Пространство диалога
Масштаб конференции формировал своим выступлением и участием в обсуждениях Томас Венцлова. Историк, литератор и библиограф Российской национальной библиотеки Никита Елисеев модерировал заседания так, что после каждого сообщения возникала дискуссия.
В самом начале Никита Елисеев напомнил об очень сложных отношениях между тремя народами, о Польше как «европейском анклаве в те времена, когда Польша входила в состав Российской Империи, и в те времена, когда она входила в состав социалистического блока», об «очень поучительном во всех смыслах» «разводе» Литвы и Польши и, наконец, дружбе трех замечательных поэтов XX века, дружбе, «которая территориально была предрасположена, поскольку все трое любили замечательный город Вильнюс».
Генеральный консул Литовской Республики в Петербурге Дайнюс Нумгаудис, историк по образованию, отметил, что между соседними государствами не всегда существует диалог: «Мы пытаемся все решать монологами, сказать: «Я знаю, где правда». Вот этой культуры диалога очень не хватает в нашей жизни. И трое мужей и творцов — Бродский, Милош и Венцлова — являются примером выстраивания этих диалогов».
Воспринимать троих поэтов именно в триумвирате типично для Польши и Литвы, но не характерно для Петербурга, — считает директор Польского института Наталья Брыжко-Запур. Польско-литовский вектор задал в Петербурге формат уже второй конференции, посвященной троим друзьям-поэтам: в октябре 2015 на малой сцене Александринского театра состоялась конференция «Пограничье как духовный опыт: Чеслав Милош — Иосиф Бродский — Томас Венцлова».
Томас Венцлова раскритиковал упоминание его имени в названии конференции: «Одновременно это что-то пошловатое вроде марки немецкой машины BMW, с другой стороны, это Гомер, Мильтон и Паниковский» — сказал поэт, отсылая идеологов конференции к «Золотому теленку».
Выступал Венцлова в стиле вышедшей недавно в Петербурге книги «Пограничье», массивного тома его публицистики разных лет [Издательство Ивана Лимбаха, 2015], то есть говорил «не об искусстве, а о политике».
Ранее на Когита!ру: Три друга - три культуры. Репортаж Вероники Папуш
Томас Венцлова о конце прекрасной эпохи
Петербургский филолог Денис Ахапкин предложил поговорить об архитектурных аллюзиях у Милоша и Бродского. Свое выступление он начал цитатой из интервью Чеслава Милоша, записанного Валентиной Полухиной в Лондоне 6 октября 1990: «<...> Раньше русские писатели-эмигранты жили в каком-то автономном мире. Некоторые из них написали очень хорошие вещи — Бунин, например, — но и он жил в своем собственном мире. Бродский действительно захватил территорию и Америки, и вообще Запада, как культурный путешественник, возьмите его стихи о Мексике, о Вашингтоне, о Лондоне, его итальянские стихи. Вся цивилизация ХХ века существует в его поэтических образах. Я это объясняю влиянием архитектуры Ленинграда. (Смеется — ремарка Полухиной)» [цитируется по кн. Валентина Полухина. Иосиф Бродский глазами современников. Книга первая (1987–1992). Изд. 2-е. СПб.: «Звезда», 2006. С. 364]. В своем сообщении Денис Ахапкин отвечал на два вопроса: «почему Милош объясняет мультикультурализм Бродского влиянием архитектуры Ленинграда, и почему он при этом смеялся»? Бродский — вне всякого сомнения, «элегический урбанист» (определение придумано им самим для Е. Рейна), «неоднократно прибегал к архитектурным метафорам и аналогиям при описании поэтического творчества и становления своего собственного стиля». Кроме того, он часто использует архитектурные метафоры — «говоря о текстах и произведениях литературы, часто описывает их в терминах архитектуры». Бродский неоднократно подчеркивал свою и своих ленинградских коллег учебу у архитектуры Петербурга. «Петербург — это школа меры, школа композиции». Говоря о «гармонизме русской поэзии», в том числе поэзии ленинградского модернизма, он отметил в интервью Анни Эпельбуэн: «Возможно, <...> дело в самой архитектуре, в самом чисто физическом ощущении города, в котором воплощена идея некоего безумного порядка. И когда ты оказываешься среди всех этих бесконечных, безупречных перспектив, среди всех этих колоннад, пилястр, портиков и т. д., и т. д., ты вольно или невольно пытаешься перенести их в поэзию».
На вопрос, почему Чеслав Милош смеялся, упоминая об этих истоках поэтики Бродского, Денис Ахапкин ответил гипотетически: Милош «более природен, чем архитектурен. За «Годом охотника» встает картина поэта скорее более внимательного к природе, чем к архитектуре. Милош смеялся от того, что Бродскому удалось взять две вещи, из которых, казалось бы, толку не выйдет, и сделать из них что-то стоящее — это сама петербургская архитектура, которую Милош никогда не видел живьем, тем более с воды, как ее надо смотреть, и вторая вещь — русская классическая метрика, противником которой был Милош, по его собственному признанию».
Для меня событием стало участие в конференции петербургского искусствоведа Эры Коробовой. Подруга Иосифа Бродского и попеременно жена двух его друзей (Анатолия Наймана и Томаса Венцловы), Эра Борисовна оказалась хранителем части его ленинградского архива (библиотеки, рисунков, писем). Эра Коробова говорила о польском круге Бродского в Ленинграде 1960-х. Во многом это сообщение опиралось на записанное в 2010 году наше интервью с нею (опубликовано в книге «Polski mit. Polska w oczach sowieckich dysydentów", Warszawa, Kraków. Instytut Książki, 2012). Эра Борисовна прочитала на конференции неотправленное письмо Иосифа Бродского к Анджею Дравичу, написанное в ссылке в Норенской. «У меня ничего нового. Утешительные новости — ложь, как и многое другое. В лучшем случае — еще год. В худшем — три с половиной. Но трех с половиной, обещаю тебе, не состоится. Это уж я тебе обещаю. В этом году писал мало. Зимой, главным образом. Весна и лето — пустое… Вот будет зима, я немножко заболею и примусь сочинять… Знал бы ты, до чего охота писать длинные поэмы, длинные стихи… Работа у меня теперь отвратительная. Черт знает, сколько нужно тратить усилий, чтобы выбросить из головы весь ее мусор, но пока что я справляюсь. Знал бы ты, черт возьми, чего все это стоит!» — писал Бродский.
Третьим докладом, поразившим меня свежестью взгляда и глубиной подхода, стало выступление Жамили Двинятиной, доцента СПбГУ и преподавателя петербургского «Artes Liberales» (факультета свободных искусств и наук) и других факультетов университета. Специалист по теории и истории кино и вопросам интертекстуальности, автор и ведущая программы о кино на «Радио Россия» сделала доклад «Двойной портрет. Тарковский. Кесьлевский». «Кесьлёвский и Тарковский — великие художники, мыслители, перфекционисты, труженики, гении — просто созданы для того, чтобы их сравнивать». Если Кесьлёвский говорил и писал о Тарковском, то совершенно неизвестно, что думал о фильмах коллеги Тарковский. Очевидно, что это сравнение не мешает ни одному, ни другому, они не нуждаются в подобном двойном портрете. Это мы нуждаемся в нем, — считает Жамила Двинятина, — чтобы через его призму лучше воспринять и понять каждого из них.
Свои доклады и сообщения сделали на конференции Кшиштоф Чижевский, Малгожата Ноцунь, Моника Вуйцяк. Игорь Булатовский представил книгу афоризмов Леонидаса Донскиса «Малая карта опыта» (Издательство Ивана Лимбаха, 2016). Поэт и переводчик Георгий Ефремов, живущий в Вильнюсе около 40 лет, выступил с докладом «Рубеж и рубец или Птичье безграничье», переводчик Игорь Белов рассказал о своих переводах прозы Милоша.
Тексты конференции будут опубликованы в отдельном сборнике, который выпустит Издательство Ивана Лимбаха, а Польский институт опубликует pdf-версию на своем сайте (как это уже случилось с материалами конференции 2015 года.
Целиком текст статьи Т.Косиновой доступен на сайте журнала "Новая Польша"
