Интервью с Сергеем Викторовичем Ковальским продолжает цикл интервью Татьяны Косиновой с художниками о польских связях и влияниях. Цикл открыт в 2013 году интервью с Виктором Богорадом, другом С.В.Ковальского.  

Сергей Ковальский родился в Ленинграде 1 августа 1948 года. Себя называет прежде всего путешественником, и только потом художником и поэтом. Начал профессионально заниматься живописью и литературой в конце 1960-х. В 1969 основывал направление Метаэлементализм © в визуальном искусстве как трансформацию звука в цвет в технологии контрколлажа. С 1978 года развивает второе направление в своем искусстве: социальный фолк-арт ©.  Автор концепции «ПАРАЛЛЕЛОШАР»©, как виртуального художественного символа ХХI века... Подробнее на сайте Арт-центра "Пушкинская-10"  

Расскажите, что в вас польского? Какую часть это занимает? Ковальский - одна из самых распространённых фамилий в Польше.  

Сергей Ковальский: Не знаю. Родился я в советское время, когда никто ничего не говорил детям, поэтому ничего не знаю.

А когда это стало интересовать?

С.В.: Когда уже повзрослел. К двадцати годам я, например, узнал, что я крещеный, православный. Не говорили, кто – откуда. А зачем было говорить? Дедушка по другой линии у меня в царской армии был, допустим. Я узнал об этом, когда уже все умерли, достал альбом семейный и увидел его в форме. У мамы спросил. Она: ну да, было. То же самое здесь. Папа родился в Кушке, это самая южная точка Советского Союза. Как он туда попал с фамилией Ковальский, не понятно. Возможно, в 1860-х годах из Польши выслали как участников бунта. Как он еще мог там оказаться? У него было два брата, но никто никогда ничего не говорил. Все, что осталось – три маленьких мальчика от пяти до трех лет, фотография моего папы с братьями, которых я никогда не знал, не видел и понятия не имею, что потом с ними случилось. И папа уже давно умер, никогда ничего не рассказывал про это. Берегли детей в советское время, понимаешь, чтобы лишнего не болтали по глупости. 

Надо говорить не обо мне. Известно, что в период, когда мы взрослели, после Второй Мировой войны, Польша была одной из самых свободных стран в соцлагере. Польское искусство – поскольку я человек из культуры, и искусство для меня главное, - оказало влияние на все наше поколение. Потому что там всякими правдами и неправдами, но получали мы великолепные журналы из Польши – «Проект», «Штука», «Шпильки» по карикатуре. железный занавес был, с настоящего Запада было сложнее что-то получить. Поэтому мы отчасти воспитывались в изобразительном искусстве на великолепном польском плакате, который где-то с 1950-х годов начал там развиваться в нормальную сторону. "Советского" в нём где-то присутствовало, в каких-то политических вещах, но, в основном, там люди свободно творили, и это оказывало на нас большое влияние. Из тех плакатистов, кого я помню, можно выделить таких классиков польского плаката, как Ян Леница, Виктор Садовский. 

В 1970-х годах польские плакатисты сделали, наверное, следующий шаг после русского авангардного плаката 1920-х годов, когда были Лисицкий и Родченко, они делали советские пропагандистские плакаты, но, тем не менее, очень талантливые. Дураки-совки загнобили своих собственных пропагандистов. Поляками был сделан следующий шаг в области плаката, и это влияние на их искусство чувствуется до сих пор. Если вспомнить выставку польской академии художеств в нашем ЛОСХе [в мае 2013 года], влияние польского плаката на творчество современных польских художников, на живопись с новыми технологиями, за исключением Артура Винярского, совершенно очевидно. 

На самом деле в польской классике тоже всё очень интересно, хоть это и 19 век. Помню, как я открыл Яна Матейко. Великолепный художник, по силе своего таланта, наверное, равный Репину.  

На меня, как на человека, который всю жизнь живет в звуке, в музыке, естественно, оказал влияние польский джаз, который был и остаётся самым авангардным в Европе и самым передовым, наверное, тоже с конца 1950-х. Можно без конца называть польские джазовые имена, Збигнев Помысловский один чего стоил. Сейчас известен Урбанек, который вышел на мировой уровень, или Томаш Станка, допустим, джазовый трубач мирового уровня. Они до сих пор гастролируют и вписались в контекст мирового джаза. Это, в общем, серьезно, это редко кому удавалось из Европы, а тем более из социалистического лагеря. Они оказали огромное влияние.

Сюда доходили слухи, что там первые галереи образовались. В Польше уже в 1955 году первая галерея свободная организовалась! А мы еще вообще тогда не понимали этого слова «галерея», что это такое? Сюда это пришло уже после перестройки, и по сию пору у нас их очень мало. Мой хороший знакомый Петр Новицкий в 1977 году организовал свою галерею и тянет ее до сих пор в центре Варшавы, он основал Фонд современного искусства. Сюда Новицкий приезжал в 1984-1985 году, тогда мы с ним познакомились. Все, что он делает, тоже оказало некоторое влияние лично на меня, на моих соратников, собратьев и т.д.

Что еще? Конечно же, это возникновение «Солидарности». Это, конечно, был великолепный звоночек о том, что приходит конец всей этой советской системе. Мы переживали. С большим удовольствием хранили значки «Солидарности», которые к нам иногда завозили польские студенты и некоторые туристы завозили.

Лично у меня много  связано с польскими студентами, которые в советское время учились здесь. Первую картину у меня купил заграничный коллекционер. Это был поляк, который учился здесь. Было приятно: приезжает человек, выделяет тебя из общей массы, видит  в тебе что-то такое, что говорит о том, что ты идешь в русле современного искусства, а не в совке подыхаешь.

<...>  Понимаешь, с Польшей все время что-то перекрещивалось. С тех пор, как я въехал в музыку, я слушал и Мылнарского, и других. Как ни странно, до сих пор не говорю по-польски, как-то у меня нет вообще никакой тяги к языкам, и по-английски через пень-колоду, но вот музыка польского языка, она всегда меня как-то завораживала. Я с удовольствием слушал исполнителей, каких-нибудь «Скальдов» или «Червоны гитары», которые первые прорвались из рок-групп, вообще первые из рок-музыки прорвались в Советский Союз именно из Польши. И даже джем был ночной тут в гимназии, я, к сожалению, туда не попал, чего-то некогда мне было или я не помню, чего было. Короче. Вот эта музыка польского языка, она меня сопровождала вот всю свою жизнь. Я с удовольствием слушал, когда читается польская поэзия.

У меня есть друг такой. Поэт Алексей Шельвах, мы с ним на одной парте когда-то сидели. Вот лежит его книжка, в частности, великолепный перевод Стахуры «Fabula rasa» на русский язык. Он тоже всю жизнь занимался Польшей. Он первым читал мне Идельфонса Галчинского, великолепного поэта. Уже тогда Шельвах мог что-то читать по-польски, - мне было очень интересно. В его исполнении я впервые соприкоснулся с музыкой польского языка в литературе. Так что это как-то все время было там, на каком-то заднем фоне, и поэтому трудно говорить, откуда там чего. Может, чувствуется, может, не чувствуется, я слабо верю в кровные узы, но так сложилась ситуация по жизни. Как ни странно, до сих пор я не говорю по-польски. Но как-то у меня нет вообще никакой тяги к языкам, и по-английски через пень-колоду, но вот музыка польского языка, она всегда меня как-то завораживала. Я с удовольствием слушал эстрадный исполнителей, каких-нибудь «Скальдов» или «Червоны гитары», которые вообще первыми из рок-музыки прорвались в Советский Союз именно из Польши. <...> Музыка польского языка меня сопровождала вот всю свою жизнь. Я с удовольствием слушал польскую поэзию...

<...>

Когда мы прорвались с Пушкинской-10, моим естественным желанием было – сотрудничать с Польшей, с искусством Польши. Оно весьма изменилось с 1970-х годов, потому что там та же ситуация, что и у нас, только всё началось раньше: народ рванул на настоящий Запад, в Америку, в Европу, потому что денег заработать и вписаться в контекст мировой культуры было необходимо людям. И конечно, она также, как и Россия чуть попозже, и Петербург, в частности, обескровилась за счет утечки мозгов и талантов сугубо польских. Если взять, допустим, такого классика, как Опалку, он считается классиком американского искусства и выставляется там, а на самом деле он из Польши, и если копнуть, то там есть польские моменты.

Мы стали выстраивать свои отношения с поляками. Я помню великолепный момент, когда мы законтачили с Замком Уяздовским – это крупнейший культурный центр Варшавы, примерно равнозначный нам по духу и структуре. Только единственное, ему все-таки правительство помогает, город помогает, в отличие от Пушкинской-10, поэтому им там полегче живется. Они делают великолепные культурные программы, выставки. Благодаря их кураторам нам удалось вписаться в фестиваль «Петербург в Варшаве, Варшава в Петербурге», они настояли на том, чтобы Пушкинская-10 была там представлена. Это фестиваль был в 1997 году...

Целиком интервью будет опубликовано в журнале "Новая Польша" (№1 за 2017 год).