Небольшая предыстория. Я ничем себя не скомпрометировала, никогда не была партийным или комсомольским лидером, в лучшем случае старостой. Потом я всегда была достаточно активным человеком, за что и немало в жизни поплатилась. Поскольку я была активной, я и стала замдекана на философском факультете Лен.Гос. Университета. 

 

Постоянно в эти годы – 1980-е годы, до перестройки, во время перестройки, к нам приезжали, приходили в деканат, на все факультеты люди – Сергей Сергеевич, Иван Иванович, Петр Петрович. В Петроградском районе был такой с птичьей фамилией - Коршунов, который Кошелев. Все эти Иван Ивановичи были с птичьими фамилиям-псевдонимами – Орловы, Коршуновы… Они приходили к нам в деканат и говорили: «Елена Михайловна, так, дайте нам вот такие дела и закройте дверь». Я это какое-то время терпела, но потом сказала: «Знаете, идите к декану в кабинет, у меня смотрите, что делается, сколько народу, очередь. И вообще я не считаю возможным делать такие вещи. Пускай декан, если он разрешит вам, а я ничего больше давать не буду». 

 

Потом пришли: «Вот, Елена Михайловна, мы в партах нашли перепечатку Мандельштама и Цветаевой». Я говорю: «Ну и что? Да. Если бы у меня было с чего перепечатать, я бы обязательно им это давала. Ну а почему ж нет? Это наши великие поэты». Потом они мне сказали «мудрую» вещь: «Хорошо, вы, белые воротнички, не согласитесь, но мы все равно найдем и таких, кто расскажет о же вас ложь, выдумку, миф – все, что угодно. А вы – честный человек – не хотите». Я говорю: «Да, потому что я иначе воспринимаю. Вы считаете, что это преступление, а я так не считаю». 

 

Было множество таких историй, они копились. Наш факультет был идеологическим. При этом в партию мы могли принимать 3-4 человека из студентов в год. И на работу брали членов партии. Планового распределения практически нет. Я создаю комиссию по подготовке к распределению. Эта комиссия, работая несколько месяцев, связывается со всеми уголками страны, отправляет запросы: «Нужны ли вам такие-то специалисты…» Я давала свой домашний телефон. Жила я при этом в коммуналке, по телефону говорила под одеялом. Звонили и ночью, и днем. Куда-то нужны были «только мужчины и только члены партии». А у нас гуманитарный факультет, больше дам, и членов партии мало. Я  чувствовала себя очень плохо. Это был тяжелый год, у меня умерла мама. И в марте я сказала: «Я больше не могу. У меня есть недогулянный за два года отпуск, я уезжаю в санаторий». Замдекана я работала 15 лет. И впервые у нас оказались нераспределенные студенты. И в связи с этим мне говорят: «Мы вас отстраняем с должности замдекана». Много лет спустя, декан Федосеев, умирая, кому-то сказал, что виноват передо мной. И секретарь парткома университета через свою сестру передал: «Скажи Ленке, что я виноват перед ней. Но за ее проделки нужно было снимать или декана, или ее. Декан ее сдал сразу же, не защищал».

 

Вскоре выяснилось, что в Лесотехнической академии появилась вакансия на кафедре научного коммунизма. Там убирали прежнюю заведующую кафедрой, которая вещала лозунгами: «Вперед к коммунизму!», уже шла новая эпоха – 1985 год – и нужно кричать что-то другое. Но я предупредила, что кричать вообще ничего не буду. Райкомовская дама, секретарь по идеологии Выборгского райкома КПСС, оказалась совершенной квашней и сказала мне: «Нам нужны новые люди, мы сейчас выходим в рабочие коллективы». А я сроду не выходила в рабочие коллективы, этого я не умела тогда. И меня туда взяли. Потом она не знала, как от меня избавиться. Через год они уже плакали. 

 

Но кому бы я стала тогда это рассказывать? Я ушла из доцентов ЛГУ, стала заведующей кафедрой и «первой дамой в выборгской деревне».

Каким для меня было начало «Мемориала»? Это был 1988 год, начало, когда появилась всем памятная статья под названием «Не могу поступиться принципами». Тогда я заведовала кафедрой в Лесотехнической академии, и наша кафедра написала ответную статью, она называлась «Жить по принципам или руки по швам». Она имела какой-то резонанс. Я послала текст в Москву Карякину, он сказал: «Сейчас же опубликуем», но ничего не опубликовал. Но все мои идеи были распиханы по всем карякинским статьям. Но это не так важно, все равно его слово имело больший вес, чем наша с Федоровым (он был доцентом Лесотехнической академии и моим соавтором) статья. Потом по моей инициативе Карякин приезжал сюда, мы встречались, был у меня дома. 

 

 

- Наверное, где-нибудь.

Я выступала на форуме ленинградской интеллигенции и не только ленинградской, потому что там были Ядов из Москвы (крупнейший социолог того времени), социологи, они в это время уже перебирались в Москву, мои коллеги по университету, по философскому факультету. И совершенно случайно меня туда каким-то образом приглашают. Я не знаю, почему. Это было в ДК Ленсовета. Это был, наверное, тоже 1988 год, потому что это было очень скоро после статьи Н.Андреевой. И я там рассказываю такую историю: на всех кафедрах нашей Академии, на всех кафедрах в первую же минуту после выхода в печать появилась распечатка этой статьи Нины Андреевой. И все это читали и понимали, как руководство к дальнейшей жизни. На кафедре бывшего научного коммунизма, ставшей кафедрой теории социализма, была создана большая статья, которую в газету не взяли, конечно, но я ее принесла и вычитывала из нее куски. Естественно, мы не желаем жить старыми принципами. Нравственные принципы – это одно, а вот такие – совсем другое. Я помню, видела кусок своего говорения, и пришла в ужас от себя, от всех этих речей, чисто визуально. Но почему-то это имело невероятный успех. Меня окружили социологи, Ядов, Кон, еще кто-то. И все говорили что-то одобрительное. Я совершенно не рассчитывала на это, голос дрожал. Я очень любила студенческие аудитории, и они меня любили и любят, но я не была совершенно приспособлена тогда еще к большим аудиториям. Я не выходила никуда в массы никогда до этого. И тут это было, можно сказать, мое крещение. 

 

После этого моего выступления у меня возник круг людей – Саша Сунгуров, Анатолий Голов, Олег Витте, из «Перестройки» и не только. Они несли свои идеи. Нам было очень важно вообще что-то услышать. В большинстве своем они были технари, а я была гуманитарием, обществоведом. Я с восторгом все впитывала. Я не была радикальной, я была приверженцем демократической платформы коммунистической партии. Когда я вступала в партию, я писала, что вступаю потому, что смогу сделать больше добра людям, будучи членом партии. На такую формулировку покривились, но оставили. Надо же был писать о беззаветной преданности делу Маркса-Ленина, но я этого не написала. И я была в партии достаточно долго.

 

Вот после этого возникает мой семинар «Проблемы социализма», на который приходят, опять же, многие из «Перестройки» и будущего «Народного фронта». В то же время я была заведующей кафедрой в Лесотехнической академии. У меня был семинар на кафедре по теории социализма. Олег Витте, экономист, известный в то время, заходил на него, Чубайс захаживал, семинар был открытым. Мы пытались понять, есть ли перспективы у социализма. Социализм – это не коммунизм. В марксистском понимании социализм был первой ступенью коммунизма. А я, переименовывая кафедру научного коммунизма в кафедру проблем социализма, имела ввиду демократический социализм, который признает частную собственность, а не общественную собственность, как коммунизм. И об этом шла речь: есть ли перспективы у нас, у социализма, у коммунизма. Приходили люди со своими публикациями. Олег Витте (он стал мужем Марии Арбатовой, уехал в Москву) был одним из первых докладчиков. Из деятельности этого семинара, я думаю, многое тогда произрастало. Во всяком случае, все вспоминают о том, как это было, когда снова собираются. 

 

А я на 20-летии «Перестройки» даже выступать не стала. Люди, как мне кажется, очень переменились. Я думаю, те, кто успешны, сейчас думают больше о своих делах производственных, промышленных и прочих. А у тех, кто не успешны, просто обиды.

 

- Это движение внутри КПСС за демократизацию. В нем были и Голов, и Нестеров, и Салье, и Сунгуров, весь «Народный фронт». (С тех пор у меня контакты с Сунгуровым. Кстати, он был моим аспирантом, я руководитель его кандидатской диссертации по политологии. К тому времени он был уже доктором биологических наук.) Была надежда, что партия может быть реформирована по типу Китая. Изменившаяся партия, как мы надеялись, может дать демократическое развитие стране. 

 

Наверное, я давала какие-то свои телефоны. Вскоре после собрания в ДК им. Ленсовета, на котором я выступала, позвонил Андрей Цеханович, муж Марины Жженовой, и сказал: «Елена Михайловна, вы не могли бы подойти в «Аврору» вот тогда-то». Я подумала, наверное, хотят мои стихи опубликовать, я еще стихи писала до этого. Думаю, неужели со стихами связано? Прихожу туда, оказывается, это вот такая группа – Глеб Лебедев, Марина Жженова, Андрей Цеханович, еще трое человек, которых не помню (всюду в хронике потом писали -  7 человек) и я. И они говорят: «Елена Михайловна, у нас есть такая идея – создать памятник (тогда был «Мемориал», понимаемый как памятник) всем жертвам политических репрессий». Я говорю: «Ну да, я за, за, конечно». Вот с этого все для меня началось. Меня пригласили участвовать в продвижении идеи создания памятника. Параллельно эта идея уже жила, конечно, она, наверное, не принадлежит конкретно никому. Она принадлежит многим и в этом ее великое значение. Уже тогда она была на слуху у многих. Но организационно она была представлена вот так – Марина, Андрей, Глеб, я.

 

Дальше был Юсуповский сад и митинг. В его организации моя роль была незначительна, не была инициатором, только участником. Семеро человек его организовывали: Дима Мачинский, друг Глеба, Марина Жженова, Таня Притыкина из Фонда Культуры и другие. С лета 1988 года «Мемориал» для меня стал главным. 

 

Через какое-то время многие присоединились. Леночка Майорова присоединилась, Лена была моей студенткой, потом писала у меня диплом на философском факультете, а сейчас мы уже просто дружим. Алла Новикова - тоже. Я возила их в ГДР группой. Вот как-то началось. У Аллы начали мы собирать материалы, потом Таня Моргачева пришла немного позже. Потом еще кто-то появился, много позже уже появились все остальные.

 

В ДК Ильича у нас появилась возможность регулярно проводить свои собрания. Сейчас так рассказывают: «Нам дали ДК Ильича». Нам не дали ДК Ильича, это стоило такой крови серьезной. 

 

Потом все эти походы по Левашово, связанные с Левашово. Тогда я действительно перезнакомилась со всеми. Путина-то я не помню, но Собчак меня гонял. Мутко (сейчас он футболом занят, «Зенитом», а был по-моему, заместителем председателя Исполкома) очень хорошо отнесся к нам, автобус дал для стариков в Левашово. Ржаненков много лет нами занимался. До сих пор можно с ним созвониться, его спросить, и он мог бы поддержать то, о чем мы говорим, я уверена, у него связи есть.

Я должна сказать, что все-таки в наше движение не приходили люди совсем уж со стороны, не подготовленные к этому предшествующей своей жизнью. Этого не могло быть. Я дружила с друзьями Бродского, мы собирались в одной компании, мы читали, конечно, все, что можно было прочесть в самиздате и доступном тамиздате того времени – и Солженицына, и Шаламова, и остальных. Но когда начались наши встречи в ДК Ильича, когда я три года подряд вела каждый понедельник, за малым исключением –– эти встречи, когда мы из первых рук узнавали о том, что раньше читали только в книгах - это было, конечно, непередаваемо. И страшно, и все равно были такие прекрасные минуты какого-то взлета нашего: что мы здесь, что мы вместе, что мы помогаем людям, что мы подняли эту проблему. Тогда казалось, что мы сумеем довести дело до конца. С Леней (фамилию забыла) мы обивали пороги разных инстанций. 

 

Не приходили в «Мемориал» случайные люди. Если они вдруг появлялись, они исчезали в течение месяца или двух. Тот же Володя Гельман. Я приводила студентов, и некоторые из них говорили: «Елена Михайловна, мы не можем». Потому что когда начиналась борьба со Сновским, вопли, крики, амбиции, - не выдерживали не только молодые люди. Олег Басилашвили однажды послушал-послушал наши скандалы и сказал: «Нет, я не буду перед этими людьми выступать, я уйду». Он сидел перед началом нашего обычного заседания по понедельникам, я его пригласила, он пришел с удовольствием. Час примерно мы говорили. Я ему все рассказала, он сидел и ждал своего выхода. Потом я вышла, начались вопли, Сновский что-то доказывал. Много было тогда людей, кстати, мой муж тогда выступал, рассказывал о религиозных вопросах. 

Я вам должна сказать, что из-за моей общественной активности в «Мемориале» в Лесотехнической академии мне было работать нелегко. На очередном переизбрании заведующего кафедры в Ученом совете против меня (чего никогда не было до тех пор в этой Лесотехнической академии) проголосовали 14 человек. До этого самое большое число голосующих «против» кого бы то ни было 2. Извините, я просто пытаюсь представить полнее картину для понимания эпохи. И тогда встал математик Израэль, известный, талантливый ученый, удивительный человек и сказал: «Что же это у нас за вуз, если против Елены Михайловны, связанной с «Мемориалом» (там это было известно), 14 голосов «против». Я прошла по конкурсу, это другой вопрос, но на нашем пути были и такие сюжеты. 

 

Были тяжелые и страшные минуты в жизни, но были и совершенно прекрасные. «Мемориал» для меня, могу сказать, больше, чем родственники. Это люди, с которыми связана такая часть моей жизни!..

 

 

- Я собственно много не стояла, для этого были люди помоложе, те, кто мог этим заниматься. Раскладывали небольшой импровизированный столик, делали рукописные стендики. К нам подходили люди. Всплывают в памяти картины: дождь, холод ужасный. В Малом театре Додина, с которым договорилась, по-моему, Таня Притыкина, однажды собирали подписи на каком-то спектакле. Додин был скептически настроен, не верил, что у нас что-нибудь получится.  

 

Сколько было походов, чтобы выбить место для установки закладного камня. Нужно было каждому объяснить. Многие думали, что нужно было просто прийти в обком или Исполком и стучать кулаком – но ничего бы не было, выгнали бы и все. Сидишь и часами рассказываешь. Люди проникались и начинали за нас ходатайствовать. Сергей Миронов, который был заместителем председателя Исполкома, тоже нам много помогал. Именно потому, что он понимал: это неизбежно. Что характерно, все представители партийных организаций были в Левашово на проводимых нами митингах. Помню, один раз (я вела митинг) все они там стояли с венками и ждали своей очереди, я давала слово в первую очередь нашим людям, а они стояли и мокли под дождем.

 

Событием стало открытие первой мемориальной доски на Доме политкаторжан. Я его вела в черном кожаном пальто, как комиссарша (смеется). И приехала актриса Ванесса Редгрейв. Есть снимок, как мы с нею обнимаемся на трибуне, нас щелкают со всех сторон. Потом она приходила к Алле Новиковой в музей и записывала все, что мы рассказывали, а моя дочка на английский язык ей все это переводила. Были задействованы и дети, и мужья. Меня уже боялись дома, потому что я открывала рот и говорила «Мемориал». 

 

Мне звонили домой в 12 часов ночи и спрашивали: «Это Мемориал?»

«Мемориал» в Ленинграде был зарегистрирован первым в стране в апреле 1989 года. И после этого мы ехали в Москву, и там после нас был зарегистрирован Всесоюзный «Мемориал». Но кроме ощущения бесконечных походов по всяким инстанциям я ничего не помню. 

 

Именно на мою долю выпало ходить по всяким государственным и партийным инстанциям. Про меня говорили: «Вот она в Смольный ходила…» А куда надо было тогда ходить? Никого из моих соратников по «Мемориалу» в Смольный не пускали, а я могла туда попасть, потому что у меня были какие-то контакты и по работе, потому что я, в конце концов, тогда еще была в партии. Поэтому я и ходила. Например, к Юрию Денисову - в то время он был заведующим или кем-то на кафедре юриспруденции в Высшей партийной школе и секретарем горкома КПСС по идеологии. Я ходила к каким-то еще людям, внушала им мысль, идею о том, что нужно такое общество. Должна сказать, что тогда они были сильно напуганы тем, что начинает происходить, они не знали, как вести себя с нами. Во всяком случае, они нас не выгоняли, а слушали, иногда даже вроде и сочувствовали.

 

Никто не может представить, как это происходило, это немыслимо. Вот мы сидим тут – два-три человека. Я была не одна, но, к сожалению, не могу восстановить, с кем я там была. По-моему, с Мариной Жженовой один раз мы ходили вместе, другой раз с кем-то еще. Может быть, с Андреем Цехановичем. Мы сидим, а напротив эти рожи. У Денисова довольно интеллигентное лицо, серые, водянистые и совершенно пустые глаза. Их корежит просто. Они понимают, что выгнать нас уже не могут, и раздавить не могут, и ничего сделать не могут. 

 

Был 1990 год, я уже вышла из партии. Денисов должен был стать ректором Кадрового центра. Наша академия государственной службы – это как бы приемник Высшей партшколы, но не прямой. Из Высшей партшколы сначала сделали Кадровый центр по управлению и подготовке государственных служащих. И его ректором должен был стать работавший в Высшей партийной школе Денисов Юрий Иванович. И вот тогда с «Народным фронтом», с «Ленинградской трибуной», куда входила петербургская интеллигенция, мы организовали акцию. Как говорил один мой коллега: «Как ни включишь радио, все Прошина говорит». Мы устраивали Денисову, действующему секретарю горкома КПСС, обструкцию. И на выборах он провалился, а ректором стал Теплов, которого потом очень скоро сменил В.В.Чубинский из «Ленинградской Трибуны». Но что тогда удалось провалить Денисова - это хорошее дело.

 

 

- Это все было параллельно. Во всех остальных организациях мое участие заключалось, прежде всего, в том, чтобы, так или иначе, привлечь их в «Мемориал».

(Ассоциация.) Для ассоциации я была враг №1, потому что я не могла понять, как это дети начинают воевать со своими отцами, я была против этого. Надо было занимать какую-то позицию. 

 

 

- Это когда я ей стул не дала? Это было не в ДК Ильича, а на какой-то большой сцене. Я собирала записки и письма. Она пришла со свитой и вознамерилась сесть в президиум. Я сказала: не надо вам в президиум, сядьте вот сюда. Был большой скандал по этому поводу. И все равно они водрузили стул дополнительный и она села в президиум. И мне посыпались записки: с какой стати эта такая и сякая сидит в президиуме на нашем собрании? Я это зачитала и сказала, что есть целый ряд таких записок. Она так и высидела в президиуме, что-то говорила, но ее почти не было слышно из-за шума в зале. 

 

Начали раскрывать дела. Люди читали свои дела.

Я помню, как [Михаила Михайловича] Молоствова освистали. В зале были старики, а он начал говорить про свое поколение – про молодежь. И его освистали со словами: «Наши бы страдания да вам, чтобы вы их перенесли».

 

Какие вечера мы отгрохивали. Каких людей приводили на все эти встречи! Как это было тепло. Как-то мы проводим вечер в Доме офицеров. Лена его организовывала. Подходит ко мне какой-то мужик, старше меня, наверное, вдвое, и говорит: «Знаете, вы мне напоминаете Родину-мать». Вот такое отношение. Вместе с тем, когда стало ясно, что я отхожу от дел, сославшись на нездоровье, я как-то сказала, что сегодня, можно сказать, прощальный вечер - и приходит старуха какая-то с палкой. А я ее не помню. Стучит об пол, стоя передо мной, и говорит: «А кто же для нас будет работать?». Вот такое восприятие. Раз вы вообще ни при чем, не были репрессированы, так работайте на нас, отдавайте долги. Вы все перед нами виноваты. 

 

- Мы там заседали по два раза в неделю… Это был такой подъем невероятный, такая вера... Уже мы отошли от коммунистической партии, от платформы демократической, уже понятно, что ничего не будет. Все приходили со своими проблемами, с тем, что им известно дорого, важно. А я, конечно, как всегда, со своим «Мемориалом». В «Перестройке» я говорила: у нас такая-то программа, и меня все поддерживали. Они это вставляли в свои документы, мы с этим шли, были на митингах вместе. Собираемся, кричим, составляем прокламации. Как тут расскажешь? 

 

На первом месте был «Мемориал», потом у меня была «Перестройка», в которой я состояла, была в двадцатке Демплатформы в КПСС, в оргкомитете, потом «Ленинградская трибуна». В «Народном фронте» я никогда не состояла.

В конце 1980-х – начале 1990-х были истории, связанные с выборами различных уровней. В физтехе, Физико-техническом институте, на одних из выборов произошла смешная история – там на выдвижении я победила А.Д.Сахарова, и победила Гавриила Попова, то есть меня выдвинули первым кандидатом от физтеха. Егор Венус был моим доверенным лицом. Но, конечно, я не прошла через общее собрание, где были учителя, которые кричали: «Все мы можем балаболить. Чего она там говорит?»… 

 

 

- Это не было невероятным поступком. В 1990 году я сказала в своем коллективе в Лесотехнической академии, не сжигая ничего, не выступая публично: «Я выхожу из партии, потому что моя вера  закончилась». И выход был органичен, если вспомнить, как я вступала, с какой формулировкой. Я сказала сначала в своей партийной ячейке, подала заявление, написала, что заявляю о выходе. И тогда одни мой коллега сказал: «Как жаль, что мы не успели ее выгнать». 

 

Начались наши бои. Была Болотная улица, и там клуб оккупировали коммунисты типа Тюлькина, Саша Снежков, Владимир Иванович Еременко (завкафедры научного коммунизма в Торговой институте). И шла борьба: Нестеров, Рамм (мы с ним очень дружили), я – мы боролись с ними, приходили туда. Выборгский райком партии устраивал политбои. И деятели и участники семинара и будущие народнофронтовцы и перестроечники ходили бороться с ними. Мы считали, что мы победили, они – что они.

 

В 1991 году я перешла сюда, в Академию госслубжы, и не пожалела ни о чем. Были 10 лет абсолютной свободы, говорили, что хотели, к счастью, многие говорили именно в демократическим ключе. Но важно другое. Мы создавали общество «Мемориал» как сугубо политическое. Я считала, что это общество, которое должно занять первое место в политической жизни страны. Которое должно диктовать свои законы. Может быть, и правильно, что потом это изменилось. Потому что то, что делалось потом – помощь реальная пострадавшим людям – это великое дело! И все-таки мне хочется, чтобы и сегодня резонанс нашей идеи, наших дел был значительно больше. Я очень счастлива, что я не попала ни в какую власть. Я стремилась туда только затем, чтобы добиться того, чего мы до сих пор не добились. Я убеждена, что если бы я была хоть при какой-то власти тогда, мы, возможно уже добились покаяния от имени государства. Потому что для этого нужна только воля, ничего особенного-то не нужно. Просто воля, воля и все. 

 

Но, увы, «Мемориал» превратился в социально необеспеченную группу, в собес, в собес по обеспечению этих несчастных людей. А ведь планировалось, что бы ни говорили бывшие активисты «Мемориала», которые кажутся сегодня себе более радикальными, чем руководство «Мемориала» тогда (Маргарита Доброхотова, член ДС), что это будет действующая политическая и общественная организация. 

Сегодня я не в «Мемориале», но всей душой и сердцем я в нем, конечно. Я много делаю в своем вузе. В любом вузе та же картина: есть 10 преподавателей, которые занимают сочувствующую нам позицию, даже не 10%, а 10 человек. Остальные не хотят слышать об этом или категорически считают, что ничего подобного в нашей истории не было. И внедряется в сознание студентов определенная точка зрения – это были не столь значительные репрессии, и жертв было не 15 миллионов, а «всего» 5 миллионов. Но я не могу воевать одна против всех, хотя и воюю. И я готова к контактам – давайте встречаться. Я веду спецкурс «Политическая система России». Студенты у меня пишут курсовые и дипломы по теме репрессий. Наша академии готовит чиновников, я здесь с 1991 года. И на мой взгляд, как раз тут и должна быть работа, прежде всего. Но поймите, как это сложно! Сейчас еще я могу говорить все, но поскольку другие делают иначе, студентам тоже сложно – они не знают, кому верить. 

 

Мои студенты делают анализ Мартирологов. Они, наконец, понимают, что сидели и были расстреляны не евреи и не «немцы перед войной», как теперь часто утверждают. Вот когда они смотрят, кто был расстрелян за два месяца 1937 года, там оказывается полным-полно русских, и финнов, и калмыков, и кого угодно. Евреев не так уж и много, и немцы конечно, но они могут быть токарями и пекарями, а не только физиками или какими-то гуманитариями. Вот студентам я даю задание сделать такой анализ. Конечно, это воздействует на их сознание и знание...