Сегодня, 12 июня 2013 года исполнилось бы 73 года одному из ближайших моих друзей Сергею Розету. Он был социологом, как и я, как и я – «социологом-рабочим» в 1980-х гг. На мой взгляд, он был одним из талантливейших социальных исследователей из поколения младших шестидесятников, недостаточно реализовавшим себя, в частности, в науке.

Впрочем, правильно ли говорить о недостаточной самореализации? Место человека в истории науки определяется не учеными званиями, не количеством трудов, и даже не частотой цитирования, а порой какими-то не броскими свидетельствами первооткрытия путей, по которым потом (и независимо от него!) пойдут другие.

Почему об ушедших друзьях надо вспоминать только по «круглым» датам? Вспомнилось, и хорошо. Андрей Алексеев.

Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология (Эксперимент социолога-раблчего). Кн. 1-2. М. СПбФ ИС РАН, 1997

Том 1, с. 23:

…Здесь заметим, что сам по себе уход автора в рабочие, на рубеже 70-80-х гг., вовсе не был явлением исключительным и среди социологов. Только из ближнего круга коллег — трое профессиональных социологов: Ю. А. Щеголев, А. А. Кетегат и С. М. Розет (ныне покойный), — в ту же пору, вовсе не вынуждаемые кем или чем-либо, а из внутренних побуждений, круто повернули свою жизнь, став рабочими. (Юрий Щеголев сделал это двумя годами раньше автора).

**

Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая аутторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005

Том 1, с. 92:

Мой друг Сергей Розет («Ты свободен!»)

12.01.80. Вчера ездил к Сергею Розету. Он уже второй месяц трудится слесарем на соседнем заводе («Красногвардеец»). Жизненные шаги его и мои [«из социологов — в рабочие». — А. А.] почти совпали по времени.

Ощущение Сергея — внутренняя свобода. В прежней жизни — сложное взаимопереплетение свободы и зависимости. Ныне — «сознательно становишься рабом на фиксированное количество часов», а в остальные — «Ты свободен!».

Сергей чувствует себя хорошо. Дорожит новым мироощущением, овладевает слесарным делом. Окружающие не дают ему «зашиться» с работой. Ненавязчивое шефство… Например, Сергей получает задание на партию деталей. К нему подходит кто-нибудь из соседей и, ни слова не говоря, делает две-три детали из партии сам. Потом Сергей продолжает.

Пьют, по наблюдениям Сергея, почти все. Но «алкоголики» — те, кто пьет на работе. Прогулы преследуются слабо. В известном смысле прогулы рабочих — удобны для начальства, которое приобретает возможность держать рабочего в зависимости. Например, побудить его выйти сверхурочно.

Сергей очень остро воспринимает даже намек на утрату обретенной независимости. В день, когда мы встретились, его подвел будильник. Пошел к обеду, чтобы не задержали в проходной (как обычно бывает при опозданиях). На следующий день, в субботу, собирается выйти на работу по собственной инициативе. Чтобы не быть никому обязанным.

Интересно такое наблюдение Сергея: передовики (которые на Доске почета) и прогульщики — часто приятели. Существует «рабочая субкультура», объединяющая всех рабочих. В отличие от «субкультуры» цеховой администрации и служащих…

**

Том 1, с. 552-572:

П. 1-6.2. ПАМЯТИ ДРУГА (ТЕКСТЫ СЕРГЕЯ РОЗЕТА)

Несколько вступительных слов

Как уже отмечалось, почти одновременно с автором этих строк расстался с социологической лабораторией и стал рабочим Сергей Михайлович Розет (1940–1994).

Сергей Розет окончил физический факультет Ленинградского университета, работал физиком-исследователем (60-е гг.). Потом — аспирант кафедры логики философского факультета ЛГУ. Потом — социолог, занимался производственной социологией и социологией территориальных общностей, методологией социальных исследований, старший научный сотрудник Ленинградского финансово-экономического института им. Н. А. Вознесенского (70-е гг.).

Потом — на протяжении десяти лет — рабочий (слесарь завода «Красногвардеец»; оператор котельной), точнее — социолог-рабочий.  Последние годы жизни С. М. Розет трудился в СПб филиале Института социологии РАН и занимался исследованием изменений на производстве в условиях приватизации и акционирования промышленных предприятий.  Ниже — извлечения из творческого наследия Сергея Розета: один из его последних научных текстов (начало 90-х гг.) и стихи, которые при его жизни света не увидели.  Настоящая подборка текстов С. Розета подготовлена его другом Юрием Анатольевичем Щеголевым, при моем участии. (Апрель-декабрь 1999).

П. 1-6.2.1. «В данной работе мне хотелось бы способствовать становлению субъект-субъектного познания…»

[Перечитывая сейчас нижеследующий текст (с которым знакомился 8 лет назад, но в котором не усмотрел тогда того, что вижу теперь), поражаюсь прозорливости и точности постановки Сергеем Розетом вопроса о субъект-субъектном познании в социологии, как требовании времени.  Конечно, интуитивно, многие (и я сам в том числе) тогда практически уже работали в этой парадигме. Но Сергей Розет сформулировал ключевое эпистемологическое положение этой книги раньше, чем это удалось сделать мне.

И сделано это им — независимо от тех авторов, на которых я теперь могу опереться. — А. А.]

Из заявки на стипендию фонда «Культурная инициатива» (Фонд Сороса) на тему «К теории конфликта в социологии».  Обоснование выбора темы (1992)

1.         Гражданское обоснование

С крахом тоталитаризма (это одна из возможных объяснительных моделей прошлого нашей страны) рухнул и основной вертикальный конфликт подавления номенклатурой всех слоев населения и отчуждения в ее пользу всей ценностно-смысловой, планово-проектной сферы общества. Политическая и экономическая свободы создают предпосылки для процесса субъективации, становления независимых экономических, политических, правовых, духовных, экзистенциальных и иных субъектов. Население постепенно становится перед субъектно-объектным выбором — либо принять ответственность за цели, смыслы, обеспечение и сам факт собственной жизни на себя, либо оставаться объектом манипуляции государственных и иных структур.  Субъект в значительной степени — этот тот, кто «за» и «против».

Процесс субъективации с необходимостью предполагает конфликты, борьбу за место, ресурсы и возможности в принципиально конечном экономическом, политическом и ином пространстве. Новая реальность, которая нас ожидает, это множество субъект-субъектных горизонтальных конфликтов, разрешение которых не упорядочено ни традицией, ни законом, ни юридической или посреднической практикой.

[Здесь и далее выделено мною. — А. А.] Исследование, типология и поиск способов воздействия на преимущественно горизонтальные конфликты могут быть полезны в этой новой реальности.

Более того, существует императив противостояния генерализации конфликтов (в возможной гражданской войне) — императив гражданского мира.

2.         Гносеологическое и этическое обоснование

Социальное познание в мире подавления и отчуждения субъектности было субъект-объектным. «Исследователь» как потенциальный советник истеблишмента (на Западе) или номенклатуры (у нас), отчуждал субъект-ность от «Исследуемого» и от совокупности «Исследуемых», превращая и его, и совокупность в социальный объект, объект исследования, управления, планирования и проектирования.

Опредмечивание «Исследуемого» связано с опредмечиванием «Исследователя», с выведением его за счет присвоенной чужой субъектности из нормальной человеческой позиции в сверхчеловеческую (в сущности, объектную), как носителя и обладателя «Объективной истины» и «Научного метода», с установлением вертикальных

отношений между этими двумя людьми. Но если для «Исследуемого» подвергнуться исследованию — это неприятный эпизод, приносящий незначительный ущерб, то для «Исследователя», профессионально вовлеченного в эту гносеологическую ситуацию и вынужденного идентифицировать себя с «Методом», «Истиной», сверхчеловеческой позицией, ущерб от объективации может быть значительным, вплоть до обеднения или атрофии личностного, ценностного, эмотивного начала.

В данной работе мне хотелось бы содействовать становлению субъект-субъектного познания. Субъект-субъектное познание может быть только равноправным диалогом «Исследуемого» и «Исследователя» по поводу темы исследования, без монополии на «объективную истину» у сторон.

Ущерб, наносимый процессом исследования субъектности «Исследуемого» должен быть минимальным, должна сохраняться индивидуализация, включая имя. Соответственно, межсубъектные отношения «Исследуемых» между собой, проявляющиеся в интеракциях, от устойчивых конфликтов на подавления до взаимоподдержки вплоть до любви, должны составлять важнейшее содержание диалогов.  Субъект-субъектное познание, вовлекающее, а не отчуждающее «Я» «Исследователя», может резко уменьшить ущерб личности социолога.

Более того, обе стороны диалога могут быть обогащены исследованием как развивающим фрагментом жизненной практики.

3.         Методическое обоснование

Содержательные концепции социологии неотъемлемы от ее инструментальных средств. Ситуация опроса представляет собой упаковку собеседника в сеть логических ячеек (за исключением открытых вопросов и мягких методов) по жесткой схеме с ограниченным временем, с инициативой «Исследователя» и принуждением к опросу «Исследуемого». В обычной технике обработки данных «Исследуемый» лишается имени, становится взаимозаменяемым представителем группы, индивиды становятся независимыми друг от друга, атомизированными. Дальнейшее применение операций из естественно-научного арсенала (матобработка) завершает опредмечивание изначально равноправных с «Исследователем» «Исследуемых». В результате такого способа обращения совокупность «Исследуемых» отвечает «Исследователю» такой же любезностью — коэффициенты связи малы, результаты недостоверны за исключением тривиальных, сложность связей превосходит возможности анализа. 

[Ведь ни П. Сорокина, ни Ч. Р. Миллса, ни А. Турена Сергей Розет, даже в начале 90-х, не читал! Правда, может быть, кое-что знал о «феноменологической школе» в социологии. Думаю, также читал — «Пределы» В. Н. Шубкина. Был знаком с работами Г. П. Щедровицкого и его школы. — А. А.]

В рамках субъект-субъектной методологии опросный лист представляет собой аспект сюжета жизненного пути респондента. Сам сюжет представляет собой индивидуальные способы разрешения конфликтов и построения отношений сотрудничества. Сюжет неразрывно связан с именем респондента, но в некоторых отношениях может быть типологизирован по сюжетному сходству или вовлеченности в межиндивидный или надиндивидный (групповой) сюжет. Респондент превращается в собеседника

«Исследователя», по возможности заинтересованного в теме исследования, и становится автором версии конфликта или отношения и соавтором исследования. Полем работы «Исследователя» становится множество версий конфликтов или отношений и данные других «Исследователей». Эта работа отчасти аналогична деятельности гуманитариев-практиков: следователя, врача, литературоведа (структурализм), писателя, историка.

Возможен конфликтологический подход и в обычной статистической технике, основанный на неизбежных ролевых отношениях «конфликт —поддержка» различных значений шкал.

Несмотря на критический пафос приведенных обоснований, предполагаемый конфликтологический подход лишь очерчивает область субъект-субъектного познания, оставляя субъект-объектному познанию адекватную ему реальность. Расширение и развитие этого обоснования, его связь с теориями символического интеракционизма и конфликтологией составило бы 1-ю часть работы.  Во 2-й части работы речь может идти о моделях субъекта, взятого пока изолированно, вне конфликта или диалога. Гуманитарные науки содержат в себе множество моделей субъекта, начиная от различных представлений о человеке и кончая анализом больших субъектных образований — государств, народов, этносов, классов, социальных институтов, партий и т. д. В данной работе модель субъекта будет строиться на примере общественных движений и политических партий сегодняшней России с учетом теорий общественных движений.  Дополнительные аргументы для модели будут привлекаться из других субъектных областей.

В 3-й части работы было бы уместно рассмотреть процесс взаимодействия субъектов между собой. При этом хотелось бы выделить 2 плана анализа: 1) конфликтующие субъекты имеют тождественную структуру; 2) конфликтующие субъекты имеют явно различающуюся структуру. Здесь же имело бы смысл рассмотреть различные типы конфликтов: конфликты на уничтожение противника; конфликты симбиотические — где стороны заинтересованы в существовании друг друга; экологическую ситуацию взаимоподдержки всеми сторонами конфликта; а также теоретико-игровые соображения.  Здесь же следует затронуть тему об ущербе от конфликта, который наносится обеим сторонам.

4-ю часть работы можно назвать «Творческий шаг». В этой части хотелось бы выявить те позитивные, созидательные начала, которые, первоначально коренясь в самой природе конфликта, затем, в случае с противниками разной субъектной структуры, проявляются в реакциях сторон, не повторяющих друг друга, но неожиданных друг для друга, требующих каждый раз творческого шага. Повышение творческой силы сторон в случае перехода взаимодействия из конфликтной фазы через компромисс, сделку, соглашение, переговорный процесс в фазу сотрудничества вплоть до совместной выработки решения методом консенсуса.

В заключительной, 5-й части работы анализ будет усложнен введением в ситуацию конфликта 3-й стороны, сначала как среды, в которой разворачивается сюжет (в частности, закон, общественное мнение), а затем — во все более вовлеченных в конфликт формах: посредники (медиаторы) и посреднические структуры, миротворческие силы.  Введение 3-й стороны решительным образом изменяет ситуацию (подобно задаче 2-х и 3-х тел в механике), придавая ей экологический аспект, аспект уменьшения ущерба, сохранения и творческого развития.  Однако, в отличие от природных экосистем, субъектные могут (и, возможно, должны) обладать сознательной тактикой и стратегией поведения.

Возможно, в этой части работы удастся сформулировать некоторые соображения по тактике и стратегии 3-й стороны, препятствующие сильному ущербу и мобилизующие творческие и миротворческие начала.  Работа будет опираться как на достижения теории демократии, конфликтологии, социологии, общественных движений, теории и практики ненасилия, теорию демократического диалога Б. Густавсена, другие источники, так и на собственные разработки автора. Работа будет носить теоретический характер, но автор по мере сил использует и практические возможности участия в качестве 3-й стороны в производственных или иных конфликтах.

Работа будет носить поисковый характер и в случае успеха могла бы иметь определенное научное и общественное значение.

С.М. Розет, 1992

<…>

П. 1-6.2.3. Стихи Сергея Розета

[…Я было написал: «Стихи оказывались как бы параллельным с профессионально-социологической работой Сергея Розета каналом творческой самореализации». Юрий Щеголев заметил: «А может как раз в стихах самореализация нашего друга интегрировалась?» Думаю, Юра прав: стихи для Сергея были такой самореализацией, где есть место социологическому, экзистенциальному, психологическому воображению и точному наблюдению.

В этих стихах (особенно, в поэме «Лес»), в «точке пересечения биографии и истории» (Ч. Р. Миллс), автор «прорастает» как «слепая прихоть жестокого и сильного самума». Он становится «языком, колеблемым без сна сдуревшим ветром», «прослушивает и проживает монолог современника» — «человека с глазами на лице, идущего среди полей асфальта и бетона». — А. А.]

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

Как прекрасно лицо твое,

Как чисты и в страданьи глаза,

Этот мужественный нос,

Этот рот молчаливо сжат,

И огромен твой лоб,

И терновый венец надо лбом.

Кто ты?

Зачем ты возник из вспученного полиэтилена?

Так Афродита явилась из пены

И море умолкло. И скульптор ударил резцом,

Формуя обломок опавшего грота.

И века преклонили колена.

Но кто ты?

Провиденье,

Цезарь,

Судьба?

Оформленная поверхностью острота

Пустая?

Но знаю:

Придешь. Мы схлестнемся.

Сладка будет кровь.

Кем станем? Не знаю.

Друзьями?

Врагами?

Но есть в тебе что-то

От бога, от черта.

***

И тело состоит из тупиков

Безумного порыва к росту

Сказал мудрец малюсенького роста

С огромной бородой и кроткими глазами

И тело жизни всей

Да, дело жизни целой

Составлено из тупиков

Как куст проблем неразрешимых

Взгляни на человека — он таков

И он закрыл глаза.

А юная жена его танцует

Руками пыль стирает, взгляд косит

А тельце слабое прозрачно и летает.

***

Хищны почки, Гроздью

когти Впились в воздух

Острый злобно И

поблескивают тускло.

Ветки — уроды

Скрючились вздутьями,

Узлы изъязвлены,

толсты, грязны

Сухи.

Весна осмолена.

Осмысленно жестока,

Набухшая, разгульная весна.

Все взвязло в токах

Предшествующего торжества.

А где-то в полутьме

Она,

Привстав высоко,

Вся тонкая,

Как стонкая струна

Сорвется больно:

«Ой, красивый ты какой!»

Лицо его и нежно и жестоко

Минута их осветлена

Весной.

Прекрасная весна.

***

Река мелеет. Пыль времен

В могилах умиротворяет страсти.

Отходит все. Но тайной властью

Пред всеми духа красоты

Ямбически откроются черты

В межзвездном говоре племен.

***

Варилось слово, говорилось,

То выползало в форме шара,

То отлетало невесомо, то ускользнув,

блеснув металлом

С недвижных жестких губ.

Но глухо, пусто. Истерзалось

и запеклось,

и приварилось

к губам, надутым слизью слов,

и выговариваться перестало.

Еще в гортани слова болтались

Тяжелой дробью, но, не нарушив

Русла молчанья, катились в горло.

И долго в горле они топорщились,

Торчали костью, сгубив дыхание,

пока в отчаянии самоубийцами

они не бросились в пропасть легких

и на асфальтах души измученной

они взрывались и тихо плакали,

грозя кому-то.

[Без дат. — Ю. Щ., А. А.]

***

Поэма

Среди полей асфальта и бетона

Шел человек с глазами на лице

И бормотал чужое иль свое.

Его я монолог прослушал, прожил.

Мнение мое простое:

Видно, ПНД он вероятный посетитель,

Читатель книг, детей родитель,

Работает в какой-нибудь конторе,

Сейчас он на больничном — грипп иль ОРЗ,

Слегка нетрезв (мне это неприятно),

Имеет неполадки в личной жизни.

***

Измучен я, измучен.

Как бы болезнь, болезнь так мучит,

но я здоров и пью вино друзей.

Так что же от мучений глаза ввалились?

Вино моей болезни обернулось.

Измучен я.

В мучении моем нет смысла.

Просто ступор.

Глаза уставлены в пространство день и ночь.

И ничего.

И отроки в зеленом справляют дьявольскую тризну

по телу моему.

В любви, в ее ветвях, и в облаке небесном,

да, в облаке небесном, там

укрыта душа моя.

И плачу я, да, плачу я над вами,

бессмыслица текущих дней.

Вино здесь плачет в теле мирозданья.

***

Пусть слаб я, одарен,

У человеков привязанность, симпатия дана,

Но страсть любви слиянья так жестока.

Не утоляется она ни полудружбой, ни полуверой.

Вино, оно одно вселяет смысл и веру,

Еще рука любимой. Иль взгляд другой?

И все это одно — вино.

На кладбище давным-давно

Есть место среди мест — в ногах у мамы.

Вино и мама — вот и все,

Что есть надежного и любящего в мире. <…>

***

И темный день над городом встает,

И тучи поутру нависли над простором,

Над домом дня.

В костюмчике дешевом

Я выхожу, чтобы успеть в автобус

На фабрику, что по названью «Глобус».

«И не было меня» — строка из чьей-то песни

В автобус и метро,

И время шевелись. И восемь десять.

И восемь десять.

Строение будильников занятно,

Для любодела некий перебор.

Куда течет река — вперед, обратно.

Куда бежит народ — какой-то спорт.

Зенит — Динамо. Я сижу на месте.

Кругом враги. Без облака, без зла.

И чьи-то песни.

И не кончается вино. Хвала,

Хвала тем стеклодувам, что порции 0,7 изобрели.

Хвала философам стеклянных ухищрений.

Река течет, река течет.

Звоночек телефонный, как телемост.

Телеобъятье сна.

Вы знаете — весна

восемьдесят пятого года.

Примечание Ю. Щеголева

При первом чтении этот отрывок может показаться распадающимся соединением далеких друг от друга простых образов и описаний. Однако это не так: эти образы и

описания составлены как последовательность неожиданных переходов от движения и

жизни к отсутствию и движения и жизни.

«Движение и жизнь» начинаются с выхода на работу, вливаются во всеобщее механическое движение к фабрике «Глобус», уподобляются ходу будильника и текущей

вперед и обратно реке и, наконец, достигают возможности телефонной встречи.

Отсутствие движения и жизни начинается с обнаружения отсутствия себя, проходит через отчужденность от всех: «Кругом враги. Без облака, без зла», и заканчивается всеобщим телесном.

Через неожиданные переходы от одной из этих противоположностей к другой приводятся в движение наши чувства и создается целостная картина всеобщей

механистичности, отчужденности и сна, датированная как весна 1985 года».

Ю. Щ., 24. 02. 99.

***

И помни, помни брат, сестра,

Возлюбленная дева,

Глядящая и подлинно и смело

пред наши очи.

Помните, ребята,

Есть дом любви. Он перекресток дорог,

Детей потерянных, сирот.

Которым мы обязаны любовью.

Тем чистым пламенем,

Тем светом милости Господней,

Что просто так даруется любому

До смерти, до самой смерти.

И в ней самой такие механизмы

Участья и добра, что смелость

Нас выметает к старости из дома.

Свой обретая дом.

Да будет в нем

Довольно светлой мысли

И братьев и сестер.

Лишь с ними мы можем умереть спокойно.

Мы можем умереть спокойно.

А процедура так проста,

Как кошка балует кота.

Носилки входят иль не входят,

И губы с веками подводит

Иль вовсе не подводит жена, сестра,

Чтоб сесть на место штатное, пустое,

Чтоб санитару улыбнуться вдвое

И взять цветов, цветов прекрасных впрок

Под челюсть возможному покойнику.

И как-то роль сыграть. И голосить. <…>

***

И снова день восстал.

Восстание его торжественно и чудно,

Пускатели магнитные восстали ото сна.

Станки запели.

Птицы им вторя, заиграли в чудесном мире.

Токари пошли в далекий и таинственный поход за планом.

Да, токари, те вои дня, что стойко

Превозмогают тяжесть мирозданья.

По мановению жезла диспетчера,

любовницы ночной вора иль инженера,

тележки двинулись в круговорот вещей,

ведомые круглоголовым грузчиком.

Включается музыка ритмической гимнастики.

<…>

[Середина 80-х гг. — Ю. Щ., А. А.]

ПОЭМА "ЛЕС"

Из вступления

<…>

Утром спадает туманность прозрачная,

капля откроет свой искренний всплеск,

краски вернутся на место утраченных,

дятел проснется, и мы пойдем в лес.

<…>

Вот мы в лесу. Темно? Не бойся. Всю эту мелкую и легкую листву колеблет воздух. Лишь рано утром да изредка по вечерам земли коснется солнца луч — и ненадолго. Ведь нельзя чему-нибудь живому смотреть на солнце вечно. Поэтому во влажной полутьме свои подобия солнца создаются лесом. Так земляника млеет нежной плотью иль волчья ягода, та просит: «Проткни меня», там капли чистый свет покроется листвою и ярко оранжеет мухомор как света суррогат и правды, и заместитель солнца на земле.

***

Здесь все замешано. Напрасно

ты ищешь акварельные тона.

Все масло.

Щедра палитра и жесток творец.

Здесь все конечно, все мгновеньем дышит

и вечность лишь в взаимопревращеньях.

<…>

Сосна и солнце. Ярый стройный ствол,

богата кроны, ветви толсты.

Прекрасно! Нет — вокруг все голо.

Все соки пьет она. Не так все просто.

Другая — порослью младою окружена.

Но знай —

под кроною одною не уживутся двое.

Подлесок молодой, зеленый, видишь?

Приди сюда через десяток лет

на вырубки. Лишь нескольким

дано взглянуть на свет.

Взглянуть, испить губами игл,

зайтись в предутреннем тумане.

Рассеять вожделенный дым,

ступая пьяными, неверными шагами.

И отойти вослед другим

как отлетевшее дыханье.

Дыханье поглотит трава

Как поглощает все на этом свете.

Над лесом рыщет темный ветер.

Мятутся в вихре семена.

Из главы 1

<…>

Тогда царил самум,

ветров всех злей,

мужчин ломавший,

женщин гнувший

и семена свои взметнувший

в высокий вакуум идей.

Толчки упругой ярости врывали

их в лоно ждущее земли,

мешаются концы, начала

в узле беспомощном.

Но час,

лучами теплоты сочась,

и стебля струнка восстремилась к свету.

И я, не ведая законов и причин,

пророс, слепая прихоть

жестокого и сильного самума.

То, верно, революция была.

Огромные леса с корней срывались,

налитые дыханием идей,

так новые роды обосновались

в сплетеньях неожиданных людей,

ростках, плодах зелено-алых.

И не хватало так ветвей

традиций, быта и любви им,

чтобы укрыть своих детей

от духа жаждущей стихии.

<…>

Глава 2 («Мой Питер»)

Когда сиреневым восходом

очнулся день,

и ночи сумрачная тень

неслышно спала с небосвода,

когда бледнеющий туман

Неву покинуть торопился,

простоугольный ясный план

мой город обнажил, и вскрылся

мерцанием огней и тусклостью окон,

когда трепещет лист и птица,

в свои владенья вышел он.

Здесь мой дом — этой набережной растоптанность,

из расколов бетона текут пышной вонью помоев источники,

мой песок, пятна нефти и камни, живущие зеленью,

голубями засиженный сизый собор,

рыбаков колдовство,

лиц прокисших старение,

чаек жадных крикливость,

кошачий любовный стон

и безумный покой громоздящихся труб, шпал, столбов.

Сигарета. Улыбка устало метущей пыль дворничихи,

закусившей остатками снов.

О, была бесконечная ночь

в черном мире раба усталого,

лживых звезд черный замшевый пот

и душа в баррикадах сала.

Этот дымный восход боя дня,

жизнь воды — розоватые жидкие лица.

Этой ночью покинул меня

сентиментальный хирург-убийца.

Он ушел — я поставил сирень на стол,

мне досталось утро Невы и мостов.

Вот оно, это утро, забуду его.

Все отхлынет, отвянет, оттает.

Ничего,

никогда.

Никого.

Только утро любви расцветает.

***

Идущий в город, не забудь

одежды скинуть у поста ГАИ,

сменить рубашку, натянуть удавку и пиджак,

побриться, пыль стряхнуть.

И ловким фертом отправляйся в путь.

Но если мысли свалишь у поста,

то не беда,

тогда на путь обратный

найдется что жевать.

Да не глазей по сторонам.

Архитектура — дура.

Она —

душа гнетущего сосуда,

куда нас проливают из объятья

отец и мать.

Так Карамазовых Иванов

и Мармеладовых кварталы

мой Питер — сад мой и тюрьма

воспроизводит из сырья румяного

как Репетиловых Москва.

Гляди на женщин,

к ним влеком.

Скрывают лица их желанья.

Но зверю юному знаком

Язык круглящихся под тканью

спины и бедер, плеч, грудей

и ног, качнувших меж камней

наполненный любви камланьем

тяжелый и податливый сосуд.

Они —

хранительницы жизни и культуры,

спасают от истерик и безумья

мужчин.

Их, очнувшись ото сна,

зовут младенцы и мужья —

и ты и я.

За несколько часов любви

весь город отдадут на потребленье

Вот ключ к нему.

— А я пошел.

Ты будешь господин.

Я раб его камней, подъездов, разворотов,

и вновь бреду по улицам один

и в окнах видится мне чья-то тень и шепот:

— Милый, слушай,

ты на кухне что-то сжег?

— Только душу.

— Нет, серьезно, погляди.

— Да чадит она, чадит.

— Ты смеешься, вот кастрюлю будешь мыть.

— Ветер воет, буду выть.

— А потом пойдем в кино.

— Все р авно.

Окно другое. Ты, мечтатель,

сидишь и празднуешь мечту.

С тобою давешний приятель

и первый враг — ты сам.

Ваш упоительный роман

лишает вас последней силы.

Диван, обломовский диван.

Ты засыпаешь, друг мой милый,

и тайной жизни обладатель.

— Ты понимаешь, мама, он не мужчина. Я так не могу.

— Послушай, Нина,

найди себе кого-нибудь

и ради сына сохрани

семью и мир.

— Я ж тайно не сумею,

он все узнает.

— Голубушка, он

это понимает.

А телефон звонит, звонит,

а он над схемою сидит

и заклинает сына:

Я кончен, Будь мужчиной.

Голодной тоскующей сукой

смотрит жена его мимо в пространство,

вынута жизнь из нее, и чужим отдана,

весело ржущему мужу, дочери тихой,

тайно мечтающей,

покойный отец офицер молча глядит

из окна фотоснимка, мать умерла,

допита жизнь их радостным мужем,

внучкою тихой, студенткой химфака.

Сжав кулачки, над стиральной машиной,

с собою она говорит.

Они не подозревают, что этот мир, руками человека сотворенный, скрывает за квадратиками материи бреды и хотения, воли и злобы, отчаянья, сны и любови, наконец, всех творцов и строителей, и вещи наши в жизни выдыхают все это, и в уже нематериальном сладостном и ядовитом тумане мы рождаемся и создаемся. Желтели квартиры, светлели дома. Умирали горячие пьяницы, изверги сильные. Оставались в них юные, слабые, тихие. И взрывоопасные семена.

Утрируя себя для сонных глаз,

дымящиеся сизью потроха

разверзло утро

и развернулось напоказ

в лист Мебиуса серо-утлый,

где можно быть одновременно внутри и вне.

И он, того не замечая,

коричневым являлся языком,

колеблемым без сна сдуревшим ветром.

Ему ж казалось, о своем

он брел, болтая.

Из главы 3

И в горечи и в горе не могу.

Нет горя, кроме горя жить,

работать, есть, прикидываться, быть,

нет способа избыть такое горе.

Я пьян слегка и вот слеза откуда,

потерян я немного, и печаль.

Бреду по дну, и пыльная дорога

уводит в даль, в слепую даль.

<…>

И вот, подобно Данту,

земную жизнь пройдя до половины,

я погрузился в сумрак леса,

все неустойчиво и зыбко

и Вам прощальная улыбка.

Взорвать, сломать, уехать, изменить,

купить машину или просто

у телефона номер изменить,

сменить работу, в ЖСК вступить

и снова жить. И снова жить?

Нырнуть в болезнь, уйти в простуду,

очнуться в палате дурдома

и тихо лежать, говорить,

видеть чужие участливые лица,

бить битым ночью такими же дураками, как ты,

бежать через забор ночью

в стылом поту, озираясь,

пока не настигнут

и не пережмут локтем горло.

<…>

Из главы 5

<…>

Слово — распятие текущей ныне жизни на вечном хаосе и смерти.

<…>

Примечание Ю. Щеголева

В поэме «Лес» шесть глав, вступление и короткое заключение. Писалась она с большими перерывами, начата в середине 60-х, окончена в середине 80-х гг.

Думаю, стихи для Сережи были борьбой со временем, которое поглощает своих детей, не оставляя «ничего, никогда, никого». Может быть, время поглотит и эти стихи, но в них Сергей Розет оставил нам свой неповторимый взгляд на Питер, на своего типичного современника, на слово, на человеческую жизнь и смерть, и даже на страшный суд:

«… он милосерден будет как свирель

о городе потерянном и сонном

среди полей.

И нам простят весь грех тяжелой жизни

среди камней, в объятьи зла» («Лес»).

Стихи Сережи для того, кто захочет с ними познакомиться, могут стать и открытием, и побуждением к мысли, и поддержкой.

Ю. Щ., февраль 1999 — ноябрь 2000

<…>

Вместо заключения (памяти Друга)

Светлую память о Сергее Михайловиче Розете бережно хранят его друзья и коллеги. 12 июня 2000 г. ему исполнилось бы 60 лет. Ю. Щеголев, А. Алексеев, ноябрь-декабрь 2000.