С Владимиром Павленко меня связывают едва ли не 40-летний стаж дружбы и со-участия в делах друг друга. Вот только - чем старше, тем реже виделись. И его внезапная кончина от того тем горше.

Владимир – учился на физическом факультете, преподавал в вечерней школе, работал гидом, но это было очень давно, ибо познакомились мы, уже будучи оба социологами. И близко сотрудничали, совершая где-то параллельную эволюцию от социоцентричной к антропоцентричной   социологии, от «социальной физики» к «понимающей социологии».

В итоге я «придумал» метод «наблюдающего участия», а Владимир - «метод погружения». О последнем можно судить из прилагаемого ниже фрагмента одной из статей В. П.

(Надо заметить, что процесс для Владимира всегда был интереснее и важнее результата, так что научная библиография его не обширна, отчего не менее ценна).

Еще одна особенность наших взаимоотношений – это способность Владимира приблизиться к человеку при возникновении трудной для того ситуации. Сужу по себе, не углубляясь в подробности.

Интересно также, что между нами никогда не было споров, а только диалоги. В общении с Владимиром я больше, чем с кем другим осознавал себя экзистенциалистом, каковым был он сам.

Вспоминается еще и такой эпизод. В конце 1970-х годов группой питерских и московских интеллигентов было затеяно довольно дерзкое предприятие – андерграундный экспертно-прогностический опрос «Ожидаете ли Вы перемен? (несколько вопросов о перспективах исторического развития)». См. об этом, в частности, на Когита.ру: «Ожидаете ли Вы перемен?»; Анатолий Соснин - социальный наблюдатель, мыслитель, делатель.  В опросе приняли участие 45 представителей научно-технической и гуманитарной интеллигенции. Понятно, что для такого опроса требовалось абсолютное доверие интервьюера к интервьюируемому, и наоборот. Были приняты необходимы меры «конспирации»: обозначение экспертов псевдонимами, уничтожение рукописных текстов после перепечатки их на одной-единственной пишущей машинке и т. п.

Мне запомнился смысл ответов Владимира, который в 1979 году предсказал распад  СССР, падение Берлинской стены и крах «социалистического лагеря» - и не когда-нибудь, а на рубеже 1980-1990-х гг.

Лишь десять лет спустя оказалось возможным ответы наших экспертов и другие материалы данного исследования опубликовать и проанализировать (См.: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005). Но среди них… не оказалось ответов Владимира!

Дело в том, что именно экспертный лист № 10, под псевдонимом «Тройка» (я запомнил этот псевдоним) был похищен, оказался в политической полиции (КГБ), но, по счастью, не был там идентифицирован. Похитив один из наиболее крамольных экспертных листов тайно, пришли за остальными с официальным обыском (1983), однако просчитались: экспертные листы уже были заложены в тайник, «до востребования», каковое состоялось не скоро.

Так что теперь я могу только устно заверить в прозорливости Павленко-эксперта в годы, когда мало кто ожидал перемен.

(А может, и хранится этот экспертный лист где-нибудь в каком-нибудь ведомственном архиве, да поди – сыщи его теперь).

До середины 2000-х годов Владимир Никифорович работал в Социологическом институте РАН, кстати сказать, был там председателем профкома, довольно неудобным для администрации. Потом его оттуда «ушли», о чем он никогда не жалел. А «на хлеб» продолжал зарабатывать репетиторством по математике и физике, к чему у него был особый талант и слава суперэффективного наставника. Насколько мне известно, за десятки лет не было случая провала кого-либо из его подопечных. Правда, всякому ученику полагался у него краткий «испытательный срок», и если тот его проходил, то за конечный результат Владимир ручался.

Дело в том, что Владимир Павленко учил не только математике, а отношению к  жизни, и в частности, к учебе..

Андрей Алексеев 30.12.2012.

***

Из статьи В.Н. Павленко «К вопросу исследования аксиологических структур социальных субъектов», опубликованной в журнале «Телескоп» (2003, № 5)

(Цит. по: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 4. СПб.: Норма, 2005, с. 257-264)

[Здесь опущен первый раздел статьи, посвященный теоретико-методологической постановке вопроса об исследовании аксиологических структур социальных субъектов: «Аксиологические пролегомены». — А. А.]

<…> 2. От методологии к методике

<…> Попробуем поставить проблему фиксации ценностного сдвига в аксиологической  сфере социального субъекта. Начнем с индивида-в-социуме

— человеческой личности. Во взаимодействии с внешним миром она демонстрирует два своих наиболее устойчивых модуса: внутренний — собственную идентичность, внешний — индивидуальный стиль жизни.

Идентичность личности — это ее «что», т. е. ее содержание, выстроенное на каркасе ценностей, обладающих атрибутами качества, количества и иерархии, следовательно, некоторой структурой. Другими словами, идентичность личности есть индивидуальная ценностная структура, определенная система ценностей.

Стиль жизни личности — это ее «как», т. е. форма ее проявления вовне, способ реализации идентичности, ценностно ею детерминированный. Идентичность и стиль жизни личности как результат первичной социализации достаточно тесно взаимоувязаны в рамках единого аксиологического континуума, поэтому с большой долей уверенности можно предположить, что при надлежащем методическом подходе (о чем ниже) возможно через анализ стиля жизни индивида исследовать ценностную структуру его идентичности и, наоборот, анализ иерархии ценностей индивида может позволить спрогнозировать те либо иные линии его поведения в изменившихся условиях.

Однако на этом пути исследователя ожидают две большие трудности. Во-первых, о чем уже упоминалось выше, специфика первичной социализации индивида приводит к тому, что ее результаты — его идентичность и стиль жизни — им просто получены, им не отрефлектированы (а если и будут, то в достаточно зрелом возрасте, post factum), осознание им собственной иерархии ценностей весьма смутно, рационализация самих ценностей ситуативна, основанием выбора служит зачастую принцип «нравится — не нравится».

Вторым естественным препятствием на пути исследования ценностных детерминант поведения социальных индивидов является их вторичная социализация, фактически продолжающаяся до конца их жизни. Степени интериоризации результатов первичной и вторичной социализации не сопоставимы: результат первичной — сущностная идентичность, естественный стиль жизни и конститутивная ценностная структура, результат вторичной — масковые, ролевые идентичности, театральный стиль жизни и ситуативно-парадные социальные ценности.

Сознательным утрированием результатов вторичной социализации индивида нам бы хотелось предостеречь тех исследователей, которые слишком легко приходят к выводу о ценностных трансформациях, чуть ли не синхронных социальным изменениям в стране последних десяти лет.

<…> Непроясненность для самого индивида собственной аксиологической конституции и ситуативно-ролевой ценностный набор, выработанный прагматикой зрелого периода его жизни, к сожалению, не единственное препятствие в исследовании ценностной статики и динамики. Тематика индивидуальных ценностей, если она обсуждается не в ситуативно-ролевом контексте, но в индивидуально-экзистенциальном плане, интимна и закрыта для посторонних.

Сложность и деликатность проблемы ценностей следует из того, что носителем ценностей является личность. Если в процессе исследования личность тем либо иным образом опредмечивается, то она с необходимостью перестает быть носителем нравственных ценностей и превращается в социальный муляж человека, но тогда теряет смысл и сама постановка проблемы ценностей социального индивида. (1)

Избежать опредмечивания личностей можно, согласно М. Шелеру, через участие в них, «лишь осуществляя вслед за ними и вместе с ними их свободные акты, «идентифицируя» себя, как мы обычно говорим, с волением, любовью и т. д. какой-нибудь личности, и тем самым — с нею самой. И в актах упомянутого одного надъединичного духа… мы можем участвовать лишь благодаря соосуществлению». (2)

Если рассматривать аксиологическую проблематику социальных субъектов более высокого порядка, то подобного рода «идентификация», по Шелеру, возможна, пожалуй, лишь в случае реальных социокультурных групп, будь то семейно-родственный клан либо объединение лиц типа «Gemeinschaft».

Реальный аксиологический сдвиг происходит в социуме со сменой поколений. Какой бы ни была причина социокультурного изменения конкретного социума, имманентной ли, экстернальной, либо сочетанием того и другого (3) , интернализация его качественной составляющей есть результат именно первичной социализации синхронной ему совокупности социальных субъектов. Актуальный до сих пор генерационный подход к проблеме социокультурной трансформации содержится в работах Х. Ортеги-и-Гассета, Н. Элиаса и К. Маннгейма. <…> [Здесь опущены ссылки на работы указанных авторов. — А. А.].

3. Метод погружения

Генезис метода связан с опытом применения совокупности биографических методов к проблематике социокультурных изменений. Анализ биографических текстов при полном признании важности содержащейся в них информации ставит проблему ее релевантности. Сопоставительный анализ биографических текстов и глубинных интервью с авторами историй жизни вынуждает придти к выводу, что биографический текст предполагает социальный адресат [адресата. — А. А.] и им детерминирован, предполагает ad hoc вариант рационального структурирования автором своего собственного бытия и преломления социального пространства его экзистенции, проистекающего из самого факта его (автора) в нем пребывания, [а также… — А. А.] представляет собой целостную <…> Я-концепцию, претерпевающую те либо иные изменения в зависимости от социального адресата. (4)

В самом деле. Чем больше срок общения с автором истории жизни и возникающая при этом степень доверия автора к исследователю, тем более становится очевидной природа лакун биографического текста и природа его интенциональности. Производит неизгладимое впечатление добросовестно выученного урока содержательная и, более того, текстуальная идентичность большинства фрагментов биографического текста и нарратива. В свою очередь, другие фрагменты истории жизни подвергаются той или иной степени трансформации. Следует констатировать, однако, что вариабельность истории жизни, как бы далеко она ни простиралась, оставляет нерушимой Я-концепцию. (Мы не рассматриваем в данном случае ситуацию экзистенциального кризиса нарратора).

Лакуны (умолчания) — самый естественный способ сохранения Я-концепции и гармонии социального взаимодействия. Они позволяют автору (нарратору) относительно «малой кровью» быть адекватным ожиданиям актуального для него социального окружения и не исказить Я-концепцию и скрывающуюся за ней автоидентичность. Другие искажения в следующих друг за другом вариантах истории жизни одного и того же социального субъекта происходят по основанию прогрессивной самоактуализации, когда субъект случившееся с ним представляет как им инициированное, а условия, в которых ему приходится находиться, — как им созданные и т. п., а также для акцентирования смысловой значимости события или поступка, когда искажения для субъекта имеют характер невинной стилистической фигуры. Следует решительно подчеркнуть, что, исключая случаи намеренного введения в заблуждение, когда история жизни превращается просто в «художественное произведение», трансформация истории жизни происходит автоматически, полубессознательно, по законам социального взаимодействия.

С учетом вышесказанного, метод исследования должен позволить наблюдать респондента в обстоятельствах его жизни, изучить его Я-концепцию, ее становление и взаимодействие с социальным окружением в изменяющихся условиях на протяжении всей жизни респондента. С другой стороны, этот метод должен дать возможность констатировать унаследованный генетический, культурный и социальный ресурс, с которым респондент вступает в жизнь, изучить все последующие трансформации этого ресурса и его трансмиссию последующим поколениям. Кроме того, проблема фиксации ценностного сдвига и изучения его механизма требует исследования ценностной динамики ряда поколений в рамках одного семейно-родственного клана. «Метод погружения» создает идеальные предпосылки для решения этих задач.

4. Описание метода

Как правило, хранителем родовой памяти является пожилая представительница семейно-родственного клана. Поэтому в качестве основного объекта исследования берется история жизни пожилой женщины 75 и более лет, живущей в семье одного из своих детей и имеющей внуков старшего школьного возраста. Этим достигается доступ к информации о жизни, по крайней мере, пяти поколений данной семьи и прочих семей семейно-родственного клана, к которому она принадлежит и с которыми она поддерживает более или менее регулярные контакты.

Пожилой человек, даже живущий в семье, практически всегда пребывает в состоянии той либо иной степени относительной социальной депривации. Поэтому предложение исследователя записать историю жизни респондента и совместно поработать над составлением генеалогии его семьи встречает, как правило, заинтересованный отклик. Еженедельные встречи с респондентом и работа с ним в течение 2-3 часов рано или поздно приводят к тому, что исследователь знакомится со всеми членами семьи респондента, которые позитивно оценивают результаты генеалогических изысканий и тот новый содержательный настрой жизни, в котором стала пребывать их мать и бабушка.

В процессе работы с респондентом над историей его жизни и генеалогией его семьи исследователь вступает в личный или телефонный контакт с прочими родственниками респондента с целью уточнения или получения новых данных о той либо иной ветви генеалогии. Постепенно контакт исследователя с респондентом как автором нарратива и основным звеном генеалогии (Ego) становится все менее формальным, история жизни становится все более эмоционально окрашенной и приобретает экзистенциальную глубину и проблемность. Непроясненные для самого Ego события его жизни и собственные его поступки обсуждаются с исследователем, который из деликатного, некритичного и заинтересованного слушателя превращается со временем в доверительного собеседника. Совместная работа превращается в общение, которое не прекращается и в промежутках между еженедельными встречами, продолжаясь по телефону.

Наступает момент, и исследователь получает от Ego приглашение в гости, обычно, на день рождения, где он оказывается представленным самому близкому Ego кругу родственников и друзей. Затем следует приглашение в гости супругу и детям исследователя, заочное знакомство с которыми респондента уже состоялось по телефону. <…> С течением времени исследователь становится свидетелем и участником почти всех значимых внешних и внутренних событий в жизни Ego и его близких: «Вы наш» или «Он свой» — он становится членом реальной социокультурной группы, к которой принадлежит, зачастую являясь ее неформальным и/или формальным лидером, Ego.

Итак, основной принцип метода погружения — вхождение в экзистенциальное поле субъекта через абсолютное без изъятия некритичное приятие его личности и совместную с ним деятельность, имеющую для него прежде всего экзистенциальную, а затем уже социальную значимость. Все свидетельства активного взаимодействия исследователя и Ego, как-то: интенсивность общения, обмен услугами, и т. п. — это внешние и мало существенные референты того факта, что и исследователь, и Ego вошли в экзистенциальное поле друг друга и сосуществуют в некотором общем для них поле экзистанса, то есть становятся друзьями с вытекающей из этого факта ответственностью, по крайней мере, со стороны исследователя.

Таким образом, метод погружения отличается от прочих антропологических методов исследования социокультурной проблематики тем, что он применяется для изучения социальных феноменов той культуры и, часто, субкультуры, к которым принадлежит сам исследователь. Благодаря этому он имеет возможность не только описывать и структурировать по произвольно выбранному формальному основанию социальные феномены, но и фиксировать конкретные существенные ценностные детерминанты и регулятивы поведения социальных агентов и функционирования социальных институтов. <…>

В. Павленко

(1) См. Шелер М. Избранные произведения. М., 1994, с. 304-306. (Здесь и далее — подстрочные примечания В. П. — А. А.)

(2)Там же, с. 160-161.

(3) Ср. Сорокин П. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000, с. 732-749.

(4) Ср. Голофаст В. Б. Многообразие биографических повествований / На перепутьях истории и культуры. Труды СПб филиала Института социологии РАН. СПб, 1995.

Ремарка АА 1: метод погружения как предельный случай включенного наблюдения.

(Эта и последующие ремарки А. Алексеева взяты из книги, по которой цитируется статья В. Павленко).

Всякий исследовательский метод имеет свои достоинства (преимущества) и недостатки. Описанная технология социально-антропологического (социологического? культурологического?) изыскания являет собой, как я считаю, предельный случай участвующего, или включенного наблюдения (так же, как, скажем, «социологическая интервенция», в смысле А. Турена, представляется мне предельным случаем «наблюдающего участия»)

Причем обычно «предельные случаи» оказываются на грани выхода за пределы исследовательского метода как такового.Так, слишком глубокое взаимопроникновение «экзистенциальных полей» исследователя и его объекта (субъекта) таит в себе опасность утраты собственно исследовательского «угла зрения», так что искомое «тождество субъект-объекта» (выражение А А. Ухтомского) может оказаться не относительным, а абсолютным.

Не случайно В. Павленко отмечает, что метод погружения применим, преимущественно, «для изучения социальных феноменов той культуры и, часто, субкультуры, к которой принадлежит сам исследователь».

Иными словами, постулируемое В. П. в качестве основного принципа метода погружения, эмпатическое «вхождение в экзистенциальное поле субъекта через абсолютное без изъятия некритичное (! — А. А.) приятие его личности…» — грозит разрушением собственной (профессиональной) идентичности исследователя.

Пожалуй, ситуацию абсолютно идентифицированного с «объектом» (Ego, в терминах В. П.) социального аналитика можно сравнить с положением такого ауторефлексивного (размышляющего о себе) субъекта, который, при всем своем стремлении к объективности, не в силах выйти за пределы сложившейся у него Я-концепции, взглянуть на себя одновременно (или последовательно, поступательно-возвратно) — и «изнутри», и «со стороны», а стало быть ее (Я-концепцию) откорректировать.

С учетом этих соображений, можно сказать: путь исследователя здесь пролегает «по лезвию бритвы»…

С этой проблемой, кстати, столкнулся и автор настоящей книги, пытаясь исследовать, скажем, рабочую среду «глазами рабочего», или в попытках самоанализа своего жизнеощущения и поведения (в период «эксперимента социолога-рабочего» и т. д.). Его ауторефлексия (имманентная способность всякого человека) при этом была под постоянной угрозой утраты качества социологичности (т. е. профессионально-научного качества).

Ремарка АА 2: погружение — диалог — постижение.

Здесь представляется уместным вспомнить принадлежащую нашему общему с В. Павленко покойному другу — Сергею Михайловичу Розету (1940-1994)

— эвристичную постановку вопроса о различении «субъект-объектного» и «субъект-субъектного» познания и о равноправном диалоге, как возможном и желательном способе взаимодействия исследователя и исследуемого (что моим коллегой здесь, пожалуй, подразумевается, но отчетливо не заявлено).

…Диалог — это, как правило, встреча двух (или более) разных индивидуальных сознаний (если угодно, экзистенциальных полей), а не «слияние» их. Доминанта «на лицо другого» (А. Ухтомский) вовсе не предполагает обязательного консенсуса.

Собственно, одним из путей обеспечения плодотворности возникающего в процессе «субъект-субъектного» познания диалога (со-беседования, взаимо-понимания и т. д.) и является метод погружения, предполагающий долговременную совместную деятельность и связанное с нею соприкосновение и частичное взаимоналожение (своего рода интерференцию)«экзистенциальных полей» исследователя и исследуемого (исследуемых).

Идеальную логику такого социального изыскания можно выразить следующей схемой: погружение — диалог — постижение. Пожалуй, уточню: совместное постижение!

Ремарка АА 3: погружение как акт ответственности.

Описывая свой метод, В. Павленко справедливо отмечает момент ответственности исследователя, которую тот принимает на себя установлением столь тесного контакта с «респондентом». В особенности, с учетом того, что исследователь фактически становится alter ego пожилого (как правило) человека. (Декабрь 2003).

Полный текст статьи В. Павленко: http://www.teleskop-journal.spb.ru/?cat=33&type=by_year&value=2003&id=313

Фотографии из семейного архива (для публикации предоставлены Леонидом Кесельманом):