Зита Бальчуте (Zita Balciute-Didzpetriene, род. 1936) выслана в 1941 из Литвы  вместе с родителями – отцом Гедиминасом Бальчусом и матерью Анеле, сестрой Алдоной и братом Валдасом. На спецпоселении сначала находилась в Алтайском крае (пос. Линевский Смоленского района), затем – на море Лаптевых. Отец и брат умерли. Зита Бальчуте в 1957 вернулась с сестрой и матерью в Литву. Живет в г. Алитус (Литва).

Меня зовут Зита, девичья фамилия Бальчуте.

Это было в 1942, в сентябре месяце… Вначале мы были в Алтайском крае. Вся семья – отец, мама и мы с сестрой. Их нет никого больше, только я одна осталась. Оттуда нас везли этапом по Лене. Был караван, и караван тащил большие деревянные плоты, эти плоты были предназначены для строительства бараков. Мы сначала были в Трофимовске. Так и стоит перед глазами картинка: стоит барак, и ветер несет песок. И снежинки, и мох. Там было не только плохо, там было и красиво.

Вышли в Трофимовске на берег. Мне было 6 лет, но я все прекрасно помню. Построек [жилищ для нас] не было, мы расположились на голой земле. Мама постелили тряпки (у нас все отобрали, когда мы поехали туда). Потом стены [бараков] строились уже вокруг того места, где мы расположились. В Трофимовске юрт не было - были бараки. Наш барак был из кирпича. Это хуже, чем из бревен – там больше людей погибало. Мы заняли место внизу на нарах. Наверху была семья с маленькими детьми – когда они писались, сверху на нас лилось. В бараке было очень много людей. Но после первой зимы даже верхние нары были свободны. Отец умер в первую зиму [1], а мама и мы сестрой выжили.

Это был 1942-1943 год. Помню, как открывается дверь [в барак, и с улицы спрашивают]: «Мертвые есть?...». Это первые русские слова, которые я выучила. Каждый день кто-то умирал. Кладбища не было. Мертвых везли за поселок и там штабелями скидывали на снег. Там вечная мерзлота – кто будет долбить ямы?

А потом стало лучше. Пришел один человек, его звали Исайка: «Кто хочет досыта поесть?». Конечно, все хотят. Он нас повез в Бобровск и там организовал рыбную ловлю. Женщины ловили рыбу, вот тогда все поели досыта. Рыбу нужно было сдавать, а потом покупать. А женщины прятали рыбу [под палатку]. Палатка поднимается, а там рыбка, мы ее берем, – вот так учились воровать. Этот Исайка был очень добрый, муки давал, сколько хочешь.

Сколько нам платили за работу - не помню. Но там мы были сыты. Рядом с землянкой были гусиные гнезда, и мы ходили собирать яйца.
В Бобровске мы жили в такой же юрте как здесь, в Румшишкесе. Только тут юрта комфортная, все красиво сделано, а там все бревна были разные.

Топили печь деревяшками, которые выбрасывала река Лена, такие маленькие кусочки дерева. Мамы уходили на рыбалку, а мы собирали эту древесину. Утром в юрте оставались одни дети – и мы [по жребию] назначали, кто должен встать первым и разжечь печь. Я была маленькая, неловкая, но и я вскакивала. Землянка была такая нескладная, что даже снег в нее залетал. Но если разжечь печку докрасна, то минут через 20-30 становится тепло. Мы жарили рыбу, делали лепешки на этой печке. Это было хорошо.

После Бобровска я поехала в Трофимовск, в интернат. Мне был уже восьмой год – пора было учиться. Представители советской власти очень строго следили, чтобы дети учились, и нас забирали в интернат. Я тогда уже умела читать по-литовски, очень рано научилась, потому мой отец был учителем в школе в Литве.

Сестру мама не отдала в интернат. Мне в интернате было хорошо. Кормили неплохо. Я на еду особо внимания не обращала - что давали, то и ела. В Трофимовске я окончила 4 класса. В пятый класс пошла в Кюсюре. Школа была для меня праздником. В школе мы из газет шили самодельные блокноты, потому что тетрадок не было. Чернил не было, мы их варили из сажи. Потом все в саже сидели, когда писали. Моя первая учительница была якутка, но она хорошо говорила по-русски. На переменах ходили вместе с учителями, пели песни…только русские песни.

В Кюсюре, я окончила девять классов и поехала в Якутск, поступила в медицинское училище. Очень хорошо сдала экзамены и получала стипендию. Мама работала медсестрой. Я окончила медицинское училище. Сестра окончила бухгалтерские курсы и работала бухгалтером то в больнице, то в регистратуре. Каждые две недели мы должны были ходить в комендатуру отмечаться, что мы не убежали. Паспортов у нас не было, только справки. У сестры сохранилось с того времени несколько вещей, мамина трудовая книжка, несколько фотографий, мы их сдали в Алитусский музей.

Там, в училище, были одни ссыльные. Две русские девушки из Ставропольского края, у одной фамилия была Водоморина, украинка – Гыщенко Галя и я, литовка. Мы жили очень дружно, очень хорошо, и никаких выпивок не было. Но когда умер Сталин, я выпила в первый раз. В Якутске на Октябрьской площади было очень большое собрание. Там много говорили и по-русски, и по-якутски. Возвращаясь оттуда, мы так радовались, что Сталин умер, что купили бутылку водки за три рубля. Пришли в общежитие, где мама жила, когда работала в областной больнице, [и выпили]. Как мне было плохо, если бы вы знали, от стопочки водки. Я очень благодарна русским девочкам, которые за мной ухаживали: «Дура ты, чай пей!». Лечили меня от похмелья, от одной этой стопочки. Тогда мы досыта не ели, на голодный желудок выпили.

Когда умер Сталин, все изменилось. Нам дали паспорта, и в них ничего не было отмечено [что мы ссыльные], и уже не надо было ходить регистрироваться. В комендатуре, где я раньше отмечалась, военные мне очень ласково предложили: «Хотите с нами работать? Поедете в Томск». Я очень хорошо закончила медицинское училище.

За 4,5 года меня научили якутскому языку. Говорят: «Вы будете работать и с нами сотрудничать. Мы вас не принуждаем  – идите домой, подумайте, через две недели придете и скажете, согласны или нет». Я хотела, конечно, в институт. Пошла к маме, все рассказала. Она сказала: «Знаешь – это хуже, чем курва, не соглашайся ни в коем случае». А мне очень хочется в Томск, и все. Я не понимала, что значит [это предложение]. Две недели прошло, иду в комендатуру и думаю – что им ответить. Иду, голову задрав, и тут - доска! В ней был гвоздь, и этот гвоздь проткнул ногу, прошел всю стопу. Я потеряла сознание, очнулась в поликлинике. А в поликлинике работала моя сестра, бухгалтером и в регистратуре. Я очнулась оттого, что на меня падают слезы, – это она плакала. Так я до них и не дошла. Я верующая и теперь думаю, что это Святой Дух сделал, чтобы я осталась человеком. Тогда я не понимала, но после многих лет поняла, что это Господь Бог меня сохранил.

Закончила я училище в 1955. В 1956 у меня уже паспорт был. По распределению я, конечно, была отправлена в захолустье – на Колыму. Сначала была в Зырянке, потом – в Арылахе. Я там встретила замечательных русских людей. Золотарева такая была, и Нина...не помню. Мне сказали: «Мы тебя оставили бы в Зырянке, но очень нужно кого-то в Арылахе». В Арылах добиралась сначала на катере по реке Ожогина, потом меня встретили два якута, и привели коня. Я на коне ни разу не сидела, а ехать надо 5 часов. Села на коня - вроде хорошо. Потом стало очень больно. Пошел дождь, якут поет...

Приехали в Арылах, собралось много детей. Говорят про меня по-якутски: «Большой нос, выпуклые глаза». А я слезла с коня и никак не могу сдвинуть ноги – так больно. Ко мне подошла женщина, местный медработник. «Знаю – тебе больно, я тебе помогу». Спирту налила, дала таблетку анальгина, и в баню. И вылечила.

Начала работать, свыклась там со всем. Якуты – замечательные  люди, плохих я не встречала. Меня оттуда не отпускают, я в медпункте заведующая, отвечала за все. Всякие случаи были. Однажды сообщили, что женщина рожает, в восьми километрах отсюда. Я говорю: «Привезите сюда». - «Не можем, она уже орет». Сели мы на оленей, приехали. Вижу, моя роженица, подвязав живот, колет дрова. «Где ребенок?» - «Лежит, ему холодно, надо печку топить». Смотрю – ребеночек красивый такой, замечательный мальчик, только пупок плохо завязан, а у матери еще не отделилась плацента. Я ее положила, отделила плаценту, сама нарубила дров, затопила печку. Потом роженицу привезли ко мне в больницу, чтобы не было последствий. Теперь бы на второй-третий день выписали, тогда продержали семь дней. Таких случаев было много, но справлялись.

Мама тоже получила свободу, стала работать в министерстве (?). Мне разрешили уехать [из Арылаха]. Я там проработала восемнадцать месяцев. Если бы отработала еще шесть месяцев, то мне оплатили бы дорогу до Вильнюса. Мама говорит «Езжай, а то ещё выйдешь замуж за якута…». Я вернулась  в Якутск, и оттуда мы отправились в Литву. Нас было шестеро. Ехали в Вильнюс в поезде тринадцать суток, но было весело, мы пели, морячки ходили, познакомились мы с этими морячками. Они службу кончили и ехали домой.

1 апреля 1957 мы прибыли в Вильнюс. Взяли такси и приехали в Даугай, там жила мамина сестра, у нее остановились. У меня был диплом, я устроилась на работу в медпункт. Потом я вышла замуж и работала на скорой помощи до самой пенсии.

Сейчас живу в Алитусе. Имею собственную квартиру, у меня двое детей, дочке уже 50 лет, живет в Норвегии. Дети высшее образование имеют. А сын живет в Алитусе. Теперь хорошо, пенсию получаю, у меня 44 года стаж, теперь за стаж почти тысячу литов получаю, без четырех рублей. И еще за то, что была ссыльная, получаю 180, а вначале 200 платили. И муж мой получает 1300, мы живем хорошо.

Мой муж - шофер. На встречу [лаптевцев] приезжаю каждый год. Раньше я не знала об этих встречах, а теперь по радио информацию дают, и каждый год приезжаю сюда. Сначала многие не хотели ехать, но теперь очень довольны, что приехали.

Я давно не говорила по-русски, не с кем, раньше хорошо говорила, а теперь путаюсь. Извините за мою нескладную речь.

Мне бы нужно было что-то написать, наверное, про всю свою жизнь, чтобы дети помнили. Но все не собраться как-то. Для меня главное – это костел, я там пою, там мои самые близкие хорошие друзья, хористы. /…/

Когда жили в Трофимовске, в школе у меня была самая близкая подружка Ангелина Смирнова. Она ко мне ходила в барак, я к ней, и потом, когда в Кюсюре жили. Как мне ее найти? Она 1936 года рождения, как и я. Я бы с ней поговорила… Когда в Ленинграде была три раза, у встречных о ней спрашивала. Ее родители были тоже ссыльные, очень культурные, но они и тогда уже были пожилые.  Может быть, когда-нибудь ее встретите…

О всех русских у меня очень хорошее впечатление. В интернате были русские женщины, они нас любили, волосы нам чесали, вшей вычесывали.  Попадались, конечно…но в основном самое хорошее впечатление о русских.

В музей [больницы города Алитус] я отдала туесок - это из бересты кузовочек такой. Фотографии всякие – как я на быке с вызова приезжаю. И где роженица летом на санках.  Еще папины документы.  /…/

Примечание:
[1] По данным биограф. карточки  в книге  «Литовцы в Арктике» (2000), Г.Бальчус, отец Зиты, умер 13 декабря 1942.

Зита Бальчуте у юрты. 12 июня 2010, Румшишкес, Музей литовского народного быта. Фото Ирины Сусловой.