Памяти Станислава Микке
Станислав Микке (Stanisław Mikke) родился 11 сентября 1947. Известный в Польше адвокат, главный редактор ежемесячного журнала Польской Адвакатуры "Palestra", публицист, участник поисковых и эксгумационных работ в Катыни и Медном в 1990-х годах, автор книги "Спи, храбрый... В Катыни, Харькове и Медном" ("Śpij mężny w Katyniu Charkowie i Miednoje"; вышла в русском переводе в Варшаве в 2001), консультант Кшиштофа Кесьлевского...
С 2008 был заместителем Анджея Пшевозника, вице-председателем Польского государственного Совета Охраны Памяти Борьбы и Мученичества ( Rada Ochrony Pamięci Walk i Męczeństwa).
Сегодня Станислав Микке летел в составе польской государственной делегации в Смоленск...
Светлая память нашему коллеге и товарищу.
Доклад Станислава Микке "О значении эксгумации и могил для памяти жертв" был прочитан в сентябре 2003 в Сыктывкаре на международном симпозиуме памяти Вениамина Иоффе "Мир после Гулага", посвященном жертвам политических репрессий. Симпозиум провели НИЦ "Мемориал", Фонд "Покаяние" (Сыктывкар), Фонд памяти К.Аденауэра, Генеральное консульство Республики Польша в Санкт-Петербурге и Академия государственной службы и управления Республики Коми. Текст был опубликован в сборнике докладов симпозиума.
Станислав Микке
О значении эксгумации и могил для памяти Жертв
Выдающийся писатель, лауреат Нобелевской премии, Гюнтер Грасс сказал несколько лет тому назад: «Молчание жертв невозможно не слышать».
Однако известно, что это молчание слышат не все. Мы, собравшиеся на этом Симпозиуме, несомненно слышим его. Слышим часто до боли.
Однако можно возникнуть вопрос: можно ли считать наше восприятие молчания жертв неким особым даром? Возможно, это какой-то недуг, перегиб, вид отклонения?
Думаю, что как раз наоборот: те, которым не дано слышать, переживать то, что переживаем мы, поражены чем-то, что можно было бы определить как очерствление человечества. И наверное, значительно более серьезное очерствление, чем утрата восприимчивости к таким проявлениям человеческой активности, как музыка.
Отец-основатель и теолог Церкви св. Августин писал, что не существует в отдельности таких понятий, как прошлое, настоящее и будущее. Есть присутствие настоящих вещей, или восприятие. Присутствие будущих вещей, это надежда. И есть, наконец, присутствие вещей прошлых, которое называется памятью.
Великий мыслитель говорит о непрерывности существования во времени. Мы хорошо знаем, что для сознательного существования необходима память. Мы вспоминаем улыбку нашей матери, наши первые радости и печали, первые успехи и неудачи. Мы помним наших близких и моменты их утраты.Мы состоим из памяти о том, что пережили. Но ведь это не только личный опыт. Историческое сознание, знание неизведанного прошлого не менее важно для формирования нашего я.
Известно, что чем выше культура этой самой памяти, тем выше национальное самосознание, а это, в свою очередь, увеличивает способность делать правильный выбор для будущего. Как в жизни индивидуумов, так и в жизни социумов.В этом знании прошлого особое место занимают трагические события и миллионы невинных Жертв тоталитарных режимов - гитлеровского и коммунистического.
«Есть пустые места, но воздух дрожит от тех голосов», - писал великий польский поэт, покойный уже Збигнев Херберт.Воздух дрожит от тех голосов. В том числе от голосов потрясения, боли, отчаяния. Воздух дрожит, потому что случилось это совсем недавно. Еще живут, в том числе среди нас, свидетели того жестокого времени. Но для более молодых поколений это тоже близкое время, почти на расстоянии вытянутой руки.
Мы знали свидетелей преступлений, мы знали тех из Жертв, которым довелось уцелеть. Их рассказы, их рукопожатия были реальностью.
Один тоталитаризм оставил прежде всего пепел Жертв, другой – рассеянные на огромных пространствах, зачастую еще не открытые захоронения, скрывающие человеческие останки. Безымянные, неизвестные даже могилы.Когда в 1991 году поляки начинали поиски мест захоронения польских офицеров – жертв Катынского преступления, мы много раз слышали, что вся Россия – это одно большое кладбище невинных Жертв.
В 1994 году, когда Совет Сохранения памяти борьбы и мученичества начал широкомасштабную эксгумацию, мы часто сталкивались с вопросами: есть ли смысл спустя десятилетия искать могилы? Не достаточно ли просто поставить памятник и таким образом увековечить, отдать должное убитым? Нужно ли, можно ли – возникали и такие вопросы – нарушать покой человеческих останков?
Независимо от всех возникающих трудностей – а масштаб этих трудностей при подобных мероприятиях бывает огромным – ответ может быть только один.
Погребение умерших – это христианский долг. Но это не только вопрос религии. Это элементарная обязанность цивилизованного человека – останки, выброшенные в некую яму, извлечь из земли, эксгумировать и захоронить, как полагается, с величайшим уважением.
Ведь невозможно допустить, чтобы при строительстве дорог, домов, гаражей или отхожих ям обнаруживались человеческие останки, чтобы их закапывали под фундамент.Этот последний случай устройства отхожей ямы на человеческих останках был нами отмечен во время эксгумации в 1991 году в Медном.
Сегодня в Европе много говорится, и следует признать, что многое и делается, в интересах прав человека – и в очень широком спектре. Может, стоит сильнее включить в направление этого мышления заботу о брошенных человеческих останках.
Я хотел бы поделиться с вами своим опытом, который я приобрел в 1991-1996 годах, когда в общей сложности несколько месяцев участвовал в эксгумациях Жертв Катынского преступления в самой Катыни, а также в Медном и Харькове. Это была огромная работа, не имевшая прецедента в истории, мы эксгумировали около 15 тысяч поляков.Помню, что сначала поразило меня то, что в команде оказались археологи. По мере получения опыта, в последующие годы археологов становилось все больше. Именно это в первый момент порождало чувство протеста. Зачем археологи, мы же не принимаем участие в археологических раскопках. Мы не ищем следов древних цивилизаций.
Вскоре оказалось, что присутствие археологов было просто необходимо. Это они, разделив территорию на маленькие квадраты 2 на 2 метра, обозначали места зондажного бурения. С большой точностью они отмечали границы ям смерти, и так были определены места скидывания трупов.Именно благодаря археологическим методам можно было открыть эти ямы, не нарушая расположения останков, а также установить глубину этих ям. Последнее позволяло устанавливать, что ниже уже нет человеческих костей.
Во всех трех местах: в Катыни, в Медном и в Харькове мы сталкивались с очень разными захоронениями. Некоторые скрывали от десяти до нескольких десятков тел, но были и такие, в которых покоились 700 и даже свыше тысячи трупов. В таких условиях без археолога невозможно точно определить дно могилы.Что спустя несколько десятков лет может дать эксгумация, кроме извлечения из земли останков и достойного захоронения их? Хотел бы заметить, это не только кости. В очень многих братских могилах, во влажной среде, сохраняется мягкая ткань, то есть тело в так называемом жиро-восковом состоянии. Нередко мы эксгумировали целые останки, даже с сохранившимися чертами лица, с волосами, с внутренними органами и с полной одеждой.
Вопреки тому, что можно было предположить, в подавляющем числе случаев вместе с останкfми были найдены предметы личного пользования. Очки, ключи – символ надежды на возвращение домой, множество ключей, а также документы, которые сохранились в поразительно хорошем состоянии.Наиболее потрясающими были письма к семьям, которые мы находили в могилах. Процитирую одно письмо, написанное детской рукой, адресованное 37-летнему капитану Владиславу Рольскому, которое было найдено в его одежде в яме смерти под Харьковом.
Вот слова, которые удалось прочесть: «Ченстохова... Милый... мы узнали... с мамочкой переживали, но, хотя сейчас очень тоскуем, но знаем, что дождемся, когда нас поцелуешь и обнимешь. Я люблю тебя от всего сердца. Целую тебя сильно и ...»
Можно себе представить, какую какую ценность имеют такие письма для семей Жертв. Но мы находили документы, имеющие не только эмоциональную ценность. Например, заметки, записки, дневники, в которых были отмечены имена и отражены день за днем судьбы заключенных. А потому они имеют огромную документальную ценность. И в этом случае большую роль сыграли археологи – консерваторы, обеспечивавшие профессиональное извлечение предметов. Ведь иначе, вынутые спустя годы из земли, они рассыпались бы при соприкосновении с воздухом в прах.Я отдаю себе отчет в том, что ямы смерти жертв Катынского преступления имеют свою специфику. Это были прежде всего польские офицеры и полицейские, которых убивали сразу же, как привозили на место казни. У них при себе были документы и другие предметы. Несмотря на личный обыск, у них были свои приемы, чтобы спрятать самые ценные для них предметы. Их прятали в обуви, зашивали в мундиры.
В других же случаях, когда люди умирали в лагерях или их убивали во время незаконных расправ, таких предметов находится меньше. Но случается, что такие предметы находятся и позволяют провести идентификацию. А если и нет, то и в этом случае они представляют собой особого рода памятную реликвию.
Я скажу трюизм, но ничто так не поражает воображение, ничто так не остается в памяти, как личная трагедия, как судьба отдельного человека. С миллионом жертв трудно себя сопоставить. Это неизбежно некая абстракция. Можно приблизиться только к конкретному человеку. Представить себе его драму. Только через смерть конкретных людей, особенно, когда мы стоим над могилами, мы осознаем размеры страданий, масштаб преступления, жертвы которого исчисляются сотнями тысяч.
Я приведу очень личный пример. 1 августа, каждый год в течение многих, многих лет, в годовщину начала Варшавского восстания я вместе с семьей посещаю Кладбище на Повонзках, на котором находятся захоронения погибших повстанцев. Когда мы уходили от одного захоронения с березовыми крестами, моя 8-летняя дочь попросила вернуться к одной могиле. Я спросил: «К которой?» Она ответила, что заметила могилу 11-летнего Ендруся – санитара. И я знаю, что мой ребенок через годы пронесет память о том событии, во время которого погибло 200 тысяч жителей Варшавы, через память о близком ей сейчас незнакомом мальчике-санитаре.
Коль скоро я обращаюсь к собственным переживаниям, то хочу рассказать об одном из наиболее потрясших меня. В лесу, в Быковне близ Киева в яму были скинуты десятки тысяч убитых. По предварительным данным, там были захоронены также несколько тысяч жертв Катынского преступления, отмеченные в так называемом украинском списке.Мы ходили по этому лесу, по его глухим местам. Специалисты показывали: здесь могила больше, там – меньше. На деревьях – временные таблички, под пленкой распечатанные фамилии и фотографии людей разного возраста – от стариков до восемнадцатилетних девушек и юношей. Возле некоторых фамилий слова: «За что тебя? За что тебя?»
Таких мест, которые взывают о настоящем кладбище, таких мест, из которых исходит молчаливая просьба о могиле еще очень много. Поэтому Совет Сохранения памяти борьбы и мученичества постоянно ищет, в том числе и в Польше, еще не обнаруженные места захоронения Жертв.
Сколько еще можно производить эксгумацию? Это очень сложная, трудоемкая задача. Однако эти мероприятия необходимы для упорядочения прошлого. Нужно открыть кладбища, чтобы закрыть эти страницы истории, будем верить, что безвозвратно ушедшего прошлого.
Увековечение, памятники, да. Памятники – это, как кто-то сказал, верстовые столбы памяти о прошлом. Но там, где это возможно, нужно стремиться очертить настоящие кладбища Жертв. Я считаю, что это выражение стремления к высокой, по современным стандартам, культуры памяти. Так, как проявлением высокой культуры памяти является уход за кладбищами как собственных граждан, так и граждан других государств. Здесь нужно сказать, что сотрудничество с российской стороной по вопросу об уходе за кладбищами складывается хорошо.
Однако в этом месте мне необходимо кое-что добавить. Когда мы начинали эксгумационные работы, а также и позднее, раздавались голоса, что подобная акция вызовет националистические настроения, что в случае Катыни будут разбужены анти-русские настроения и чувства.Так вот, со всей ответственностью могу сказать, что ни за все эти месяцы работы по эксгумации, ни позднее я не заметил такой реакции ни среди членов команды, ни во всем нашем обществе.
В 60-ю годовщину Катынского преступления для школьной молодежи был организован общепольский конкурс работ, связанных с этой годовщиной. Я состоял в жюри этого конкурса. Ни в одной из работ, а через мои руки их прошло множество, я не заметил даже тени неприязни к русским или украинцам. То же самое говорили и другие члены жюри...Память о преступлении, даже страшном преступлении, не означает ненависти. У нас для этого есть убедительные доводы в контактах как с западными, так и с восточными соседями.
Должен сказать, что тема второго дня нашего Симпозиума – Культура памяти Жертв двух тоталитаризмов, которые потрясли мир – это огромная тема, имеющая множество аспектов, на которую можно говорить очень долго. Чаще всего – со щемящим сердцем.Перед приездом сюда, в Сыктывкар, я разговаривал на эту тему с различными людьми, в том числе с писателями. Они говорили, что в культуре памяти нет места искусственной трактовке истории. Что следует раз и навсегда порвать с манипуляцией памятью и ее искажениями.
Мы знаем, как манипулировали историей советских репрессий. Но манипулировали также и правдой об Освенциме. Нам внушали, что там убили 4 миллиона, тогда как правда состоит в том, что там было уничтожено 1,5 миллиона человек. 1,5 миллиона! Опасность манипуляций не ушла. Примером тому сегодня является попытка сравнить вину за гитлеровский геноцид с выселением немцев из Польши и Чехии.А потому честность! Честность в отношении памяти Жертв.
Упомянутый уже мной поэт Збигнев Херберт написал, что «те, которые идут вперед, растаптывая память, создают настоящее, но те, которые ходят по следам, позволяют сохранить память».Мы ходим по следам. Так делают и другие. По-разному, в зависимости от предрасположенности, от таланта. Одни – в сфере документирования – в широком смысле и в музейном деле, другие – в литературе, в живописи, в кино и театральном искусстве. Есть и такие, которые воспроизводят собственные переживания в художественных формах, но другие уже строят метафорическую память, создавая художественные произведения. И если возникают настоящие произведения, мы знаем, что они обладают огромной силой воздействия.
Мы ходим по следам, но мы имеем дела с миром, который становится все более и более безразличным.Люди очень часто не желают помнить, хотят забыть. Так проще жить. Мы погружены в массовую, поверхностную культуру. Некоторые склонны утверждать, что культура памяти Жертв исчезает. Поэтому также важно, чтобы наряду с общественными инициативами и деятельностью отдельных людей, государственные институты, чьей задачей является сохранение памяти, находили понимание и сильную поддержку у властей. Это проблема многих обществ.
Не подлежит сомнению, что на немногих лежит обязанность увековечения памяти Жертв и перенесения этой памяти на следующие поколения. Не для разжигания антагонизмов или национализмов, но по многим и очевидным причинам.
Нас от этой обязанности никто и ничто не может освободить.
«ты уцелел не для того, чтоб жить,
у тебя мало времени, нужно свидетельствовать», - написал цитированный уже мною Збигнев Херберт.
Папа Иоанн Павел II в 1994 году говорил о необходимости поминовения Жертв «перед Богом и Историей, чтобы не замазать прошлое». Он сам посещает многие кладбища, зная, что отсюда, где история была записана особым образом, проистекает сила и вера, что из опыта истории будут сделаны соответствующие выводы. И Папа призывает, «правильно использовать свободу, купленную за великую цену».
В завершении еще одна цитата. Польский поэт, мой любимый поэт Тадеуш Гайцы, павший во время Варшавского восстания, в одном из своих стихотворений сказал: «Пусть мертвые доверяют живым».
Мы не посмотрим в глаза Жертвам. Но мы смотрим в глаза друг другу. И пусть же будет так, чтобы, глядя друг на друга, мы бы всегда могли сказать: «Мы не подвели их».
Из этого места Земли, из места мучений тысяч людей, я хочу повторить эти слова: Пусть мертвые доверяют живым.
