29 июня 2010, после презентации новой версии сайта "Виртуальный музей Гуалага. Фонды" в НИЦ "Мемориал" состоялся круглый стол «Предметы – свидетели исторических катастроф: проблемы музейного показа».

Вел круглый стол Александр Марголис, председатель Совета НИЦ "Мемориал". На круглом столе выступили Елена Костюшева, заместитель директора Музея политической истории России; Юлия Демиденко, заместитель директора Музея истории Санкт-Петербурга, Нина Попова, директор Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме и Александр Даниэль, научный сотрудник проекта "Виртуальный музей Гулага".

Открывая круглый стол Александр Марголис сказал, что одна из тем, которая очень волнует и занимает сотрудников НИЦ "Мемориал" в работе над проектом "Виртуальный музей Гулага", это взаимодействие с музеями - главными партнерами, откуда НИЦ "Мемориал" черпает информацию и материалы.

"Но отнюдь не этим только мы наше взаимодействие хотели бы ограничить. - сказал А.Д.Марголис. - Для нас принципиально важно понять, как музеи реальные, живые, так сказать, разрабатывают нашу тему. Как они отражают эту тему в своих экспозициях и выставках? С какими трудностями сталкиваются и как преодолевают эти трудности?

Дело в том, что тот форум, который мы затеяли и который вот сегодня вышел в сеть, это еще и инструмент для обмена опытом между музейщиками, которые так или иначе причастны к этой теме. И вот мы договорились о том, что сегодня наши коллеги из Музея политической истории России, где, как вы понимаете, эта тема не просто представлена, а является одной из ключевых, учитывая их филиалы в Катыни и в Медном, но и на своей основной площадке в особняке Кшесинской они то и дело эту являют миру. Кроме того есть филиал – Музей политической полиции, который к нам очень близок.

Что касается Музея истории города, то он находится, как вы знаете, в Петропавловской крепости. А последние исследования и находки абсолютно однозначно свидетельствуют о том, что история Гулага началась именно на Заячьем острове. Первые узники советской власти находились в тюрьме Трубецкого бастиона. И первые жертвы красного террора связаны с этим местом. Кроме того филиалом Музея истории города является Шлиссельбургская крепость, хотя она не запятнала себя причастностью у террору коммунистическому, тем не менее эта тема пенитенциарной системы в России. Там также разрабатывается, изучается и экспонируется".

Елена Костюшева, заместитель директора МПИР по науке, представила двадцатилетний опыт работы своего музея над интерпретацией темы политических репрессий.

"Во-первых, прежде чем я начну говорить об опыте нашего музея, Музея политической истории России, который находится в Санкт-Петербурге в особняке Кшесинской и в особняке Брандта, я хотела бы сказать, что на меня тоже большое впечатление произвела та презентация, которую мы посмотрели. В ней заложены огромные возможности. И это подтверждает тот факт, что сейчас стало уже принято в традиционных музейных экспозициях помещать прямо внутри экспозиции виртуальные экспозиции дополнительно и виртуальные экскурсии по действующим экспозициям именно потому, что они дают возможность расширить рамки существующей музейной экспозиции, выйти за ее пределы, обратиться к источникам, дополнительным материалам, которые хранятся в фондах музеях. И в реальной экспозиции эти материалы невозможно представить просто потому, что пространство всегда ограничено. В этом смысле этот проект имеет огромное значение».
Затем Елена Костюшева сказала несколько слов о музее. Музей был создан в 1919 как первый историко-революционный музей – государственный музей революции, как один из важнейших идеологических ресурсов, чтобы способствовать утверждению новой власти. В те годы шла гражданская война, и значительная часть населения страны была против новой власти. Весь советский период музей обслуживал государственную идеологию. Он изменил свое название за три дня до августовского путча 1991. В конце 1980х была создана новая экспозиция, над которой работали пять лет. По планам она должна была открыться в 1987. Через два месяца после открытия экспозиция начала постепенно закрываться. Такая участь постигла большинство экспозиций – музеи сворачивали постоянные экспозиции и переходили к системе профильных выставок.

В конце 1980х исторические и краеведческие музеи стали собирать коллекции по истории политических репрессий и истории Гулага. Эта тема доминировала в публикациях и стимулировала исторические исследования в этом направлении, интерес к ней был огромен. Музейщики шли не за историками, а наоборот, - они тоже возбуждали интерес к этой теме. Советская тематика стала интересна и интерпретировалась музеями, а рамках нее прежде всего репрессивная тематика. Какое-то время это длилось. В течение 1990х многие музеи сделали выставки на репрессивную тематику.

В Музее Революции, как он тогда назывался. В 1989 открылась выставка «Сталинизм в судьбах людей» с концепцией показать через индивидуальные судьбы разные социальные группы, подвергшиеся репрессиям, и основные хронологические волны репрессий. По такому принципу создавались большинство экспозиций в стране. Стены памяти, о которых вы все помните, создаваемые обществом «Мемориал» в столице и регионах. К сожалению, по такому принципу – чисто биографическому, хронологическому, и на таком уровне до сих пор  существующие экспозиции о репрессиях, где они еще сохранились, так и остались.

В каких-то музеях произошли изменения, в том числе в нашем. Я думаю, что где-то мы продвинулись вперед в плане интерпретации истории политических репрессий в нашей стране.

В 2003-22005 была открыта новая экспозиция «Советская эпоха между утопией и реальностью». Она открыта в семи залах. Вначале была открыта первая часть, посвященная сталинскому политическому режиму. А именно таким образом мы интерпретируем историю в нашем музее – с точки зрения политического режима и его взаимодействия с людьми: «Люди и власти», «Политика и повседневность». Это главный концептуальный подход, который характерен для всех экспозиций этого музея. Первая часть экспозиции называлась «Спасибо товарищу Сталину…». Когда мы ее открыли под таким названием, мы поняли, что мы подвергались критике со всех сторон – и со стороны сторонников режима, и со стороны противников, и со всех других сторон тоже. Просто стало понятно, что наше общество еще не готово к тому, чтобы однозначно иронично воспринимать такое название экспозиции. И поэтому потом, когда мы открыли уже следующий, второй раздел экспозиции, посвященный уже хрущевскому и брежневскому периоду, а в рамках этого раздела тоже есть комплексы. Посвященные истории правозащитного, диссидентского движения, эта экспозиция получила общее название «Советская эпоха между утопией и реальностью».

В течение 1990х, после выставок биографического типа, по стране прошла серия выставок, посвященных искусству Гулага. Об искусстве Гулага рассказывали все. Это действительно очень важная составляющая часть темы. Она позволяла рассказать о жизни заключенных в условиях тюрем и лагерей. Именно о жизни, потому что эта жизнь продолжалась в течение многих лет. Те предметы, которые выставлялись в рамках этих выставок, были аналогичные – это были образцы искусства и творчества заключенных. «Творчества» - в широком смысле этого слова. Это были не только предметы декоративно-прикладного искусства, не только рисунки, не только стихи, а в том числе и дневниковые записи и даже письма заключенных. Потому что в условиях Гулага, наверное, даже сам акт составления письма можно считать в каком-то смысле творчеством. Потому что, к примеру, это были зачастую многостраничные тексты, направленные во власть с объяснениями собственной невиновности. Эти тексты свидетельствуют об очень многих вещах поведенческих, мировоззренческих и т.д. 

Вместе с Научно-информационным центром «Мемориал» мы – Музей политической истории – сделали интересную, как мне кажется, выставку. Она называлась «Искусство Гулага: По обе стороны тюремной двери». Там экспонировалась реальная тюремная дверь, которая хранится в фондах «Мемориала», привезенная с Соловков, с глазком, натуральная, очень колоритная дверь. Эта дверь разгораживала две части пространства этой выставки. На одной части экспонировались хранящиеся, в основном, в архиве «Мемориала» вот эти самые предметы творчества и искусства гулаговского. А на другой части – рисунки Данцига Балдаева, возможно вам знакомо это имя. Он был самодеятельным художником, а также, по его версии, сыном бурят-монгольского фольклориста и этнографа. Арестованного и погибшего в заключении. Но сам он был совершенно по другую сторону – он был охранником и рисовал рисунки, связанные с повседневной жизнью заключенных, с пытками, обысками, арестами и т.д. Его альбом был опубликован в Германии и назывался «Будни Гулага». Но выглядели все его рисунки как руководство к действию, совершенно иначе, чем работы заключенных. И была очевидна разница между творчеством людей, которые в тех условиях выживали и путались сохранить в себе что-то человеческое, сохранить себя, и теми рисунками Балдаева по другую сторону двери. И функция двери была очень интересной – она реальный экспонат и концептуальная деталь, разделяющая пространство выставки, она позволила создать концепцию этой выставки [Концепция выставки была разработана В.В.Иофе, руководителем НИЦ «Мемориал»].

В 2000 году открылись два мемориальных комплекса – мемориальный комплекс «Катынь» под Смоленском и мемориальный комплекс «Медное» по Тверью. Это два мемориальных комплекса, которые абсолютно одинаково организованы, она состоят из двух частей – из польского воинского кладбища и из нашей российской части, на которой расположено захоронение наших российских граждан, расстрелянных в годы сталинского террора. Помимо захоронений и тот, и другой комплекс имеют музейно-выставочные центры с постоянными и временными экспозициями, посвященные репрессиям в этих областях – Смоленской и Тверской, в прошлом Калининской.
В 2003 оба этих мемориальных комплекса стали филиалами петербургского Музея политической истории России. И тогда репрессивная, гулаговская составляющая в нашей коллекции получила дополнительное развитие и новую жизнь. Коллекции фондов пополнились очень значительными материалами, которыми музей раньше не обладал. Я считаю, что эти материалы очень важные, потому что они касаются репрессий по отношению к крестьянам и вообще судьбы крестьянского населения России. Эти темы – судьба крестьянства, раскулачивание, ссылки и кулацкая кампания в 1937-1938 года – расстрелы Большого террора в наших современных музеях и музеях, которые считаются гулаговскими, и общеисторических музеях с экспозициями или стендами гулаговскими,  абсолютно нигде не представлена. Во всяком случае, она не представлена так, как она должна быть представлена, потому что накануне индустриализации крестьянское население составляло 80% населения страны. И судьба этого слоя, уничтоженного практически, нигде серьезно не представлена. Наши мемориалы «Катынь» и «Медное» как раз имеют коллекции крестьянских материалов. В результате чего они получены? И тот, и другой мемориалы занимаются работой, которая, может быть, самая важная, не смотря на то, что они сохраняют и поддерживают порядок на этих захоронениях, делают выставки, они предпринимают каждое лето экспедиции в отдаленные районы этих двух областей. В результате этих экспедиций они привозят ценнейшие материалы из семей, личные материалы, очень много крестьянских материалов. Тверская и Смоленская области были аграрными. И огромная часть населения в годы большого террора – в 18937-1938 были именно простые крестьяне. Эти материалы имеют огромное значение. Тем более. Что люди уходят. Этим экспедициям нужна государственная программа и государственная поддержка, потому что мы имеем возможность последнюю собрать то, что сейчас сохранилось. Естественно, этой поддержки нет, поэтому все это происходит за бюджетные деньги. Тем более что с 2000 года ни тот, ни другой мемориал не получил от государства ни одной копейки на развитие собственно захоронений. Они получают только деньги на зарплату сотрудников и небольшую часть средств на развитие экспозиции в собственных музейных зданиях. Поэтому эта работа очень важная.

Крестьянскую тему следует развивать, в том числе, потому, что долгое время существовал миф о том, что в годы большого террора арестовывались, в основном, представители партийной, государственной, хозяйственной, военной и культурной элиты. На самом деле, как мы теперь знаем, большинство репрессированных в 1937-1938 – это именно крестьяне.

Была попытка создать крестьянский мемориал на территории «Медного». Я о ней два слова скажу, потому что это любопытно.

Нам казалось, вот мы сейчас это сделаем, и тема драматической судьбы крестьянского населения в России в целом, все, что случилось с крестьянством в 1920е-1930е годы, мы сможем вы этом месте показать.

Где-то года три назад выяснилось, что у С.М.Миронова, руководителя Совета Федерации, дедушка был расстрелян. И жил он в Тверской области. И с той стороны поступило такое предложение – открыть музей вот в этом доме, который был раскулачен, а потом люди, которые там жили, погибли, - открыть в этом доме музей, посвященный непосредственно этому крестьянину по фамилии Миронов. Нам было предложено заняться разработкой концепции такого музея. Мы в ответ сформулировали другое предложение: перенести эту избу из далекого района Тверской области, где нет коммуникаций и людей полтора человека, хотя бы его фрагмент на территорию «Медного», и там создать такой проект, посвященный судьбе крестьянства в России в сталинскую эпоху, выйти за рамки одного человека. Мы разработали концепцию, отправили, нам написали, что концепция замечательная. Прошло какое-то время, происходила возня по поводу средств – где эти средства взять. Но этим все и закончилось, сделать это не удалось.

Обсуждалось это в Совете Федерации и на уровне власти местной тверской, они к этому подключились и даже где-то начали руководить этим процессом. Потому что это должно было случиться на их территории. Но  повторяю, это ничем не кончилось. Письма с объяснениями мы не получили, это умерло, не начавшись. Но, тем не менее, идея такая была. И казалось, что в такой области, исконно крестьянской, можно создать такой не этнографический крестьянский музей, а именно историко-политический, рассказывающий о судьбе этого наиболее многочисленного слоя России. 

Полтора года назад в мемориальном комплексе «Медное» открылась выставка «Память старого дома». На этой выставке представлены материалы, полученные в результате экспедиций. Их находили на каких-то чердаках, где они пылились. В какой-то период они прятались, но сохранились у родственников. Эта выставка имела большой резонанс и большое значение. Сейчас она ездит по России.

 

Что нового в интерпретации темы репрессивной появилось в нашей экспозиции «Советская эпоха между утопией и реальностью»? Экспозиция имеет отдельный раздел, посвященный истории политических репрессий. Не очень большой, потому что понятно, что экспозиция посвящена разным проблемам советского времени. Тем не менее, я думаю, какое-то продвижение вперед в рамках интерпретации этой темы произошло. Потому что во всех абсолютно разделах этой экспозиции существуют материалы репрессивного характера.

Не очень большой, потому что экспозиция посвящена разным проблемам советского времени. Потому что и экономика, и культура, и идеология, и все другие отрасли жизни в этот период, все, что создавалось, создавалось, в том числе, репрессивными методами. И поэтому эта тема не замыкается на отдельном разделе истории политических репрессий, она пронизывает всю экспозицию, и это очень важно.

Сейчас я надеюсь, что тема репрессий получит в рамках нашего музея новое развитие. Где-то года через полтора мы открываем новый "музей в музее", как мы его называем. В третьем здании, в котором находится музей, и которое соединяет два особняка, расположенные один напротив другого, во вставке, как мы говорим, построенной в более поздний период, будет создан музей, посвященный истории России двух веков 19 и 20 века. В рамках этого музея достаточно большая экспозиционная площадь отведена советскому разделу, советскому залу в целом и теме политических репрессий. Понятно, что обо всех не расскажешь, и важно на эмоциональном, художественном уровне преподносить эту тему. Был выбран образно-сюжетный метод создания этой экспозиции. Он сейчас как-то плавно перерос со стороны художников в метод тотальной инсталяции. Я не очень понимаю, что это такое. Но факт в том, что там будет огромное количество ярких, образных решений, мультимедийных средств и т.д. И материалы по истории политических репрессий там будут представлены, в том числе крестьянская тема. При помощи наших филиалов в "Медном" и "Катыни" мы постарались этот материал собрать и представить отдельным разделом в этой экспозиции. Через полтора года можно будет это посмотреть.

Сейчас, я думаю, не такая важная проблема, как показывать экспонаты, связанные с историей Гулага, важно их вообще в принципе показывать. Потому что в условиях нового идейного кризиса. который сейчас наступил, оказалось, что многие серьезные музеи, тот же ГИМ московский, главный исторический музей, совершенно официально, открыто заявляют о том, что они еще не готовы и что еще не пришло время для того, чтобы создавать не только советские экспозиции постоянные, а уж тем более отражать такую тему. Такова позиция ГИМа, например.

Но хорошо, что все-таки не все так считают. И эту тему разрабатывают, интерпретируют и пытаются сделать какие-то экспозиции в рамках государственных и негосударственных музеев. Потому что тема интерпретации истории и музейной интерпретации, прежде всего, с нашей позиции, с позиции музейщиков, является, наверное, самой главной. В очередной раз мы вернулись к тому, от чего мы когда-то пытались уйти. И казалось, что к началу 20 века все исторические музеи уже создадут исторические экспозиции постоянные, в том числе посвященные советскому периоду, но этого не случилось.

Александр Марголис: В России надо жить долго. Спасибо.

Юлия Демиденко, заместитель директора по научной работе Музея истории Санкт-Петербурга:

"Музей истории Петербурга - его штаб-квартира это территория Заячьего острова - имеет еще семь филиалов. Один из них – чрезвычайно важный, так или иначе связанный с темой репрессий –это музей-квартира Сергея Мироновича Кирова.

К тому же у нас в составе есть музей-перевертыш. Он открывался как «Музей В.И.Ленин и газета «Правда».

Изменились времена, и музей изменился. Теперь он называется «Музей печати».

Два года назад наш Музей открыл новую экспозицию в тюрьме Трубецкого бастиона. В прежние годы старая экспозиция заканчивалась благополучно на «министрах-капиталистах». Сейчас мы эту историю продлили и рассказываем, в том числе, и о тех заключенных, которые появились в тюрьме Трубецкого бастиона уже при советской власти.

В нашем рассказе в тюрьме мы доходим до 1921 года. Последними заключенными, которых мы показываем, являются участники Кронштадтского мятежа. Но в действительности, по нашим данным, этим годом история тюрьмы тоже не заканчивается. Если не тюрьмы Трубецкого бастиона, то, по крайней мере, истории заключения на территории Петропавловской крепости.

Мы, к сожалению, очень плохо знаем история крепости советского времени и всерьез ею стали заниматься с привлечением архивных материалов совсем недавно. Тем не менее у нас есть косвенные свидетельства, что заключенные в крепости, в других ее частях содержались чуть ли не до конца 1930х. Это очень плохо изученная история, которая нуждается в проверках,  дополнительном изучении и дополнительных исследованиях.  

В новой экспозиции мы начали отчасти рассказ про красный террор. Но после этого последовали находки, всем вам известные.

 

Далее Юлия Демиденко подробно рассказывала о последних находках на Петропавлоской крепости на Кронверкской куртине у Головкина басниона - расстрельных ямах времен красного террора.

Затем она изложила свое видение проблемы представления темы репрессий в музеях.

"Я не буду рассказывать об опыте нашего музея. Скорее отрицательном. Скажу несколько слов о том, какие я вижу проблемы в создании политического музея вообще и музея Гулага в частности.

Наш музей как раз не имеет постоянной экспозиции по советскому периоду, по 20 веку. И это проблема не только России, в действительности, эта проблема общемировая – очень многие исторические музеи, городские музеи таких экспозиций не имеют.  В числе прочих Карнавале, который благополучно заканчивает рассказ о французской истории на конце 19 столетия. И эта тема широко обсуждается на всевозможных симпозиумах и конференциях.

Действительно, многие, как и ГИМ [Государственный исторических музей], например, говорят, что еще очень горячо. И очень многие сюжеты болезненны. Очень многие сюжеты в России, в особенности, не отстоялись, а музей все же должен показывать какую-то законченную историческую картину.

Другие наши коллеги говорят, что они не очень представляют, что вообще достойно показа в принципе из относительно недавнего прошлого. Поэтому они даже не собирают 20 век. Они говорят: «Пусть с этим разбираются наши потомки, а мы тут как-нибудь переживем». 

И это интересная тема. Потому что даже художественные музеи сталкиваются с этой проблемой. Колоссальное количество народа идет на любые временные выставки, посвященные каким-то отдельным сюжетам 20 века, но как только создается постоянная экспозиция, она почти пустует.

Это, кстати, пример Третьяковской галереи – они создали экспозицию по 20 веку, которая посещается в десятки раз хуже, чем старая.

Тем не менее, мы эту тему каким-то образом затрагиваем в рамках временных выставок. Но я считаю, что этого явно не достаточно, и я сейчас скажу, почему. Очень сходным образом у нас называется детская экспозиция в музее Кирова «За детство счастливое наше», где как раз рассказывается о детях 1930х, затрагивается тема политических репрессий, показываются детские доносы и детская политическая активность. Это точно совершенно точно не сознательные детские террористические организации неправительственные. Тем не менее дела такие существовали. И на основе чего такие дела возникали, там тоже показывается.

В нашем музее тоже существуют временные экспозиции по советскому периоду. Одна посвящена 1920м, другая - 1930м. Тема репрессий очень вскользь затронута, даже практически не затронута. И это тоже был сознательный выбор, который говорит о том, что в музейных рядах нет никакого единодушия.

Внутри нашего коллектива по сию пору тоже звучат такие разговоры: "Да зачем же о больном? Да вот есть Музей политической истории, пусть они там как-нибудь с этим разбираются, а мы покажем чего-нибудь другое, более приятное и более увлекательное". На таких принципах постоянную экспозицию по 20 веку создать не возможно.

Но это действительно колоссальная проблема сегодня. И этот вопрос касается не только сюжетов, связанных с Гулагом. Это вопрос, который касается сюжетов с Великой Отечественной войной, например.

Вот мы все торжественно отметили очередную годовщину Победы. При этом мы страшно не хотим говорить о вещах неприятных, о вещах сложных и о вещах не хрестоматийных. Не буду сейчас говорить, о каком музее я веду речь, но мне попал в руки текст, подготовленный музейщиками нашего города про больную очень тему – про блокаду Ленинграда, где число погибших дается по официальным данным 1946 года. Таким образом, это число погибших получается меньше только официально похороненных на Пискаревском кладбище. Это музейная продукция. А куда обычный человек идет за информацией достоверной и точной? Он идет в музей. А мы ему предлагаем вот такую вот «достоверную» информацию.

Не здорово это все. И поэтому не приходится удивляться тому, что авторитет музеев в нашем обществе не очень-то велик, к сожалению. И опять же, это не только русская, не только петербургская проблема.

Есть сериал для взрослых про семейку Сименсов, там есть очень характерная серия про музей. Один персонаж другому говорит фразу: «Хуже было только в музее».  Вот это очень точный маркер того, как средняя, массовая публика относится к музею. И очень грустный.

Так вот в общем ряду музеев музеи политические посещаются хуже всего. Это ни для кого не секрет и не только наша головная боль.

И тут идут двумя разными путями. Первый путь – сделать из музея политического общенациональный мемориал. Этот путь нам хорошо знаком, потому что таким образом мы поступаем с военными музеями в ряде случаев. И таким же образом поступают с музеями Холокоста. Если это сделано хорошо – это эффективный путь. Если это сделано плохо,  это путь, который отвращает людей от этой темы навсегда.

Второй путь – тоже довольно рискованный, потому что опять же все зависит от того, как это сделано. Второй путь – это сделать такой музей интересным.

Сравнительно недавно в Варшаве открылся Музей Варшавского восстания. Как вы понимаете, тема для поляков тоже очень и очень острая, и болезненная, и трепетная. Этот музей сделан очень хорошо, суперсовременным образом, там работает масса народу, он интерактивный. Он сделан принципиально из другой позиции: Варшавское восстание – это не только предмет национальной трагедии, это предмет национальной гордости. Это самое главное. Они помнят все время про то, что Варшава в эти годы жила, и это были последние и очень яркие эпизоды ее жизни. Они так и говорят: «Это самый яркий период нашей истории».

Для посещения Музея истории Варшавского восстания дополнительные усилия прилагает польское правительство. Туда в обязательном порядке приходят группы, как это было у нас в советские годы, но как-то это по-другому сделано. Туда в обязательном порядке приходят все школьники и студенты. Это входит просто в школьную программу. И посещение школьников и студентов, естественно, абсолютно бесплатно. Вот это тоже одни из путей, потому что в эти музеи нужно как-то людей дополнительно привлекать".

Александр Марголис: Оба сообщения я слушал, затаив дыхание. Масса свежей информации. Но в то же время и вопросы острые поставлены.

Что касается Ахматовского музея, то здесь нас очень интересует, каким образом музей вроде бы абсолютно непрофильный, не релевантный теме, тем не менее, на нее откликается. А учитывая, что Гулаг пронизывает всю жизнь нашей страны в 20 веке, то меня это не шокирует. Я считаю, что в любом музее она так или иначе должна быть представлена. Но вот Музей Анна Ахматовой этим занимается предметно.

Нина Попова, директор Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме: Это, конечно, другой масштаб, хотя, как вы понимаете, Гулаг сопутствует жизни Ахматовой всю ее жизнь, начиная с 1921 года, и кончая 1949. Тем не менее это история жизни поэта. Фоном только становится гулаговская история.

У нас Николай Степанович Гумилев - это 1921. Четыре ареста Льва Николаевича, последний в 1949. Арест Николая Николаевича Пунина, третьего мужа Ахматовой, в 1949 году [Пунин арестовывался также в 1921 и 1930]. И встреча с Чапским в 1942, который занимался поиском пропавших польских офицеров и расстрелянных в Катыни, Ахматова тоже эту историю знает.

Соответственно фоном проходит, впрямую в экспозиции они нигде не выражены, так не получается. Потому что это все-таки квартира людей, живших там с такой игрой, что здесь присутствуют те документы и те вещи, которые находились в этой квартире.

Тем не менее четыре года назад открылся наш филиал - музей-квартира Льва Николаевича Гумилева на Коломенской. Сначала это был только его кабинет. Кстати, в ящике письменного стола в его кабинете лежит его рукой написанная бумажка: "Начальник, когда роешься в столе, книг не кради и клади все на место". В квартире всего две комнаты. Во второй комнате, которая была спальней, мы сделали специальный такой ряд с возможностью представления документов и мультимедийного воплощения - история, судьба отца, кончающаяся расстрелом в августе 1921, и судьбы сына с его арестами. Каждая экскурсия, которая туда приходит, - школьная или взрослая - мимо этого сюжета на проходит. Сейчас он уже документально зафиксирован и вынесен в экспозицию.

Поэтому у нас не массовая история, не история Гулага в массовом выражении, а представления Гулага в отдельной части жизни людей, что для музея поэта очень важно.

В конце 1990х были две выставки, которые у нас назывались "Реквием". Это был наш ответ на запрос жителей города, которые пришли в музей с таким предложением: вот Ахматова 300-я в очереди на передачи, и кто эти 299? Такой была миссия музея в конце 1990х - через жизнь поэта - к судьбе жителей этого города. Мы сделали две выставки, они назывались "Реквием-1" и "Реквием-2". Это примерно 20-25 судеб ленинградцев, попавших в это колесо. Выставки перенесены на диск и стали виртуальными.

"Невский диалог", фирма, которая эти диски выпускала, предожила диск Правительству Москвы. И оно закупило лет семь назад этот диск тотально для распределения по школам. Их попытки предложить диск Комитету по образованию нашего города не увенчались успехом. Вот эти диски, я думаю, должны попасть и в виртуальный музей Гулага, который создает "Мемориал".

Каждый год 25 августа у нас проходят поездки в Ковалевский лес, благодаря находкам Вениамина Викторовича Иофе, его открытиям. Эти экскурсии не получаются масштабными - два автобуса едут. Не всегда помещаются все желающие в эти два автобуса. Но это обязательно проходит 25 августа.

Сейчас мы затеяли проект "Петербургские семьи", имея ввиду семьи, прежде всего филологические, семьи литературоведов, в основном, университетского круга - семья Долининых, семья Гуковских. Они обязательно связаны с Гулагом, никуда от этого не денешься. Мы представляем семейные архивы, которые на наших вечерах в течение 2-4 часов становятся частью всеобщего размышления и обсуждения.  

В 2011 году мы планируем большую выставку, посвященную 90-летию гибели Николая Степановича Гумилева и делу Владимира Николаевича Таганцева. Для этого мы будем использовать архив семьи Таганцевых. Он уже у нас в музее. Мы хотим сделать серьезную выставку. Ее можно сделать, не только представляя подлинные вещи семьи Таганцевых, но и мультимедийное представление, хотя бы петербургских мест, связанных с делом Таганцева.

Совсем недавно я выступала по радио "Эхо Петербурга", раздался звонок пожилой радиослушательницы, которая сказала: "Сделайте что-нибудь, чтобы в Вашем музее рассказать о том, что такое была сталинская эпоха по отношению к людям, жившим в нашем городе".

Александр Марголис: Спасибо, Нина Ивановна. Очень подробно и наглядно руководители трех петербургских музеев рассказывали о том, как наша тема гулаговская разрабатывается и представляется в их трех музеях. Очень важно, что все три музея очень разные, стало быть, и опыт разные, и подходы не одинаковые. Но что безусловно? Ни одни из этих музеев не оказывается в стороне от темы, не взирая на так называемый новый идеологический кризис. То есть государство это никак не поощряет. И один из самых возмутительных фактов современности тот, что раскопки в Петропавловской крепости стали частным делом группы научных сотрудников. А государственные органы к этому относятся как к чему-то совершенно не заслуживающему внимание. Я должен сказать, что "Мемориал" не намерен спокойно смотреть на такую картину. Вчера мы встречались с Арсением Борисовичем Рогинским [председателем Правления Международного Мемориала], и мы начинаем крупную кампанию против этого исторического мародерства. Я именно так называю подобные вещи.

С другой стороны, мы - большая страна, и тема разрабатывается и представляется не только в Петербурге, где, можно сказать, лучшие музейные силы страны сконцентрированы, но от Тихого океана - до Балтики. И вот благодаря той работе, которую проделываем мы, мы сейчас в состоянии сопоставлять опыт самых разных музеев. Кто-то, действительно, тему закрыл. Забудем о плохом, поговорим о хорошем. Кто-то ее продолжает разрабатывать, но, с моей точки зрения, в извращенных формах. Например, мэр Воркуты инициировал создание такого Диснейлэнда на тему Гулага. Это не "Пермь-36", где подлинный лагерь музеефицирован, там они строят декорации, в которые каждый желающий может зайти, надеть на себя робу с номером, отведать баланды, переночевать в бараке за сходную цену - в общем, оттянуться по-полной в Гулаге. И я до сих пор не слышал, за вычетом спокойного голоса того же Рогинского по этому поводу, никакого отклика в музейном мире на подобные инициативы. А они множатся. Потому что аналогичный проект сейчас реализуется на юге Кемеровской области, что-то в этом духе делается в Казахстане, в Мурманске и т.д. Вот вам некоторые аспекты того, о чем мы с вами сегодня говорили: либо полное молчание - не было, и знать не хотим. Мы с Петром Анатольевичем [Гринфельдом, Аль-Софт] были в марте этого года на Сахалине. Прямо скажем, наша территория. Мы зашли в великолепный исторический музей Южно-Сахалинска. В зале, посвященном 1920м-1930м и 1940м годам висит великолепный портрет Сталина, типа иконы в "красном углу", и фактически ничего. Ни о знаменитом тоннеле, который строился и погубил сотни людей, ни о чем другом. Эта экспозиция построена за несколько месяцев до нашего приезда.

Петр Гринфельд: она еще не открылась, нам показали ее до открытия. На вопрос: как это понимать? Нам ответили: востребовано. Востребовано народом.

Александр Марголис: Как видите, музейная реакция на тему очень разнится. И поскольку мы взяли на себя функцию каких-то интеграторов, которые этот опыт отслеживают, обобщают, распространяют, хотелось бы вот об этом поговорить.

Другой вопрос, о котором хотелось бы поговорить, это межмузейная кооперация. Хотя бы внутри нашего Северо-Западного региона.

Здесь присутствуют три музея. Но я не чувствую, что имеющийся у них потенциал полностью востребован и реализуется. Может быть, нужно, учитывая, что попутного ветра от государства нам в ближайшее время не поймать, находить компенсацию отсутствию государственной поддержки за счет мобилизации наших сил. В том числе, и общественных организаций типа "Мемориала", который тоже строит музей, хотя и не на бюджетные деньги. Давайте попробуем на эту тему поговорить.

 

Саша Богданов:

Двадцать лет демократии. Вы приходите в Петропавловскую крепость. У вас Трубецкой бастион - это по-прежнему музей рекламы терроризма. Поменяйте ксероксы перед камерами бывших террористов. Это очень важно. Расстреляли Романовых в Петропавловской крепости - мемориальная доска висит в Великокняжеской усыпальнице. Чтобы другие не видели. А вообще хватит петрушку гнать: в бывшей столице Российской Империи нет единого, цельного исторического музея. Как и нет единого, целого исторического сознания у жителей. Чуть-чуть здесь, чуть-чуть там - и мы мельтешим.

 

Александр Марголис:

Такое впечатление, Саша, что вы выступаете на коллегии Министерства культуры. Да - нет. Но сказать об этом - не значит решить эту проблему. Мы здесь собрались для того, чтобы обменяться мнениями о том, как улучшать ситуацию. Пожалуйста, по существу вопросов, которые я, злоупотребив своим правом ведущего, поставил.

 

Александр Даниэль, Международный Мемориал, сотрудник проекта "Виртуальный музей Гулага":

На самом деле, ничего нового я сказать, практически не могу после того, как выступили Елена Константиновна, Юлия Борисовна и Нина Ивановна. Позволю себе обозначить пункты, которые выявились.

Чего нет в музейном представлении нашей темы? Я буду говорить не о Музее истории Петербурга и не о Музей политической истории - в этих музеях как раз есть попытки найти решение. Я их слышу в постановке вопросов.

Я разговаривал с десятками людей в региональных музеях. Они заинтересованы, болеют этой темой, но одновременно у них есть полная растерянность перед ней. Чего нет? Эта тема не вписана ни в какой контекст исторического нарратива.

Послание, содержащееся в этих экспонатах, не выявлены. И как их выявлять? Елена Константиновна немножко говорила об этом, какие-то подходы предлагала. Но в массе люди в музеях не знают, как выявлять. Более того, они не представляют, как представлять эту тему в подтемах.

Как представляется Гулаг в тех 150-ти музеях, которые можно увидеть на сайте "Виртуальный музей Гулага"

? Какими темами? Это "Труд", "Быт", "Искусство".

Что такое "Труд"? Можно полистать каталог предметов в Тематическом каталоге "Жизнь в неволе/Труд"

, которыми представлена эта тема.

Пафос темы лагерного труда в том, что Гулаг - часть территории социалистического строительства и заключенные, как все советские люди, вкладывали свой героический труд в построение нашего светлого будущего. И это не идеологическая конструкция, это просто попытка введения непривычного материала в привычный историко-краеведческий контекст. Вот в чем смысл и мотивация такой подачи материала..

 

"Быт" - ложка, кружка... Если в расширенном поиске набрать слово "миска", то мы увидим на сайте   "Виртуального музея Гулага" десятка полтора-два мисок

. О чем нам говорит эта миска? Она нам говорит о чем-нибудь? - Из таких алюминиевых мисок ела вся страна. В таких бараках жила вся страна. Такими ложками хлебала не такую баланду, получше, но все-таки тоже. Никакой специфики нет.

 

Подача Гулага через быт - это тоже попытка ввести тему террора в привычный музейный контекст. Только на этот раз в этнографический контекст: вот смотрите, есть такая экзотическая страна "Гулаг", и в ней такое интересное племя живет - зэки. И вот какие у них ложки, ремесла, обычаи. то привычный уже не для краеведческих, а для этнографических музеев контекст.

 

Наконец, "Искусство"

. Тут пафос очевиден - "всюду жизнь".

Еще один момент. Тема Гулага в музеях присутствует. Но очень редко в музеях присутствует тема террора. То есть того, что было до Гулага. Что привело этих людей в Гулаг. То есть о жертвах мы расскажем и прольем над ними  искренние слезы. Но о преступлениях мы не рассказываем. И о преступниках мы не рассказываем. Это приводит к парадоксальным ситуациям, когда в одних и тех же музейных экспозициях оказываются зэки и руководители какой-нибудь заполярной стройки. Они тоже культурные герои данного региона - генерал-лейтенанты МГБ. То есть нет образов гуманитарных катастроф. Попытки рассказать о Великом переломе как о гуманитарной катастрофе крайне важны. Ведь мы сейчас живем, между прочим, в юбилейный год этой, может быть, главной российской катастрофы 20 века.

 

Александр Марголис:

Очередной черный юбилей.

 

Александр Даниэль:

И, наверное, самый главный, какой только есть в советской истории - убийство крестьянства. А тишина. И вот только Музей политической истории России через филиалы свои в "Медном " и в "Катыни" бьется над этой проблемой. Еще одной важной темы нет в этих музеях. Кроме опять-таки Музея политической истории, это тема сопротивления. В Музее политической истории есть великолепные самиздатские коллекции, например, которые доступны в экспозициях. Но этой темы я нигде в российских музеях не встречал. И даже в тех музеях, которые реально представляют тему сопротивления, подают ее не как сопротивление. Например, якутские музеи - а в Якутии реальное сопротивление было - все равно рассказывают о своих конфедералистах как о жертвах, а не как о носителях альтернативных общественных проектов.

 

И еще одна последняя важная тема, которую подняла Нина Ивановна Попова. Это вопрос о том, а как должна быть подана тема Гулага и террора? Она должна быть подана отдельными экспозициями? Выделенными? Знаковыми? Или она должна быть растворена в общей экспозиции? Я бы сказал, что есть соображения и за то, и за другое. Например, музей Ахматовой выбрал второй путь. И это может быть очень правильно не только для музея Ахматовой -  террор был растворен во всей советской жизни. Он не был чем-то отдельным, он пронизывал все. И может быть, неправильно делать отдельные экспозиции по террору и Гулагу, а, может быть, наоборот. Не известно. это вопрос, который я хотел бы поднять перед музейщиками.

 

Мы над этими вопросами тоже бьемся - нашем Виртуальном музее Гулага те же вопросы: как выявить, содержащееся в экспонате? Через комментарий, через описание этого экспоната

или через введение в какой-то, быть может, художественный, литературный контекст, как мы будем пытаться делать, когда мы будем конструировать экскурсии? Для нас это все открытые вопросы. И очень важно, что мы не одиноки в наших мучениях, и профессионалы также точно ставят эти вопросы.

 

Петр Гринфельд:

Может быть, прервем дурную традицию - большой террор начался в какой-то мере с Ленинграда - и создадим новую традицию. Наши музеи, может быть, объединятся для того, чтобы  наполнить эту тему Гулага и террора тем содержанием, которое уже есть в их коллекциях и экспозициях. "Мемориал" предпринял очень правильное стратегическое решение - он представил здесь малые музеи, которые не имеют своего языка, не могут о себе заявить. Но есть большие музеи, прежде всего петербургские, которые этой тематикой владеют в полной мере. И здесь у нас как раз есть та технология, две технологии. Первая - это связь по указателям через персоны, события - мы можем связаться с вашими коллекциями. Есть вторая - единый поиск. В едином поисковом пространстве ваши базы данных станут в той части, в которой они соответствуют тематике, частью Виртуального музея Гулага. И Петербург создаст некий прецедент создания нового, общественно поддержанного представления о терроре и Гулаге. Сделает то, что государство еще не успело сделать. Оно хочет, оно заявило об этом. Но родиться это может, если только мы соберемся вместе и с использованием некоммерческих и коммерческих организаций создадим вот этот прецедент.

 

Александр Даниэль:

И что главное, Петр, транспортные расходы сводятся к минимуму...

 

Татьяна Притыкина, НИЦ "Мемориал":

Мы как бы облегчим работу нашему государству, когда соберемся все вместе.

 

Петр Гринфельд:

И оно с радостью, я думаю, примет эту инициативу.

 

Александра Крыленкова:

Я хотела бы выделить тему, которая прошла во всех сообщениях, которые сегодня были. Но она не была выделена. В основном мы обсуждаем научные подходы к описанию, к экспозициям. И только вскользь говорим о представлениях. Мне кажется, что "дисней-лэнд", о котором сказал Александр Давидович, это очень характерная проблема. И никто не говорит о том, что люди зачастую не понимают, что они делают. Это такой вопль отчаяния, возможно, когда ты не знаешь, каким образом привлечь людей в музей. Прекрасно, мы разработаем самый шикарный тематический указатель, поиск, просто гениальные подписи, все их вычитаем и не найдем ни одной ошибки... Но кто это будет смотреть?..

 

См. также на Когита!ру:
Презентация базы данных "Виртуального музея Гулага"
Новый сайт "Виртуальный музей Гулага" в СМИ