См. ранее на Когита.ру:

= К 70-летию со дня рождения Глеба Лебедева

От редакции:

Благодарю Сергея Васильева, одного из собирателей материалов и составителя сборника памяти Г.С. Лебедева за предоставленную возможность настоящей публикации. Ниже – воспоминания А.Д. Марголиса, О.М. Иоаннисяна и Н.В. Беляка о Г.С. Лебедеве. - А. Алексеев.

Информация

С 13 по 19 января 2014 в концертно-выставочном зале «Смольный собор» прошла выставка, посвященная памяти известного археолога и общественного деятеля, профессора Санкт-Петербургского университета Глеба Сергеевича Лебедева, 1943-2003.
На выставке были представлены материалы из архива исследователя, документы и фотографии, издания, результаты раскопок Г.С. Лебедева и его учеников, освещена научно-преподавательская и общественная деятельность ученого.

Воспоминания

(1)

Александр Давидович Марголис

Мы познакомились осенью 1965-го, когда ему было 22 года, а мне 18. Глеб только что вернулся из армии в университет и сразу оказался одним из главных участников знаменитой "варяжской дискуссии". Мне посчастливилось оказаться в тот день на истфаке, и я услышал его блестящий доклад, в котором он анализировал высказывания классиков марксизма по варяжскому вопросу. Вскоре нас познакомили. С тех пор мы довольно часто встречались вплоть до моего отъезда в Новосибирск летом 1966 года. Каждый раз, когда я приезжал из Академгородка, где учился в университете, мы интенсивно общались. После возвращения в родной город в 1972 году наша дружба продолжилась и окрепла.

Во второй половине 60-х - начале 70-х годов я не замечал, чтобы Глеб специально занимался историей Петербурга. Он был увлечен своими основными научными темами - варяжским вопросом и археологией Северо-Запада. Едва ли не первой его работой по истории города оказалось участие в реставрации Сампсониевского собора на Выборгской стороне. Статья об этом исследовании, написанная в соавторстве, появилась в сентябрьском номере журнала "Строительство и архитектура Ленинграда" за 1975 год. В ту пору я служил в Музее истории Ленинграда, в Петропавловской крепости. В конце 70-х велись какие-то земляные работы на территории Заячьего острова и для их сопровождения были приглашены археологи во главе с Глебом Лебедевым. Они провели успешные раскопки в районе Нарышкина бастиона, обнаружив материалы, характеризующие первоначальную дерево-земляную крепость 1703 года. Я думаю, что его убежденность в том, что археология Петербурга имеет право на существование, что петербургский культурный слой представляет большую научную ценность, что его нужно охранять и исследовать, окончательно сформировалась в итоге этих раскопок в Петропавловской крепости. Спустя двадцать лет профессор Лебедев опубликует "Методические основания археологического изучения, охраны и использования культурного слоя Санкт-Петербурга" - проект, который предусматривал взятие под государственную охрану культурного слоя северной столицы, важнейшего памятника истории и культуры, варварски разрушаемого во время строительных работ. Если сегодня понятие "памятник археологии" прочно вошло в представление о культурном наследии Петербурга - это, прежде всего, заслуга Г.С.Лебедева (сегодня в городе под охраной государства находятся уже более 20-ти памятников археологии).

Автор фундаментальных научных работ, один из лучших преподавателей университета, воспитавший несколько поколений археологов, Глеб Сергеевич обладал ярким общественным темпераментом, который с особой силой проявился в годы перестройки. Один из активистов Ленинградского Народного фронта, он в 1990 году был избран депутатом демократического Ленсовета, где возглавил постоянную комиссию по культуре и культурно-историческому наследию. Для понимания его нравственной и общественно-политической позиции важно помнить, что в 1988 году он оказался одним из организаторов и руководителей Ленинградского отделения общества "Мемориал", возникшего на основе движения за создание памятника жертвам политических репрессий советского режима. Многим памятно его выступление 14 июня 1988 года в Юсуповском саду на первом массовом митинге, посвященном  жертвам террора.

В начале 90-х профессору Лебедеву пришлось оставить любимую работу на историческом факультете. Его вынужденный переход в НИИКСИ, в котором он возглавил Центр региональных исследований и музейных технологий "Петроскандика", оказался невосполнимой потерей для высшего исторического образования в нашем городе. У него был поразительный талант организовывать коллективную работу, возглавлять единомышленников, заражать их своим энтузиазмом и энергией, вести к победе. В последнее десятилетие жизни Глебу остро не хватало привычной для него факультетской среды, работы среди студентов, среди аспирантов, среди молодежи. Ведь он был человек страстный, он увлекался своими идеями и был способен увлечь ими окружающих. Я в полной мере испытал на себе это его качество, когда мы совместно с Интерьерным театром готовились к 300-летию Петербурга.

Исследование и осмысление жизни и творчества Глеба Сергеевича Лебедева только начинается. Но уже сейчас ясно, что он навсегда вошел в историю нашего города как один из наиболее ярких представителей петербургской интеллигенции последней трети ХХ века.                                                                                                                                                    

Февраль 2014

(2)

Олег Михайлович Иоаннисян

С Глебом Лебедевым мы познакомились в самом конце 60-х годов, когда я был еще студентом, а он уже аспирантом. Причем знакомство сразу произошло в полевых условиях. Про Глеба слышали и знали на факультете все. Но знакомы, естественно, мы пока еще не были. Все-таки сказывалась разница в возрасте, в курсах. Это было летом 1969 года, мы работали в экспедиции Михаила Константиновича Каргера на Рюриковом городище. Рюриково городище тогда, впрочем, как и сейчас, было оторвано от большой земли. Вдруг высаживается к нам какой-то десант на лодках. К таким десантам мы всегда относились настороженно потому, что досаждали местные жители с той стороны. Приготовились давать отпор. Вдруг те, кто Глеба уже хорошо знал, завопили: «О, это же Глеб Лебедев!» Естественно, все приготовленные палки и колья полетели в стороны. И вот тут произошло уже действительно первое знакомство, которое потом как-то очень быстро, несмотря на разницу в возрасте, очень быстро переросло в дружбу. Вообще, я должен сказать, что истфак тех времен тем и отличался, что такой возрастной разницы, как сейчас, когда студент второго курса не знает абсолютно студента третьего курса, тогда не было. Тогда те, кто занимался одной специальностью, знали друг друга - от первого курса до предзащитного состояния в аспирантуре. Все чувствовали, что занимаются одним делом, и сплачивались по каким-то чисто профессиональным интересам. И здесь очень многое проверялось. Потом мы с ним вместе работали уже в других экспедициях вместе. Ну а поскольку все занимались Древней Русью, то несмотря на то, что круг интересов был у каждого свой довольно узкий, тем не менее, общая проблема – что такое вообще древнерусская цивилизация, она стояла перед всеми. И вот здесь как-то очень быстро стало понятна широта взглядов Глеба на ту эпоху, которой он занимался. Для него интересно было все: от эпохи викингов, то есть от эпохи зарождения государственности русской до той эпохи, которой я уже занимался, то есть сложившаяся Древняя Русь с момента принятия крещения, поскольку я занимался древнерусской архитектурой до монгольского нашествия. И дальше, и шире. Глеб как-то умел аккумулировать людей вокруг себя, фантастически умел. Уже тогда стало ясно, что он воспринимает Древнюю Русь не локально, не как нечто само в себе изолированное, оторванное от всего остального европейского мира. Для Глеба, вот почему он и занялся эпохой викингов. Для него это было важно, потому что именно в это время Русь, как только она стала формироваться, как государственность, она стала частью общего мира, североевропейского, будем говорить так. Ведь до этого споры вокруг викингов и вообще по варяжскому вопросу - они сколько существует наша историческая наука, столько и они то затихают, то опять вновь возникают. Причем всегда они носили ярко выраженный идеологический характер: как это так пришли какие-то там люди из-за моря и нас вот таких вот создали. А мы ни на кого не похожи, мы сами по себе. И Глеб все время придерживался той позиции, причем она у него выражалась ярче, чем у кого-нибудь, что это был один мир. Несмотря на то, что эти люди говорили на разных языках: славяне, скандинавы, балты, финны, это был один мир, находившийся на одном уровне развития, на одной стадии развития. И вот тем эта эпоха для Северной Европы и оказалась интересна. Конечно, с другими европейскими регионами здесь были расхождения. Это не классическая Западная Европа, не Германия и Франция, тем более Италия, и тем более это не Византия, которые от Рима ведут свою традицию, а это мир варваров, мир средневековых варваров, который в этот момент очень быстро формируется и начинает догонять мгновенно все остальные части европейского мира. При этом Русь оказывается частью этого мира. Поэтому тут не надо было бояться того, что какие-то там заморские варяги пришли и что-то создали, это был один мир. И Русь, кстати, стала даже обгонять другие территории. Ведь, например, Русь христианизировалась раньше, чем те же самые скандинавы. Скандинавы – это вообще такой был катализатор развития ну можно сказать всей Европы на рубеже первого-второго тысячелетия уже нашей эры. Если посмотреть, где эти норманны только не отпечатались, даже там, где была старая традиция средневековой уже цивилизации, от Рима, даже от Греции идущей, охватившая огромный кусок Византийской цивилизации, если взять ту же самую Сицилию, там тоже в конце концов оказываются норманны. И вот Глеб очень четко, пожалуй, четче, чем кто-нибудь, сформулировал это понятие единого мира, но он пошел еще дальше. Русь – это Русь, но Русь потом нашла свое продолжение уже в России. Причем Россия тоже имела свою стадию средневековья, свою стадию рождения России как России. Когда это произошло? Вот этот вопрос Глеба очень интересовал. Поэтому он с таким интересом относился, например, к тем сюжетам, которые мы, его младшие коллеги и друзья, начинали исследовать. Например, что стало с Русью, с той, которая выросла из первой государственности, которая сложилась на рубеже IX-X. А в X веке стала уже собственно древней Русью, которая и стала государством Русь окончательно. Но потом пришли монголы. Что стало после этого с Русью? Кстати сказать, вот этот момент, не Русь эпохи викингов, а вот этот момент после монгольской Руси, это то, что мы сейчас называем темными веками. Прежде всего, очень мало осталось свидетельств о культуре этого времени. Это было очень тяжелое время, когда опять пришлось начинать все сначала. Но в этот момент пошли уже другие интересные процессы – из Руси стали выкристаллизовываться, пока еще выкристаллизовываться, уже разные восточнославянские народы. Это потом уже где-то после XIV-XV века стали возникать то, что мы сейчас называем русскими, украинцами, белорусами, все это возникало из Руси. А когда, собственно, началась Россия. Вот вопрос, который Глеб постоянно всем нам задавал. Он держал это в поле своего зрения, но сам этим не интересовался. Он перескочил еще дальше нас всех и увидел продолжение Руси уже в России новой, в сформировавшейся России - уже при Петре, в петровское время. Вот был круг его интересов – вот этот блестящий XVIII век. Глеб в него был просто влюблен. Казалось бы, Русь эпохи викингов и XVIII век. Глеб первым из всех сделал связку между этими двумя эпохами, перескочив через действительно темные века и какой-то откат назад в XVI-XVII веках. Идея-то во многом была, конечно, в те времена еще абсолютно утопической, да и сейчас. Глеб Лебедев и Дмитрий Мачинский – как раз вот эту идею постоянно проповедовали. Да и сейчас такой прямой связи, очень хочется всем видеть, но ее нет. Сказались эти промежуточные этапы в истории Руси в формировании собственно России. Но что эти две эпохи роднит - это эпоха формирования абсолютно нового мира. И опять нового мира в кругу европейских народов. И вот поэтому Глеб обратил внимание на Петербург. Тогда еще мы толком даже не знали, что собственно в Петербурге осталось от того петровского времени. Ведь то, что сейчас мы видим: несколько каких-то зданий сохранившихся, планировка сохранилась от петровского времени – это не петровский Петербург. Петровский Петербург археологизировался. И вот тогда именно Глеб сказал, что этим надо заниматься, что мы получим здесь археологический памятник нового времени, тогда об этом никто еще не думал. И вот тогда же, где-то в конце 60-х годов, случайно совершенно Александр Данилович Грач обнаружил хорошо сохранившийся культурный слой XVIII века на Васильевском острове у Кунсткамеры. Глеб ухватился за это и стал нас всех втягивать в изучение Петербурга. Надо сказать, что мы тогда изрядно брыкались – чего мы тут будем возиться с XVIII веком, и так хватает всего другого. Но Глеб благодаря своему совершенно заводному характеру просто начинал, и поневоле в это вовлекались. Я даже помню сейчас первые объекты, которые стали стабильно и стационарно исследоваться. Это был Летний сад. Те фонтаны, которые Петр Егорович Сорокин недавно исследовал практически все, первые были раскопаны при участии Глеба Сергеевича Лебедева. Затем Сампсониевский собор. Памятник очень интересный тем, что он как раз олицетворяет связь между той предпетровской Руси и уже новой абсолютно России. Инициатором его изучения также стал Глеб Лебедев. Ну и первые раскопки в Петропавловской крепости. Это тоже Глеб Лебедев. Правда, все эти раскопки проводились в достаточной мере спорадически. В систему тогда это еще не сложилось. Глеб постоянно внушал всем, что это нужно делать системой. Именно поэтому, по его инициативе была создана Петербургская археологическая экспедиция, которую возглавил тогда Петр Сорокин – непосредственный ученик Глеба Лебедева. Глеб постоянно курировал деятельность этой экспедиции,  и он ориентировал на эту же деятельность созданную им же лабораторию по изучению памятников, которую по странному, вернее, не по странному стечению обстоятельств - у Глеба тогда довольно сильно обострились отношения с руководством кафедры. Благодаря его такому сложному и жесткому довольно характеру, притом, что он человек был очень открытый, но очень импульсивный. И поэтому он создал эту лабораторию не на истфаке, а на факультете социологии. Лаборатория тогда была создана и продолжает действовать до сих пор, работает сейчас и активно занимается как раз именно изучением Петербурга. Сорокинская экспедиция продолжает заниматься изучением Петербурга - это основная сейчас экспедиция, которая занимается именно научным изучением Петербурга. Ну, поскольку я с Глебом проходил эти самые начальные этапы становления петербургской археологии, долго потом от этого старался держаться в стороне, занимаясь древней Русью, работая в основном уже не на северо-западе, а на северо-востоке, на Украине, в Белоруссии. Когда начались работы у нас здесь во дворе Эрмитажа, мы воочию увидели, насколько Петербург является уникальнейшим археологическим объектом. Он законсервировался. Да, здесь прокладывали какие-то траншеи, какие-то канализации, какие-то кабели, но в целом культурный слой города, несмотря на, казалось бы, полную перекопанность, он остался цел. Был конец 90-х годов, когда в первый раз это произошло, при большом сопротивлении, кстати, и не совсем понимании собственного начальства, то есть Эрмитажа, стали тормозить производство всяких земляных работ во дворе, вот Глеб очень активно тоже вовлекся в изучение тогда и наших территорий. К сожалению, здесь ему судьба уже не столь много отмерила на участие в этих делах. Но что еще успел Глеб сделать. Он успел инициировать законодательное утверждение Петербурга, как археологического объекта, и тот проект охранных зон, который разрабатывался по его инициативе и при его участии, дорабатывать пришлось уже нам – Петру Сорокину, мне, Юрию Михайловичу Лесману, еще нескольким коллегам. Но именно идея Глеба Лебедева легла в основу этого проекта. Во многом сказалось здесь еще то, что к этому моменту Глеб получил еще блестящий опыт, работая уже в законодательной сфере, став депутатом. Правда, момент его депутатства, это особая совершенно история. Глеб ведь был, самое главное в его натуре было то, что он был романтиком. Романтик совершенно удивительный, он ведь еще и стихи писал, и вообще личность была замечательная в этом отношении. Он и к своей депутатской деятельности отнесся очень романтично. Правда, это была такая эпоха эйфории после постперестроечной эйфории, а людям такого романтического склада соприкасаться с такого рода деятельностью было опасно. Либо эта деятельность их сломает, либо они ну просто заведут ее в тупик. Тогда это еще не все понимали. В первые несколько лет эта деятельность шла активно, но пришлось столкнуться со скучной занудной в общем-то хозяйственной деятельностью. Понимаете, законы, возникшие в то время, как выяснилось сейчас, плохо работают или вообще не работают. Они делались в состоянии эйфории, и это сказалось на том, что так получилось, что Глеб с этой деятельностью фактически расстался. Здесь много было еще всяких вещей, которые от него уже не зависели. Все знают историю, как его откровенно подставляли. Но, в общем-то, это и слава богу, потому что дальше заниматься ему этим было уже нельзя. Он, может быть, к сожалению, немножко поздно это понял, но понял. И тогда вот дальше он уже занимался совершенно той же деятельностью, но как профессионал. Вот тогда возник этот проект охранных зон и тогда Глеб был одним из инициаторов создания федерального закона об охране памятником. Вернее тогда он еще не был федеральным, он еще в последние годы существования Советского Союза стал разрабатываться, но многие идеи заложенные Глебом Лебедевым в этот закон нашли продолжение в деятельности опять же его ученика - Алексея Ковалева. Ну а дальше все мы уже оказались просто вовлеченными в сферу этой деятельности потому, что всем стало понятно, что заниматься чистой наукой, не занимаясь этим, уже тоже нельзя потому, что мы тогда все потеряем. И сейчас мы с этим сталкиваемся постоянно. Так что наследие Глеба, оно продолжает жить. Ну а в последние годы Глеб, он как раз, ушел опять в чистую науку. И опять вот лучшие его книги они, наверное, в это время и появились.

(3)

Николай Владимирович Беляк

- Как Вы познакомились с Глебом Сергеевичем?

- Начну я, пожалуй, с общих слов. Для меня Глеб Сергеевич – очень близкий друг, человек с которым я познакомился далеко не в начале своего жизненного пути. Произошло это в 1990 году, после первых демократических выборов в Ленсовет. Должен отметить, что дружба наша длилась до 2003 года, до момента смерти Глеба. То есть целых 13 лет. Мы виделись почти каждый день, он часто бывал дома у меня, я дома у него. Помимо того, что он был моим другом, он был моим соратником, единомышленником. В какой-то момент Глеб стал учредителем Интерьерного театра. Они с Алексеем Анатольевичем Ковалевым были создателями филиала Института культуры и природного наследия имени Лихачева и как руководитель этого филиала он стал учредителем театра, более того, он был членом худ совета театра. Безусловно, Глеб Сергеевич имел отношение практически ко всем замыслам, возникающим в то время. Проектов было очень много: карнавал, французские совместные проекты, их было очень много. Глеб был связан с ними концептуально и организационно. Поэтому мне трудно говорить о нем объективно. Это выдающийся человек и ученый, его вклад в историю и культуру СПб еще неоценён и  еще много раз к нему будет возвращаться память, и все будут постепенно понимать его роль в становлении культуры Петербурга. Есть ученые, писатели, выдающиеся люди, плоды которых очевидны для каждого, кто их почитает. А есть люди, чьё значение и воздействие на социокультурную среду  связано не только плодами их профессиональной деятельности, а ещё и с ежедневным живым взаимодействием с этой средой. Глеб был такой. Нельзя говорить только о его книгах, отдельных статьях. Он ежедневно участвовал в жизни города, в становлении новой культуры. У него дома в кабинете висела фотография, где он вместе с академиком Сахаровым на трибуне обсуждает проект устава общества «Мемориал». Он был одним из его учредителей, совместно с Сахаровым. Стоял у истоков. Археологи расскажут о его значении в дискуссиях о норманнском происхождении России, городской археологии. Старая Ладога знает и помнит Глеба как своего исследователя, своего апологета, своего глашатая, поэта, в конечном итоге создателя очень важного Ладожского института. Он очень много сделал, чтобы роль Ладоги была оценена во всероссийском масштабе.

Он стал председателем комиссии по культуре Ленсовета, создал целый ряд документов, проектов, сформулировал ряд законодательных инициатив, провел целый ряд постановлений, которые до сих пор определяют многие процессы происходящие в Петербургской культуре. Это трудно переоценить. Что касается личных качеств: человек он был очень горячий, открытый, необыкновенно интеллектуально, духовно подвижный, всегда в очень высоком духовно-интеллектуальном градусе. Поразительный огонь, темперамент. В любую минуту он всегда находился в состоянии постоянной работы. Не только исследовательской, но и деятельной, пророческой, по отношению к тем проблемам которые его касались. А это были проблема демократии, науки, археологии, состояние современной культуры, состояние общества. Он полностью включился в этот революционный процесс перемен.

Познакомился я с ним на первой сессии нового Ленсовета. До этого я его не знал и, даже более того, в кругу моих друзей и наших общих друзей никогда не сосредотачивалось внимание на нём. Встреча была очень неожиданной, почти анекдотичной. В этот же день переросла в любовь с первого взгляда, в длящееся до сих пор почитание и уважение к нему. Я был приглашён гостем на первую сессию Ленсовета. Пока перед началом этой сессии в Мариинском дворце все были очень возбуждены и находились в праздничном состоянии, у лифта недалеко от большого зала было место, где «тусовлись» курильщики. Я в те времена был человеком курящим, курил «Беломор». И то ли у меня кончились папиросы, то ли не было их совсем, но рядом с собой я увидел невысокого роста, очень сухого, собранного, с яркой внешностью, запоминающегося, почти с карикатурным лицом человека, у которого я просто попросил закурить. Тут же получил предложение взять в подарок целую пачку «Беломора». Причём немного гортанным голосом, с очень твёрдыми согласными, с твёрдой буквой «р». Я сказал, что не откажусь, но только с дарственной надписью. На что сразу получил на пачке подпись Глеба Лебедева. Мы вместе курили, потом вместе пошли в зал и сели рядом, о чем-то говорили, и первая его фраза, которая врезалась в мою память: Глеб поглядел на люстры, которые были в зале заседаний. По центру - там, где раньше, до революции, висела Репинская картина «Заседание Госсовета», находился крупный барельеф с изображением Ленина, а над залом висели огромные люстры. И на люстрах – двуглавые орлы, которые держали лампы. Глеб посмотрел наверх и довольно громко сказал: «А птички-то пересидели большевиков». Символика царской России через все годы там оставалась…это было забавно. В этот же день после заседания мы пешком дошли до его дома в Казачьем переулке и в этот же вечер фантазировали о возможных действиях, связанных с новой культурной политикой в городе, тогда ещё Ленинграде. Дальше встречи были практически ежедневными. Мы много мечтали, иногда фантазировали, много чего делали, почти во всех проектах не обходилось без его совета. Раз в месяц мы просто собирались вдвоем и обсуждали, что происходило за месяц, планировали и угадывали события, которым суждено было происходить в следующем месяце.

- В течение Вашего с ним общения были ли  какие-то моменты , которые вам особенно запомнились?

- Их было полно, почти все, в этом то все и дело. Тут можно говорить до бесконечности. Этот человек запоминался каждый день, в любом проявлении. Когда он проходил мимо сфинксов Академии Художеств, стоящих на Неве, он на древнеегипетском читал какой-нибудь гимн и салютовал фараонам. Переходя мост Лейтенанта Шмидта – читал стихи о Петербурге. Это был уникальный человек во многих своих проявлениях. Он заложил основу городской культуры, законодательную основу. Он был достаточно дипломатичен: особое отношение к войне, к ветеранам, к людям старшего поколения, пусть даже принадлежавшим к другой политической парадигме.

Он участвовал во всех мероприятиях Интерьерного театра, причем не как один из консультантов, а как действующее лицо. У нас был специальный театральный костюм для него (костюм знаменосца в Петербургской Мистерии). Это был ансамбль стрелки Васильевского острова, Ростральные колонны, изображение Петропавловки. Колоссальное впечатление произвело на меня событие, которое он организовал и которым очень гордился, как кульминацией своей деятельности – это визит скандинавских гостей на драккарах на пляж Петропавловской крепости. Он об этом много говорил и участвовал в этом как реконструктор, были выставлены рунические камни; пришедшие на драккарах в одежде викингов участвовали в определенных ритуалах, и с ними на вёслах сидел 60-летний профессор-историк Глеб Лебедев. Участие и инициатива по созданию попечительского совета Дома Державина на Фонтанке (первого попечительского совета, который возник в стране по отношению к памятниками архитектуры!), постоянные активные заседания в Доме Державина. Участие в целом ряде театрализованных церемоний в городе, - Глеб принимал активное участие в этом; поездки театра в Старую Ладогу, акции в разных значимых местах города. Он был причастен ко многим раскопкам в городе: в Петропавловке, раскопки парадного крыльца Большого Университета, параллельно с разработкой законодательных норм, связанных с защитой культуры Петербурга.

- Вы считаете, что он был скорее человеком политики или человеком истории и науки?

-Это тот случай, когда смысл существования человека  в социальной, культурной и научной жизни связаны воедино. Прежде всего, он считал себя историком и археологом, всё остальное исходило из базовых представлений о том, как люди жили, как должны жить и как будут жить. Это был человек невероятно рационально и трезво глядящий на мир, как любой археолог, знающий, что всё в итоге превращается в косточки, что всё конечно, - он глядел на всё сквозь колодец времени, а с другой стороны был невероятно романтичен и восхищён. И очень-очень горяч был в этом. Занятие политикой было результатом его глубоко научных воззрений на место человека в мире, обязанность человека. Это не просто отдельная сфера. В личности все было связано, осознанно. Он и поэт был, писал стихи о Ладоге.

Тот факт, что прошло уже 10 лет и инициатива почтить его память куда более широкая, чем тогда, когда его не стало… - уже показатель. Глеб очень о многом мечтал, достаточно открытий совершил. К нему с некоторым скепсисом относились многие его коллеги, которые были, возможно, неплохими учеными, но работали в узком коридоре от сих до сих. Глеб был человек большого количества междисциплинарных знаний, ведь археология нуждается в синтезе многих наук.  Политический и культурологический интересы делали его человеком широкого диапазона, он знал иностранные языки, хорошо знал русскую литературу. Очень важная инициатива – восстановление Дельфийских Игр - непосредственно связана с его переводом на русский язык немецкого инициатора Кирша (концептуальная часть его работы). А поскольку он в течение определенного времени был председателем комиссии, от него зависел целый ряд импульсов. Его период – время большого количества импульсов, которые много лет воплощались в жизнь уже после его ухода с этого поста.

Он говорил о Метапетербурге, принимал участие в возвращение городу его исторического имени, в создание пантеона захоронения великокняжеской усыпальницы. Это была инициатива Лихачева, но Лебедев был одним из проводников, собирателем информации.

Наше взаимодействие шло прежде всего по линии Городской Мистерии, ведь для него Петербург был особым феноменом мировой культуры и истории, его роль и функционирование в этом качестве Глеб для себя хорошо понимал и пропагандировал.

- Были ли люди, которые скептически относились к Лебедеву? В частности пример с Невзоровым?

- Невзоров не человек науки. Он всего-навсего наёмный киллер от журналистики. Эпизод, который был – это просто отвратительная и чудовищная история, которая глубоко задела не только Глеба, но и его друзей. Невзоров, который тогда очень активно отличался критикой в адрес депутатов (Собчака, демократических процессов), довольно много и резко выступал, замечая любые моменты за которые можно было бы зацепиться и придать огласке: все огрехи, позицию, поведение, тех, кто оказался в политике. С Глебом был связан такой эпизод: кто-то дал Невзорову знать, и он приехал с камерой, и снял Глеба в момент абсолютно бесконтрольного поведения. Глеб был пьющий, как многие русские люди, это была болезнь, с которой он боролся и справлялся, несколько раз я помогал это ему сделать. Это было из-за колоссальной перегрузки и недостатка энергии, и плюс была серьезная болезнь, с которой нужно было бороться. В этот день Глебу удалили все зубы; он родился в 1943 году, в блокадном городе, это особое поколение и здоровье этих людей отличается от тех, кто родился позже. Как он говорил: мы хотя бы без стронция в крови, как те, кто родился после Хиросимы и Нагасаки. У него была серьёзная операция под наркозом, после которой он принял спиртное и его развезло. Он пошёл пешком от врача дошел до Петропавловки, и там возле памятника Шемякину, где он был практически в бессознательном состоянии, тут же оказалась бригада Невзорова, и он заснял председателя комиссии по культуре в таком виде. Это было отвратительно.

Кстати, мы неплохо ему отомстили: наш художник сделал ему маску стихии земли или смерти, кроме того, у нас был костюм с мешком с костями за спиной, мы засунули туда эту маску. Мы проводили художественную акцию, связанную с масками Ленина и Петра, и два этих человека были в соперничестве. У Ленина было танго со смертью, и, во время этого танца, мы вызвали бригаду Телекурьера и показали номер с маской Невзорова, которую мы засунули в этот мешок с костями. С тех пор Невзоров убрал свои гнусные лапки от Глеба и от нас, потому что понимал, что мы просто так это не оставим. Согласитесь, в той политической обстановке, с таким количество противоречий – это был крайне неприятный момент в биографии Глеба. Но это никак не очернило его реального образа и того, что он сделал для города и для науки. Это целиком и полностью на совести тех людей, которые это сделали. Невзоров исполнял определенный политический заказ. Не более того.

- Были ли люди, которые не поддерживали Лебедева в его политической деятельности?

- Да, и очень много. Люди, для которых понятие нормы политического поведения, системной усредненности, отсутствия индивидуальности, было принципом - эти люди к яркому поведению всегда относились отрицательно, как и вообще к ярким и талантливым людям. Люди с талантом всегда принимали и уважали Лебедева, - тот же самый Собчак, Лихачев. При всём при этом позиция и высказывания Лебедева были достаточно эксцентричными, очень яркими, своеобразными, но люди отдавали себе отчёт, что эта яркость связана с одарённостью, а не с инвалидностью. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Быки всегда комплексовали по отношению к Юпитеру. Не солидно профессору, ученому одеваться в костюм викинга и вместе с реконструкторами на драккарах сидеть на веслах…Есть нормативное представление о том, как себя должна вести профессура, политики. Это можно, а это нельзя, всё это помножено на представления «хомо советикус», о том, как всё должно быть. Идеология – патриотическая, общество одномерно. А Глеб – многомерный и не укладывался в рутинные представления. А тот же Истфак, например - невероятно рутинная научная среда, даже до сих пор. Да ещё и человек занял такой пост. Это для многих было удивительно...

Upd 21.01.2019: исправлена опечатка в дате рождения Г.СюЛебедева