Первоисточник публикации основной текст, материалы, интервью и заметки для текста на польском языке: Tatiana Kosinowa. Czapski w Sankt-Peterburgu//“Zeszyty Literackie”, 1997. №2.

Перефразируя начало стихотворения Леопольда Стафа, Юзеф Чапский писал в книге Wyrwane strony (1983): "И ещё, помню,... написал: "Есть золотой город, скрытый во мгле, в венке садов золотой весны...". Это стихотворение Стаффа. Мы, и правда, верили, что едем в тот город, скрытый в золотой мгле. Петербург <...>"

В начале рассказа о первом представлении биографии и творчества Юзефа Чапского в России необходимо коротко описать, что знали или потенциально могли знать о нем здесь.

*** 

«Юзеф Чапский был ... идеальным европейцем, – написал Михаил Геллер в каталоге петербургской выставки. – Прежде всего, как мне кажется, потому, что он был поляком, воспитанным на русской культуре, сочетавшим в себе все то лучшее, что есть в поляках и в русских».

Выпускник XII петербургской гимназии и офицерских курсов Пажеского корпуса, внук камергера двора Его Императорского Величества, одного из вице-губернаторов Санкт-Петербурга (1865-1867), Юзеф Чапский лично пережил и осмыслил ключевые для России явления ЧЧ века: толстовство, революцию, Гулаг, эмиграцию, диссидентство.

Гуманист и убежденный борец с коммунистической диктатурой, защитник Польши от большевистской экспансии в 1920, он стал одним из главных свидетелей Катынского преступления, автором документальных воспоминаний о преступлениях НКВД.

Он же – поклонник русской литературы, ближайший друг и ученик идеологов «Мира искусства», знаток Блока и комментатор Розанова, адресат лирического стихотворения Анны Ахматовой... И, наконец, что, может быть, еще более важно и значительно, Юзеф Чапский – мыслитель, всю жизнь писавший о России и решивший для себя проблему польско-русских отношений и «русский вопрос» с позиции добра, призывая нас к «всечеловеческой любви, активной и действенной» (см.: Как жить?//“Культура”, 1983, № 5/428).

Но сегодня еще далеко до осознания роли Юзефа Чапского в русской истории и культуре. До сих пор он почти неизвестен в России.

Знали, вернее слышали о нем в достаточно узкому кругу: в окружении Ахматовой, среди исследователей и знатоков ее творчества; в диссидентском и околодиссидентском кругу читателей «Континента» и «Русской мысли», имеющих контакты с русской эмиграцией в Париже; в среде представителей подпольной интеллектуальной и просветительской субкультуры (самиздатские журналы, исторический сборник «Память»), а также некоторые люди, профессионально занимающиеся Польшей (журналисты, переводчики, полонисты) - всего несколько десятков человек, от силы сто по всей стране. Главным образом, о Чапском знали в связи с Ахматовой или с Катынью.

*** 

«Ну, как же, Чапский – первое имя в катынской библиографии» - первая фраза Вениамина Иофе, директора Научно-информационного центра «Мемориал». Иофе показал Петру Мицнеру в ноябре 1995.

«Юзеф Чапский! Неужели о нём что-то готовят в Польше? Разумеется, он известен нам: Анна Андреевна Ахматова была знакома с ним с ташкентского периода…» - говорит Нина Попова, директор музея А.А.Ахматовой в Фонтанном доме.

***   

Рассказывает Анна Генриховна Каминская, та самая «юная воспитанница А.А. Ахматовой, полька по происхождению», которую упоминает Юзеф Чапский в своём эссе о встрече с Ахматовой в Париже (Jozef Czapski Wyrwane strony// "Kultura", 1968, Nr 4/246). Анна Каминская, дочь Ирины Николаевны Пуниной, сопровождала Анну Ахматову в поездке в Англию, а потом оказалась с нею и в Париже. «В июне 1965 года, во время поездки в Лондон, нам было запрещено останавливаться во Франции. Английские друзья посоветовали мне очень простой способ: взять транзитный билет из Лондона через Париж... После лондонского триумфа и цветов, которые были принесены к ее ногам, в Париже Анна Андреевна очутилась среди друзей юности. В день накануне нашего отъезда, когда уже были прокомпостированы билеты на поезд до Москвы, – это было воскресенье – к Анне Андреевне пришел Чапский. Для меня эта фигура была неизвестна. Я ничего о нем не знала. В этот день я была полна хлопот и целиком принадлежала той суете, которая царила в номере отеля Наполеона, где мы остановились. После этого визита это имя уже стало значить очень многое. Анна Андреевна подарила мне тогда французскую версию книги Чапского «На нелюдской земи», изданную «Plon» - «для совершенствования моего французского», как она сказала» - рассказывает Анна Генриховна. «Мое второе, более осознанное свидание с Юзефом Чапским относится к 1991 году. В то время я была очень дружна с Элеан Мук. Когда я была в Париже, она предложила мне его навестить. Элеан созвонилась с Чапским, и мы поехали на электричке в дом, где он жил, за пределами Парижа. Небольшой белый дом с очень светлой, зеленой лужайкой - редакция польского журнала, и своего рода колония, в которой все берегли Чапского. Там обращались с ним, как с живой святыней. Нас провели на невысокий второй этаж, и мы попали в светлую, белым отделанную комнату... На мольберте стояла большая работа, холст. Чапский никого уже не принимал, вел замкнутый образ жизни. Ему было тяжело, он с трудом вставал с постели. Меня он принял, сидя в кресле, ноги закутаны в плед. Высокий лоб, далеко зачесанные волосы, очень живой, активный глаз. Его приподнятое настроение, внимание и ласка, и то исключение, которое он сделал для меня, конечно, ради памяти Анны Андреевны, которую он очень чтил» - вспоминает Анна Каминская (запись сделана на вечере памяти Юзефа Чапского в музее Анны Ахматовой 14 ноября 1996).

*** 

Рассказывает Наталья Константиновна Телетова, доцент кафедры зарубежного искусства Института Репина (Академия художеств): «Мой давний друг Жак Мишо, руссист из Парижа, однажды подарил мне буклет выставки Юзефа Чапского [“La main et l’espase”, апрель 1974], со словами: «Это удивительный человек, когда-нибудь расскажу тебе о нем подробно». Но рассказать не успел. А когда Элеан Мук увидела этот буклет у меня дома, то просила немедленно уничтожить его: «Это опасно хранить! Первый обыск у Вас – и этот буклетик станет причиной больших неприятностей...». Но я сказала, что и не подумаю. Так и хранила. А потом та же Элеан Мук прислала мне фотографии Чапского... Знают ли о Чапском в Академии Художеств? Бог с Вами, девочка, – никто и ничего! Это замечательное по своей дикости учреждение. Преобладает контингент преподавателей, которые не пробуждают никакого интереса у студентов не только к живописи, но к жизни вообще» (из интервью, записанного Т.Косиновой 10 ноября 1996 в Петербурге).

*** 

Говорит Маргарита Михайловна Павлова, филолог, специалист по литературе «серебряного века»: «Личность [Юзефа] Чапского меня всегда очень интересовала, особенно в связи с Дмитрием Владимировичем Философовым. Знала я очень мало, только по упоминаниям в разных мемуарах. И прежде всего в «Варшавском дневнике» Зинаиды Гиппиус, который был опубликован IМКА-PRESS в Париже на русском языке еще в 1950-х. До недавнего времени считалось, что краковский и варшавский архивы Философова, в том числе архивы Арцыбашева и русской эмигрантской газеты «За свободу», погибли. Однако в начале 1990-х стало известно, что они целиком сохранились в Канаде у потомков сестры Д.В. Философова. В дневниках 1920-х - 1930-х Дмитрий Философов практически ежедневно упоминает Юзефа как самого близкого человека».

*** 

Книгу «Na nieludzkiej ziemi» (Warszawa, Csytelnik, 1990) можно было прочитать в Петербурге уже в 1991 году. Правда, ее наличие в Российской Национальной библиотеке я смогла определить только в закрытом генеральном, а не в общедоступном алфавитном каталоге, где до сих пор нет соответствующей карточки. Но это не особый случай с Чапским, а характерная ситуации последнего времени. В 1992 тут же появилось и английское издание The inhuman land (London, 1987).

Среди переводов текстов Чапского первым, вероятно, следует назвать его большую статью о парижской «Культуре», которая так и называется «Культура («Континент», 1977, № 12). Впрочем, не известно, на каком языке писал её Чапские: перевод ли это?

Публикаций на русском языке, которые могли на сегодняшний день [статья писалась в январе 1997] стать для российского читателя источником информации о Юзефе Чапском, очень мало. В последние годы появились некоторые воспоминания (вернее упоминания) о Чапском и небольшие переводы его текстов.

В год 100-летия Анны Ахматовой одновременно в Париже и в Москве вышли отрывки из его воспоминаний о встречах с нею. Небольшой отрывок из «Нелюдской земи» в переводе Константина Поливанова был помещен в 5-ти книгах сочинений Анны Ахматовой под редакцией Романа Тименчика (Москва, 1989). В “Русской мысли”, которая стала в это время свободно появляться в Москве и Петербурге, вышел авторизованный перевод его воспоминаний об Ахматовой («Русская мысль», 17 марта 1989 года). [Другие статьи и интервью Юзефа Чапского в «Русской мыли» и «Вестнике РХД» в 1997 году автором не упоминались. – прим. ред.]

Среди основных источников – воспоминания Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (Том 1, 2, Париж, 1976, 1980; 2-е издание испр. и дол., Париж 1984; петербургский журнал «Нева», 1993, 1996; отдельное издание вышло в Петербурге в 1996).

И, наконец, две наиболее полно представляющих Юзефа Чапского публикации: монография Натальи Лебедевой «Катынь: преступление против человечества» (Москва, 1994) - исследование сталинской политики геноцида в отношении польских военнопленных в 1939-1941. И первая публикация Джона Стюарта Дюрранта, внучатого племянника Дмитрия Философова «По материалам архива Д.В. Философова», вышедшая три года назад в биографическом альманахе «Лица» (Москва-Петербург, Феникс - Atheneum, 1994).

***

1996 год, объявленный в Польше годом Юзефа Чапского, в Петербурге прошел под эгидой экспонирования передвижного варианта выставки «Wnetre. Человек и место. Юзеф Чапский. К 100-летию со дня рождения» в музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме с 12 ноября по 15 декабря 1996 года.

Выставка подготовлена Национальным музеем в Кракове в сотрудничестве с музеем Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Генеральным консульством Республики Польша в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургским научно-информационным центром “Мемориал”. Все это стало возможно при поддержке: Фонда имени Стефана Баторыя (Варшава); Фонда “Культурная инициатива” (Санкт-Петербургское представительство); Министерства Культуры и Искусства Республики Польша; Центра «Карта» (Варшава); Польских авиалиний – LOT – Cargo; Санкт-Петербургского отделения Банка PeKaO SA; Польских мастерских по реставрации памятников старины (Санкт-Петербургское представительство) – PKZ; а также Центра культуры «Коло Подковы» (Подкова Лесна, по проекту Фонда OSI).

Комиссар выставки в Петербурге: Томаш Зауха. Реконструкция комнаты-мастерской Юзефа Чапского: Мастерские театра “Балтийский дом” под руководством Владимира Ванина. Монтаж: Хенрик Возняк (Нациоальный музей в Кракове), Александр Баженов и Дмитрий Песоцкий (НИЦ «Мемориал»). Перевод: С. Свяцкоко, Т.Косиновой, А.Нехая. Оформление буклета на русском языке: Александр Баженов. Проект дополнения к плакату: Владимир Уржумцев.

В Петербург был привезен варшавский вариант экспозиции. Авторский проект Кристины Захватович-Вайды был, в целом, сохранен. Экспозиция также состояла из двух залов: биографической части, построенной на документальных фотографиях и фотокопиях из фондов Национального музея в Кракове и частных собраний Януша Пшевлоцкого, Кристины и Анджея Вайды, Станислава Родзиньского, Эльжбеты Лубеньской, Петра Клочовского и планшетов с текстами воспоминаний Юзефа Чапского. В малом выставочном зале ахматовского музея была также реконструирована комната-мастерская Юзефа Чапского в Мaison-Laffitte в подлинном размере и с подлинными и аутентичными предметами из фондов Национального музея в Кракове. Кроме этого были представлены четыре живописных работы Юзефа Чапского: Натюрморт «Martwa natura z czarka» (1972, холст, масло); «На строительных лесах» ([год в описаниях отсутствует, п.комиссар его тоже не знал], Холст, масло); «В кровати» ([год не указан], холст, масло); «Мorley» (1969-?, бумага, литография - из собрания Национального Музея в Кракове).

Только в документальной части (в большом выставочном зале Музея) петербуржцы могли увидеть более 250 различных экспонатов. 226 фотографий (216 из Польши и 10 из России) сильно разнились (отличались друг от друга) по уровню и качеству печати, и искушенные петербургские зрители не могли не обратить на это внимания. Неожиданностью стало то, что среди авторов фотографий из семейного альбома Чапских – известный в России метр начала XX века. Было интересно узнать, что Моисей Наппельбаум оставил не только лучшие снимки Анны Ахматовой и Владимира Ульянова (Ленина), но и семейства Чапских, которых он посетил в Прилуках в 1902 году.

Документальную часть выставки удалось дополнить петербургскими экспонатами: копиями документов и фотографиями из фондов петербургских и московских архивов (РГИА, ЦГАКФФД (Санкт-Петербург), РГАКФД, ЦХИДК), фотографиями и книгами из Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме и НИЦ «Мемориал», а также документами из личного архива Н.С. Лебедевой. В результате архивных поисков, которые проводила автор этой статьи в фонде Департамента герольдии исторического архива были найдены и скопированы для выставки несколько интересных материалов: родовой герб Гуттен-Чапских, документы графа Эмерика Карловича Гуттен-Чапского: копия свидетельства о крещении Юзефа-Эммериха-... на русском языке.

На выставке можно было увидеть документальные фильмы с участием Юзефа Чапского: «Катынский лес» (Польша, 1989) режиссер Марцелий Лозинский, по сценарию Анджея Вайды и Марцелия Лозинского (50 минут). «Пруст против низости» (Франция, Польша, 1986) режиссер Анджей Вайда (12 минут).

Переводы пятнадцати текстов Юзефа Чапского и других польских авторов общим объемом около восьми печатных листов, для каталога выставки, пресс-релиза, буклета и планшетов для экспозиции были также выполнены в Петербурге.

В информационной радиопередаче «Петербургская панорама» прошел сюжет о выставке и Юзефе Чапском (автор Леонид Дубшан).

14 ноября 1996 в Фонтанном доме состоялся вечер памяти Юзефа Чапского с участием Н.И.Поповой, Н.С.Лебедевой, Т.Ф.Косиновой (организатор – НИЦ «Мемориал») и показ фильма М.Лозинского и А.Вайды «Катынский лес».

26 ноября 1996 прошел вечер музыки Шопена в исполнении учеников Т.Поддубной из школы при консерватории и показ фильма «Пруст против низости».

Появились публикации о выставке в некоторых петербургских газетах («Вечерний Петербург», «Час пик», «Смена») и в интегральных ежемесячных культурных обозрениях (газета «Пульс» - на русском и английском языках, В журнале «Мир Петербурга»).

14 ноября 1996 выставку посетила делегация из Польши, в которой участвовал Анджей Дравич, петербургское ТВ выпустило сюжет о выставке в двух выпусках программы новостей.

***

Лично для меня год начался 1 ноября 1995 года. В этот день Петр Мицнер рассказал нам в петербургском научно-информационном центре «Мемориал» о предстоящем юбилее Юзефа Чапского и идее как-то отметить его в Петербурге. А также провести архивные поиски и попробовать найти какие-то следы его пребывания здесь. Таким образом, по инициативе Петра Мицнера Научно-информационный центр «Мемориал» стал одним из организаторов выставки в Петербурге.

***

Место для выставки... Инженерный дом Петропавловской крепости... Библиотека Маяковского... Как осенило в начале июня пришла в музей Ахматовой (начало июня 1996). . И все стало получаться и складываться. Слова Нины Ивановны (см. реконструкцию выше)... Музей Ахматовой - что это для города ... Из Л.Дубшана: «Это такое место в Петербурге, где концентрируется нечто важное». Музей существует с 1989 года, сейчас только вот 97-й начинается - 8 дет всего. Но это срок...

Обнаружила много всего... Идея дополнить выставку петербургскими материалами и документами... Архивные поиски... Материал сам начал идти. И герб, и училище правоведения, и фотография Мейендорфа. И даже фотографии самого Чапского (Том)

Участники монтажа. Плакат Владимир Уржумцев. Буклет - издан НИЦ “Мемориал”. Художники Александр Баженов и Дмитрий Песоцкий.

Описание музея и выставки в музее. Изменение композиции Кристины Захватович Вайды. Известно, что передвижной вариант всегда имеет какие-то потери. Так в Петербурге не было разноцветных экранов, которые делили экспозицию на периоды - каждому свой цвет, не было дневников Чапского. Много чего не было...

Город Карла Буллы и Моисея Наппельбаума... Особое отношение к фотографии.

*** 

Записаны впечатления о посещении выставки.

Художник Борис Робенко знал о Катыни через своего двоюродного брата, который по заказу польской стороны принимал участие в съемках документального фильма о Катыни. И когда мы с ним прошли сначала через разговор, через каталог, потом он прошел, вернулся, сказал, что фотографии очень в плохих копиях: «Как это можно было? Но потрясающе интересно». Потом он еще ходил «взволнованно-больной», как сам сказал, - потому что он человек «совершенно неравнодушный, ему это открылось». Говорит о впечатлениях Бориса Робенко и о нём самом Н.И.Попова, директор Музея: «Он автор прекрасной выставки в Музее этнографии «Еврейская община в России», просто гениальная выставка, сделана гениально, осмыслена гениально. Он сделал сейчас очень интересный новый проект экспозиции в залах А.А.Ахматовой у нас. Он чувствует вечную ритуальность сознания нашего, обрядовую, изначально данную, фольклорную, религиозную. Вот это он чувствует в человеке в любом, в любом поэте, в любом политике. Он выискивает первоначальную основу сознания. Он сейчас сделал выставку, посвященную Рождеству в музее хлеба. Та же самая тема: хлеб, начало жизни, хлеб как пища духовная и пища естественная. И вот на этом уровне открывается же Чапский. Но он пришел и плюнул сначала, сказал: «Какая пакость. И почему я это должен смотреть эти плохие фотографии?». Вот сегодня так устроен мир, что нельзя показывать плохого качества вещи».

***

Выставке необычайно повезло со смотрителями. Эти милые, уже немолодые женщины не просто хорошо знали материал, были в состоянии провести экскурсию и показывали фильмы всем желающим, но очень тепло и трепетно отнеслись к выставке. Я попросила Ларису Адамовну Ивановскую (смотрителя выставочного зала в Музее Ахматовой) рассказать о публике и запомнившихся посетителях и о своих личных впечатлениях.

Вот ее рассказ: «Первое чувство - чувство жгучего стыда за свое невежество. Узнав, что у нас будет такая выставка, я побежала читать энциклопедию, пролистала старую, просмотрела новые словари: увы, нигде не нашла ничего, нигде Чапский не был упомянут. «Что нам Гекуба», да? Зачем нам знать Чапского?.. Второе чувство - это безумная благодарность ко всем прекрасным людям, создателям и устроителям этой выставки, и полякам, и обществу «Мемориал», и нашему директору, Нине Ивановне, за то, что они стараются постоянно звонить в колокол. Ибо, необходимо несмотря ни на что следовать Джону Дону. Помните? «Никогда на спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе»... Третье ощущение было тоже очень острое: это восхищение этим человеком. Еже ли бы мне так повезло в жизни, и такой человек встретился бы на моем пути, то я была просто счастлива. Счастлива просто видеть его, быть с ним знакомой, разговаривать с ним...

Прежде всего эту выставку и этот Дом Фонтанный посещали люди неслучайные. Эта выставка привлекала внимание людей, которые так или иначе столкнулись с трагедией Польши. Если не сами, то их родители, родственники, братья, сестры. Вот тому пример. Приходила одна пожилая дама. Она не так давно была в нашем Большом доме на Литейном-4 (помещение УФСБ), где ей выдали документы о реабилитации ее отца. Он работал диспетчером на какой-то маленькой железнодорожной станции под Ленинградом. Арестован в 1937 как поляк. Расстрелян как агент Пилсудского в 1938 году. Сейчас оказалось, что он невиновен...

Был интересный мужчина, очень веселого нрава. Он пересказывал воспоминания своего отца, которому повезло выжить в невероятных условиях. Этот человек родом из захваченной в 1939 году части Белоруссии. Его фамилия Барановский, он участник Великой отечественной войны. Его вместе с его группой бросали в самые жуткие точки той войны, и никто не ожидал их возвращения. Когда они возвращались в свой полк, им не верили и передавали смершевцам...

Это было очень созвучно моему тревожному интересу. Отец мой, Адам Янович Ивановский, тоже был поляк до 1939 года. В 1939 год он стал западным белорусом, было ему тогда 18 лет. А в 20 лет в 1941 он уже оказался здесь, на Ленинградском фронте, где познакомился с моей мамой. Мама в 1943 году прибыла в осажденный Ленинград производить меня на свет, а папа остался защищать Ленинград и ушел вместе с фронтом... Он погиб на севере Германии в местечке Меркшефриндланд, в Померании. Почему-то его однополчане написали маме, что Адам погиб от снайперского выстрела. Как-то странно, но мама уверена, что все так и было. Он был очень красив и немного похож на Юзефа Чапского: светловолосый, зеленоглазый, высокий, стройный - типичный лях...

Некоторые посетители приходили целенаправленно исключительно в музей Анны Ахматовой. Но потом, заходя к нам в выставочный зал и ничего не зная даже о нашей выставке, они оставались тут на час и более того.

Связь между такими двумя вертикальными судьбами - Чапский и Ахматова - совершенно очевидна, и обнаруживая ее люди возвращались к началу экспозиции и проходили ее заново. А некоторые, посмотрев изумительный фильм Анджея Вайды, снова возвращались к началу экспозиции и вчитывались в документы. И конечно, многих это все потрясало. Очень трогала мемориальная комната. Все лица грустнели и что-то, вероятно, происходило в сознании – катарсис... Хотя были и такие, которые заявляли: «У меня еще меньше комната». Замечала, что поровнять себя многим хочется с Ахматовой, например, - некоторые вещи и обстоятельства жизни.

Огромную роль сыграли представленные фильмы. Короткометражный фильм Анджея Вайды. Режиссура великолепная, экспрессивность речи Юзефа Чапского, его голос, великолепная речь производили неизгладимое впечатление даже на тех зрителей, кто настороженно относился к этой экспозиции. Типа: вот и мы все пережили, вот и у нас такое было, и погибли и родные. Завораживающее впечатление. Те, кто не очень хотел углубляться в документы, посмотрев этот фильм, все-таки возвращались, и происходила вот такая метаморфоза. Что касается «Катынского леса», то крайне мало было желающих посмотреть этот фильм. Причина только одна: очень тяжело. Но. тем не менее, были посетители, которые приходили вторично посмотреть фильм этот фильм. Он идет долго, и в первый визит не удавалось все это осилить, переварить столько впечатлений. Приходили специально посмотреть «Катынский лес», и я каждый раз смотрела вместе с ними, хотя видела этот фильм еще в 1991 году, когда его показали в достопамятном покойном «Пятом колесе» (передача Ленинградского ТВ, 1986-1991). И для меня, например, страшнее самой трагедии были последние кадры с последним свидетелем...

Если говорить о недостатках выставки - их два. Практически 90 процентов посетителей спрашивали, где картины Юзефа Чапского? И даже тот альбом, который мы имели в нашем распоряжении, каталог его выставки 1993 года, он был не самого высокого качества, но даже он отражал очень незаурядную руку и кисть. Но как можно узнать художника, не видя его полотен?.. Второй просчет – отсутствие широкой рекламы. Надо было еще и еще раз позвонить в колокол, в колокол, в колокол. Уверена, что людей было бы в несколько раз больше, чем мы имели. Так уж сложилось в Петербурге, здесь очень много разных корней и кровных связей с Польшей, и многие не знали. Пришли бы гораздо больше людей, если бы по телевизору показали небольшую передачу о Чапском. В прессе об этом, на мой взгляд, мало публикаций. Очень поспособствовала передача Дубшана Леонида Сергеевича. Совершенно очевидно было. После нее неделя была самой насыщенной.

***

Действительно выставка лучше всего была представлена на петербургском радио радио. Говорит Леонид Дубшан, радиожурналист, комментатор авторского канала «Невский проспект», лучшей, на мой взгляд, передачи Петербургского радио, автор передачи о Юзефе Чапском и выставке в Фонтанном Доме.

Леонид Дубшан: «Идея передачи возникла, у Нины Ивановны Поповой, которая во многих случаях просто звонит ко мне, и я совершенно доверяю ее выбору и тому, что происходит в музее Ахматовой вообще. Потому что там всегда концентрируется нечто важное и неслучайное.

Поточная работа на радио, когда каждую неделю надо дать пять сюжетов достаточно содержательных, приводит к тому, что каждая новая неделя почти полностью смывает то, что создано на предыдущей. Но передача о Чапском осталась для меня очень существенной. Сосредоточенность на производственной задаче всякий раз лишает тебя возможности быть нормальным зрителем.

Я не хочу судить эту выставку, которая, действительно, мало на что похожа из того, что я видел, в последнее время. Я часто вспоминаю Одесский литературный музей: там каждый зал - театр. Будь то зал Багрицкого или Ильфа и Петрова. А здесь не спектакль, а кино. И кино хроникальное - студия документальных фильмов. Можно, наверное, предъявлять какие-то претензии или выражать какие-то недоумения по поводу такой, несколько монотонной, скажем, экспозиции. Но меня поразило соотношение большого и маленького залов. Идет ряд фотографий, хроникальная лента, с какими-то очень маленькими всплесками в виде вынесенных рубрик, соответствующим некоторым рубежам жизни Чапского. Черно-белая фотография, и все это долго, как жизнь, тянется, и серовато как-то. И потом – маленькая комната... Вдруг мы оказываемся в пространстве, которое уже не подвластно времени. Линия времени идет в первом, большом зале. «Время - вещь необычайно длинная» - как сказал наш поэт Маяковский. А потом мы оказываемся в пространстве, которое из времени как бы выпало. И это мне напоминает финал, скажем, «Мастера и Маргариты»... Да многое можно вспомнить на эту тему. Это мир, который не подвержен порче. Это та самая «комната с горящим камином», хотя никакого камина там не было, «с музыкой Шуберта», хотя музыка Шуберта не звучала, с поэзией, которая там читается. И становится понятным, что все, что прожито, может быть, в недостаточности и несовершенстве, в мучениях и потерях, все это уравновешивается этим мгновением или вечностью, которая сосредоточилась в этой цветной, солнечной комнате. Я все думал, хорошо ли, что не попали на выставку картины Чапского? Я увидел каталог, посмотрел и поразился непохожестью этой живописи на того Чапского, который предстает из исторического рассказа. Потому что там человек борющийся, страдающий и борющийся снова. А здесь человек ироничный, наслаждающийся, чувственный, совершенно другой... Да, вероятно, первый зал выиграл бы, если бы картины были, выиграл бы в динамике, в драматургии. Но, может быть, и хорошо, что их не было. Тем сильнее то, что происходит в комнате, во втором зале. Потому что это мгновение там абсолютизируется.

И образ Чапского во мне какой-то разномерный получается, по боровскому принципу дополнительности [по Нильсу Бору], он все время оказывается несводимым - вот что замечательно. И это самое интересное в человеке. Чапский в мундире польского улана - это поляк как таковой. Но Чапский, не только читающий и исповедующий Толстого, но всю свою жизнь и жизнь вокруг пытающийся преобразовать по Толстому - это совершенно русский вариант, какой-то русский максимализм, Скрябина напоминающий.

И по-моему, какая-то концентрация получилась: каталоги, совершенно замечательный буклет, который как книгу читаешь, и хотя там только небольшие выдержки из многотомных трудов Чапского, но представление дают; вечера, передача моя - во многих измерениях все это пошло.

Вы знаете, есть какая-то слабость у человека 1960-х годов, а я, наверное, к поздним шестидесятым должен себя относить в сознании, слабость к польской культуре и польским людям вообще. В Бродском это очень сильно чувствовалось. Очень много [Анджей] Вайда сделал своими фильмами. И как здорово, что Вайда здесь вдруг оказался! То есть для людей моего поколения дополнительный смысл какой-то во всем этом есть. Я недавно ходил на ретроспективу его фильмов, как на свидание с самим собой несостоявшимся. И вот во всей этой атмосфере выставки, ее открытия, вечеров, в том, как вы говорили, как [Наталья Сергеевна] Лебедева говорила... Знаете, Татьяна Феофановна, когда мы с Вами разговаривали, я заподозрил, что Вы просто кровное отношение к польской культуре имеете. То есть общение с Польшей Вас окрасило в наилучшем, очевидно, самом изысканном и высоком варианте.

И получилось у меня не просто посещение выставки, но какой-то кусочек жизни, и не только служебной жизни радиожурналиста профессионального, но и во мне отозвалось, срезонировало что-то, заложенное еще в юные годы - своя Польша».

***

Маргарита Павлова [Филолог, специалист по литературе “серебрянного века”]: “Впечатление от выставки у меня самое приятное. Она предельно лаконична и по-настоящему информативна. Я знала о ней от моих варшавских друзей, видела польский каталог. И с нетерпением ждала ее открытия здесь. Больше всего меня поразил сюжет с чудесным спасением Чапского. Важной для меня стала информация об архиве Чапского, с которым, как я поняла, можно и должно работать российским историкам и филологам. Теперь необходимо перевести все тексты на русский, потому что далеко не все наши филологи свободно читают по-польски”.

***

Еще одно характерное мнение профессиональных музейных работников. Говорит Галина Павловна Балог, заведующая сектором учета Музея Ахматовой: “Это не только мое мнение, мне говорили некоторые посетители и наши коллеги из Музея истории города: аромата подлинности выставка не дала. Нет, были и восторженные отзывы и благодарности. Вошел человек - ничего не знал, ушел он что-то узнал. С информативной стороны, конечно, это важно и полезно. Но многие говорили: столько шума вокруг этой выставки, мы пришли посмотреть, думали увидеть здесь действительно шедевры, а ни живописи, ни документальных материалов мы здесь не обнаружили. Фотографии и фотокопии на очень низком уровне. Кроме комнаты.

 Несколько лет назад я участвовала в социальном опросе посетителей самых разных музеев в разных городах страны. Министерство культуры проводило этот опрос с тем, чтобы понять, нужны ли мемориальные музеи. Нас интересовало тогда отношение к ним и к мемориальным экспозициям. Как выяснилось, 80 процентов посетителей приходят в музей движимые желанием соприкоснуться с подлинным лицом времени, ощутить его аромат. И наше толкование, наши какие-то дополнения, да, они с благодарностью их воспринимают, но ксероксы и фотокопиии документов уже не работают. Поэтому комната Чапского дала ту ноту соприкосновения и тот аромат подлинности. Если бы ее не было, то, простите, выставка вообще потерпела бы фиаско.

Активно работали, на мой взгляд, лишь несколько фотографий самого Чапского, документы, связанные с лагерем и Ахматова. Те, кто в этом понимает, останавливались сразу в том уголке в конце большого зала около нескольких подлинных послевоенных фотографий парижского периода. Для большего успеха выставке недоставало подлинности документов и фотографий. Необходимо было больше увидеть материалов творческого плана, и литературных и живописных. Хотя бы дневники, которые, как известно, все собраны в Краковском музее, - витрина с дневниками приковала бы посетителей надолго. Повторяю, посетитель ищет подлинного. Мы видим, как меняются лица у людей, стоящих перед вещами, на которых лежит печать прикосновения человека».