События августа 1991 года в России были для меня как гром с ясного неба. Они заставили меня совершать поступки, на  которые, как мне казалось, я был явно не способен.

А когда путчисты были повержены, появилась радость и надежда, что в стране, наконец-то, станет жить лучше, а лицемерие исчезнет. К сожалению, в дальнейшем эта надежда стала медленно угасать, особенно после неожиданного прихода к власти чекистской хунты во главе с Путиным.

В 1990 году мне снова удалось вернуться в лазерную тематику. Для этого я перешёл работать в СКБ Аналитического приборостроения, что на улице Огородникова (теперь Рижский проспект). События августа 1991 застали меня именно там. Вот как я их описал в дневнике спустя несколько дней. 

В полседьмого утра 19 августа 1991 нас с женой Галиной разбудил телефонный звонок нашей соседки Регины, которая сообщила, что в стране произошёл военный переворот. Сразу же включили телевизор, услышали «Обращение к народу» главарей хунты (ГКЧП) и приказ командующего военным округом генерала Самсонова, из которого следовало, что в связи с чрезвычайным положением мы должны лишиться всех свобод, которые с таким трудом завоевали за годы перестройки. Охватило уныние, но  постепенно крепла решимость смириться с возможностью отказа от жизни, если это понадобится.

Поехал на работу, подавленное настроение всюду. Позвонила И.Н.Шехтман (наша сотрудница), она в отпуске и собирается идти с мужем к Ленсовету (т.е. к Мариинскому дворцу). Мысль показалась правильной, и я вместе с  Игорем Малиновским и Олей Уткиной (тоже сотрудниками) также вышли на улицу и пошли к Ленсовету. Это было недалеко. Подходя к Исаакиевской площади, увидели молодых парней, кативших бетонные кольца, и первые, пока ещё не очень внушительные нагромождения разных предметов, перегораживающие проспект Майорова (теперь  Вознесенский), и не оставлявшие сомнений в том, что началось строительство баррикад.

Это было часов в одиннадцать. У входа в Мариинский дворец толпилась кучка - не более одной-двух сотен людей, обсуждавших ситуацию. Мы узнали, что позже, в 14 или 15 часов состоится чрезвычайная сессия Ленсовета, и что к Ленинграду движется Псковская дивизия.

Возвращаясь на работу, я зашёл в винный магазин и выстоял очередь за сухим вином – вечером к нам домой должны были приехать гости по случаю моего дня рождения, который был 17 августа. Начался дождь, и до работы я добирался под дождём.

Подумалось: если все будут ждать активных действий от других, то ничего хорошего не получится. Написал фломастером крупными буквами короткое воззвание:
                            Граждане! Пришло время выйти на площадь.
                            В 16 час. –  к Мариинскому дворцу.
                            Долой самозванный комитет!

Задумался, как подписать. Анонимность унизительна. Подписать лишь своей фамилией – смешно. Пошёл к приятелю Володе Здановичу. Подписались вдвоём. 

Когда пришёл к доске объявлений, увидел, как человек в чёрном сорвал аналогичное объявление, правда, без подписи и без призыва типа «долой…». Подождав, пока он уйдёт, повесил своё на освободившееся место. 

Как потом выяснилось, человек в чёрном – не кагебешник-куратор, как я сначала подумал, а заместитель генерального директора  Объединения (СКБ + ИАП, т.е. Институт аналитического приборостроения) Б.Ф.Корнев.  

Решил сходить в профком. Там уже собрались взволнованные активисты профкома. Решили, что надо самоорганизоваться. Пришёл Е.А.Смирнов - депутат Октябрьского райсовета - и принёс важный документ – указ Ельцина, Силаева и Хасбулатова. Решили тут же ознакомить народ с этим документом.

Я пошёл оповещать народ, чтобы все собрались к 16 часам в большом конференц-зале. Для этого мы с Олей Веселовой (сотрудницей лаборатории) поделили пополам телефонную книгу Объединения и каждый из нас принялся обзванивать людей по телефонам своей половины. Когда за пять минут до начала собрания мы с Заирой Васильевной Орешкиной (председателем профкома) шли к конференц-залу, народ уже валом валил в том же направлении.

У входа в зал нас встретил Корнев и попытался выхватить у Орешкиной документ. Но я его перехватил и, не останавливаясь, пошёл к сцене. Мы поднялись на сцену втроём я, Орешкина и Корнев. Я отдал бумаги Орешкиной и встал между ней и Корневым, стараясь не допустить его к бумагам. Снизу на меня ринулся Майоров, и.о. Генерального директора СКБ. Он кричал, что мы должны сейчас быть на рабочем месте, и что митинги запрещены. Я ответил ему, что это не митинг, а просто ознакомление трудового коллектива с важным документом.

Орешкина прочла его в полной тишине. От комментария и вопросов мы отказались, чтобы не пугать сверх меры администрацию. И так всё было ясно. 

После этого мы с Володей Здановичем и его сотрудником снова сходили на площадь к Мариинскому дворцу. Баррикады уже стали внушительными, народу заметно прибавилось, через громкоговорители на всю площадь транслировалась сессия Ленсовета.

Вернувшись в 17:40 на работу, я при прохождении через проходную был задержан. Меня спросили, зачем я иду. Изумившись на такую наглость, я спросил: « А Вам какое дело?». Этого было достаточно. Меня привели в помещение охраны, где мне пришлось пообещать, что через десять минут я покину место работы. Это требование, как мне объяснили, связано с введением чрезвычайного положения.

Вечером к нам приехали гости. Поговорить было о чём. Посмотрели кусок пресс-конференции путчистов, а потом великолепное выступление Собчака, призвавшего всех завтра к 10 часам на митинг на Дворцовую площадь.

20 августа 1991 почти вся наша лаборатория пошла туда, несмотря на некоторое противодействие начальства. Вся площадь была заполнена народом. Выступления адвоката Юрия Марковича Шмидта и Собчака были, пожалуй, самыми яркими, и встречены были одобрительным гулом.

Впечатлений от последующих дней, от событий 22-23 августа 1991 и позднее, увы, уже не помню. Помню только преждевременную, как оказалось, радость от нашей победы, которая успокоила и позволила мне с чувством выполненного долга переключиться на свою основную работу по разработке новых лазерных установок.

В марте 1992 мне снова пришлось уволиться «по собственному желанию» в связи с реорганизацией лаборатории. Была, впрочем, подходящая для меня работа в ИАП, но начальство уже успело меня невзлюбить, и меня туда не взяли.