Первоисточник

Оккупация в кубе. Оккупация как идея.
Написал, приехав из таллинна. Очень приятно, что заметку все-таки напечатали в "Огоньке", хотя перед этим олин уважаемый еженедельник ее отверг.

В Таллинне, на улице Тоомпеа, есть музей оккупации. Весь он помещается в одном квадратном зале. Ты входишь с улицы в модный стеклянный куб. Входишь, и попадаешь в очень странное место.
От самых дверей в разные стороны – ряды чемоданов. Старые чемоданы с металлическими уголками. Кожаные, фанерные, с потрепанными ручками и исцарапанными боками. Они стоят впритык друг к другу. Десятки чемоданов. Сотни чемоданов. Хозяев уже нет в живых. А чемоданы остались. Кто же хозяева?
Ссыльные эстонцы, уехавшие на восток, в Сибирь. Эстонцы-эмигранты, уехавшие на запад. Народ, который слишком долго сидел на чемоданах.

…Страна, которая слишком долго ехала к себе домой. 
Впрочем, таких образов – здесь, в музее, будет много. Даже перебор. Ну вот, скажем, телефонная будка. Обычная, советская. Это просто будка моего детства. Железная трубка висит на железном рычаге. Прорезь для двухкопеечной монеты. Серый корпус телефона. Я прекрасно помню эти цифры. Этот наборный диск. Эти шатающиеся двери. Ржавые, с выбитыми стеклами. Помню, вплоть до тактильных ощущений. Я помню, каким был летом перегретый запах телефонной будки. Помню, как мерзло и противно было в ней зимой, как прилипала от мороза кожа, когда ты набирал номер. Я помню, что никогда невозможно было угадать, сколько двушек понадобится. Я даже некоторые номера помню. Хочется войти и позвонить себе самому.
- Але. Как ты там?
Да. Но оккупация-то тут при чем?

…Я вообще давно хотел посетить какой-нибудь музей оккупации. Была у меня такая идиотская мечта. И вот она сбылась.
Уверен, что постепенно такие музеи откроются во всех бывших странах социалистического содружества, во всех бывших республиках СССР. Единственная страна, пожалуй, где такой музей реально не возможен (пока) – это наша.

Понятное дело – нас вроде бы никто не оккупировал. Или мы сами себя? Я, например, считаю, что наш российский музей оккупации просто должен называться как-то иначе – например, «музей построения коммунизма». (Но, правда, коммунизм у нас не был до конца построен, значит, будет музей неоконченного строительства). «Музей современной истории». Тоже не совсем то. Как-то чересчур нейтрально. Расплывчато. «Музей само-оккупации». Звучит абсурдно, хотя по сути правильно. Как же его назвать-то? Не знаю. Но музей такой обязательно должен быть, такое было чувство.

В Таллинне я вдруг понял – чувство меня не обманывало.
К музею оккупации у бывшего советского человека возникает масса неприятных вопросов. Вот, например, в этом, на улице Тоомпеа – а какая оккупация имеется в виду? Речь-то вроде идет о двойной оккупации – немецкой и нашей. Документальный фильм, который показывают здесь, в экспозиции, на разных языках – так и начинается, с пакта Молотова-Риббентропа. Но тем не менее, о немецкой оккупации речи почти нет. Из предметов, выставленных в экспозиции – лишь пара-тройка вещей, принадлежащих когда-то немецким солдатам и офицерам. Все остальное – вещи советской эпохи. Оно и понятно. Наша оккупация продолжалась 50 лет. Немецкая – четыре года. 

Казалось бы, все понятно – маленькая страна под гнетом большой мировой истории. У нее свой специфический взгляд. Своя точка зрения на эту огромную мировую мясорубку. Для них что немцы, что наши – все равно оккупанты. Отнявшие что-то главное. 

Но в том-то и дело, что простая логика здесь не работает. Оккупация здесь категория не политическая, а скорее, эстетическая. Стилистическая. Самый слабый момент экспозиции – стенды, с «цифрами и фактами». Мне запомнилась такая фраза – в советские годы Эстония стала мясо-молочным придатком СССР. Смешно. Ну, пропаганда она и есть пропаганда, даже в таком прекрасном по сути музее. Но не это делает его сильным и значительным художественным произведением.

Оккупация - разлитый в самом воздухе тяжкий гнет вещей, страшная сила этих вещей, сама невысказанная, недосказанная судьба народа – здесь выглядит изумительно. Причем сделано это самым что ни на есть простым способом. 

В обычных стеклянных стеллажах вы видите предметы. Разные.
Ну, например, «Медный примус», 1960-е годы. Ну примус и примус. Можно на нем что-то приготовить. Сварить перловку. Прекрасная, между прочим, вещь. Или Л-657 – «тюремный номер, принадлежавший Елене Канаш, которую арестовали в Минске в 1946 году. Номер выдали в Берлаге (вблизи Магадана) в 1949 году». Туалетная бумага (Латвийская ССР) и бумажные полотенца (РСФСР) – 80-е годы. Черт, туалетная бумага-то чем провинилась? Ладно, идем дальше. Котомка из бересты, изготовленная в ссылке в Воркуте в 50-е годы. Телефон аккумуляторного типа, использовавшийся на атомной подводной лодке. 1980-е годы. Альбом, выброшенный из еврейского концлагеря Клоога в 1944 году. (Сильная, кстати, штука. Те, кто лагерь, например, охранял, теперь вроде бы в Эстонии в почете, нет?). 39-45 ЕАЗ. Автомобильные номера. 1960-е годы. Печатная машинка «Эрика». 1980-е годы. Переносная химическая лаборатория из мастерской КГБ. 1990-е годы. Ахонен ХХ. Второй отряд. Именная нашивка заключенного, 1980-е годы.

…И знаете что, мне ничего не нужно объяснять. Мне не нужно объяснять, что общего между именной нашивкой заключенного, какими-нибудь деревянными иглами или рукавицами, сшитыми в лагере, и вполне мирными телефонами, тарелками с надписью 40 лет Эстонской ССР, или автомобильными номерами. Родство этих вещей, их общий культурный код бросается в глаза. Кого-то этот ряд покоробит. Ну не только же сидели в тюрьме, не только доносили друг на друга в КГБ в эти годы? Конечно, не только. Ели, пили, женились, писали книги. Все было. И все-таки что-то общее есть – в шрифтах, в какой-то откровенной грубости, жесткости всех очертаний, всего этого пространства жизни. Объяснить словами это невозможно. В музее есть гораздо более объемные и крупные символы времени: например, в подвальный этаж погружены памятники и бюсты революционеров, или вот, круглая рогатая противолодочная бомба – яркий символ того, как война отразилась на экологии.

Но для меня лично все эти мелочи – бумажки, посуда, одеколон и сигареты, газеты и журналы (они тут тоже есть) лучше передают суть времени, чем бомба или памятник. Оккупация заполнила отнюдь не внешнее пространство жизни. Она заползла внутрь. Вот что самое главное.

Скажу крамольную вещь – грубый примитив, жесткая стилистика 1950-х, задержавшаяся в советском бытовом пространстве – не то чтобы уж очень «наш», советский эксклюзив. Ну да, мы задержались в отношении бытовой культуры, но разве в этом дело? Вот такие у нас были сортиры и телефонные будки, такие бараки – и что? Оккупация в глобальном, мировом смысле – вовсе не захват территории, и вовсе не диктат одного человека, или политического строя. Оккупация – это когда признаешь не внешнюю силу над собой, а силу какой-то идеи. Даже если это самая благородная идея. Идея мира во всем мире. Идея социализма. Идея духовности (религии). И вдруг, как только ты смирился, пустил эту большую идею в свой дом – мир начинает говорить с тобой на очень жестком языке. На языке приказов и установок. На языке документов и плакатов. И жить становится неизмеримо легче…

Музей, собственно, об этом. О том, что мы выбираем – неизмеримую легкость бытия или ее тяжесть? 

Такой музей, повторяю, в России необходим. Все эти вещи, чисто бытовые, мелкие, простые, нужно людям обязательно показывать. И тем, кто помнит, и тем, кто забыл или никогда не знал. В них содержится какая-то удивительная правда.

О Музее оккупации на сайте Виртуальный музей Гулага 

Сайт Музея http://www.okupatsioon.ee