в образе главной героини. Смешная и нелепая девочка, лишенная комплексов и «задних мыслей», вступает в приключение, оборачивающееся для нее спонтанной, неосознанной любовью. Можно поспорить, усугубляет ли остроту печального финала нарочитое отсутствие трагического, некогда обязательного компонента шекспировского сюжета. В режиссера он-то, как раз, откровенно светел и чуть ли не радостен: погибшие влюбленные словно отыграли квест, в котором «все умерли». Но только не они сами, хотя и замараны в крови оба…

Спектакль производит своей неровностью, незавершенностью, поверхностностью подхода к известной трагедии противоречивое впечатление. Сильно напоминает пересказ «близко к тексту для тех, кто не читал», т.е. вполне в духе времени – галопом по европам… От «картинки», обеспеченной Семеном Пастухом и «дежурным по свету» Денисом Солнцевым, периодически глаз не оторвать. В союзники Солнцев берет и Нику Велегжанинову: фокус со светящимся, «отпадным» платьем Джульетты буквально гипнотизирует, превращая актрису в подобие светлячка во мраке междоусобицы. Но отчего для формы противостоящих футбольных команд Монтекки и Капулетти, а также для программки спектакля «Ромео и Джульетта» выбраны славянские цвета – синий-белый-красный, остается загадкой. И хотя герои, как и вся история не имеет национальной принадлежности, итальянское сочетание «зеленый-белый-красный» хотя бы дополнительных вопросов могло не вызывать… Но этот вопрос, так же, как и основные восторги, должен быть адресован художникам спектакля. Режиссеру вопросы задавать, пожалуй, бесполезно. Остается ждать саморазвития спектакля: чудеса на сцене еще случаются…