Из книги «Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки. 1985–1991: Сб. материалов» (сост.: О.Н. Ансберг, А.Д. Марголис.  СПб., 2009).   

Марина Георгиевна Жженова. Из интервью 2008 года:

Я была среди тех, кто создавал ленинградский «Мемориал», потому что считала своим личным долгом восстановление исторической справедливости и создание мемориала жертвам сталинских репрессий. Мой знаменитый папа отсидел 17 лет в сталинских лагерях, и я с детства прекрасно знала, что это такое, я представляла себе, где правда, а где ложь. [...]

У меня было все для того, чтобы вести эту работу, и не было никакого страха. Об этом можно бы и не говорить специально, но многие, к которым я обращалась в 1987 с нашими воззваниями, с ужасом отказывались, не желая их подписывать, – страх реально присутствовал в этих людях. «Я не самоубийца», – сказал мне как-то на митинге парень двадцати лет от роду, что меня совершенно поразило. Страх был очень велик. И когда демократическое движение вышло на митинги – общегородские, яркие, многолюдные, я выступала на каждом, стараясь показать, что НЕ СТРАШНО поднять свой голос, поставить подпись под тем, что свято. За меня уже боялись мои друзья и члены семьи – все, кроме меня.

Естественно, я не одобряла методы «Демократического союза» – эпатажные и скандальные, когда устраивали драки, потасовки и соревновались, кто больше раз попадет в милицию. Ни одного конфликта с власть предержащими у меня никогда не было. Не могу похвастаться задержаниями, сидением в милиции, увольнением с работы! А ведь все это происходило с некоторыми нашими соратниками. Возможно, тут сыграло роль отсутствие страха и полная уверенность в своей правоте, а может, и знаменитая фамилия.

Поскольку нас было не так уж много, мне предложено было, во-первых, обратиться за помощью в Москву, где «Мемориал» уже был, а, во-вторых, самой здесь поискать соратников и организовать эту работу. Я с удовольствием согласилась. Приехав в Москву (думаю, это было в 1987, может быть, конце 1986), я познакомилась с московскими демократами, которые уже занимались «Мемориалом». Дмитрий Николаевич Леонов со своей спутницей жизни Ниной Брагинской, дочерью драматурга, Юра Самодуров, Лев Пономарев, который был крупным физиком, доктором наук... Это были люди разных политических убеждений, но они поставили общую задачу – пробить стену многолетнего замалчивания, бесконечного страха, которая окружала сталинские преступления. Конкретной целью было обращение в адрес ЦК КПСС, который возглавлял М.С.Горбачев, с целью восстановить историческую справедливость, реабилитировать еще не реабилитированных, добиться официально признанного статуса для жертв политических репрессий, со всеми  вытекающими отсюда социальными льготами и компенсациями. И наконец, построить мемориал жертвам репрессий, очистить совесть общества от этого страшного пятна. Было составлено обращение, которое мне и было вручено. В Москве «мемориальцы» вовсю собирали подписи под этим обращением. Выставлялись пикеты в вузах, в библиотеках, в театрах, и желающие подписывали. То же самое было предложено организовать и мне. [...]

Набравшись опыта, я вернулась домой и поставила цель: собрать как можно больше подписей, причем у людей известных, которые имели бы вес в общественном мнении, для того, чтобы на 19-й партконференции вручить все это главе партии и государства. Публично и убедительно.

Составили список, который начинался с Даниила Гранина, с академика Александрова (математика), со Льва Додина (главного режиссера Малого драматического театра). В списке был еще ряд деятелей искусства, науки, культуры, которые, с большой долей вероятности, к этому воззванию могли бы присоединиться. Дмитрий Сергеевич Лихачев был одним из первых. И я собрала подписи под этим воззванием практически у всех, кто был в этом списке.

Очень хорошо помню, как я пришла к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, который, будучи осажден с ног до головы юными демократами с их разными просьбами, будучи очень занят в Фонде культуры, в городских структурах, в Институте русской литературы, немедленно подписал это воззвание и очень горячо, очень заинтересованно расспрашивал, как мы будем действовать дальше и чем он может еще помочь. Я вышла от него окрыленная, потому что такого светлого, такого бесстрашного человека, причем человека, пережившего Соловки, блокаду, на собственном опыте знающего, что такое тоталитаризм, я увидела впервые. Затем был Даниил Александрович Гранин. Следующим по алфавиту подписывал это воззвание кинорежиссер Алексей Герман. Я пришла в его огромную квартиру на Марсовом поле в доме, где жили советские писатели. Квартира поразила меня своими масштабами, а Алексей Юрьевич – еще больше. Он тоже долго не рассуждал, выразил уверенность в том, что все получится.

Хорошо помню, как я пришла в Ботанический институт РАН (в Ботанический сад), где встречалась с академиком А.Л.Тахтаджяном, который тоже подписал это воззвание. Престарелый академик-ботаник имел вес в научных кругах. Глава Института мозга человека академик Наталья Петровна Бехтерева не только подписала, но и вошла потом в общественный совет «Мемориала». Позднее часть подписантов вошла в общественный совет «Мемориала» – мы их приглашали, помня их отклик.

Лев Абрамович Додин сказал мне, что совершенно не верит, что до наших властей можно достучаться, но, разумеется, счел своим долгом подписать это воззвание.

Но были в этом списке люди, которые сперва соглашались поставить свою подпись, но в последний момент кто-то заболевал, кто-то куда-то уезжал, до кого-то было не добраться и не дозвониться. Это тоже было. [...]

Ко Льву Абрамовичу Додину мы обратились еще и для того, чтобы получить его разрешение собирать подписи под воззванием в фойе театра. Он разрешил, и несколько раз мы это делали. Затем, когда все подписи были собраны, их отвезли в Москву и вручили Л.Пономареву, который получал их изо всех городов. Эти подписанные воззвания, их было несметное количество, были собраны в мешки. Сотни мешков… Историческая сцена: на последней в истории КПСС 19-й партконференции перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым наши товарищи, состоявшие в партии – «троянские кони», принесли эти мешки и вывалили обращения к нему на стол. Генсек оказался физически завален, в буквальном смысле слова, этими требованиями. Ему уже ничего не оставалось делать, как принять решение о строительстве мемориала, о социальной реабилитации репрессированных и переоценке не только самих преступлений сталинского режима, но и их замалчивания после ХХ съезда, которое произошло в брежневское время. [...]

Учредительная конференция ленинградского «Мемориала» состоялась в 1988. У «Мемориала» была протекция в Московском райсовете: мой бывший супруг стал районным депутатом, потом заместителем главы райсовета. С его помощью были разрешены наши собрания в районном Доме культуры им. Ильича, который всем нам памятен как первая «крыша» «Мемориала». Там мы и собирались каждую неделю, а с нами ветераны-репрессированные, которые с большой опаской, с осторожностью примеривались к нашим первым шагам. Они имели на это право, их страх был оправдан. Приходили и люди средних лет, в основном дети из семей репрессированных, которые тоже, как и я, считали своим долгом в этой работе участвовать. Молодежи в «Мемориале», как ни печально, всегда было очень мало.

Появились и другие участники, не связанные с репрессиями лично. Например, Елена Михайловна Прошина, вузовский преподаватель, историк и обществовед, бывшая тогда на видном посту в партии. Она рисковала вполне реально – своим служебным положением. Мы тоже рисковали, но по-разному. Я, например, не боялась потерять свое место в газете, потому что мне оно представлялось не особо ценным. (Мне кажется, большинство участников демдвижения того времени вообще не боялось потерять работу.) Я наивно считала, что у меня еще много других возможностей... Была вера в будущее. Мы были молоды. Андрей Цеханович, мой муж, тоже мог пострадать, потеряв свое место в журнале «Аврора». Он, член Союза журналистов, тоже состоял в партии. Пожалуй, он опасался этого, но не настолько, чтобы не оказывать всевозможную помощь и поддержку нашим начинаниям. Мы собирались и в редакции «Авроры» – Елена Михайловна, некоторые товарищи из старшего поколения, – работали и там. [...]

Первая постоянная, массовая площадка – это ДК Ильича. Затем – Фонд культуры, где работала Татьяна Притыкина, очень милая девушка, журналистка, помогавшая становлению «Мемориала». В Фонде культуры, непосредственно в башне Думы, мы собирались, воображая себя демократами дореволюционного периода (нас очень грела такая историческая преемственность). Уже тогда начинались бурные баталии, потому что обнаружилась идеологическая пропасть между старшим поколением, которое желало заниматься только социальной работой, и моими сверстниками, которые считали, что без отказа от коммунистической идеологии, без освобождения общества от страха, без поворота к демократическим принципам, без последовательного отстаивания этих принципов всеми законными способами «Мемориал» будет невозможен. Тогда пресловутый страх и встал, как камень преткновения, внутри начавшего формироваться «Мемориала». [...]

Обстановка на собраниях со временем становилась все напряженней, дискуссии по поводу разных аспектов жизни «Мемориала» все непримиримее, и наконец произошел раскол на Ассоциацию жертв репрессий и собственно «Мемориал». Пошли какие-то дрязги, в основном дело касалось социальной помощи. Все это стало производить тяжелое, угнетающее впечатление. Помню, как Марина Евгеньевна Салье, которая была депутатом Ленсовета, выдвинутым от «Мемориала», как-то присутствовала на нашем Общественном совете. Человек весьма уравновешенный, с твердым характером, без сантиментов, она вышла из зала и спросила нас: «Почему они у вас все такие злые?». Это меня потрясло.

Получился парадокс: мы поднимали общество на протест против несправедливости, за искупление исковерканной, разбитой жизни этих людей, за то, чтобы они наконец получили то, чего были лишены. И что мы увидели в них самих?! Наши дорогие подопечные нас порой поражали, угнетали и разочаровывали. Может быть, мы идеализировали их. [...] Да, мы понимали, что среди репрессированных были и правоверные коммунисты, которые с именем партии на устах и валили лес в лагерях, и стучали на своих собратьев. Но, мне кажется, что не только они были виноваты в ухудшающейся обстановке в «Мемориале». Дело было во взаимоотношениях внутри этой общественной организации. Мы создавали братство единомышленников, а братства не вышло. [...]

Последний раз я проводила мемориальское собрание в ДК Ильича буквально за месяц до появления моего сына на свет. Помню, что на меня смотрели как на ненормальную, сочувствовали и всячески старались уберечь от нагрузок. Эти добрые чувства ко мне затем воплотились в неожиданной форме. Мемориальцы добились льготных государственных дач для ветеранов. И одну из них выделили мне с младенцем, чтоб мы летом могли  отдохнуть! Я плакала – так была растрогана их теплым отношением. [...]

Затем нашим ветеранам были выделены земельные участки где-то между Пушкиным и Красным Селом, эта земля была им подарена. Этого тоже добились люди, занимавшиеся социальными проблемами. [...]

Во время путча 1991 года мы посменно дежурили возле нашего Дзержинского райсовета. С трехлетним ребенком до Исаакиевской площади мне было не дойти, а райсовет был почти напротив дома. И я действовала, как могла. Мы считали своим долгом защищать ту власть, которую сами выбирали и формировали. У нас, жителей центра, был очень славный районный глава, тоже из демократов, физик Сергей Всеволодович Тарасевич. Его уважали и ценили. Если бы пришли его арестовывать, мы бы, несмотря на свои слабые женские силы, его обороняли. Да и те, кто находился в райсоветах, готовы были оборонять их до последнего. Не знаю, с каким оружием в руках. Но сдаваться не собирались.

Записала Т.Ф.Косинова

См.: http://rudocs.exdat.com/docs/index-48524.html?page=40

**