Витольд Юльевич Залесский родился в Москве 17 августа 1929 года. Мы от души поздравляем его и желаем ему здоровья, бодрости и радостей!

Четыре года назад Витольд Юльевич рассказывал о своей семье на нашем вечере. После этого он написал текст о своих родителях и приложил к нему письма своего отца 1941-1943 годов.

Мы публикуем этот большой материал сегодня, в день рождения Витольда Юльевича.

Любовь и смерть художника

Они поженились в 1922 году в небольшом узбекском городе Андижане. Юлек был поляк. В 1915 году он с родителями Александром и Марией Синезьевной и братьями Вацеком и Стахом эмигрировал из польского города Ломжа в Курск в связи с приближением фронтов Первой мировой войны. В Курске в мае 1919 года его мобилизовали в Красную армию, некоторое время он рядовым красноармейцем сражался в её рядах на территории исконно российских губерний, а в 1921 (?) году в составе … корпуса был отправлен в Среднюю Азию для борьбы с басмачеством. Люба была одной из трёх дочерей офицера Оренбургского казачьего войска Якова Евстафьевича Полюдова, который жил тогда в Андижане вместе со своим семейством. У него и его жены Валентины Ювентиновны кроме дочерей были ещё три сына: старший Валерьян, Михаил и младший Ювентин.

Судьбе было угодно, чтобы Люба и Юлек встретились там и полюбили друг друга.

В 1923 году они вдвоём перебрались а Москву, где в это время уже жили с матерью братья Юлека. (Их отец Александр умер ещё в Курске в 1919 г. от свирепствовавшей в те годы испанки).

Они поселились в Лосинке, в то время зелёном городке (потом г. Бабушкин) недалеко от ж.д. станции Лосиноостровская в 10 км езды на электричке от Ярославского вокзала Москвы. В своём деревянном одноэтажном доме их приютила старая женщина Анна Антоновна Можайская, предоставив им довольно большую комнату с двумя окнами, выходившими в сад. Там они жили вместе до августа 1941 г., там я родился в 1929 г. и этот дом и сад это одно из лучших воспоминаний моего детства. Юлек (Юлий Александрович) - мой отец изобразил этот сад с домом вдали на своей картине, которая до сих пор украшает мою комнату и представлена на этом рисунке моего отца.

На этой картине виден и я, тогда ещё карапуз с тачкой, бредущий по аллейке к дому вдали.

Когда началась война, вечерами мы часто стали видеть в небе вражеские самолёты, освещённые с разных сторон лучами прожекторов, слышать гул канонады, и на следующее утро мы на нашем дворе находили довольно много осколков снарядов, которыми наши зенитки пытались сбивать эти самолёты. Чтобы не пострадать от бомбёжек и этих осколков жильцы нашего дома выкопали в саду бомбоубежище – ров в виде буквы Г, покрытый слоем земли на досках. Там все мы собирались, когда вдруг начинали раздаваться с ж.д. станции тревожные короткие гудки паровозов, свидетельствовавшие о приближении вражеских самолётов.

Видимо, испытывая тревогу за судьбу своей семьи, мой отец принял решение о необходимости эвакуировать меня и мою маму куда-нибудь подальше от войны и предложил нам уехать в Андижан, где ещё жили тогда моя бабушка Валентина Ювентиновна с моей тёткой Наташей и её мужем Жорой. Дед Яков тогда уже был арестован и расстрелян, хотя о его расстреле, как было принято тогда, нам не сообщалось. К тому времени уже были расстреляны по ложным обвинениям и братья моей мамы Валерьян и Михаил, а семья её младшего брата Ювентина жила тогда тоже в Андижане совсем неподалёку дома, где жила бабушка, и тоже на улице Хаким-Заде. И вот 4 августа мы с эшелоном из каких-то товарных вагонов поехали сначала в Самару, потом в Ташкент и, наконец, из Ташкента в Андижан. Отец остался. Он работал главным бухгалтером на предприятии Маштехмонтаж, и на работу туда ему приходилось идти на станцию Лосиноостровская (минут 10), на электричке ехать до Ярославского вокзала и потом на метро до центра Москвы, где находилось предприятие, на котором он работал.

Нужно сказать, что к тому времени советская власть уже расправилась с братьями моего отца, арестовав их по ложным обвинениям в шпионаже и тут же расстреляв их - Вацлава в 1937 году, а Станислава – в 1938 году. (Оба были впоследствии реабилитированы). Жена Вацлава Фелиция Зененовна, как жена «врага народа», была на 8 лет отправлена в Темниковский лагерь в Мордовии, а их с Вацлавом дочери Алина 1919 года рождения и Ванда 1924 года рождения остались с бабушкой Марией Синезьевной, которая вскоре после этих событий умерла, пожив последние месяцы уже в Лосинке с нами вместе. Чтобы понять из приложенных мною к этому предисловию писем моего отца в Андижан, и адресованных в основном, моей маме, как протекала его жизнь в период с августа 1941 года и до 14 февраля 1943 года – дня его смерти в Лосинке от голода, – мне следует сообщить информацию о его друзьях и соседях, с которыми он тогда общался, и о том, что рядом с нашим домом (домом А.А.Можайской) фактически за забором, находилась тогда Бабушкинская Детская музыкальная школа, где, я в 1938 году начал учиться игре на скрипке.

Из друзей отца прежде всего следует упомянуть семью Ячевских – прежде всего очень симпатичную женщину Ксению Михайловну Ячевскую, её мужа Вячеслава Смирнова (Славу) тоже достойного человека и мать семейства Олимпиаду Митрофановну. Они жили тогда в Москве недалеко от Ярославского вокзала на Новобасманной улице. Из соседей я хорошо помню Дусю, жену начальника милиции, которая жила в соседнем доме, имела корову и с детьми которой – Зойкой (старшей, примерно моего возраста), Генкой и младшим Валькой я общался и дружил. В нашем доме жила также семья Авериных, попавшая в этот дом после нас и, похоже, приехавшая из сельской местности, в начале 30-х годов, когда начались репрессии против кулаков. Я дружил с Мишкой их сыном неплохим парнем, который был на два года старше меня и впоследствии, уже находясь в армии, заболел туберкулёзом и умер примерно в 1947 году. Благодаря частым концертам и моим успехам в музыкальной школа мои родители часто общались с её учителями и администрацией. Мой первый учитель по классу скрипки – Станислав Станиславович Соберайский – симпатичный молодой человек, ученик также преподававшего там профессора Яншинова. После начала войны он вскоре попал в армию и погиб, подорвавшись на мине. В последовавшие после нашего отъезда в Андижан годы помощь моему отцу, когда он заболел авитаминозом, очень старались оказывать директор этой муз. школы Генриэтта Генриховна Беркгольц и Татьяна Михайловна Петрова её завхоз, сын которой Олег впоследствии погиб на войне, кажется, под Сталинградом. Бабушкинская музыкальная школа представляла собой тоже деревянное здание большое двухэтажное. На первом этаже был небольшой зал с эстрадой и двумя фортепиано на ней. Туда мы приходили слушать выступления учеников и преподавателей, а в другие дни в этом зале происходили репетиции оркестра учеников. Там я впервые понял, как сильно может подействовать на человека хорошая симфоническая музыка. На рис.2 представлена фотография этой музыкальной школы.

Письма моего отца 1941, 1942 и 1943 годов

В основном, здесь представлены письма моего отца Юлия Александровича Залесского жене (моей матери) Любови Яковлевне. Кроме того здесь есть другиеt письма отца, а также письма

моей матери от других близких людей.

25.08.1941.

«Родные мои, милые Любик и Тока!

Наконец-то я вздохнул легче. Получил вашу телеграмму с места 22.08. Счастлив, что так быстро пересели в Ташкенте и здоровы. Впрочем, вряд ли вы совсем здоровы, но теперь среди близких отдохнёте и поправитесь, и на душе легче будет. Не волнуйся, Любанек, за меня. Во-первых, это

бесполезно, во-вторых для тебя очень вредно. Ты должна себя и Току сохранить в таком виде, в каком вы уехали. Думаю, что ты даже помолодеешь в тех местах, где мы с тобой были молоды и счастливы и лазили через заборы на свидания. Тока пусть подрастёт, не возражаю, лишь бы не заболеть малярией. Как там со скорпионами? Помню, что в августе они особенно ядовиты. Берегитесь. Не жалей, что уехала. Толику здесь делать нечего. Тебе пришлось бы теперь хуже. Хорошо, что вы у мамы. Думаю, что зиму всё же прозимуем врозь, а ближе к весне снова встретимся и расцелуемся сразу за всю осень и зиму. Не горюй. Время бежит быстро. Важно беречь силы и жизнерадостность. Уже прохладно у нас. Идут дожди. Любик, милая моя, 9.08 твоё рождение. Такой уж год паршивый, что рождение сына ты провела в вагоне, а своё вне своего дома. Пусть же впредь будет всё по иному, так как тебе хочется. Желаю тебе здоровья и бодрости и крепко, крепко целую. Сделай же себе хоть сама от моего имени какое-либо удовольствие. Посылать тебе туда, к сожалению, ничего нельзя. Посылок не принимают. Ты всё говоришь, что много я тебе дал денег. Ерунда. Если будут оставаться, береги понемногу на обратную дорогу. Пригодятся. Я не сижу без денег и не голодный.

Пришёл Станислав Станиславович и помешал. Зато написал целую страницу. Тока, …, будь здоров и слушайся маму. Пусть тебе покажет она, где мы с ней бывали, много для тебя интересного, но не забывай о скрипке. Играй. Если бабушка так добра, что хочет даже заниматься на рояле, то очень хорошо, но скрипка на первом месте. Юра пока здесь. Ходит к Ст.Ст. заниматься. Привет тебе от Мишки. Целую вас обоих много раз. Кончаю письмо на почте. Забыл бумаги, а ведь 8.08 праздник Наташи. Пока наспех поздравляю Вас, Наташа миленькая, и желаю счастья во всём. Маму, Юву, всех целую. Напишу скоро опять. Ваш Юлек.

На последней странице письмо от Станислава Станиславовича Соберайского, моего учителя по классу скрики, который вскоре был мобилизован и погиб на фронте.

«Милый Толик!

Пришёл навестить папу и застал его за письмом к вам. Решил приложить руку и черкнуть пару слов вам. Меня очень интересует, как твои музыкальные дела, да и не только музыкальные, а вообще все.

Я живу ничего, немного занимаюсь на скрипке, а тебе рекомендую заниматься побольше, чтобы вернуться хорошим скрипачём. Тока! Мне хотелось бы получить от тебя несколоко слов о том, как устроились, как доехали и вообще обо всём, о чём тебе хочется поделиться со мной. На днях напишу тебе отдельное письмо, а за эти каракули прошу меня извинить. Передай большой привет маме Твой Ст..Ст».

16.09.1941.

«Любанек, кохане ты мое!

Скоро 30.09 и в первый раз за столько лет не могу в этот день приголубить тебя и поздравить. 19 лет тому назад, там, где ты теперь, мы были счастливы и полны надежд на радостную жизнь и молодых сил для борьбы за светлое будущее. Жизнь попалась нам суровая, не баловала, но если мы пронесли сквозь эти годы нашу любовь и не растеряли среди невзгод, то, значит, крепка она у нас и живуча и может долго ещё озарять наше житие-бытие. Так, по крайней мере, я чувствую. Разлука только подливает масла в огонь, и вот кончится это скитание, придёт весна, настоящая весна, и напишем мы с тобой на двадцатом году второй роман, только держись! Так вот, Любик, желаю тебе много сил, здоровья, веры в себя и в счастье и скорейшего возвращения домой. А дома, конечно, пусть будет материальная база для счастья, которой нам всегда не хватало. Довольно рая в шалаше. Буду в этот день пить лишь за твоё здоровье. Хотел бы, чтоб и это письмо попало к тебе 30.09.

Напиши, поздравил ли тебя Тока. Вчера получил твоё письмо, а сегодня открытку от 5.09. Письма, как видишь, ходят регулярно. И твои и мои тоже. Буду писать чаще, раз это тебя радует. Спасибо, что написала обо всём. Теперь только ещё беспокоит то, что нет врача. Дорога, наверное, сказалась на твоих глазах. Может быть, можно съездить куда-нибудь к врачу, если потребуется, да и просто, проверить состояние. Второе, что беспокоит меня, это то: не тесно ли там, не стеснили ли вы маму, Наташу чрезмерно! Знаю, что ты деликатна и постараешься не быть в тягость, но Тока, может быть, нарушает порядок. Ведь у вас одна комната, кажется. Что делает Наташа? Работает ли? А остальные члены семьи? Хорошо, что Тока в муз. школе и у ленинградского педагога. Это очень меня обрадовало. Так хотелось бы послушать, как вы играете в 4 руки. А не пробовали ли аккомпанировать ему? Какие вещи он играет? Бедненький сынок мой, один там без своих товарищей; без своего садика и забав, к которым так привык. Ходите чаще в кино, театр, на концерты. Неужели у него так много работы. Как успевает в труд. школе, не съехал ли с отличников? Не унывай, Любик. Почему ничего тебя не радует или хотя бы не интересует. Надо встряхнуться, меньше думать, чем-нибудь развлекаться. Я ворчал на твои нервы, это верно, а теперь твои упрёки угнетают. Пишешь, чтоб я отдохнул без вас. Эх ты мумка! Писем твоих из Куйбышева я, конечно, не получил, т.к. никто из моих сотрудников не вернулся. Проск.(?) сидит там, хотя ему послали 5 телеграмм. Верно ты его определила. Трус он. Ну а Миронов просто сволочь. Не знал я, что из-за него ты не могла уехать. Знал я, что это ненадёжный субъект, но не думал никак, что в этом случае окажется такой свиньёй. Хороши и остальные. Тот же гл. инж. свинья, только о себе и думал, а так обещал помочь. Дряни люди. Попомню я им это.

Почему пишешь, что трудно там устроиться на работу. Я туда не собираюсь, а тебе всё равно работать нельзя. Далеко ли трудшкола Токи? Доволен ли он его товарищами? Неужели бабушка находит время ещё заниматься с ним? Спасибо ей, много ли она работает?

У нас дома всё без перемен, приехала Полина Ивановна, но сразу на другой день смоталась обратно. Мих. Як. часто в командировке. Дм. Вас. налаживает у нас … звуковое кино, узкоплёночное. Учится и говорит, что скоро будет у нас демонстрировать картины. Дома тихо. Стреляют мало. Порядок. Дежурства надоедают. Погода паршивая. Часто дождь. По утрам бывает 6 градусов. Иногда солнце. Собираюсь к Ксении Мих. Узнать бы, здесь ли ещё Славка или взяли его, но всё некогда. На хозяйство дома трачу мало времени, но очереди заедают. Получила ли Наташа моё поздравление? Напиши о других детях, а то я не помню всех. Кажется Мих. Як. поедет скоро в командировку в Ташкент. Если можно будет, пошлю с ним что-нибудь тебе на риск. Может быть оттуда можно послать. Верно ли, что у тебя есть пилокарпин? Это счастье! Или ты врёшь? Какая у вас погода? Нинка и … всё обещают написать тебе, но, кажется, ещё не написали. Все вспоминают тебя часто, Нина вначале несколько раз варила мне кашу, но т.к. от её хозяйствования больше убытка, чем пользы, то я стал закрывать шкаф на ключ, и она перестала хозяйничать, чему я рад. Ничего нельзя оставить открытым, а закрывать комнату нельзя на всякий случай.

С деньгами, Любик, ты как-нибудь устрой так, чтобы свою долю вкладывать в общий котёл. У меня получилась сейчас задержка с деньгами, но сегодня или завтра пошлю хоть немного. Кончая это длинное послание, ещё раз целую тебя крепко, Току поцелуй. Ему пишу отдельно. Всем привет. В эти дни буду писать каждый день, чтобы ты 30.09 то или иное письмо получила. Будь веселее, Любик. Всё кончится. Жди терпеливо.

Твой Юлек».

29.10.1941 (открытка)

«Любанек и Тока, родные мои!

Я здоров. Всё пока по-старому. Скажи маме, что я был в нотном магазине, но даже при оплате наличными на месте в магазине они не берутся. Нот сейчас послать нельзя. Придётся подождать. Твою открытку от 14.10 я получил позавчера. Получила ли ты мои переводы после полученных 24.09 100. Я послал ещё 4 раза, два раза почтой и 2 раза телегр. Пиши, Любик, письма – отрада. Привет всем, тебя и Току целую крепко.

Твой Юлек».

9?.12 1941?

«Любашка, краленька моя родная!

Сердишься, наверное, на меня, что я бестолковый, да и мало всё-таки пишу, и все дела у меня идут как-то вяло; не сердись на меня. Я без тебя как Самсон без волос, тоска заела. Всё немило.

Чувствуешь ли ты, что делается на фронтах, да и внутри ряда стран? Темпы и характер событий таковы, что конец войны может нас застать врасплох, но такие сюрпризы тем приятнее, чем скорее. Есть у вас там, кто внимательно следит за газетами и разбирается в военной и политической ситуации сегодняшнего дня? Бывают ли лекции? Я, Любик, хочу… и раз уж разочаровал тебя своими предсказаниями, но опять верю в то, что эта зима будет решающим моментом и что ещё до весны, в основном, прекратятся крупные военные действия и на порядок дня встанут вопросы ликвидации фронтов, армий и т.п. Мне бы очень хотелось, чтобы это было так, и чтобы я имел возможность весной поехать на недельку другую к вам и привезти вас на лето домой. Мечты, мечты! Сбывайтесь поскорей. А время летит. Уже скоро зимний перелом. Через 2 недели дни станут прибывать. Первая весенняя радость, придут затем крещенские морозы, и считай, что зима, в основном, побеждена, а у вас скоро и весна. До сих пор я ещё, по крайней мере, дома от мороза очень не страдал, хотя и окна еле-еле заделаны и даже бумагой не проклеены, нет замазки и клея. Печурка выручает, она вообще и в будущем нам сгодится, стоила мне 97 руб. Здоровье моё всё улучшается помаленьку, питаюсь достаточно хорошо. Немного даже лечусь. Стал принимать кварцевые ванны (горное солнце). Всё будет хорошо, Любанек, мумурушечка моя, счастье моё. Не беспокойся обо мне, надеюсь скоро смогу выслать тебе немного денег. Давно не имел от тебя писем, пока, крепко целую, твой Юлек».

9.02.1942

«Любашка, моя родненькая, милая, дорогая!

Как я был рад, когда мне Люся позвонила, что есть два письма. Наконец-то. Спасибо за память и поздравления. (4.02. у отца день рождения). Значит, стукнуло мне уже 46 лет. Последние годы полноценной жизни проходят в тяжёлых условиях. Жаль. Разлука тяготит, но всё же чувствую, что если всё благополучно кончится, и мы вновь встретимся, то поживём ещё на славу, конечно, не сразу, потому что отрыжка войны долго ещё будет чувствоваться. Боюсь всегда за ваше здоровье. Твоё письмо беспокоит. Почему, Любик, кусают вас эти штуки. Уплотнили ли вас? Или вне дома нельзя ли сделать всем прививки. Очевидно, можно постараться. Ничем не пренебрегай ради осторожности. Я и раньше писал тебе о витамине «А». Он хорошо действует против всякой инфекции. Купила ли, или их там не было? Наташа-то ведь спец. по этим делам. Пусть бы дала советы по профилактике. Как её здоровье. Любик, неужели верно, что твои глазки, по крайней мере, не хуже, и что есть пилокарпин. Я всё подозреваю, что ты меня обманываешь. Напиши правду, сходи к врачу. Я здоров, последнее время по ночам работаю на службе, почти не сплю весь февраль, страшно устал. Дома всё то же, да ещё темно.

Любик, твоё зеркало старое совершенно целое. Не беспокойся. Мих. Як. отказался от проектов занять большую комнату, т.к. хозяйка много спрашивала (ремонт), а поскольку ремонт сейчас особенно крайне нужен, то она сговорилась с Авериным. Он, конечно, взялся за всё и получает большую комнату и веранду, кажется, только на веранду и Люся претендует. Как-то поделят. Соседство неважное, но что же делать. Пока это даже выгодно нам т.к. он уже вставил окна у Нинки (а оттуда ко мне шёл мороз) и вчера должен был вставлять наше. Вероятно, вставил. Я не был дома, на улице тоже потеплело, значит, мне будет совсем хорошо, только бы свет был. В тот момент, о котором я тебе писал, я был на Мясницкой …»

14.03.1942 (открытка)

«Любашка, милая моя.

Удручает меня мысль, что так долго не посылаю тебе денег и сегодня перевожу только 100 руб. Вероятно, через 3 – 5 дней дошлю. Беспокоюсь очень за ваше здоровье, тем более, что письма от тебя редко стал получать. Почему редко пишешь? Не болен ли кто-нибудь? Как с твоей работой? Не заставили ли уже работать? Прими, Любик, все возможные меры, чтобы в условиях уплотнения в комнате всё же сохранить необходимую чистоту и предосторожности. Муштруй как следует Току, чтобы он в школе и вообще вне дома делал всё, как надо, и был осторожным, пиши чаще, коротко. Получила ли справки? Я здоров. Скоро напишу побольше. Всем привет.

Целую – твой Юлек. Пишу в столовой».

18.03.1942. (открытка)

«Люба, родная моя, почему же нет писем? Страшно беспокоюсь за ваше здоровье. Если ты в самом деле здорова и Тока и все в семье, то мне непонятно, почему же ты стала редко писать. Последнее от 15.02 получил 4.03 уже две недели назад. Не заболел ли кто-нибудь из вас. Не взяли ли тебя уже на какую-нибудь работу? Как ты с деньгами? Я мало послал, последние 100 руб. почтой 14.03. Задержка эта тоже меня беспокоит. Вероятно, пошлю ещё 130-150 около 22.03. Постараюсь телеграфом. Без твоих писем ничего делать не могу, даже подробно писать тебе. У меня всё хорошо. Не беспокойся за меня. Целую крепко. Скорее пиши. Твой Юлек.

P.S. Сегодня шлю телеграмму тебе. Отвечай».

11.05.1942. (открытка)счв

«Любик, роднайка моя!

Дополнительного перевода после последних 100 руб. я так ещё не сделал до сих пор. Боюсь, что ждёшь, задержал, т.к. наметились в эти дни расходы на покупку насчёт съестного. Не знаю, что выйдет, но пока решил задержать у себя немного денег. Потерпи ещё 5-6 дней, а там кроме зарплаты грошевой получу, может быть, выигранные на вещевой лотерее 100 руб., да ещё должен получить от Аверина за картину. Условились с ним. Он скупой, да и ценить, конечно, не умеет. Мне так хотелось хоть немного, хоть ½ кг муки или крупы, а получу 10 кр. молока и 50 руб. И то, конечно, хорошо: 250 руб. Я разливным молоком подкреплюсь. Есть какао. Буду блаженствовать. Жаль, что нет сахара, а то был бы бал. Послал тебе, кажется, в субботу, заказное письмо. Написал Юве.

Целую крепко. Твой Юлек».

22.06.1942.

«Любанек мой милый дорогой!

Сердишься, наверное, на меня, что я пишу тебе по ночам, засыпая над письмом. Днём суета, кругом люди, мешают, а я люблю поговорить с тобой, когда всё тихо, только часы тикают на столе, замолкнет радио, и слышен лишь шум проходящих поездов и машин. Так я ближе к вам, только мой сон влазит между нами совсем некстати.. Сегодня я выспался, хотя это и понедельник. Взял отгул, чтобы идти, наконец, к врачу. Сходил потом на рынок, купил щавеля и луку (3 луковицы маленькие за 10 и горстку щавеля за 5 руб.), пошел в баню и в 5 час. к доктору Стрижневу. Дал мне бюллетень до 27.06. У меня авитаминоз, т.е. болезнь от недоедания витаминов, в частности, А и С. Лечение – это питание. Рецепта не полагается. Загоняйте всё, что есть и кушайте сливочное масло, лук, шиповник и т.д. Направил кроме этого к невропатологу. Приём 27.06. Меня уже записали туда, так что я рад, не рад, а отдохну недельку. Подумав, помирился с этим, т.к. разница в зарплате за эти дни не так уж много составляет, а отдохнуть, вернее, сделать кое-что для себя и дома необходимо. Беда, что на хлеб я прикреплён в Москве к столовой точке. За хлебом должен ездить через день, если уже не каждый день. Всё это не беда, хуже, что сегодня 8 градусов тепла, льёт дождь. Противная погода. В комнате сегодня почти всё залито. Крышу починяют, но ещё не кончили и льётся ручьём. Огороды наши пропадают. Действительно, слабая на них надежда.

Вчера получил твоё письмо. Спасибо, Любик, что не забываешь. Я очень рад меню твоего ужина в этот день. Я тоже вчера ел колбасу. Получил на второе в столовой и взял с собой домой поджарил и съел за чаем. Гораздо вкуснее, чем холодная в столовой. Только уже фруктов у меня нет. Зато купил кило салата и съел с удовольствием. Как много мы, однако, уделяем внимания еде. Человек всё же сильно подвластен животным, физиологическим потребностям. Ничего не поделаешь. Чем больше их игнорируется, тем сильнее они заставляют вспоминать о себе и строго мстят за невнимание к ним, как, например, мне теперь. Скоро как-нибудь уживёмся. Скорее бы тепло. Похоже, что в этом году лета не будет. Это не значит, Любик, что война не кончится. Она кончится в конце календарного лета, а пока знай, что к моему знакомому вернулась жена с дочерью 18 лет. В своё время она вместе с мужем была эвакуирована … с заводом (?), мужа вызвали обратно в Москву на работу, а она вернулась вместе с ним. И вот получила приказ в 4 часа ехать из Москвы обратно туда же. Ничего не помогло и должна ехать. Значит, пока рано предпринимать что-либо для вашего возвращения. Разве только, если надо для лечения. Не пыталась ли ты получить соответствующие документы от местных врачей? Доводить себя, Любик, всё же до исступления Москвой не надо. Всё пройдёт. Встретимся и поживём. Ну а ждать надо и ровно ничего с этим не поделаешь. Давай письмами создавать себе иллюзию близости и постоянного контакта. Ты каждый день теперь слышишь и читаешь, что приказ Сталина о победе в 1942 г должен быть выполнен. Даже англичане повторяют его, приветствуют и берутся тоже выполнять. Значит, не так уж долго ждать. Прошёл год, остались месяцы.

Ты, я вижу, стала увлекаться шитьём. Не бери лишнего, делай перерывы, а то утомишь глаза. Если бывают хоть сколько-нибудь свои деньги у тебя, трать побольше на фрукты и масло или молоко. Берегись однообразной пищи без витаминов А и С. Витамин А в масле слив., С – в овощах и фруктах. Побольше зелёного луку.

У Али давно не был. Не знаю, что с ними. Зайду в эти дни. Не хочется ездить в такую погоду. Мёрзну в плаще. Жду приезда кое-кого из Куйбышева. Обещали мне привезти пшена. Жажду крупы и вообще чего-нибудь твёрдого. Жидкости опротивели. Кончаю это письмо 23.06. Еду за хлебом и сдать станд. спр. Тебе послал справки. Получила ли? В эти дни отдыха напишу почаще. На душе легче, когда есть светлое время. Постараюсь кое-что загнать. Если сегодня получу зарплату, то сегодня же переведу 150. Если нет, то 100.

Пока, целую крепко, поцелуй сыночка да покрепче. Напишу и ему.

Твой Юлек. Всем привет».

26.07.1942

«Доброе утро, Любок!

Перед отъездом в Москву, принесли мне твоё письмо от 16.07. Решил приписать несколько слов. Ещё раз прости Любик, если в последнее время я реже писал и получилась задержка писем у тебя, а мне думается, что это письмо создаёт у тебя то неприятное настроение, когда ты всё видишь в мрачных красках и начинаешь заговаривать, чтобы я как-то устраивал здесь свою жизнь без тебя, а ты вернёшься, если я захочу. Конечно, это сказано не так просто, и ясно из сказанного достаточно, чтобы судить о той горечи и тоске, которая накопилась у тебя и которую надо всеми силами рассеивать и верить в лучшее будущее, а не опускать руки. Вопрос весь во времени. Я тоже, к сожалению, не могу сейчас уверять тебя, что скоро вы сможете вернуться. Это зависит не от нас с тобой, но надежды я всё же не трачу и живу ею. Без мысли о том, что вы вернётесь, и мы опять объединимся я бы не мог жить. Это моя движущая сила, моё утешение от гнетущей тоски. Это основной стержень всех моих помыслов о будущем, которые я в мечтах своих приукрашиваю силой воображения и ищу в этом отрады. Действовать сейчас, действительно, почти бесполезно. Ну что ж подождём. Очереди приучили всего ждать.

Если б мне пришлось остаться здесь на зиму опять без тебя, то, действительно, мне было бы тяжело, но, надеюсь, не погиб бы также, как и ты там в Андижане. Человек может больше перенести лишений, чем ему кажется. Хуже всего, что я так зашился с деньгами и этой дурацкой болезнью. Даже продав твои часы за 300 руб., я тебе ничего не послал. Были долги, да и новые расходы. Если я так сделал, то уже сама, зная меня, можешь судить в какой степени я делаю всё, чтобы поддержать своё здоровье и, как ты пишешь, сохранить себя для вас с Толиком. Да, Любик, я ничего не стесняюсь и делаю по мере сил (небольших) всё возможное. Не стыжусь в Лосинке на базаре встречать знакомых, продавать старые штанишки Толика, когда мне покупательница тычет в нос дырой в этих штанишках на самом интересном месте. Не стыжусь и купить на том же рынке кр. картофельные очистки, похожие по виду на корм для скота, и сделать из них нечто съедобное (к лепёшкам?). Туго, Любик, приходится, да ещё болезнь осложняет это, т.к. не всегда удаётся пообедать в столовой, а лишь изредка. За 4-5 маленьких морковок приходится платить 5 руб., кило зелёного лука в Москве доходит до 150 руб., а у нас 100. Ищешь, что подешевле. Попадаются выгодные вещи, например, сегодня я купил стакан ржаной муки за 10 руб. + коробка спичек (якобы всего за 20), а вчера кило отрубей от Дуси отл. за 300 гр. хлеба. Вот тебе и лепёшки, заменяющие недостающий хлеб и всё прочее, а также подболтка (?) к овощному супу и т.д. Хорошо, что у вас помидоры 3 руб. В Москве на центральном рынке одна штука средней величины моркови стоит 3 руб. …Грибы паршивые вроде лисичек, опят и т.д., кучка из нескольких крошечных грибков на рынке 5-10 руб. Скорее бы мне продать подушку, может быть, мог бы тебе послать побольше денег. …по бюллетеню получаю 60% а … Подходит час. Надо торопиться … чтобы успеть в столовую.

Не предавайся, Любик, горьким размышлениям. Жди лучшего Я всем сердцем с тобой и никогда не изменюсь. Люблю по-прежнему, если не больше. Болезнь пройдёт. Ты крепись. Заботься тоже о себе, а не только о Токе, и как-нибудь дождёмся хорошего. Крепко, крепко целую. Твой Юлек».

4.08.1942.

«Любашка, моя единственная, родная, кохана!

Только что вернулся с медицинской комиссии, куда меня направил доктор Стрижнев (в той же поликлинике). Дали мне ещё на неделю бюллетень, хотя я просил кончить эту канитель. Всё равно лекарств никаких. Прописали мне, правда,Adonis veronalis (это, кажется, от сердца) и ещё какое-то, которого нигде нет, а без рецепта прописали кроме масла, хвои и … ещё побольше капусты, чему я рад, т.к. теперь капустные листья есть и дёшево на рынке, да и у нас в огороде. Последние дни я чувствую себя значительно сильнее, и очевидно удастся мне выгнать из себя эту проклятую слабость и отёки, т.к. эти дни я сыт по горло. Приехали из Куйбышева и вовсе не обманули меня, а наоборот привезли больше, чем я ожидал, пшена (мечта моя), русск. масла, целый кг и муки. Ты понимаешь, какая это ценность, тем более, что это не сотни грамм, а целые килограммы, так что я заладил каждый день порцию каши из целого стакана пшена, а то и больше, да обильно сдобренного маслом. Кроме этого лапшу, лепёшки и т.д., не говоря о зелёном супе из ботвы свёклы, капусты и пр. Эта ботва у нас на собственном огороде, хоть отбавляй, а суп из неё хороший.

Ты пишешь в письме, которое я только что получил, от 24.07, что листья можно есть, Любик, они на рынке у нас по 3 руб. за несколько листьев, и все их кушают. Это основное питание теперь и неплохое. Я хочу их сушить на зиму, пока их много. У меня будет всё же порядочно овощей из своего огорода. Я всё ещё подсаживаю дополнительную рассаду и даже почти зрелые большие плоды, чтобы иметь свои овощи. Все смеялись надо мной, а я посадил брюкву с кулак величиной, обрезав ботву, и она принялась, а через пару недель будет втрое больше. То же делал со свёклой, которой у меня свыше 200 корней. Понемногу начинаю пользоваться и своим табаком. Он быстро растёт, а я отрываю понемногу листья и сушу. Жаль,что посадил всего 10 корней брюквы, почти 20 корней картошки, много репы. 8 кустов особого многолетнего лука (от Генриэтты Генриховны), который всё подрастает. Скорее бы поспела садовая свёкла. Её я всего больше люблю в почти сыром виде. Так что, Любик, как видишь, и мой огородик кое-чего стоит, и лишь бы только вы вернулись скорее – хватит для всех нас, а если б вы были здесь сейчас, то можно было бы намного увеличить урожай путём особого ухода, пересадки и т.д. Я всё ещё надеюсь, что увижу вас здесь до зимы, хоть с другой стороны задумываюсь над тем, что даже, если обстановка позволит вернуться осенью, то стоит ли это делать? Не лучше ли вам перезимовать и эту зиму в Андижане, т.к. у нас определённо уже известно, не будет ни дров, ни света, а это тяжелее, чем возможная голодовка. Правда, Аверин уже сейчас раздобыл где-то дров, хотя недостаточно на зиму, но всё же у них определённо будет тепло, но нас это мало согреет, т.к. они будут топить свою новую печку, отдающую всё тепло в их комнату, а не старую, смежную с нашей комнатой. В общем, всё это ещё не ясно. Ясно то, что сейчас никого не пускают сюда.

2.08. я был на выпускном концерте в муз. школе. После концерта меня пригласили на чай. Вернее это был не чай, а морс, но зато к нему подали всем «закуску», совершенно необычную для текущего момента и состоящую из 3-х кусков чёрного хлеба с каким-то сыром, одного сладкого пирожного и сладкой галеты. Этот роскошный приём да ещё за красивым столом в цветах, но дело не в этом, а в том , что на этом вечере я познакомился с представителем местного горсовета, который мне сказал, что сейчас даже те доводы, которые могли бы привести для разрешения вашего въезда в Москву (Лосинку) недостаточны, ибо никакие причины такого, так сказать, бытового порядка, хотя бы связанные с серьёзными болезнями, полной беспомощностью одиноких, даже смертью, не принимаются во внимание. Я рассказал подробно о нашем положении, но всё это, говорят, сейчас не решает. Правда, такое положение стало только сейчас, как надолго – неизвестно.. Мне обещали содействие, если только появится первая возможность. Я сидел за столом рядом с Генриэттой Генриховной, по правую её руку, на почётном месте, значит, как представитель родительского комитета и автор стенгазеты, так сказать придворный – художник и отец талантливого скрипача, которого все здесь вспоминали, а представитель горсовета – напротив. Он, вернее, она, т.к. это женщина, сама заинтересована в возвращении кого-то из своих родственников и поэтому знает все порядки и в курсе всех новостей в этой области. Думаю, что её обещание, данное в этих условиях окажется ценным в нужный момент. Когда пишешь об этом вашем возвращении, то приходится как бы раздваиваться и кривить душой. Хочется ведь просто сказать: собирайтесь, продам всё, что есть, вышлю деньги, поезжайте, как-нибудь уладится уже здесь прописка. Так подсказывает тоска по вас, гнёт одиночества, обида на судьбу за то, что уже год не вижу я тебя, Любик, без которой не жил ещё никогда дольше 1 – 2 месяцев, не вижу родного сына, Току моего, который каждый день одним своим видом давал мне как бы зарядку к жизни, энергию и удовлетворение. Всей душой я рад бы теперь сказать – приезжайте, как-нибудь выкрутимся, но тут же этот второй двойник мой препятствует бессмысленно, и недопустимо подвергать вас риску тяжёлых скитаний и лишений, которые неизбежны даже в случае если удалось (бы) обойти эти запретные московские рогатки и даже в случае, если уже сейчас в начале осени удастся разгромить немцев на всех фронтах. Вы зимой и весной туже стягивали пояса на животах, теперь имеете возможность слегка их отпустить, ожидается ещё некоторое облегчение в дальнейшем, когда больше станет фруктов и риса, и вот как раз теперь срывать вас для того, чтобы опять затянуть пояса в Лосинке – вряд ли благоразумно. Так рассуждая, я и сам пишу, не зная на что больше напирать, за что агитировать, как настраивать тебя. Ей богу, трудно решить. Подождём, Любик, ещё немного – может быть что-либо прояснится. Больше всего зависит это от положения на фронтах, о нём ты знаешь со сводок газет. Я сегодня сам себе внушаю и надеюсь, что к годовщине нашей свадьбы ты будешь в моих объятиях. И тебе так советую. Не отчаивайся. Это хуже всего. Пока же как раз годовщина нашей разлуки. Год тому назад я всё же не думал, что мы расстаёмся на так долго. Август уже. Сижу вот один за нашим столиком в садике около нашего огорода. Кругом тихо. Нет даже ребят, пахнет сеном. День чудный. Солнце заходит уже и золотит только верхушки сосен и берёз по ту сторону шоссе, а когда начал писать – было на столике. Пишу и раздумываю, а время летит. Письмо выходит большое, а беспорядочное. Много ещё надо написать, а скоро темно. Света нет и не будет. Очевидно, кончу завтра. Теперь надо посмотреть, не ставит ли кто-нибудь самовар, а то иначе останешься без чая, или надо налаживать кирпичики и искать дровец, а не хочется. Пока кончаю. В сумерках побренчу на скрипке. Сегодня в первый раз взял её в руки после 2-х месячного перерыва. Надо ведь ещё Токе моему родненькому написать и поздравить вас обоих с 17.08.

5.08.1942. Пока, целую вас обоих. Еду в Москву, там брошу»

8.09.1942

«Любанек, дорогой! Я опять задержался на службе. Времени ни на что не хватает, хотя встаю в 5 – 6 часов . Рано темнеет (7 часов). Света нет, даже коптилка не всегда есть. В воскресенье ходил на рынки продавать подушку (маленькую) и 2 свои картины. Ни черта не продал, нет желающих, а времени потерял уйму и устал зря. Встретил там Никитина. Спрашивал о Вас. Дал мне несколько советов. Я хожу много лучше, но всё же слаб и не могу ничего делать быстро, не говоря уже о сколько-нибудь тяжёлой физической работе. Столовая поит, а не кормит. Всё вода и травка. Хорошо хоть, что погода пока хорошая. Дни солнечные, осень стоит золотая, однажды утром было всего 1 градус тепла. Посылаю тебе справки, о которых ты писала мне. Такие ли? Всё боюсь, что тебя твоя работа слишком утомляет, особенно глаза. Есть ли хоть сколько-нибудь пилокарпину. Наташе, наверно, тоже он нужен. В Москве он сейчас есть, но ведь переслать то не с кем. Условился с Мих. Як., что заеду к нему в субботу. Постараюсь выяснить возможность пересылки. Затем достать пилокарпин тоже, без рецепта не достанешь. Если у тебя их много пришли на всякий случай, (если мне не удастся получить на себя). Являлся я опять в Военкомат. Оставили бронь пока до конца года. Да и куда я гожусь при своём теперешнем состоянии, когда меня пальцем можно свалить с ног. Очень обидно, что столько времени моей болезни пропало так даром, и я ничего ни полезного, ни приятного не сделал. Вообще лета в этом году не было. Я ни разу не почувствовал, чтобы было жарко, не понаслаждался отдыхом на солнце. Я не был в лесу, не говоря уже о купаньи и т.п. Еда и забота о ней отнимают всё время, а не будешь думать – пропадёшь. Огород мой мало утешает. Всё как-то плохо растёт и поживиться нечем. Только в это воскресенье я не имел ничего и, не имея сил ехать в столовую, подкопал несколько корешков картошки и против всякого ожидания нашёл там около кило картошки. Был замечательный обед, впервые за лето я съел столько картошки сразу. Свёкла всё ещё маленькая и не растёт. Кое-что портят вредители – черви. Кое-что растаскивают люди и куры. Вообще толку мало, тем более теперь, когда я не могу следить за огородом и ухаживать за ним. Приезжая домой, успеваю лишь до темноты вскипятить на кирпичиках чайник, подсушить сухарики из хлеба, а иногда сварить ботву или капусту. Скучно и тоскливо. Нечем топить даже на кирпичиках. Хворост весь обобрали все. В лес ходить далеко и некогда, извожу лишние книги.

Я как-то не могу себе представить тебя, работающей, не привык. Хорошо, конечно, получать тебе 600 гр. хлеба, но дорого это достаётся. А какой там хлеб? Не лепёшки ли? Или чёрный? Сколько получает Тока? Не дают ли сверх карточки в школе….Слушал 2 раза выступления муз. школы по радио. Оба раза Юра не выступал. Всё новые ученики. Ваську, наконец, вчера мобилизовали. Серафим всё околачивается дома, жрёт и варит себе целыми днями по несколько кастрюль, а чего не знаю, наверное, за чужой счёт. Закрываю всё, но не уверен, не лезет ли он в мою комнату. Трудно всё всегда мерить и взвешивать. Кругом ворьё.

Как здоровье мамы? Пиши, Любанек. Твои письма – отрада. Поверь, что я делаю всё, что только можно для улучшения, вернее, поддержания питания, трачу на это все деньги, какие имею, и вообще стараюсь, как ты пишешь, уберечь себя для Вас. Удастся ли мне это – посмотрим, но только больше делать нечего. Поцелуй Току, маму, Наташу и всем передай привет. Тебя, краленька моя родная крепко, крепко целую. Получила ли письмо с карточкой. Во-время ли пришло моё поздравление Токе и тебе? …Ответь! А то ты всё забываешь отвечать на вопросы. Ещё раз «бузи».(?) Твой Юлек.

Я, возможно, скоро получу как гл. бух. тоже рабочую карточку. Был бы очень рад из-за хлеба. (600 гр)».

5.10.1942.

«Любик, счастье моё, краленька родная!

Здорова ли ты? Беспокоюсь я чего-то в последнее время за тебя. Мне кажется, что ты очень плохо живёшь и питаешься. Всё Толику, да теперь ещё мне отдаёшь, а сама как-нибудь. Как с твоей работой? Не тяжело ли? Я уже на новой службе ст. ревизором с окладом всего 600 руб. Это бы ничего ещё, но плохо здесь организованы все хозяйственные дела. Нет хорошей столовой, а какая-то закусочная, где плохо и мало дают, а берут как везде почти все продукты по карточке. Я до сих пор не брал обеденной карточки, думая обойтись без столовой в этом месяце (?) и получить продукты в натуре полным весом, но вижу, что это не удастся: т.к. готовить себе что-нибудь каждый день не из чего, да и некогда и негде, а кушать днём хочется хоть что-нибудь. Мог бы прикрепиться к старой столовой, но ходить далеко, а ездить на трамвае тоже плохо, трамвай изматывает ожиданием и толчеёй. Рынок становится всё менее доступным, картошка сегодня стала уже 50 руб за кг, морковка 40, помидоры 60 – 80, свёкла 30 и т.д. Другого ничего нет. Молоко 20 – 23 да и ненадёжное оно. 2 раза я брал в последнее время на рынке и оба раза оно свернулось.Дряни бабы, добавляют воды. Все эти дела с питанием здорово изматывают нервы и силы, холодно стало, сыро. Сегодня я дежурю на службе. Ночь. Тишина. 3 часа ночи. За окнами монотонно шумит дождь. Пересмотрел я твои и Токи карточки, которые всегда ношу с собой, и на сердце гнёт ,тоска. Одиночество всегда и везде, нет близкой души. Все чужие. Аля и Ванда, очевидно, живут своей жизнью, и им до меня нет дела. Я их не видел с августа, когда приезжала ко мне Аля. Вчера около службы, а работаю я в начале Пятницкой ул., встретил Сольку и поговорил с ней немного. Она, оказывается, давно уже вернулась из … , живёт там же на Солянке. Говоря об Але, она что-то сказала, что ей не совсем нравятся все эти перемены, хотя и надо было это предвидеть. Я не знаю, о чём она говорила, и думаю, что Аля нашла себе мужа в лице своего гл. бухгалтера и, пожалуй, давно уже и мне ничего даже не сказала. Догадывался с полуслов соседей, ещё раньше я хотел с ней поговорить на эту тему и выяснить это, но торопилась, и я ей на прощанье сказал лишь, что мне надо с ней поговорить кое о чём. Она, очевидно, желая избежать этого разговора,не приехала в очередное воскресение, хотя до этого сама заявила, что обязательно приедет. Так я её больше и не видел. Разве это близкие родные люди, если в таких даже вопросах не находят нужным, хотя бы сказать своевременно о предстоящих переменах. Солька, попрежнему, сердечная. Условились с ней, что я зайду во вторник, вот и завтра после этого дежурства зайду к ним и узнаю всё, тогда и напишу тебе. У Ячевских так и не был. Пугают меня теперь большие расстояния и даже небольшие переходы пешком. Ходить трудно. Устаю. Дома всё по-старому. Объявилась какая-то родственница Анны Ивановны и предупредила о её скором приезде обратно. Якобы сын выхлопотал. Не знаю, верно ли это, но Анна Антоновна объявила сестре Серафима и её мужу, чтобы освобождали комнату и они собираются ближе к воскресенью уезжать в Болшево, где ей дают комнату по службе. Я хотя и не питаю особой симпатии к Анне Ивановне, но рад, что эти надоедливые люди уедут.

Глаза у меня всё же слипаются. Спать хочется, но боюсь, т.к. здесь холодно в кабинете, где есть диван, придётся рядом в маленькой дежурной комнате, где теплее и горит плитка соснуть хоть на стульях. Мой подручный пожарник меня заменит. Да и сидеть там всю ночь мучение, т.к. есть хочется. Лучше спать. Будь здоровенька, Любанек, мой милый. Через пару дней опять напишу. Времени теперь у меня больше. С этой зарплаты, думаю начну уже тебе посылать немного денег, Токе и маме послал на днях письма. Целую крепко родненькая моя. Не беспокойся за меня, береги здоровье! Поцелуй Току и всех

Твой Юлек».

19.10.1942

«Любик, родная моя, единственная!

В эти дни я получил от тебя много писем, целых 4, последнее вчера от 28.09. Спасибо за поздравления. Вернётся , Любик, наше счастье, заживём ещё вместе и хорошо поживём, радуясь на нашего Току, который, я думаю, будет хорошим сыном. Зачем только ты сватаешь мне Дусю С. , к чему это разрешение найти себе жену? Оставь эти мысли даже в шутку. Мне никого не нужно кроме тебя одной и Толика, и никакой уход, ни иные блага не заменят тебя даже временно. Давай все наши усилия направлять на сохранение своего здоровья до лучших времён, не жалея для этого ничего, в частности, из вещей. Вещи наживём вновь постепенно. Обрадовался я случаю послать тебе посылку, но и огорчился, т.к. хотелось бы послать что-нибудь съедобное, в частности, на кондитерские талоны, а письмо пришло, когда я уже октябрьский паёк съел, посылаю лишь немного какао.

Был у Ал. Павл. Тр., там приняли меня радушно, думая, что я из Андижана принёс новости, но узнав, в чём дело, тоже остались благосклонными. Симпатичные люди. Но мужа Е. П. ещё в Москве нет. Есть телегр. его, что приедет после 15.10. Ожидают на днях. Дала телефон и я справляюсь. Не знаю, какого объёма и веса посылочку он мог бы на себя принять, а поэтому не знаю, что готовить. Галоши Токи я, к великому сожалению, давно продал. Боты твои стараюсь починить. Достал резин. клея. Если войдёт хорошо, то пошлю их, хотя они занимают больще места. О посылке ещё раз напишу, когда выяснится, что можно послать. Напиши мне на всякий случай подобной оказии, что тебе лучше и нужнее: шоколад или какао или конфеты. Сахару и я не получаю. Что нужно наиболее из таких мелких вещей или съедобного, чтобы я был всегда наготове и мог заранее припасти. Деньги твои я получил сначала 100 , а потом 200. Не вернул ради тебя. Спасибо, Любашка ещё раз, но всё же больше этого не делай. Мне тяжело думать, что ты лишаешь себя и Току возможности жить лучше ради меня, ставшего сейчас не кормильцем вашим, а бременем. Живу надеждой, что скоро выкручусь из своих хлопот и сумею вновь послать вам. Где ты работаешь, Любик? На швейной фабрике или, как мне писала мама, где-то в лаборатории или клинике (химизатором?!), куда якобы тебя устроила Наташа? Как справляешься, сколько зарабатываешь и сколько и как работаешь часов! Далеко ли? Есть ли на службе возможность перекусить где-нибудь (столовая)? Как глаза? Смотри, если хуже от работы, то сейчас же брось и напиши мне. Я сделаю всё же что-нибудь из крайности, а деньги тебе пошлю. Как здоровье мамы и Наташи? Сколько человек живёт теперь в комнате? Кто из вселённых к вам? Почему возможен выезд в кишлак? Есть ли какое-либо топливо на зиму. Обувь? Бельё? На чём готовите дома?

Я на новой работе. Плохо здесь с хоз. бытовой стороны. Ничего кроме зарплаты (600). Столовая неважная, впрочем, везде плохо кроме закрытых, куда я по этой службе попасть не могу. В помещении холод. Ездить неудобно, часто кроме метро ещё 2 трамвая, но скоро уже пустят замоскворецкий радиус метро, якобы в ноябре. Тогда будет хорошо. Работа сама по себе хорошая, лёгкая, не устаю и не нервничаю от неё, а прямо отдыхаю. Здоровье моё, Любик, не блестящее, но всё же хожу на службу без особого труда, и то хорошо. Решил тебе писать об этом правду, чтобы ты знала и не думала, что я легкомысленно смотрю на свою болезнь и возможные последствия, которые и меня сильно беспокоят. Мне очень трудно, Любик, удержать это своё здоровье, а ещё труднее поправить его. Кончились почти доступные овощи, в частности, капуста. Пока держится капустный зелёный лист, которым мы и питаемся в столовой (на рынке он 15 – 16 руб. за кило), но и его скоро не станет, моё «усиленное» питание кончилось. На рынке держаться не могу. Слишком дорого. Весь расчёт на столовую. Решил всё же пользоваться столовой и сдавать туда паёк, а не брать на дом. Дома быстрее расходуется, а в столовой всё же каждый день хоть что-нибудь горячего дадут. От того, как будут кормить, зависит и то: выдержу ли я, или свалюсь опять и буду бюллетенить, а затем, очевидно, переведут на инвалидность. Немного всё же рассчитываю пополнять питание в столовой, докупая что-нибудь на рынке, но этого может оказаться мало. Не обедал я в столовой первую половину октября и мало готовил дома. Стало хуже. Вновь опухли ноги и лицо. Теперь с вчерашнего дня нашёл возможность получать регулярно на Витаминном з-де настойку из шиповника. Надеюсь, поможет. Вообще, Любик, всё это при холоде дома, на службе и на улице угрожает мне болезнью с тяжёлыми последствиями, но ведь ничего тут не поделаешь. Организм ослаб уже сейчас ему рай по сравнению с тем, что может быть зимой. Запасов сделать нельзя, не из чего. Делаю и буду делать, всё, что смогу, чтобы выкрутиться из этого положения, а там уж, что выйдет, посмотрим. Самое плохое, что в случае болезни я, сдав паёк ранее в столовую и не имея возможности ездить обедать, окажусь дома без ничего. Придётся запасти немного денег на такой аварийный случай продажей ковра, а может быть и скрипки и в крайности моих часов. Это во всяком случае выход, а жалеть этого перед лицом тяжёлой болезни, если б так случилось, не стоит. Раньше времени тоже с этими вещами расставаться не хочется. Может быть столовой будет достаточно, и я не заболею.

Приписки на полях.

Сегодня первый снежок. Все люди стали злые, как осенние мухи, и уж, конечно, для другого ничего не сделают. Каждый думает только о себе и прячет свой кусок хлеба от другого, как бы не попросили.

Любик, чини ты хоть карандашик, когда пишешь на лоскутках бумаги, а то читать трудно, когда пишешь огрызками тупыми простого карандаша.

Бронь я здесь иметь не буду, но меня и так не возьмут теперь из-за здоровья. Работать главбухом я не хочу больше».

8.11.1942.

«Любик, кохане моё, радость моя!

Прости, что опять задержался с письмами. Только не думай, что я меньше тоскую, что время способно охладить мою любовь к тебе. Я просто бьюсь каждый день за свой кусок хлеба, стараюсь поддержать силы, а время мчится и подгоняет. Да ещё эта темнота мучит. Дома не всегда есть даже фитилёк, наливать в него нечего. Дал мне как-то Шахназаров немного бензина для зажигалки. Я его сжёг, и сейчас живу как крот. Одеться и раздеться трудно. Вчера я видел при свете свою комнату. Грязь неимоверная выползает из каждого угла. Удручающее впечатление, а заниматься этим некогда. Топится днём плита Авериных. Надо ловить момент, а то в голландке и неудобно, и тоже топить нечем. Тесно там страшно. Еле вставишь кастрюлю. Ночевал 2 раза вне дома у Али и раз у Ячевских. Они очень сердечные, и хотя холодно у них и неудобно на диванчике, но приятно, а у Али удобнее, но она, я чувствую, крайне не рада таким стеснениям. Теперь и у них животики подводит, хотя и не очень, и Ванда особенно пищит, что ей мало. Всё же у них много чего бывает, и не сравнить со мной. Але её «муж» часто даёт пропуск в литерную столовую. Она похудела, а Ванда нет. Ксения Михайловна даже поправилась в последнее время, хотя к ним уже подбиралась цынга. Живут лучше. Она хорошо работает. Каждый раз меня угостили супом и кофе. Стесняюсь поэтому часто туда ходить, а рад бы, даже без всяких угощений. У них светло. Любик, этот муж Ек. Павл. всё ещё не приехал. Сомневаюсь насчёт скорого его приезда. Никаких сведений от него нет.

Моё здоровье удовлетворительное. Слабость есть, но всё же могу ходить на службу. Меня хотят перевести ещё инстанцией выше инспектором. Я, кажется, уже писал об этом. Там в прошлом месяце выдавали бульон (мясной!) и суфле. Не знаю, как в ноябре. Это очень ценно. Не дождусь оформления. Пока езжу на Пятницкую, от метро часто два трамвая. Не успеваешь пришивать пуговицы. Рвут с мясом.

Бываю иногда в музыкалке и у Петровой Т.М.. Она очень любезна и добра. Вчера она дежурила, и я у неё в голл. печке в музык.школе сварил себе вечером рябину с сах свёклой. Есть ли у Вас сах. свёкла. Если есть, то покупай больше (?) и пробуй долгим выпариванием сока из неё выжатого после нескольких часов варки свёклы получить нечто вроде патоки, сладкое.

Ковра я ещё не продал. Надо кое-где починить, а нет и ниток и времени, а главное света. С деньгами перебиваюсь туго и тебе так и не посылаю. Свинтус я ужасный. Как же ты сводишь концы с концами. Вероятно, нагоняешь шитьём на дому и портишь глаза. Даже Тока пишет мне об этом. Напиши, Любик, правду, как твоя служба и деньги. Я вообще не пойму, работаешь ли ты вне дома или нет, и сколько зарабатываешь. Если очень туго, то я продам и машину. Нечего жалеть и думать о том, как жить после войны. Важно прожить эту войну, и для этого ничего не жалеть. Ты, мумка моя милая, пишешь, что постарела и подурнела. Эх Любик, будь ты даже лысая и то ты мне дороже всего на свете. Мало ли мы с тобой пережили хороших и плохих дней. Больше даже плохих, но вместе, а теперь вот приходится врозь и это тяжелее. Тоска иногда одолевает жутко, почти до слёз. Трудно поддержать бодрость духа, о чём мне всё твердят Ячевские, но стараюсь всё же не падать духом и твёрдо верю в хороший конец. Стиснул зубы и жду. Столовая стала лучше. Беда, что у меня вся одежда и обувь приходят в упадок. Вид вовсе не элегантный. Давно хожу в шубе, подняв воротник и нахлобучив тёплую кепку и надев на себя всё, что мог тёплое, и то мёрзну. На дворе второй день 12 градусов мороза и ветер, а снега нет. Вчера успел кое-как заделать одно окно. Остаётся ещё одно, т.к. последнего я не раскрывал, и оно, кажется, всё цело после того взрыва. Я получил от тебя за эти дни 3 письма. Все такие добрые. Спасибо тебе, Любанек. Пиши родная. Я тоже постараюсь больше не задерживать своих писем. Скорее бы перейти на другую работу и получать этот бульон. Это для меня было бы освобождением от многих забот, т.к. обойтись одной столовой всё же трудно. Хлеба имею 500 гр (300 белого по 1-80 и 200 чёрного по 1 руб.). Пока кончаю, Любик. Крепко целую. Привет всем. Твой Юлек.

Приписки на полях

Как здоровье мамы и Наташи? Тепло ли у Вас в комнате?

Моё поздравление Токе, очевидно, опоздает к 12.11. Жаль, хотя ценнее было бы для него что-либо вещественное, съедобное, сладкое».

9.11.1942.

«Любашка, родная моя!

Сегодня я у Али. Буду ночевать. Ожидают здесь … Люне. Тесно, но домой ехать не хочется. Темно и холодно. Зима крепнет. Хорошо лишь то в этом морозе, что проскочил как-то незаметно период осенней грязи, которого я боялся, т.к. галоши дырявые. Вчера был на праздничном концерте в нашей музыкалке. Привет тебе от Г.Г., от Петровой и Кл. Ниловны. Слышал Юрку В. Его, говорят, долго не выпускали для игры соло на вечерах, т.к. он совсем развинтился и не работает. Это первый раз вчера он выступил. Играл третий концерт Портнова и по-моему сыграл очень посредственно. По звучности не видно у него почти никакого прогресса, то же по технике. Музыкальность и темперамент в игре, как всегда, у него хорошие. Мила П. с Ирой Сл. и Барановой сыграли трио Гайдна. Очень хорошо. Кравцова с новым педагогом по скрипке какой-то романс-дуэт, остальное рояль Новость это танец Иры Сл. С другой ученицей, кажется, новой. Танец балетный, хорошо. Привет тебе ещё от одной матери, той, с которой мы когда-то шли в Москве летом с какого-то концерта (у неё дочка). Знакомых лиц видел мало. Даже этой нахальной – рожей - матери Доньки (?) не было. Генриэтта Генриховна, по прежнему, приветлива даже больше прежнего, прямо где-то родственна в её отношении ко мне. Добрая она. Говорит, заходила ко мне 3 раза и не застала. Хорошо, а то у меня жуткий беспорядок. Мои соседи, сестра Серафима с мужем уехали в Болшево. Пока комнату занимает Надя. У неё муж симпатичный молодой. Теперь он на трудфронте. Работает вместе с ней в наркомате вооружений. Аверины процветают. Даже телефон завелся у них. Анна Антоновна страдает без грузинского чая. Для меня услужливая. Часто кипятя самовар, отливает мне целый чайник кипятку, а это для меня очень ценно. Выпью кофе, а остальное ставлю в газету под одеяло и долго имею горячую воду, которая очень облегчает стряпню в голландке, если есть что сварить. Топлю я эту свою печь пока книжками, много было лишних. Щепок не стало, обидно, что всё это тепло уходит в трубу. Печки в комнате пока не имею, хлопочу на службе, обещают, заказали на заводе но всё ещё нет её. Должна стоить 80 руб, а на рынке такая 300 – 400 руб. Сложить кирпичную я, повидимому, опоздал, как и во всём. Бездарный я стал. Живу сегодняшним днём, и сил хватает только для этого. На новую службу ещё не перешёл. Очевидно, на днях переведут. Надоели трамваи, а там буду ездить только на метро. Зимой метро в Москве это одно удовольствие. Можно в дороге отогреться … в светлых залах и вагонах. Сегодня читал письмо Люньки к Але от 6.10, пришло вчера. Тоскует, здорова, пишет, что питается лучше. Глаза у неё плохи. Читать не может. Чувствует себя забытой, не получая писем. Бедняжка. Вчера я послал тебе и Толику письмо с поздравлением Токе к 12.11. Тоже опоздал. Вообще время всегда меня подхлёстывает, и ни с чем не успеваю, часто просыпаю. Будильник не в состоянии меня разбудить. Приходится пользоваться, так сказать, своим физиологическим, т.е. напиваться на ночь чаем с таким расчётом, чтобы это разбудило во-время. Удаётся. Уже напялил на себя всё, что есть и перешёл на зимний режим. Голову приходится на ночь закрывать, мёрзнет. Паршивая вещь эта зима. Придётся много перетерпеть. Буду часто ночевать у Али, Ячевских и на службе, а может быть, и в музыкалке, и как-нибудь выкручусь. Скорее бы продать ковёр, а я его и снять в потёмках не могу. Нет и фонарика.

Приписки на полях.

Как ты, Любик, обходишься с деньгами. Меня совесть мучает, что так долго тебе не посылаю. Ты сгр… , если будет туго, тогда и я зашевелюсь живее и натя… денег и пошлю сейчас же.

Как учится и играет наш сыночек? Как мне хочется его увидеть и тебя и хотя бы разок обнять вас обоих, прижать к груди, посмотреть в глаза и расцеловать, кажется, это дало бы ещё новые силы надолго. Пришёл А. М. муж Али. Кончаю. Крепко целую. Твой Юлек.

21.11.1942.

«Любанек родной!

Я уже на финише своих отчаянных усилий добиться улучшения своего положения и здоровья. Гоню остатком сил, но и добился многого. Переломный момент прошёл. Я третий день на новой службе на Кузнецком в Упр. Промкооп. при СНК РСФСР … ст. ревизором-инструктором (650). Третий день получаю пока 1 л. Бульона мясного по 1 р 50 к и соевого суфле (сладкого) – 0.5 л за 7 руб (дорого). Особенно от бульона крепнут силы. Живительная струя. Плавает жирок. Никаких хлопот кроме посуды и перевозки, не в чем возить. Пока подогреваю у Али. Достал печку. Ванда вчера помогла мне её вывезти со склада в Лефортово на Солянку. Вчера же я сам дотащил и 2 колена домой. Сегодня довезу трубы. Завтра затоплю. Праздник! Но времени пока ни крошки. Получил твоё письмо. Молодец ты, Любик, и добрый ангел. Ты меня поддерживаешь, а не я тебя. Завтра постараюсь написать письмо. Хочу завтра съездить с ковром в комиссионный магазин. Всё это мне тяжело достаётся. Не беспокойся за меня. Вероятно, всё же выкручусь из беды. Крепко … целую. Твой Юлек».

Письмо Ячевским

2.12.1942.

«Глубокоуважаемая и дорогая Олимпиада Митрофановна, Ксения Михайловна и Слава!

Всей душой хотел бы зайти к Вам, но тело на этот раз надолго лишает меня этого удовольствия. 30.11 меня скорая помощь подобрала на улице и доставила в больницу. Я вдруг окончательно потерял остаток сил, помутилось сознание и зрение, ноги омертвели и упал на тротуаре, можно сказать при исполнении служебных обязанностей, т.к. шёл со службы к метро Дзержинская на ревизию завода (?). Лежал с полчаса в снегу, пока приехала скорая помощь. Ощутил исключительно приятное впечатление, когда меня на носилках после ванной донесли до койки и накрыли одеялом. Словно оказался в раю. Лежу здесь вот третий день, никого не видя, хотя просил сестёр позвонить многим и опустить мои открытки. Тоскливо, особенно, в перспективе. Я почти без силы, особенно, в руках. Шея не держит головы. Думал паралич. Возможно, им и кончится. Всё-таки я рад, что так случилось. Хуже было бы дома. Здесь довольно тепло, кормят вкусно, но в гомеопатических дозах, хотя взяли все карточки. Врач сказал мне, что основное у меня авитаминоз и склероз мозга, но чего-то не договаривает, а в мед. карте я видел что-то вроде «прединсультное состояние», что значит это «пред»?. Поживём, увидим.

Всем Вам шлю мой сердечный привет и очень рад бы видеть кого-либо. Здесь приёмные дни четверг и воскресенье с 3 до 5-30. Адрес см. ниже: Москва, Садовая-Кудринская 3. 3-ья больница, палата №2 Залесский Ю.А.

Приписки на полях

Очень бы был благодарен за любую книгу для чтения. Писать очень трудно, а читать легко. Любе прошу не писать пока».

11.12.1942

«Родная моя Любашка!

Подумав на досуге, я решил, что нет никаких оснований больше скрывать мне от тебя, что с 30.11. нахожусь на излечении в одной их хороших московских больниц. Здесь хороший уход, питание, лечение и в таких условиях скоро поправлюсь. Надеюсь, что тебе ясно, что для меня это прямо счастье, что я здесь оказался. Иначе мне трудно было бы выбраться их беды. Я, видишь ли, хоть и в последнее время на новой службе получил значительно лучшие условия … … слабости, когда войти в трамвай стало непосильным. Я не смог полностью использовать своих возможностей, например, каждый день бывать в столовой или таскать с собой 3 – 4 полных бутылки с бульоном и суфле. А болезнь делала своё дело и вот я при исполнении служебных обязанностей вдруг потерял остаток сил и и без всяких с моей стороны стараний очутился в мягкой, тёплой постели в больнице, как в раю. Любик, родная, полежать здесь в таких условиях, основательно полечиться, отдохнуть, не думать, наконец, хоть некоторое время ни о стряпне, ни о беготне и непосильных переездах, не спешить никуда, смотреть лишь в потолок, мечтать о вас, ведь это для меня прямо счастье, и ты не можешь этому не радоваться, а не только горевать. Верно, мумка, никаких других болезней у меня нет, тот же авитаминоз и склероз. Больница хорошая, хорошо отапливают (это теперь такая роскошь), карточки, правда, пришлось отдать все и не получить в декабре ничего даже спичек кроме больничного питания. Кормят здесь очень вкусными и нежными блюдами но мало, хлеб тоже дают далеко не весь. Для таких болезней, как моя это ,правда, и не то, что нужно, и недостаточно, но это слабое место будет устранено тем, что, как только узнали дома у меня о моём приключении, то сразу нашлись добрые люди, и вот уже 2 раза была у меня Татьяна Михайловна Петрова, которая привезла мне от себя чёрных сухарей, от Дуси Сычёвой хлеба, от Генриэтты Генриховны немного белых сушек, да ещё чеснок, сырой морковки, причём Дуся С. печёт мне уже лепёшки, приготовила молоко, Аверины тоже что-то хотели переслать, и вот в следующий раз она мне привезёт, очевидно, кучу дополнительных продуктов, с которыми я при больничном пайке быстро смогу поправиться и одеть мясом и мышцами мои оголённые кости, на которых и лежать и сидеть стало мучительно. Аля и Ванда были по разу и принесли мне суфле, конфеты, но вот табачку, приготовленного для меня на службе, так и до сих пор не несут, а я мучаюсь без него и всё бы отдал за него.

Обидно так, Любик, мумка, моя дорогая, за все эти 12 дней не имею писем от тебя. Аля была у меня 6.12 и, очевидно, взяла их, а у меня после этого так и не была. Я написал тебе отсюда одно письмо через Алю (просил её опустить), а другое тебе и Токе через медсестру. Теперь мне легче будет тебе писать. Я могу немного ходить по коридору и палате. Ноги крепнут, принимаю 2-ой день общ. соллюкс, а после буду ещё принимать общ. кварц (горное солнце). Полежу, мне так думается, во всяком случае до конца декабря. Там видно будет. Продать ковёр не успел, пришлось просить Алю. Не знаю, что она сделала и что сделает. Если ничего, то обещала содействие и Петрова. Кроме того просил передать Дусе для продажи наш чугунный казан, как нам менее необходимую посуду, а Петрову просил продать некоторые картины. Жду результатов.Так мне хочется выкроить хоть сейчас немного денег для тебя и Токи, думаю, это удастся. Скоро ведь ёлка, Новый Год. У меня здесь с собой, как всегда, ваши карточки, ваши милые такие свои, родные мордочки. Ну, Любанек, думаю, что ты не будешь зря тревожиться всем этим и поймёшь, что это только к лучшему, что я пока счастлив. По сравнению с условиями даже последнего времени. Второй месяц зимы таким образом уже …Легче! Пиши, Любик, по старому на дом. Мне будут письма доставлять, на больницу писать не стоит, затеряют.

Целую крепко тебя, роднанка моя, и Току. Всем привет.

P.S.:…? что в нашей палате нет радио. Это палата серьёзных больных, но можно ходить в другую, где радио есть. Иногда хожу послушать сводки и радуюсь нашим успехам на фронтах. Хотелось бы послушать немного музыки, но стоя тяжело. Зима в этом году, кажется, не очень суровая. Вчера было солнце, как у вас?

Написал и Ячевским, но не уверен в адресе. Вероятно, навестит Ксения Михайловна, Они такие всегда сердечные, рад бы их видеть. В палате 23 человека и в приёмный день у всех сидят жёны, сёстры и др. кроме меня. Тоскливо. Эх, увидеть бы тебя, родная, хотя бы на часок!»

14.12.1942.

«Любик, счастье моё!

Долго у меня никого не было, и вот вчера в приёмный день я был именинником. Ко мне выстроилась очередь на приём. Пришла Ксения Михайловна, Ольга Ивановна Щукина (которая приезжала к нам в Лосинку) со службы, за ней сестра М.А.Проск…, тоже сослуживица и, наконец,Аля. Страшно был рад Ксении Михайловне, да и остальным, только досадно было, что все, и ни с кем, как следует, поговорить нельзя было. Каждая принесла мне какую-либо вкусную и полезную мелочь, а со службы через Алю прислали печенья, галет около 40 гр., плитку хорошего шоколада и ирисок, ещё какую-то вост. сласть, а главное, концентрат витамина С. Остальные нанесли: пару яичек, булочек, кусочек колбаски, квашеной капусты, даже немного киселя в порошке, готовой манной кашки на молоке с какао, целую банку, так что я не знал, что с этим делать, да ещё папиросы. Теперь мне надолго хватит всего, а ещё хотели соседи из дома что-то послать. Пока Дуся прислала бутылку отличного топлёного молока. Как видишь, при таком питании и лечении я скоро поправлюсь. Мне уже значительно лучше. Ноги крепче. Упражнялся сегодня ходить по лестнице. Выходит неплохо. Принимал … ванны – соллюкс а после буду кварцевые.

Ты, наверное получила моё посл. письмо и знаешь, как я сюда попал. Аля вчера сказала, что Ванда опять на трудфронте, а Аля мобилизована, проходит военную учёбу на автоматчика и поэтому не была у меня 3.12. и в Лосинке не была и ничего не сделал(а?). Достанется ей бедняжке, если это так, после её беззаботной жизни в почти довоенных условиях. Ксения Михайловна говорила, что в четверг собирается ко мне сама Ольга Митрофановна. Вот так будет гость! Я всем рад. Скучно лежать без дела.. Соседи по койкам – плохая компания. Все здесь страдальцы, и редко кто расположен к разговору, да и не со всяким разговор интересен. Разная публика. Сегодня доктор дал мне стопочку вина с витамином С. Выпил с удов. … за твоё здоровье …, Любанек, скоро уже Новый Год. На всякий случай уже сейчас шлю вам поздравления с Новым Счастливым годом и пожелания, чтобы все твои желания и Токи нашего и в первую очередь об окончании войны, нашей встречи в Лосинке, озарённой счастливыми перспективами всё улучшающейся, мирной и содержательной жизни нашей маленькой но дружной семьи у своего очага в лучах весеннего солнца – да наступили бы скорее, а здоровье нас всех чтобы нам дало силы и бодрость чтоб наслаждаться этой жизнью всласть.

Крепко, крепко целую тебя кохане мое и Току дорогого много раз.

Твой Юлек».

18.12.1942.

«Любанек, счастье моё! Вчера мне Т.М.Петрова привезла из дому 2 твоих письма- открытки от 13.11. и от 26.11 и письмо Токи от 14.11. С жадностью прочитал это первое за каких-нибудь 20 – 25 дней. Любик, миленькая, ты всё же по возможности постарайся ещё некоторое время 10 – 15 дней кое-как позаботиться с деньгами, а лишней работы швейной на дому по вечерам не бери, ведь это убийственно для твоих глаз … и тогда поздно будет горевать, а исправить трудно. Я понимаю, что тебе трудно без этого связать концы с концами, раз на службе зарабатываешь так мало, но повторяю, лучше даже слегка поголодать недельки две, чем испортить глаза. А за это время я надеюсь уже не на Алю, которая до сих пор не была ещё у меня дома и, как говорит, занята военной учёбой – а на Петрову и Генриэтту Генриховну, которые были у меня в комнате, смотрели ковёр, кое-кого уже спрашивали и, надеюсь, так или иначе, вероятно, не дорого, а всё же продадут. Сейчас же переведу побольше денег, кроме этого поручил ещё продать наш казан чугунный и картины, кроме конечно, твоих цветов и нашего садика.. Дальше, если потребуется, пойдёт и машина (швейная). Деньги будут, а ты глазки свои за деньги не поправишь. Очень, очень прошу тебя, не шей совсем по вечерам, от одного сознания этого мне становится хуже. Пожалей и себя и меня. Знай, что передо мной правды не скроешь. Тока тоже дорожит твоим здоровьем и напишет мне правду. Какую работу ты выполняешь на спичечной фабрике в деревообделочном цеху или там, где фосфор, или в упаковочном. Как справляешься с нормой? Где фабрика? Какие часто работы? Есть ли спецовка? Как тяжело мне сознавать, что из-за моей болезни столь нудной и продолжительной тебе так достаётся, бедненькая ты моя. Как будто у тебя и вовсе нет мужа, а только маленький сынок на шее. Крепись Любок ещё немного. Дождёшься и заслуженного отдыха и улучшения условий.

Я всё ещё в больнице. Сегодня просил доктора сказать мне хоть грубо-ориентировочно, когда же я смогу выписаться. Он сказал, что во всяком случае полежать здесь придётся ещё на менее двух недель и Новый год встретить в больнице. Увидев у меня твою карточку, утешил, что ведь эта хорошенькая жена дома меня не ждёт, а находится далеко в Туркестане, так что торопиться мне некуда, и отчасти он прав (особенно в том, что жена хорошенькая). Невесёлая у меня будет встреча Нового года среди всё меняющихся тяжёлых больных и равнодушного к чужим страданиям медперсонала, но я всей силой воображения улечу к Вам, мои родные, единственная, ненаглядная, в эту новогоднюю ночь встречать вместе этот, несущий нам долгожданное счастье встречи, новый 1943 год.

Здоровье моё всё улучшается, хожу легче, сплю лучше, все конечности более гибкие, вообще, всё крепнет. Питание хорошее, стало хватать и по количеству, так как лежу ведь и ни черта не делаю., так что и потребность меньше, а тут ещё приносят кое-когда со службы и из дому. Очень много делает мне Петрова. Не знаю, как я всех отблагодарю. Вчера был приёмный день. Забежала только она. Очевидно, других я я буду видеть не чаще 1 раза в неделю по воскресеньям, а Алю и того реже. Кончится война и наши бедствия, тогда, если живы будем, сочтёмся со всеми и за добро и за зло. Больше всего рад видеть Кс. Мих., думаю, она будет заходить. Когда она была у меня в воскресенье 13.11, сразу заговорила о том, как мне быть после выхода из больницы. Адрес их Москва, Нова-Басманная №12, кв.14, 4 этаж. Ольга Митрофановна даже письмо мне написала в больницу. Хорошие, настоящие друзья. С работы тоже получил кроме вкусной передачи одно письмо. Там люди симпатичные на редкость и дружно все живут и работают. Надеюсь этой службы не потерять, хотя, может быть, переведут меня на инвалидность. Анна Антоновна, говорят, заболела, не знаю чем. Об отношении Али много бы можно говорить, да пока не стоит. Ты права. Ей лучше обо мне, вообще, пиши поменьше и ни о чём не проси. Бесполезно. Как печально, что на работе у тебя холодно, да и дома. Насчёт посылки не знаю, как теперь связаться с этими людьми. Отсюда звонить не дают, просить Алю почти безнадёжно, всё же попрошу взять эти боты и босоножки, но предварительно созвониться и узнать есть ли ещё эта возможность или надо искать другой (вариант?)

Приписка на полях.

Тока, родной мой сынуся, спасибо тебе за письмо. Пишу тебе отдельный ответ. Встреть весело Новый год и вспомни обо мне. Твой …»

8.01.1943.

«Родная моя Любашка!

Как видишь, пишу синими чернилами. Значит, дома. 5.01 выписался из больницы. Больницу закрыли. Приехал кое-как домой. Здесь уже третий день мороз пока не страшен. В комнате было всё же + 2 градуса. Вода не замёрзла. Жить можно. Я имею бюллетень. Завтра иду в поликлинику в Лосинке. Буду проситься в больницу, т.к. всё равно на службу ещё рано а дома хуже, чем в любой больнице. Не знаю только, возьмут ли, есть ли места. Хотелось бы хоть ещё несколько дней пробыть в тепле и без забот, чтобы прождать крещенские морозы. Подтапливал эти два дня досками от койки. Сегодня порубил садовую скамейку нашу. Есть запас на 2 дня. Был в музыкалке. Подговорился, чтобы иногда дежурить у них. Там тепло и спать можно на кожаной мягкой кушетке. Есть свет. Продал казан за 110 руб. Дороже не давали, а мне ходить трудно. Купил кило картошки за 50 руб. и 4 стакана отрубей за 35 руб. Хлеб мне приносит с Северянина Ариша, но там уже не хотят давать, т.к. прикреплён я не у них. Дома у всех нужда и холод. Лучше всего у Дуси С. В смысле настроения и искренности. Она очень добрая, сердечная и не унывает. Угостила в первый день тарелкой супа и стаканом молока. Это ценно. Аверины – это скучный народ. Стонут, а всего у них вдоволь. Анна Антоновна хотя и ползает, но нездоровится ей. Дома ещё есть Надя с мужем. Живут в комнате Анны Ивановны, но приезжают очень поздно, постряпают и рано уезжают. Я их не вижу. Серафим за пару дней до моего приезда умер. Поехал к сестре в Болшево и там умер (от истощения). Вернулась Нина с дочкой. Живёт с Дм. В в Клязьме. Её несмотря на слёзы и грудного ребёнка высадили за 80 км от Москвы, пробедовала там 5 суток, пока не приехал Дм. В. и не выручил. Всё же пока, кажется, не прописана. Получил телеграмму, но пока не ответил, т.к. думаю, ты уже получаешь мои письма. Не беспокойся Любанек. Если меня и не положат в больницу, то, думаю, и так кое-как протяну дома. Спать можно и дома. Закрываюсь хорошо и спится не плохо. Голову приходится завязывать шерстяным платком, беда лишь, что всё грязное. Нет ни одной тряпки чистой, и дать постирать некому. Неприятно ходить и спать в грязном, но ничего не поделаешь. Как будет день потеплее, то как-нибудь постираю. Мыла кусок ещё есть. Вспоминаю, как хорошо было в больнице. Хотя и голодно, но зато тепло , чисто и не приходилось думать о питании. Всё же три раза в день кормили. Жаль, что закрыли больницу и что, как врач мне сказал, за пару дней до закрытия, что мне полежать придётся ещё не меньше 2 – 3 недель, лежал бы да поплёвывал в потолок, а тут вертись опять и думай о куске хлеба. Не везёт. В больницу ко мне так и никто за последние 3 недели не приходил. Так ждал я, что хоть под Новый Год кто-нибудь заглянет, но так и никто носа не показал. Один мой сослуживец из Маштехмонтаж приходил пару раз и принёс мне карточки и кое-какие нужные бумаги со службы. Не представляешь себе, Любик, как это тяжело лежать в больнице, ждать каждый день кого-нибудь, и всё напрасно. Горечи к людям накопилась во мне много.

Посмотрел я наш ковёр, и тоже тягостное впечатление, он весь потёртый и в нескольких местах порван да и без подкладки, старьё, брак. Вряд ли купят, да и если купят, то дадут немного. Машины пока не трогаю Живу со дня на день, лишь бы тянуть ближе к весне. В ней все надежды и отдых. Уже близко, половина января. Ползимы перевалило, и то хорошо. В комнате беспорядок ужасный, и справиться с ним не могу. Ведь даже помыть посуду трудно. Нужно много горячей воды, а где её взять. Печка моя закапризничала, начала дымить. Пришлось вчера целый день затратить, чтобы немного прочистить дымоход трубы и замазать глиной. Лучше стало. Сейчас в комнате + 6 градусов, терпимо. Сырость не так большая, т.к. на дворе мороз. Всё оседает на окнах. Всё время хочется пить горячего чаю , а много пить и нельзя, а особенно на ночь нехорошо,т.к. вставать ночью из своей постели вроде мешка страшно не хочется. Так что ,Любик, мои дела хоть и не весёлые отчаиваться нечего. От этого не умирают. Приятно мне было бы всё-таки дома посмотреть наши вещи, карточки, игрушки Токи, всё, что напоминает прожитые здесь с Вами такие хорошие годы. Насколько они хорошие были, это только теперь оценить можно должным образом. Последнее письмо от тебя я получил от, кажется, 15.12. Ещё ты не знала, что я в больнице. Телеграмма, не видно от какого она числа. Жду со дня на день писем. Боюсь, что ты волнуешься, и от этого тебе ещё хуже с глазами. Как не везёт, что ты опять во вредном цеху. Нельзя ли тебе устроиться где-либо в конторе или какой-либо хотя бы рядовой служащей в столовой или магазине. Не очень мне верится, что вы сыты. Ведь одним хлебом хотя бы 600 гр сыт не будешь, а покупать тебе не на что. Так хотелось мне послать хоть немного на Новый год денег, но пока пришлось воздержаться, т.к. не знаю ещё, как расплатиться с долгами. Одной хозяйке много должен. Давно не платил. Она молчит, но всё же что-нибудь уплатить надо. Хорошо хоть свет есть, а когда тухнет, то я сижу в темноте или ухожу к кому-нибудь погреться у печки или приходится ложиться в постель.

Завтра должен идти в клинику. Хочу проехать и в Москву. Заехать и к Ячевским и к этову сослуживцу, у которого оставил свои карточки. Может быть, он что-нибудь получил на них. В музыкалке всё идёт по-старому. Спрашивал об учениках. Из новых есть очень хорошие у нового педагога по скрипке (Штрауса). Юрка В., говорят, совсем опустился даже иногда не возвращается на ночь домой. Играет плохо. Генриэтта Генриховна здорова. У неё сейчас живёт её дочь, болеет. Гл. и Кл. Н. здоровы. Шлют тебе привет. Вообще все о тебе расспрашивают. Вербовка в Москву, о которой пишешь, это не для тебя. Во-первых, Тока слишком ещё мал, а затем работа, на которую вербуют, слишком для тебя тяжела, особенно, теперь зимой. Весной придётся подумать о всяких средствах к возвращению, но пока надо ещё дожить бы до весны, скоро уже, Любик! Бодрись, не унывай. Как мама, Наташа и остальные? Хотелось бы мне очень поехать к вам, но ведь нельзя, тысяча препятствий.

Приписки на полях.

По вечерам тоска особо разбирает. Ведь не с кем слова перемолвить а сидеть одному в холодной комнате очень уж тяжело. Невесёлая жизнь, Любок, но где же она теперь весёлая, не до веселья. Хорошо хоть, что на фронтах дела хорошие.

Исписал всю бумагу. Конверт нечем заклеить. Время 7-30, что делать дальше? Печку топить – жалко дров. Идти не к кому. Всем мешаешь. Тоска! Будь здорова, мумка моя родненькая. Губки твои крепко целую., Току тоже Твой Юлек.

Поцелуй от меня маму и Наташу. Всем привет.

Учится ли Тока на рояле? Какие успехи? Играешь ли ты хоть изредка?

Только кончил писать письмо, как зашла Татьяна Мих. С предложением подежурить сегодня. Иду. Сижу и дежурю. Тепло. Светло. Взял книжку. Читаю. Никого нет. Спать не решаюсь пока, а после вдремну».

12.01.1943. (открытка)

«Здравствуй, Любашка моя ненаглядная!

Последнее моё письмо от 7 или 8 января отправлено с опозданием. Спешу сообщить последние новости. Был в поликлинике 9.01. В больницу кладут только заразных. Мне отказали но продолжили бюллетень до 13.01. Не знают, что делать со мной. Доктор Стрижнев сказал, что 13.01. проконсультируется с врачами, как со мной быть. Может быть, предложат дом инвалидов. Я соглашусь на всё. Жалею о днях, проведенных в больнице. Всё-таки не было никаких забот. Дома у меня всё-таки далеко не то, что было в прошлом году. Температура ни разу не опускалась ниже 0 градусов, да и на дворе нет больших морозов. Похоже, что зима будет лёгкая.. Продал казан за 110 руб. Ковра вообще не берут, говорят, потрёпанный.. Будет критический момент, так продам свои часы. Пока перебиваюсь. Сегодня пришлось в первый раз выехать в Москву за хлебом, т.к. с Северянина мне не принесли. Говорят, нет. Аверины вообще неохотно берут и неуслужливый, чёрствый это народ. Дуся Сычёва – это действительно добрая.

Сегодня заехал к Але и здесь ночую. Она ушла в театр, я один. Прилягу отдохнуть. Здесь довольно тепло, чувствую себя неплохо. Получил твоё последнее письмо от 18.12., где пишешь о своём заработке и упрекаешь меня, что я считал тебя дурочкой. Ты действительно молодец и во многом умнее меня. Ванда ещё на трудфронте. Ещё месяц. Пиши, мумка, часто, и я тоже буду. Этот наше утешение.

Целую, твой Юлек».

15.01.1943.

«Любанек родной, счастье и отрада моя!

На дворе уже третий день трескучий мороз Крещенский. Уловив момент, когда мне удалось догнать температуру в комнату до +8 градусов, сел писать к тебе. Это у меня заменяет разговор и хотя не разгоняет тоску, но как-то утоляет её. Сегодня я ещё ни с кем слова не перемолвил. Никто ко мне не заходит, а я куда ни пойду, везде чувствую, что мешаю.. Лучше всего у Дуси Сычёвой, но и там стараюсь не слишком часто надоедать. Все ведь заняты своими делами, везде теснота, беспорядок, нет уютного тёплого места, где можно бы посидеть, погреться и поговорить. Много сплю. Постель устроил так, что тепло спать, да ещё на днях купил 3 хим. грелки, и сплю с грелкой. Завернувшись с головой одеялом и ковром (которого все не хотят покупать) чувствую себя дома и могу по уютнее поесть перед сном. Сны разные снятся всю ночь. Впервые в жизни в снах являются … ные товарищи, даже чуть ли не … и сны все хорошие, приятные. И тебя часто вижу во сне и тоже хорошо и очень явственно. Иногда и не хочется просыпаться, так бы и спал до весны как медведь.

Конечно, потух свет и с 5 до 9 вечера я околачивался в потёмках, пытался уснуть, наконец, пошёл к Дусе погреться, а после в потёмках лёг спать. 16.01 весь день потратил на приём в поликлинике, но, т.к. сам ст. врач заболел, то ничего путного не решили и продлили опять бюллетень до 21.01, когда я должен пройти местную комиссию, которая, вероятно, отправит меня во ВТЭК на определение инвалидности. Эта инвалидность 3-ей группы даст мне право не работать, но пенсии то даст гроши, около 100 руб, так что работать всё равно необходимо. Иначе пропадёшь с иждивенческой карточкой при 400 гр. хлеба, 1 кг крупы и 200 гр конд. изделий. Но где работать это вопрос: докт. Стрижнев говорит, чтобы не уставать по возможности не ездить в Москву. Не знаю ещё, как я с этим устроюсь. Поездки в Москву для меня всё ещё оче6нь тяжёлые. Не каждым поездом могу ехать, т.к. толкаться нет сил, да и по лестницам ходить очень трудно. Прозябать дома, ничего не делая, и без столовой тоже нельзя. Не хватит средств, придётся на что-то решиться и, возможно, поискать ещё более лёгкую работу. Инвалид так инвалид. Ничего мумка! Это, вероятно, до весны, а там солнышко меня обогреет и вольёт новые силы и, может быть, буду годиться на что-то более дельное.

Давно нет писем от тебя. Ты уже, вероятно, получила моё письмо из больницы, где я тебе сообщил о том, что со мной случилось, и беспокоишься, но я ведь сразу стал писать часто, и ты должна знать, что со мной ничего страшного на случилось, и я поправляюсь. Остаётся только авитаминоз, но с этим бороться надо самому и только питанием. Труднее это в условиях суровой зимы, но весной будет легче, и думаю, вылезу, наконец, и из этой беды. В этой борьбе могу лишь потерять волосы да и зубы. Жалко. На что я буду похож, когда предстану передт тобой. Пожалуй, откажешься и не будешь говорить, что твоё счакстье во мне. Так ли Любашка? Думаю, что не так. Ты слишком добрая, а я надену белую кепку или тюбетейку, зубы вставлю и буду опять форсить чтобы тебе стыда не делать. О, Любик, как хотелось бы мне хоть ненадолго поехать к Вам, повидать тебя и Току, провести хоть недельку, две среди родных близких людей, единственно своих, где сердце отошло бы от этой муки вечного одиночества и тоски. Мечты! Последнее время даже не знаю, что делается на фронтах. Газет нет, радио послушать негде. Мороз сегодня с ума сходит. Кажется, около 35 градусов. Пустить в ход старый ящик, который стоял в коридоре, и ящик из-под ёлочных игрушек, а игрушки переложить в чемодан, кажется найду. Он старенький, но ещё целый. Его жалко колоть Пытался через Совет получить дрова. Не удастся. Иногда если и дают, то ордера на сучья, за которыми надо очень далеко ехать, и на салазках не привезёшь, а подвод нет, да и слишком дорого это стоит. Аверины же имеют дрова и всё прочее по горло. Остальные перебиваются со дня на день. Сегодня, очевидно, ради выходного дня свет не гасят. Пишу, но становится холодно, пойду опять к Дусе. У неё в 6 часов, обычно, топится плита. Греюсь, как кошка и счастлив в тепле. Сегодня я не голоден, не думай: купил на рынке кружку молока и банку кислой серой капусты, съел 2 тарелки щей да ещё была 1 картошка и немного риса. Вышел 2-ой суп. Осталось и на завтра тем более, что хлеба вчера мне не принесли а сегодня за два дня целое кило. Благодать. Ну, Любок, до завтра, иду греться и, кстати, у Дуси вскипячу чайник, Будет чай с молоком.

Кругом меня на столе стоят твои и Токи карточки. Это мои вечные неразлучные друзья. Моё прошлое и будущее.

Погрелся, взял чайник кипятка, выпил чаю, теплее стало. Дома все сидят по своим углам. Любок, что же сегодня опять не было письма. Начинаю беспокоиться, холодно ли у вас? Как дома? Есть ли чем топить? Как ты, бедняжка, устроилась с обувью? Я тебе так и не послал галоши, теперь не могу связаться с теми, откуда собирались ехать к Вам, т.к. не бываю пока в Москве и, если и ездил раз, то далеко от метро не захожу. Как Тока? Здоров ли? Я и ему послал пару писем. Не мала ли ему теперь его скрипка? Пожалуй, пора переходить на целую. Хорошо бы ему теперь мою. Генриэтта Генриховна всё спрашивает о Вас, иногда захожу и туда погреться. У них много дров. Догадались бы дать мне немного, но нет, а самому просить стесняюсь. В комнате я немного прибрал, лучше стало. Даже как-то постирал себе кое-что и кое-как..Надо ещё, а так не хочется в холоде. Ленивый я стал, или болезнь так сказывается? Думаю, что вернее всего это от тоски от того, что завтра будет такое же, как сегодня. Вот ближе к весне я, вероятно, буду подвижнее, и если бы знал определённо, когда Вы приедете, то завертелся бы волчком. Как здоровье мамы и Наташи? Где Юра и Юва? Пишут ли? Есть ли пилокарпин? Нет ли у тебя, Любик, отёков? Прекратила ли ты шить по вечерам дома? Твой заработок на шитье вечерами меня вовсе не радует. Боюсь за твои глаза. Берегись, мумка, и надейся на весну. Сегодня, говорят, опять наши взяли много городов, но каких, не сказали мне. Кончаю, Любашка моя родная, это письмецо. Пока не промёрзну, надо скрыться под одеяло и, помечтав о тебе, заснуть. Хоть бы мороз сбавил. Так много сегодня думал о тебе и Токе, что, надеюсь, приснитесь мне. Будьте здоровы родные мои, а ты, Любик не беспокойся за меня. Всё будет хорошо, и победа будет за нами. Целую крепко тебя и всех. Твой Юлек. 17.01. 22 часа».

26.01.1943.

«Любашка родная, миленькая моя!

Последние дни мне здорово доставалось, и я не мог вырвать время, чтобы ответить тебе на последние два письма, писанные в новогоднюю ночь, которые я получил 22.01. Одновременно получил письмо от Ольги Митрофановны Ячевской с приложением твоей телеграммы. Так хотелось на досуге, в тепле, при свете написать тебе большое письмо, выложить все мысли, поболтать по душам, но не пришлось. Только вчера чуточку потеплело после крещенских морозов, а то покоя от них не было, и я своей печуркой не мог ничего путного добиться, имея лишь немного разных щепок. Свет всё потухал, приходилось каждый день ходить, то в клинику, то в горсовет, то с анализами всё по переходу на инвалидность. Сегодня имея уже всё на руках, иду на заключительную комиссию ВТЭК в 4 часа, где решится вопрос об инвалидности, но ещё останется канитель с пенсией. Хуже всего, что я всё же не могу съездить в Москву. Подвёл меня очень Юра Вертоградов. Я всё бьюсь с получением хлеба по своей карточке в Москве.. Некому привезти. Каждый раз выискивать, кого бы упросить, кто едет, и долго ждать, а тут подвернулся Юрка, ехал в Москву, взялся мне хлеб привезти в тот же день 23.01, и вот по сегодняшний день 26.01 я его не видел, ни хлеба, ни карточки. Вчера разыскал его дом, видел отца, сказал, и всё же только сегодня утром опять пошёл в его школу, вытащил его и получил обратно карточку и часть хлеба, остальное обещал привезти. Вероятно, не придёт, и у меня опять пропадёт около 1 кг хлеба. Досадно, паршивый он мальчишка стал. Я просто не понимаю, как ему не стыдно так делать. Он какой-то ненормальный, совсем отбился от рук. Мать работает в Москве до 10 час. вечера, отец изредка лишь вырывается со службы. Счастлив я всё-таки, что хоть карточку выручил обратно. Теперь мне предстоит решить основной вопрос со службой. Если дадут 3 гр. инвалидности, то сразу захотят отобрать карточки и дать иждивенческие, если не буду работать, а работать я, очевидно, сейчас не смогу, т.к. ездить к сроку, не опаздывать и возвращаться вечерами в поездах в потёмках, толкаться я не в силах. Придётся, вероятно, пока отказаться от службы и перейти, следовательно, на иждивенческую карточку с 400 гр. хлеба, 1 кг крупы и 200 гр. конд. изд. + пенсия, какие-то гроши около 100 руб. Загоню тогда часы, возьмусь за работу, которую мне предложили в музыкальной школе по оформлению выставки Чайковского. Не знаю ещё, сколько на этом удастся заработать и когда, но, вероятно, неск. сот рублей, и это хорошо. Перебиться бы ещё февраль и хоть ½ марта, а там и светлее, и теплее, и легче можно будет что-то придумать. А может быть, устроюсь где-либо в Лосинке на работу. Там видно будет. Обидно жить за счёт рынка, очень уж кусается, а по своей январской карточке я ещё ни черта не получил. Она у моего сослуживца в Москве, который по ней получает в своём магазине, где и прикрепил её, но беда, что пока ничего путного не дают, да я ещё не могу съездить да подтолкнуть и получить. Горе со всем этим и забота без конца. Холодище надоедает, а всё же отрадно, что уже и декабрь и январь за спиной. Тяжёл ещё будет февраль, а там уже солнце будет слегка радовать и сильных морозов, вероятно, не будет, и так дотяну до настоящей весны.

Близится 4 часа. Иду на комиссию. После допишу.

Ну вот был на комиссии, просидел 4 часа, предложили инвалидность 2 группы, а это не даёт права работать. Я отказался, т.к. это тогда голодная смерть. Тогда дали 3 гр. с условием более лёгкой работы и вблизи места жительства, т.е. я могу и должен работать как всякий, но могу отказаться от работы в Москве, чего, конечно, я бы не хотел из-за московских карточек, но к чему, может быть буду вынужден из-за трудностей поездок. Дали ещё дополнительный отпуск по продолжению бюллетеня до 7.02, так что я могу за эти 10 дней заняться работой в музыкалке, оформить пенсию (99 руб) и, может быть, окрепнуть настолько, чтобы не отказываться от старой работы. Это лучшее решение, какое только могло быть для меня, и я очень доволен. Пришёл домой подтопил печку, сварил суп из двух картошек и перемолотого в мясорубке овса (очень питательно и вкусно) и, пользуясь относительной теплотой (+4 градуса) дописываю это письмо. Завтра попытаюсь проехать в Москву за … и хлебом, и думаю, переночую у Ячевских. Хочется отдохнуть хотя бы 1 ночь в приличной обстановке, хотя у них тоже бывает холодно. У Али не хочется. Очень уж она не рада моим визитам в особенности с ночёвкой. Так, Любик, дождался я в 46 лет инвалидности и чуть ли не полной. Правда, всё этот даётся на срок 6 месяцев. Через 6 месяцев переосвидетельствование и можно снова восстановиться. Если у Ячевских будет хоть сколько-нибудь тепло, то напишу ещё там и тебе, и Токе. Спасибо ему за его письмо. Не горюй, Любанек. Никакого паралича у меня нет, а просто склероз мозга и авитаминоз. Получше поесть, и пройдёт. Скорее бы дождаться овощей. Они спасают от цынги.

Я тебе пишу так открыто и правдиво т.к. главное плохое уже прошло, и теперь ничего страшного нет, а врать надоело. Этот случай с припадком был у меня не на службе, а на улице, и меня подобрала скорая помощь. Вот почему я так легко попал в больницу, куда многие долго не могут попасть. Но 7.02. станет ещё теплее и ближе к весне. Ещё 11 дней. Протяну подольше, и ничего плохого не случится. Всё будет хорошо. На фронтах тоже хорошо. Дождёмся, Любик, хороших дней. Береги себя, свои глазки и Току. Увидимся, поживём ещё на славу, а пока покойной ноченьки. Хочу ещё, пока не промёрз, нырнуть в своё спальный мешок. Привет всем. Крепко тебя целую, Твой всегда Юлек».

28.01.1943.

«Любанек, кохане моё, «мурмурушка» моя родная! Писал я тебе 2 дня письмо. Вчера приехал в Москву за хлебом, карточками и зарплатой и хотел здесь опустить. Всё забывая, сунул за борт пальто и, очевидно, где-то уронил. Жалко. В нём я написал тебе последние сведения о себе. Может быть, кто-либо догадливый найдёт и бросит в ящик. Вкратце повторю главное. Я ещё на бюллетене. Чувствую себя несколько лучше. 26.01 закончились мои хождения по разным комиссиям. Прошёл комиссию ВТЭК и получил свидетельство, что я инвалид 3-ей группы, могу работать счётным работником вблизи места жительства т.е. не могу ездить и, следовательно, могу работать в Москве, если будут силы, но могу и потребовать увольнения и устраиваться в Лосинке, но вообще я не только могу с этой 3-ей группой работать, но даже обязан, как и всякий здоровый и в случае болезни (временной) также получаю бюллетень. Независимо от всего этого получу 99 руб пенсии сверх любого заработка по службе. Бюллетень старый мне ещё 26.01 комиссия продлила до 7.02, а 7.02 должен идти на работу. Хотели дать мне 2-ую группу, но она вообще лишает права работать, а пенсия почти также ничтожная (116 руб.), так что я отказался. Это ведь смертный приговор, если не иметь какого-либо постороннего заработка случайного. Таким образом вопрос решён в самом лучшем для меня духе, и я очень доволен. Надо ещё только оформить пенсию. Не знаю ещё, сумею ли я ездить в Москву. Последнее время стало это ещё труднее из-за массы пассажиров даже в метро, где давка невероятная и очереди, так что всегда грозит опоздание, а главное надо устоять в этой толкотне, а меня всё ещё очень легко сшибить с ног малейшим толчком. Силы медленно возвращаются, т.к. с 5.01 до сих пор живя в Лосинке, я, конечно, не мог иметь сколько-нибудь даже нормального питания, и досаждали ещё крепкие крещенские морозы. Уже пару дней, как мороз стал легче. К 7.02 ещё, возможно, потеплеет, а во всяком случае это уже ближе к весне. Кроме того надеюсь, сейчас получу что-либо на свои январские карточки (неиспользованные в столовой), на которые до сих пор ровно ничего не получил и жил только за счёт рынка, да ещё при перебоях с хлебом, который даже иногда пропадал, т.к. не всегда было кому привезти из Москвы, а с Северянина Ариша перестала приносить, говорит, что не дают, т.к. прикреплён не там. На днях, когда некого было просить подвернулся Юрка В., ехал как раз в Москву к матери и за хлебом, и взялся взять мне. Я ему дал 23.01 карточку и деньги. Он должен был в тот же день принести, и так я его не видел, ни хлеба, ни карточки до 26.01. Пришлось разыскивать его через его труд.школу, ходить к нему 2 раза на квартиру. Видел 25.01 его отца, его не застал и только 26.01 нашёл его в школе и выручил карточку и часть хлеба, почти половину того, что он должен был привезти, остальное пропало, а главное я три дня сидел через него без крошки хлеба и дрожал за карточку. Вот свинья! Невозможный он стал. Отец говорит, что были случаи, когда он брал хлеб для семьи и загонял его, а приезжал без хлеба. Ничего на него не действует. Паршивый мальчишка, а учится он, оказывается, только в 4 классе, а Толек переходит в 7: а были ведь одноклассники. Так-то ,Любик, течёт моя жизнь. Слегка изредка топлю свою печурку, но дров нет. Кое-что нахожу, изрубил и садовую скамейку и такой столик из кухни, который стоял у нас под тазом и ящики. Иногда подбираю кое-что во дворе и чердаке. Везде, где можно, и так перебиваюсь. Просил дров в Совете. Безнадёжно. Иногда дают ордер на сучья, но где-то далеко, откуда не привезёшь и не притащишь. Петрова и Г.Г.(Генриэтта Генриховна Беркгольц – директор муз. школы) обещали кое-что дать из своих запасов, но пока не дали. Всё же , Любик, это небольшая беда, спать мне тепло, а днём греюсь по чужим углам: то у хозяйки, которая топит в комнате Люси регулярно железную печку. (Дрова … привёз её муж на машине из Москвы), то у Дуси , то в Музыкалке. Главное, чтоб не было очень сильных морозов на дворе. Сегодня я остался на ночь в Москве у Ячевских, чтобы без поездки получить паёк. У них всё по-старому, только приобрели тоже железную печку и достали дрова (привезла сестра Славки). Будет у них хорошо. Пока ещё сыро, только 2-ой день топят. Все здоровы. Здесь застал твоё письмо от 5.01. Они, по прежнему, гостеприимные, только, конечно, стали несколько раздражительны, Кс. Мих. сильно устаёт. Славка упал на улице и сломал руку Уже срослось (локтевая кость)…

Музыкальная школа предложила оформить у них выставку Чайковского по труд. договору. Ещё не договорился подробно, но в принципе согласился. Заработаю побольше, чем мне даёт служба по бюллет. (60%) и использую для этого эти 10 дней, на которые мне продлили бюллетень. Видишь, как хорошо всё складывается. Работать можно в музыкалке. У них довольно тепло. Только часто мешает выключение света. У меня свет есть, только тоже не всегда. Вот, Любик, всё тебе основное написал пока и всё о себе, хотя все мои мысли и заботы о тебе и Токе. Хотелось бы верить, что твои глазки хотя бы не хуже и что вы сыты. Ох как хотелось бы быть с Вами в ту новогоднюю ночь, встретить Новый год с Вами, да ещё с пловом и когда ты осталась с Толиком, побыть с Вами хоть час. Твои два письма с этой почты я получил 22..01 вместе с пересл. Ол.М. твоей телеграммой Спасибо, Любик, надо кончать пока ещё свет.

Приписки на полях.

Пишу карандашом, т.к. у них после перестановки из-за печки большой беспорядок. У Али не был. Не люблю туда ходить. Чувствую, что не рады они, особенно муж. Постараюсь в первые дни службы, если будет мороз, ночевать в Москве. Не беспокойся, Любик, за меня. Всё будет хорошо. Пиши правду, как и я стал писать. Никакого паралича у меня не было и нет и не будет, просто авитаминоз и кардиосклероз. Иод-гипер…? Куплю и буду принимать…. Пока, кохане моё (?). Целую. Ол. М.. Кс. М. и Сл. Просили тебе передать привет, Токе и всем. Твой Юлек».

3.02.1943 откр.

«Любанек родной!

Всё хорошо. Мне не хуже, но и поправкой особенно похвастать не могу. Сегодня ночевал у Али. Приехал за продуктами по карточке, спешу, напишу подробно письмом. Не беспокойся ни о чём. Спасибо маме за письмо на …, что получил на днях. Пиши кралик. Надеюсь дома застать письмо. Целую крепенько.

Твой Юлек».

.02.1943.

«Любашка родная, кохана, счастье моё!

Как видишь, я в каждом письме иначе начинаю, ищу слов, которыми мог бы наилучше выразить всю мою тоску и любовь к тебе. И всё не то. Нет слов. И надоели. Ты думаешь, что так любя тебя, я не хотел бы скорее выздороветь, сохранить себя для тебя и Токи, хотя бы мне здесь пришлось продать всё, что есть у меня, тем более, что и Ты в каждом письме пишешь, что без меня для тебя не будет счастья, что оно во мне. Мне это радостно всегда читать, что ты за этот уже второй год разлуки не забыла меня и даже как бы я дороже тебе стал. Мумка милая, я ничего не жалею, но и почти ничего не удаётся мне продать. Несчастный ковёр хотел продать за 600 – 700 руб., теперь рад бы и за 300, а на рынке только раз предложили мне 100 руб. Конечно, не продал. 100 руб это ничего. Это почти 1 кило картошки (65) или 2 кр. молока. Лучше уж им накрываться. Повезу я его в Москву. Зайду в магазин скупки. Если дадут хотя бы 250 – продам. Кроме продажи вещей и напихивания желудка питательными вещами я ничего для улучшения своего состояния и положения сделать не могу, или, если хочешь, не умею. Я мало стал стесняться и в смысле помощи от других. Нахальства больше проявить не могу. Ко всем решительно подъезжал, кто мог бы чем-либо помочь, стал, вероятно, пугалом для многих. Во всяком случае, больно чувствую всякое, вызываемое моим появлением, чувство этакой скрытой досады или недовольства, что я так во всём нуждаюсь, что мне следовало бы чем-либо помочь, и есть много этого кое-чего, но уступить ни крошки никому не хочется, и вот я мешаю всем пользоваться имеющимися у них благами. А ведь почти все по сравнению со мной, а некоторые и без всякого сравнения живут всласть и сыты. Тяжело мне даже писать о таких вещах. И хожу-то я всё по чужим углам не ради их хлеба, да масла, а только чтоб удрать от одиночества и согреться при их печке, их теплом, которое ведь им ни черта больше из-за меня не стоит, а мне, особенно в часы, когда гаснет свет, усидеть в своей темнице, холодной и старой, как каземат, слишком трудно. Так что, Любик, люди теперь думают каждый о себе и только о себе, и рассчитывать от них на помощь не приходится. Можно в лучшем случае надеяться от лучших из них на более–менее значительные и ценные услуги (которые им не приносят ущерба), что хорошо. Я напрасно всё это пишу. И так известно. Хорошо ещё, что я от многих пользуюсь такими вот ценными для меня услугами, и за это им очень благодарен.

А ведь хотел я писать совсем о другом, Любик. Прежде всего, спасибо за письма. Получил 4.02 письмо от 5.01., а вчера опять твоё письмо, кажется, от 10.01. вместе с письмом от Наташи. Твои письма меня радуют и поддерживают. Я счастлив, что вы не голодаете и не мёрзнете и более-менее здоровы и дружно живёте и что Тока хорошо учится и не теряет времени и что ты такая энергичная, бодрая и добрая. О том, что ты добрая, я давно знал, но столько выносливости, выдержки, энергии и терпения ты проявляешь впервые. Ты всё же умеешь бороться за жизнь, за нашего сына. Вообще тебе хочется писать кучу комплиментов, но лучше напишу о делах. Хочешь знать о состоянии моего здоровья: слабость ещё не ушла, сидит во мне и даже … усилилась в эти дни. Я только 4.02. получил, наконец, первые продукты по январской карточке и, кстати, зарплату по бюллетеню, для чего съездил в Москву. Счастлив, что получил 200 гр. льняного масла, 700 гр. хорошей вермишели, кроме этого плитку шоколада, чай и пока больше ничего. Зарплату почти … 420 руб. Вот и деньги. Кроме этого Ванда привезла в этот день свиные ножки (самые копытца с одним суставом), оставила Але и уехала. Я попросил одну-две ножки и получил 3 (хотя она вообще не знала сначала, что с ними делать и брезгливо на них косилась, готовая выбросить. Я же из этих ножек, потрудившись, правда, над ними, сделал себе пока маленькую кастрюлю жирного, наварного супа, а сделаю их 10, пока все кости не станут мягкими, чтобы и их можно было резать ножом и есть. Это всё исключительно ценное, питательное, мясное да ещё свиное вещество. Мне достаточно было съесть 4-5 ложек этого первого супа, чтобы до конца дня быть сытым и даже больше: почувствовал, что съел лишнее, даже желудок сначала расстроился от непривычки к жирам. Храню, как зеницу ока эти косточки, мяса тоже там порядочно добавляю ко всякой стряпне (щи, лапша) и получается замечательно. А ведь ещё получу что-то взамен 1200 гр. мяса за январь, так что эти 3-4 дня я вполне сыт. Но когда поехал по этим делам в Москву, мне там было плохо, и я ещё раз передумывал, не ехать ли мне, в самом деле, к вам. Решить это очень трудно, не говоря уже о том, что выполнить тоже трудно. Не желая гибнуть, я готов бы ехать сейчас и принимать уже меры. Все мне это усиленно рекомендуют, внушают, что это единственное спасение. Я же вижу впервые, что главным мотивом этих советов у многих есть желание избавиться от меня. Неприятно видеть ведь человека, которому надо бы что-то сделать, а не хочется. Никто не доходит до сознания, что, если я поеду в вам, то хоть себя, конечно, спасу, но не очень, может быть, (на) долгое время, может быть (на) 1 – 2 года лишу и себя и тебя и Току своего угла, а как без него жить да ещё с таким инвалидом, как я, ты сама знаешь. Спрашивается, надо ли идти на это несчастье ради спасенья жизни своей или всё же ещё рано. Ведь смешно получается: может быть 1 кг сала может меня спасти, а я вместо этого 1 кг сала или масла, которого пока добыть не сумел, брошусь наутёк, ломая жизнь тебе и сыну. Обидно было бы торопиться. Верно ведь, Любик? Один Вильк учёл это в своих советах, другие твердят только о гибели. И вот я правду тебе скажу. Я сам не очень крепок в своей уверенности, что мне удастся выкрутиться, но пока всё же считаю, что шансы есть, большой опасности нет, а следовательно, решил ждать. Завтра мне кончается бюллетень. Надо идти на службу, а возможно ведь, что не удастся на ней удержаться из-за всё более трудных поездок в Москву. И даже в этом случае этого ещё мало, чтобы ориентироваться на Андижан.. Ну чтож? Брошу эту службу (имею право) пока работаю для музыкалки по оформлению выставки, а там ещё что-нибудь поищу в Лосинке и ещё попытаюсь продержаться до весны. Надеюсь, удастся. Наконец, продам часы свои. Хотя бы дешевле вдвое, чем можно бы и что даст сразу около 1000 руб., а служба половину этого (в муз. школе), продам и машину (швейную?), если долго не будет работы и так как-нибудь дотяну, а пока петлю на шею себе и тебе накладывать не буду, разве если почувствую, что состояние здоровья в ближайшее время ещё ухудшится. Ухудшения больше допускать надолго не могу, и тогда, скрепя сердце, дам телеграмму о вызове. Конечно, не дай бог, чтобы так было, но пишу это на всякий случай, и чтобы ты знала, как обстоит дело и не пугалась такой телеграммы. Если уж пришлось бы на это идти, и в этом случае не всё ещё потеряно для нашего счастья. Живы будем – дождёмся всё же лучших времён, а там нашли бы себе и угол, хотя бы и не в Москве, и могли бы ещё пожить с тобою счастливо. Так, Любик, не горюй: в любом случае имеем шансы на лучшую, счастливую жизнь, которой так жаждем оба».

8.02.1943.

«Сегодня я на службе. Ночевал у Ячевских. Всё же добрался до службы с трудом. Беда, что метро стало хуже трамвая. Пришлось пропустить несколько поездов. Надо драться, а у меня нет сил для этого (?). Попробую ещё несколько дней. Если так будет, придётся отказаться от работы в Москве.Преподавательница Музшколы … (кажется Ел. Никол.) предложила лишь устроить меня бухгалтером С… хозяйства в Лосинке, знаешь, того в конце Медведковского. У неё много и овощей и будут раньше. Меня это соблазняет, если уж бросить работу в Москве и …, хотя на ф-ке карточки и снабжение московские, а в хоз-стве –местное т.е. меньше. На днях это решается. Пока надо ещё найти время для работы над выставкой Чайковского, которую я уже начал и должен кончить к 20.02. Не знаю ещё сколько уплатят (нет сметы), но во всяком случае не меньше, чем оклад Москвы. Уже получил свыше 100 руб. Работать над этой выставкой удобно, прямо в музыкальной школе, можно там же ночевать, что я уже 2 раза делал. Там топят. Не очень тепло, но сносно. Сегодня на службе случайно получил тёплые брюки на вате за 40 руб. Телогрейки …. уже были разобраны. Мне это очень пригодится, а то оборвался. Бульон, суфле здесь почти прекратили выдавать, так что эта служба в конечном счёте не так уж много отличается от службы хотя бы в Лосинке. Выбирать тут, впрочем, не приходится, а надо делать то, что можно, а не жалеть того, что невозможно. Над этим не очень горюю. Даже тянет ограничиваться Лосинкой. Весной там была бы благодать в этом их саду, хотя и ходить довольно далеко но по ровному месту без лестниц и толкучки. Ближайшие несколько дней, думаю, прожить у Кс. Мих. и Али, но надо торопиться и в Лосинку, чтобы не сорвать выставки. У Ячевских обедаю. Они по прежнему гостеприимны не в пример Але. Сегодня чувствую себя лучше, не голоден. На улице холодно, сильный ветер. Чрезвычайно радуют и поддерживают наши успехи на Кавказе и Украине. Многие говорят о скором конце войны, именно, весной, так что не я один твержу это. Чувствуешь мумка моя милая, что это значит.. Может быть, это счастье грянет даже раньше, чем мы его ждём и всё вопреки службе в Москве или Лосинке. Эти дела мелкие. Пишу наспех, а тогда чтобы хоть устроиться в этом сад. м. хозяйстве пока нас …

… отправить тебе незаконченное .письмо. … Сделал страшную глупость. Явился к Ячевским 7.02. , а 6.02 имен. Кс. Мих. Выкрутился, сказав, что думал, что сегодня 6.02., так что по бюллетеню мне приступать к работе 7.02. и я не предполагал, что 7.02. может быть воскресеньем и думал, что понедельник. …

Плохая бумага, кончаю писать. Целую крепко, крепко тебя. Всем привет.

Приписки на полях

9.02. Решил всё же отказаться от службы в Москве. Побуду здесь несколько дней и уйду. Уже заявил. Слишком трудно добираться. Пришлось вчера со службы идти пешком до Ячевских. Шёл полтора часа, до вокзала ещё дольше. Вставать приходится в пять. Домой попадал бы в 9 часов, а то и позднее. Когда же спать, если ещё надо кое-что готовить. Затем всегда угрозы опоздать, не сегодня так завтра. Лучше сразу себя и других не обманывать. На чудесное скорое выздоровление мне рассчитывать не приходится. Поработаю пока на муз. школу (совместить не сумел бы, а сорвать выставку не хочу)».

Последнее письмо в Андижан, но уже не Любе, а её сестре Наташе.

11.02.1943

«Дорогая Наташа!

Спасибо Вам большое за Ваше письмо. Вы все так добры! Я часто думаю о Вас и не могу себе представить, как Вы лично, привыкнув за всю свою жизнь к уютному собственному углу, живёте теперь в этой тесноте и неизбежном при этом беспорядке, да ещё вместе с чужими людьми. Вы часто страдали от мигрени. Как теперь? Всё это раздражает, очевидно, а Вы ещё так приветливы. Утешает надежда, что скоро уже наша жизнь после стольких лишений, вызванных войной, станет лучше, затем нормальной довоенной, а затем ещё лучше, чем была. В Вас столько внутренних сил сопротивления, что я уверен, что убережёте всю бодрость и силы до этих лучших времён и заживёте ещё всласть со своим Жорой, чего Вам искренне желаю. Я тоже надеюсь пожить ещё с Любой и Токой как следует, но сейчас моя дурацкая болезнь вынуждает меня все помыслы и силы направить только на поддержание собственной жизни и борьбу с крайним упадком сил. Поехать к Вам на некоторое время это моя мечта. Несомненно, я быстро бы поправился, но просто бежать от мороза, болезни и лишений, бросив всё в Москве на неопределённое время и свалиться Любе на её шейку в таком жалком состоянии без всяких перспектив и своего пристанища я пока не хочу и не могу. Буду бороться.

Приписка на полях.

Под рукой не оказалось бумаги. Ограничиваюсь пока этой открыткой. Будьте здоровы, Наташа милая, не болейте. Целую Вас крепко. Ваш Юлек».

Два письма Т.М.Петровой, посланные нам в Андижан в ?.12.1942. и 7.02.1943.

«Дорогие Любовь Яковлевна и Толик.

Поздравляю вас с Новым годом и желаю здоровья и сил. Надеюсь, что Нов. Год принесёт мир и счастливую жизнь, что наши родные вернутся и что мы с Вами встретимся; Толик будет дальше учиться и доставит своей маме много радости. В письме посылаю перечень облигаций. В муз. школе устроена выставка жизни и творчества Чайковского к его юбилею и украшают её картины Юлия Александровича. Пейзажи центральной России, Подмосковья очень любил П.И.Чайковский, так что картины как раз кстати. Остальные спрятаны. Я болела гриппом. 30.12 выйду на работу. От сына нет вестей. Он брал Киев и был отправлен дальше на запад. Когда всё это кончится!!... Ох! Тяжело… Сейчас ночь. Я не сплю, а пишу письма… Будьте здоровы. Целую Вас. Желаю в Новом году благополучно вернуться вам домой. Пишите о своём житье откровенно по-дружески.

Любящая Вас Петрова».

7.02.1943.

«Дорогие Любовь Яковлевна и Толя.

Трудно собраться Вам написать, до того сложна жизнь. Я часто думаю о Вас, т.к. часто вижу Юл. Ал. Всё это время он был на бюллетене а сегодня пошёл на работу. После больницы в январе он чувствовал себя как будто лучше, но в начале февраля ему снова стало хуже (по крайней мере по внешнему виду) и мы удивляемся, что его выписали на работу. В школе мы ему предложили работу по оформлению выставки, думая, что он ещё не скоро приступит к основной работе, а тут он у нас немного порисует да и ляжет спать в метод. кабинете, а то у него помещение нетопленное. Столовой у нас нет, ведь все получают только по карточкам, а хлеба мы ему подкидываем; иногда я его зову к себе, но и сама я редко готовлю обед – сейчас не приходится. Все мы исхудали, а Юл. Ал. особенно постарел. Не знаю, как справится он со службой. На днях у нас произошло печальное событие – умер Ал. Ив. От истощения. Завтра идём его хоронить. Надеемся на скорое окончание войны. Олег мой под Сталинградом. Я постоянно о нём беспокоюсь.

Желаю Вам здоровья и всякого благополучия. … С приветом Петрова».

Письмо от Генриэтты Генриховны Беркгольц (директора Лосиноостровской муз. школы) и Татьяны Михайловны Петровой (её завхоза), в котором нам сообщалось о смерти моего отца.

«Дорогие Любовь Яковлевна и Толик.

Получили письма от Вашей мамы и от Толика. Вы представить себе на можете, как тяжело было сообщать Вам эту печальную весть. Г.Г. предлагала это сделать мне, а я ей и, наконец, мы сели писать вдвоём, обдумывая каждое слово. Мы так боялись убить Вас таким известием. Не сердитесь на меня, но боясь, что письмо задержится в цензуре, я не посылала другого со справкой, как бы оно не пришло раньше первого. Тоже и Алю я просила подождать писать Вам, так что не сердитесь на неё – она горячо сочувствует Вам. Другая племянница на труд.фронте, а Аля была больна, когда скончался Юл. Ал., но она приехала, как только удалось ей сообщить. В последний его путь мы с ней сопровождали его, Аля привезла хорошенький веночек. Ещё было холодно – мороз и снег, могилу отделать было нельзя, но на дощечке с номером Аля написала по польски фамилию и имя. Креста я не заказала, не зная Ваших убеждений, но договорились с одним человеком, которого нанимала рыть могилу, что списавшись с Вами, закажу ему, что нужно будет. Место я заметила. Для покрытия расходов на похороны мы продали кое-что из ненужных уже вещей с тем, чтобы и Вас можно было бы материально поддержать. Соседи по комнате боялись покойника и хотели сдать похороны особой комиссии, которая за хлопоты забирает имущество, но мы с Генриэттой Генриховной отклонили это предложение и взяли хлопоты на себя. Хочется хоть чем-нибудь сгладить то бесконечно тяжёлое горе, которое постигло Вас, хочется сохранить Толику на память то немногое, что осталось от отца. Юлий Александрович был таким хорошим человеком, что и чужим людям приятно иметь память о нём, а тем более Вам дорога память о таком исключительно внимательном друге, муже и отце.

Картины, альбомы с зарисовками будут сохранены для Вас. Комнату хозяйка просит освободить, но она не гонит, не наседает. За комнату я уплатила ей, но нужно будет и дальше платить, пока освободим её. Какие распоряжения Вы дадите насчёт мебели, если сохранить, то можно будет мебель поставить в маленькую комнату, которую занимал сын хозяйки, и вообще всё, что Вы захотите сохранить или что останется не проданным, можно будет положить в шкаф и поставить там.

Зашла снова к Можайским. Комнату они сдали и просят освободить без ремонта. Поставили вещи в комнатку сына хозяйки, а картины пока возьмём в школу спрятать. Завтра воскресенье, и я смогу этим заняться. Можайская хочет до Пасхи привести комнату в порядок и просит скорее освободить. За эту зиму комнаты пришли у всех в ужасное состояние. Постоянная темнота по вечерам (Юл. Ал., счастью , не страдал отсутствия света, у него электричество было), коптилки, когда бывало горючее, печки – времянки, дым, копоть. Горсовет создал спец. комиссии для проверки приведения в порядок жилищ. Уж и не знаю, когда сумею уделить этому вопросу время, т.к. меня выделили в огородную комиссию; приходится ходить в поле, размерять, планировать для товарищей, а силы не те, что раньше, движимся медленно, устаёшь, сердце пошаливает. От сына нет вестей, но подбадриваю себя. Нельзя падать духом.

Приписки на полях.

И Вы, дорогая Любовь Яковлевна, не падайте духом, все силы, все заботы отдайте сыну, теперь он будет Вашим лучшим другом. Постарайтесь найти себе в этом утешенье, хотя горе Ваше бесконечно тяжёлое. От души желаю Вам обоим здоровья. Сердечный привет Вашей маме.

Горячо сочувствующая Вам Петрова».