Начало интервью

ВТ: Депутаты СССР избирались по Закону, который предусматривал предварительный отсев кандидатов. Это так называемые предвыборные собрания, не помню точно, как это называлось. И туда делегировались люди от каких-то собраний по месту работы, собраний по месту жительства. И вот на эти собрания собирают коммунистов-старичков, и они поддерживают только своих специалистов. То есть каких-то свободомыслящих людей там никого не будет, а у меня в районе будут баллотироваться два человека: один от «Перестройки», а другой – просто специалист, работал, по-моему, замдиректора Института озероведения в нашем районе, потом он стал доверенным ликом Болдырева. И Юрий Болдырев – он как бы член «Перестройки». Я его еще не знала, в глаза не видела, но уже пришла нагло в избирательную территориальную комиссию и сказала, что хочу знать, когда и где проходили эти собрания, потому что у меня в моем доме и вокруг ни об чем не объявляли. Они сказали, а что это мы Вам будем информацию давать. А я: а вот закон, пожалуйста. Вот статья, пунктик закона, будьте добры, предоставьте информацию. Написала заявление. И пока я добивалась, чтобы мне ответили и показали справку, я оказалась втянута в избирательную компанию.

Я сходила на встречу с Болдыревым в какой-то комнатке, может, в три раза больше, чем этот кабинет, в районной библиотеке маленький читальный зальчик. Там сидели пятнадцать человек, от силы. Задавали ему вопросы. Я думаю, ну так никто и знать не будет. Поговорила с Болдыревым: «Чего, Юра, делать надо?». Он говорит: «Вы знаете, сейчас самое главное – это организовывать встречи». Его доверенные лица – мальчики и девочки, по сравнению со мной. Я-то уже сорок лет. Мальчики и девочки замечательные. Юлия Зеликова, ныне кандидат социологических наук, преподаватель Высшей школы экономики. Михаил Цыпкин, замечательный специалист. Юра Лямин. Все замечательные, но им до 25-и. Ну 25! Болдыреву 28 исполнилось. Оля Александрова, теперь доктор наук, тоже социолог. Тогда инженеры все. Ну и что, они приходили куда-то, и я думаю, что-то надо делать.

У меня под окнами дома музыкальная школа, в которой работает мой одноклассник Костя Путяков, обеспечивает там звук и все в этом роде. Я ему говорю: «Костя, спроси у директора». Он поговорил. Директор – замечательная женщина, уже в возрасте была, коммунистка, естественно. Я к ней пришла. Говорю, вот, знаете, закон есть. Вот тут, смотрите, написано, что все государственные учреждения должны способствовать тому, чтобы знакомить избирателей с кандидатами в депутаты. Давайте организует у вас встречу двух кандидатов. Тогда на предвыборном собрании отобрали только двух: Болдырева и Герасимова, Первого секретаря горкома партии. Ну не удобно было оставить одного Первого секретаря. Мало ли какую конкуренции директор НИИ озероведения мог составить. А вот мальчик, 28 лет, давайте его пропустим. Тем более что мальчик выступил очень грамотно, показал себя очень хорошо. Потом там был Иофе в это время за него выступил, если не путаю. Нет не Иофе, кто-то другой из «мемориальцев». Короче говоря, Болдырев стал вторым кандидатом. И я говорю, вот мы и пригласим и того, и другого. Что для этого надо? Надо собрать подписи, чтобы обеспечить это собрание, обеспечить явку приглашенных и с той, и с другой стороны. И я стала после работы приходить, чего-нибудь там в рот закинешь и по лесенкам по своему дому: «Здравствуйте, я вот Ваша соседка, я пришла потому что вот сейчас идет такая компания. Не подпишитесь ли Вы под листом?». Время было показа одного из первых сериалов, если ни первого «Рабыня Изаура». Народ весь сидел перед телевизорами. Просто такая очень яркая картинка мне запомнилась: комната в коммунальной квартире, телевизор, круглый стол, сидит семья, в середине сковорода с жаренной картошкой, тут тарелочки, все сидят, смотрят сериал. И тут появляется какая-то соседка, которая чего-то такого от них хочет. А давай поставим! И, значит, ставят. Кто-то очень серьезно к этому относился, появились знакомые в доме, которые потом стали мне помогать. Но для большинства это было просто что-то такое новое, непонятное, неожиданное. Ну такая вот стоит, вроде миловидная и безобидная, давайте ей подпишем.

Собрала я эти подписи, отнесла. Директору библиотеки дали команду подготовиться. И тут стал вопрос: «А как заполнить 450 мест в этом зале?».

ТШ: Подписаться – одно дело. А прийти – другое.

ВТ: Да! Встреча эта была назначена на 10 марта. Представляете? 26 марта выборы. А 10 марта встреча. Первая из многочисленных, фактически. И мы с моим одноклассником подготовили такие объявления, на мой взгляд, очень грамотные. Я на вдохновении иногда могла написать текст, которым могу еще до сих пор гордиться. И вот я что-то такое написала, что сейчас закон, выборы: «Приходите, сами услышите!», и закончила: «Похоже, что что-то сегодня зависит от нас». И мне потом несколько человек говорили, что эта концовка подвигла их на то, чтобы прийти. У Кости были залежи фотобумаги, и он сделал штук сто, если не сто пятьдесят фотографий с этого объявления. Теперь стоит вопрос, а как же это дело разнести.

ТШ: Распространять надо.

ВТ: Распространять. Звоню Мише Горному, а он тоже член «Перестройки», такой активный, говорю: «Миша, ты знаешь, мы подготовили с моим одноклассником Костей такие объявления. Но нет людей их распространять». Миша мне: «Будут люди!». И мы рассчитали, что надо 7 – 8 марта в выходные дни развесить, когда нет дворников. А уже был опыт, что срывают какие-то объявления. И мы так все рассчитали.

Я была по работе в Петродворце, как сейчас помню, сошла с электрички, побежала к телефонной будке. Звоню домой, говорю: «Мама, там должны прийти люди, ты уже тогда их впусти, а я задерживаюсь». Она говорит: «Валя, уже полный дом!». Я прихожу домой, открываю дверь и смотрю: вся прихожая, она не очень такая большая, просто чуть ли ни в два слоя заставлена обувью. Зима все-таки, обувь большая. В маминой комнате оставили ей только небольшое место на диванчике, где она сидела и смотрела телевизор, все остальное завалено пальто. Я прохожу в свою комнату, а мне говорят: «Так, девушка, идите, идите, не мешайте!». И там уже весь цвет, те, кто потом делал революцию, что называется. Коля Корнев, моя любимая Юля Кондратьева, которая просто восхищала меня, затем Леня Кесельман. И вот мы бурлили, делали какие-то плакаты, какие-то воззвания писали, какие-то рекомендации. Приходили все время какие-то люди, забирали эти объявления. Потом те, кто в квартире был, тоже объявления разбирали, разносили. Короче говоря, заклеили мы полрайона.

10 марта я опять работала. Иду с работы и думаю, сейчас домой зайду и потом сразу в музыкальную школу. Думаю, если опять пятнадцать человек только будет – это, конечно, провал. Ну пятнадцать не будет, наши придут, ну тридцать будет человек. Провал! 450 мест… Я вхожу, там народ стоит в раздевалке, холл такой, и слушает трансляцию. Я делаю попытку вообще-то войти в зал, еле-еле протискиваюсь, в дверях стоят, уже не помещаются. Протискиваюсь и смотрю. Как раз тот момент, когда весь зал сидит и топает ногами и кричит чего-то такое недовольное. На первом ряду сидит моя маман и тоже топает ножками! Оказывается, Герасимов не пришел, вместо него должен был выступать доверенное лицо, и что-то он неловкое там сказал, зал возмутился. Болдырев вышел на сцену и сказал: «Товарищи! Я очень прошу уважительно относиться к моему сопернику. Пожалуйста!». Представитель Герасимова, значит, до моего прихода выступил, и зал захотел его после этого затоптать.

Короче говоря, это такой триумф был! Я не присваиваю его себе. Это и команда Болдырева работала с ЦНИИСЭТ, это и все люди, которое обеспечивали всю компанию. Я в одиночку только что собрала подписи. И после этого в моем доме оказалась вторая половина штаба Болдырева. Как-то я прихожу домой после работы, меня встречает Леня Кесельман, представляет, вот Маша Мацкевич, вот он будет здесь днем, весь день, меня ведь дома нет днем. Вот Маша будет здесь днем, вечером будет уходить в университет на занятия. Потом прихожу, а дома Андрей Николаевич Алексеев. Я уже на вечере памяти Андрея Николаевича говорила, что это Ленина заслуга, он собрал нас таких наиболее активных людей и сказал: «Ребята, если мы все будем всем одновременно заниматься, мы дело провалим, времени совсем в обрез. Надо структурироваться!». Мы структурировались. Я, Володя Гельман, я его в первый раз увидела в моей квартире, он тоже прибегал, как я, после работы, уезжал просто в ночи. Были случаи, что он пешком до дома шел. Он очень скромный человек, потом только мы догадались давать ему какие-то деньги на такси, а так он всю свои зарплату тратил, видимо. Значит, я, Володя Гельман, Маша Мацкевич и еще два человека, мы отвечали за наблюдателей. Миша Горный отвечал за стенды, за наглядную агитацию. Андрей Николаевич – доверенное лицо с Юрой Ляминым.

И вот тут я бы хотела немножко рассказать об Андрее Николаевиче. Он был самым старшим из тех, кто тогда был в моей квартире. И он никого не учил. Я была уже возрастной, Андрей Николаевич, по-моему, на 14 лет старше меня. Но главное, у него опыт такой был! Он приходил, смотрел, время он что-то там думал. И они с Юрой Ляминым заходили в кухню, садились, обсуждали. Потом они что-то там писали. Вся квартира моя, естественно, пропахла табаком. Когда стало понятно, что время поджимает и работать надо активнее, Андрей Николаевич поселился у меня. Днем моя мама, слава богу, его подкармливала и Машу, которая тоже там дни проводила. Потом приходили люди, приносили какие-то бутерброды. Из общения с Андреем Николаевичем мне особенно запомнилось, что он заставлял людей действовать из основания закона.

Я ведь тоже так начала свои действия. Я представляю себе этих людей, это, наверное, хорошие люди, члены Комиссии. Но слово Закон был для них нечто абстрактным. Из них никто не знал этого закона. Они слушали и управлялись только серыми кардиналами. Валентина Сергеевна Подлесная – мощная фигура, имя которой не очень известно. Она была поставлена, на мой взгляд, смотрящим от райкома партии. А райком партии не имел вообще никакого права иметь отношение к выборам, это делалось нелегально. Но когда я приходила и требовала ответа на мое заявление, то меня свели с ней. Верней, она сама подошла: «А, это Вы, пойдемте». Привела меня и говорит: «Что Вам надо?». Я говорю: «Мне нужна информация». «На каком основании?». «На основании Закона». «Вы кто такая?!», я говорю: «Я гражданин Советского Союза». «Что Вам надо?». Я говорю: «Вот закон, и на основании этого закона предоставьте мне, пожалуйста, информацию». Вот так мы и познакомились с Валентиной Сергеевной Подлесной, и очень ясно стало и потом это подтверждалось, что она вот этот серый кардинал, которого слушаются. Она - фактический председатель Комиссии.

И вот Андрей Николаевич появляется и спокойным тихим голосом говорит: «Вот тут, смотрите, нарушение закона. Будьте добры, исправляйте». Или что-нибудь в этом роде. Я представляю недоумение и изумление этих людей, они не знали, что с ним делать, потому что он поселился уже там! Он сказал, я поселюсь в Комиссии. И он своим зорким взглядом обнаружил, например, как везут пачками огромное количество каких-то листовок. А несут их ребята, рабочие. И Андрей Николаевич к ним: «Ребята, можно мне посмотреть, что это такое». А там сверху образец: листочек, безымянный, расчерчен на две колоночки. На первой половине вопрос «Почему я буду голосовать за Герасимова», на второй – «Почему я не буду голосовать за Болдырева». И вот так такой замечательный Герасимов и какой-то инфантильный Болдырев. И никаких выходных данных, никаких авторов, ничего. Естественно, Андрей Николаевич воспользовался этим на полную силу, и он затормозил часть этого тиража. И подобного было много. И он, видимо, в ступор эту Комиссию ввел. И они его абсолютно все побаивались.

Но была еще и остальная команда, ничуть не лучше, ну ни чуть! Да, что интересно, внутри райкома и исполкома были люди, которые нам сочувствовали, и мы получали инсайдерскую информацию. И вот накануне выборов, буквально за пару дней, получаем информацию, что протоколы по результатам голосования будут сначала заноситься в какую-то комнату, в которой будут сидеть специальные люди, а потом только в районную Избирательную комиссию. Ну и, естественно, собрались Юлия Кондратьева и Петр Филиппов, все это дело обмозговали, поняли этот алгоритм и сделали такой плакат. С этим плакатом Юля Кондратьева выходит к метро. На плакате написано: «Готовится махинация, вот их алгоритм …, приходите, голосуйте, проверяйте». Ну что-то такое. Ее милиционер просит уйти, вежливо тогда еще. Что делает Юлия Николаевна? Она приходит к райсовету, и люди, которые идут на работу, или приходят, уходят, они все проходят мимо этого плаката, и они уже понимают, что бесшумно это не пройдет. А это нарушение закона, которое карается. У ребят это все было расписано грамотно. И вдруг такая удача. Идем сам Анатолий, по-моему, Николаевич Герасимов. Он, скажем, был не самый плохой из этой компании, которая сверху давила. Юлия Николаевна, что делает? Она обращается: «Анатолий Николаевич, здравствуйте! Скажите, пожалуйста. Мы выяснили, что готовятся вот такие нарушения закона. Вы не против, если мы будем стоять с таким плакатом?». Герасимов оторопела посмотрел на эту женщину, на этот плакат, сказал: «Нет, конечно». И пошел дальше, и, видимо, дал понять вот этой Валентине Сергеевне Подлесной, которая, по нашей инсайдерской информации, была совершена уверена в победе Герасимова, уже были закуплены бутылки шампанского, торты какие-то, чтобы отпраздновать победу. А секретарем райкома партии был Малышев Валерий Николаевич или Александрович, не помню. И вот они, видимо тоже поняли, что не хотят неприятностей. И, в итоге, это сыграло свою огромную роль.

А что делали мы? А мы готовили наблюдателей. Для этого нужно было оформить документы, Часть народа шла через ЦНИИСЭТ, часть откуда-то еще, тогда общественные организации могли направлять. И большая часть от «Мемориала» шла. Конечно, ставили палки в колеса, вдруг меняли правила какие-то. Тут же «мемориальцы» срабатывали, и Маргарита Вадимовна Доброхотова приезжала куда надо, подписывали какие-то протоколы, печати ставили. Они не честно, они зигзаг, а мы догнали и перегнали.

У нас было 120 или даже 140 участков в районе. Район огромный. Колпино, Пушкин, авиагородок, Павловск. И надо было наблюдателей везде поставить. Так вот звонили нам отовсюду, из Гатчины, из Пушкина, из Колпино звонили с вопросом: «Чем помочь?». И мы раздавали вот эти направления, удостоверения. И, скажем, из 130 участков сто участков были закрыты нашими наблюдателями. Никто не знал, как это делать. Понимаете?! Вообще никто ничего не знал, как это делается. Все делали все так, как они понимали. А поскольку люди умные собрались, я говорила, что это была та часть общества, поднявшаяся на волну, которая состояла, в основном, из людей с высшим образованием и людей уже состоявшихся. Молодежь была, но ее было поменьше. И вот эти люди сами придумывали выходы из положения. Мы просто попросили: «Вы привезите протоколы нам. Те, кто поближе, привезите протоколы прямо к райсовету. Перед этим позвоните по телефону и сообщите». И вот мы с Володей Гельманом и с Машей сделали такой плакал, он весел около телефона, куда мы сразу же заносили эти результаты. И у нас к моменту, когда надо было везти протокол окончательный, была правдивая информация со ста участков. А почему она была правдивой? Потому что тогда не было понятия «вбросы», «карусели», «подтасовки при подсчете». Тогда все подтасовки были исключительно по той схеме, о которой я уже рассказала.

ТШ: Через комнату.

ВТ: Через комнатку. Это и сейчас делается, но тогда это был единственный метод, который им пришел в голову. А заранее был подготовлен протокол, по которому победил Герасимов. Но сделать это было невозможно, потому что пошла такая информация и мы уже к концу ночи поняли, что Болдырев выигрывает просто с огромным отрывом. У него было, по-моему, 72% голосов. Это уже подтасовать тяжело при наличии показаний свидетелей, что выборы на самом деле состоялись с таким-то результатом. И от подтасовки отказались. Как я понимаю, Подлесная топала ногами, но Малышев сказал: «Я не хочу садиться в тюрьму». Я это так образно говорю, скажем так: «Я не хочу неприятностей». Кто-то еще чего-то там не захотел, видимо, Председатель Комиссии отказался участвовать в подтасовке. И в итоге, привезли настоящие протоколы. Наверное, подобные ситуации были во многих округах. Тогда не так уж много кандидатов шло по округам. Были от партии, от Общества книголюбов, от кого только не было. И это были такие центры кристаллизации.

И потом процесс продолжился, потому что мы же все остались. А у меня в квартире побывало огромное количество людей. И не только в квартире. И на телефоне, и возле этих стендов приходило столько людей. Вообще это было неожиданно! Я иногда приходила к стендам посмотреть, как у ребят идут дела. Люди спрашивали: «Что это вы тут стоите? А чего вам не нравится? Чего тут стоять-то?». Я объясняю, что это, возможно, и не привычно, но вам же надо узнать информацию о тех, из кого вы будете избирать. «Ну, да». То есть народ постепенно – постепенно привыкал к чему-то, узнавал что-то, проникался. И я Вам скажу, что остальные встречи, состоявшиеся после той грандиозной встречи, показывали, что возмущение народа велико очень, люди не хотят больше так жить.

И я вот опять возвращаюсь, что впереди шли очень грамотные, думающие люди, анализирующие, желающие, чтобы это было грамотно и по правильному, правильно сделано. А вокруг-то собиралось огромное количество. И сейчас, я считаю, очень несправедливо, хотя понятно, когда обсуждают вот те времена, то почему-то все звучать фамилии депутатов, потом Ленсовета и это всё. А я хочу сказать, что я как раз оказалась между депутатами, многих из которых я уже знала и потом по вторым выборам российским, оказалась между такими людьми, скажем, более продвинутыми и простыми людьми, которые ходили в ночи, расклеивали объявления, листовки. Была зима, мы встречались где-то на улице в ночи, в холод, в слякоть. Например, Светлана Андреевна…, они были муж с женой, она была, наверное, возраста Андрея Николаевича, с пятилетним внуком Ванечкой приходила. И многие как-то так. Тоже что их сподвигло на это? Это тоже были благополучные люди, со многими из них я общалась какое-то время. Кто-то стал моими друзьями, кто-то хорошими знакомыми. Это все были достаточно благополучные, состоявшиеся и успешные люди по тем меркам. И была масса женщин. Вот они исполняли вот эти функции, работали ни за что, без всяких печенек и подачек, подарков. Они звонили и говорили: «Валентина, нам сказали, что у Вас можно получить листовки». «Ну приходите или давайте встретимся», «Да, давайте больше, я еще на работе раздам». Например, у моих двух знакомых, которые активно принимали участие, было по двое детей. Вот звучало такое, что пошли в Перестройку какие-то женщины-неудачницы, неудовлетворенные личной жизнью. Да, у меня не было ребенка. Я могла этому отдаться полностью, но скорей в силу характера, нырнуть туда с головой. Но также были заражены этим люди, у которых были дети, семьи. У кого-то мужья этим были не довольны, кто-то приходил вместе с мужьями, к кому-то мужья и жены подключались через них. Поэтому я хочу сказать вот этим вот ведущим аналитических передач «Вести FM», что они все врут, вот просто врут про те времена.

ТШ: Валентина, в начале нашей беседы Вы сказали, что Горбачев стал вызывать раздражение. Когда появилось раздражение? Ведь поначалу он вызвал вот это радостное удивление, что появилось что-то новое.

ВТ: Даже еще до выборов 1989 года. А уже после выборов просто очевидно. Такое раздражение: ну чего ты тормозишь-то, сделал шаг вперед и тут же шаг назад. А уже после съезда народных депутатов – это отдельная такая песня, отдельный такой импульс в общество. Когда вышел Алексей Левашов, депутат от Санкт-Петербурга, от Ленинграда и сказал: «Вы нарушаете конституцию». Вышел Болдырев, что-то подобное сказал. Другие депутаты выходили. И это уже раскололо, то есть это уже отшатнуло нас. Мне очень понравилась статья у Травина с Гельманом, где проанализированы события Перестройки с 1985 по 1991 год, как они сформулировали, это была демократизация без каких-то рыночных задач, и это делали шестидесятники. Это их импульс. А потом 1991 год – это рыночные реформы в ущерб демократии.

ТШ: За счет.

ВТ: Да, за счет демократии. Это семидесятники. Хотя поколения четко развести нельзя. Тот же Филиппов, я его отношу к рыночникам, к тем, которые уже в ущерб демократии. Отдельная история компания Чубайса, Гайдара, Филиппова.

ТШ: А как на Вашу жизнь повлияла Перестройка? Вы сказали, что с детства Вы жили в благополучной семье, все складывалось замечательно, хорошая образование, хорошая работа. И вот вы уходите в эту активную общественную жизнь. А после Перестройки как это сказалось на Вашей жизни?

ВТ: Сказалось, естественно. Я ушла с телевидения. Вот этот всеобщий подъем, как оказалось, был у всех людей, независимо от того, что они в реальности из себя представляют. И Закон о кооперативах для телевидения того времени сыграл просто жуткую роль. Объясню почему. Кооператив был создан как-бы на базе Ленинградской студии телевидения. И этот кооператив пользовался той же техникой, он как бы арендовал. Тогда были видеомагнитофоны и были бобины, огромные бобины, на которые передачи записывались и которые монтировались потом. И когда стало так бурно, да еще кооператив, этих бобин стало не хватать. И просто люди, работающие там, за деньги отдавали кооперативу бобины с записанными передачами, готовыми, смонтированными, несмонтированными.

ТШ: Какие годы?

ВТ: Ну в 1989-м я этого не помню. 1990-й год. Я делала передачу, посвященную 750-летию Невской битвы. Мы записывали ее с археологами, доктором исторических наук Анатолием Николаевичем Кирпичниковым и Глебом [Лебедевым], забыла фамилию. И вот Кирпичников говорит, что у него есть знакомый археолог, который делает похожие передачи на датском телевидении, давайте я ему напишу и мы туда поедем. Очень хорошо! Действительно, организовали эту поездку. А перед этим они приехали к нам. Но это отдельный вообще разговор.

ТШ: Это была Ваша первая поездка за границу?

ВТ: Нет, я до этого в Болгарию и Румынию ездила. Но это советские времена, чистый отдых такой.

ТШ: Как туристка?

ВТ: Как турист, да. И тут хорошо, что они приехали сначала к нам, а потом мы поехали к ним. Потому что они нас встречали, вот как людей после концлагеря что ли. Они увидели эту жизнь и увидели нас, которые искренне стараются что-то сделать, делают в таких условиях, когда, например, машину не достать. Я вот выбивала просто канистру бензина, чтобы они могли съездить в Новгород на машине нашего коллеги, он на своей Волге возил их в Новгород. Каждый из нас, кто собирался поехать, в клюве принес свой вклад в подготовку приема и отъезда. Я на какой-то встрече у Щелканова по подготовке упомянутого юбилея, там был исполкомовский центр по подготовке каких-то праздников, фестивалей, и там был директор, с которым мы сначала сцепились, Щелканов так удивленно смотрел. На встрече обсуждался и наш вопрос по подготовке приезда датских коллег. После встречи мы с директором вышли, поговорили и как-то договорились. В результате, они уже выделили деньги на гостиницу. Дальше нужна машина, чтобы возить гостей. А празднества были, действительно, очень интересные, на Старой Ладоге, и вот тогда на месте Невской битвы, и все это надо было отвезти и привезти. И такой момент. Оплатили завтраки и ужины.

И вот мы встречаемся с этими датчанами, а они говорят, нам сегодня не дали позавтракать. «Почему?!» – «А сказали, что не оплатили». А датчане. Они же не привыкли к этому. Они пришли на завтрак, садятся. А им говорят, нет, вы не будете завтракать, стол был для кого-то другого накрыт. Они отвечают, нет, мы будем завтракать, и начинают завтракать. Что делают эти гостиничные ребята? Они берут стол и отодвигают. А я в это время приехала на сьемки, тут же мы с режиссером, у которого была своя машина, поехали в эту гостиницу наводить порядок. Оказалось, что деньги пришли, но информация об этом еще не поступила. То есть понимаете ситуацию. Я уж не говорю, что когда мы их встречали, то приехали режиссер с переводчиком первыми, и гостиницы еще не было. И они жили у меня в моей квартире день или два. И Танечка Никонова, она ведущая известная в свое время была, поехала их встречать. Вся машина оказалась забита вещами этих датчан, так как они путешествуют с большими чемоданами. И чтобы режиссера и переводчика доставить, нужно было такси снять. Таня начинает бегать, искать такси. Таксисты говорят, неет, доллары, доллары. Причем требовали не пять долларов, а солидную сумму. И тогда Танечка от отчаяния и безысходности сказала, вот я с телевидения, если ты будешь продолжать так разговаривать, я записала твой номер, я тебя сниму и прославлю. Но парень все равно отказался и тут же смылся. Не успела она его испугать, так наши датчане ехали в метро. Короче говоря, когда они позвонили в мою дверь. Я отрываю и вижу этот взгляд. Стоит огромный викинг и смотрит ошалелым взглядом. В метро у нас народа много, транспорт тогда ходил слабенько. Ну лестница меня нормальная, хороший дом, но, скажем, не их апартаменты, не их дома. Но потом они осмотрелись и как-то возникло взаимопонимание, стали говорить о том, о сем, переводчик же был. Я жила у подруги, мама у брата. Датчане вдвоем оставались, я вечером после работы приходила, мы ужинали, и Пер Арнольди потом вставал, посуду мыл. Переводчик в это время бегал по своим знакомым, мы с Пьером, не знаю, уж как мы объяснялись, потому что он говорил только на английском, а я только на русском. И потом были всякие случаи, и датчане прониклись к нам. Они все снимали, мы обеспечили им съемки в Эрмитаже И когда мы приехали туда, мы поняли, что это совершенно другой мир, совершенно другая организация труда. У них все расписано, не то, что расписано. У них понятие «должностная инструкция», наверное, подразумевает не бумагу, а просто понимание людей, что такое они должны делать. Это очень демократичные взаимоотношения между сотрудниками. Но Пит – он режиссер, и когда доходит до дела, беспрекословно все делают то, что надо. И наши, они могут посреди съемок сказать: «У меня обед», могут плохо свет поставить, могут что-то уронить, если хотят навредить. То есть мы, те, кто снимал, зависели от всех! У нас все строилось только на каком-то личностном уровне. Если ты в хороших отношениях с человеком, то он будет вот это все делать. Вот постановщики света, они могли изуродовать диктора. У нас была диктор, которую не любили, и они ее все время уродовали. Она вопила, ругалась чуть ли не матом, но все без толку. У меня нормальные, хорошие отношения со всеми были. Хотя, конечно, не со всеми одинаковые. С кем-то ближе. С кем-то приятельские, с кем-то более равнодушные. Я не могу пожаловаться, но тем не менее, ты всегда от всех зависела. А там все другое.

ТШ: Ваша поездка в Данию была в каком году?

ВТ: Это 1990 год. Мы поехали в Данию. Как нас там принимали! Как все расписано было! А мы договорились, что мы здесь принимаем, оплачиваем гостиницу и везде возим, за счет этого мы не платим им суточные. Но они нам выдавали деньги, потому что мы приехали, просто были нищими. И она нам дали все в конвертиках, все расписано, вся программа продумана. Если бы мы захотели какую-то импровизацию, то это, если возможно в рамках запланированного. Все, что мы попросили, было обговорено, подготовлено. Мы везде ездили, смотрели, как организована работа с детьми, например, у которых повышенная активность, гиперактивные дети. Это специальные школы. Или как поставлена адаптация слепых, глухих. Там записывали для них передачи на видео, тогда  были, и рассылали. Передачи, как правильно пользоваться, условно говоря, каким-то автоматом, и все это в игровой форме, с таким уважением и любовью. Мы были, по-нашему, это дом престарелых, но как сказала Танечка Никонова, я б хотела быть старушкой в Дании. Я уж не говорю про то, как нас там кормили. Это парк, это прекрасное здание, там все организовано. То есть это коммуны, не запачканные душком революционного, советского, совкового. У них коммуны реально управлялись, у нас были очень интересные встречи. Например, нам организовали встречу просто с достоянием Дании. Это художник-дизайнер Пер Арнольди, 50-летие которого отмечалось на уровне государственном. Он работал с различными странами, в том числе и с Японией, показывал плакат. Она рекомендовал дальше, нас передавали по интересным местам из рук в руки, помимо официальной программы. Поэтому мы очень много узнали. Это было такое открытие. Я уже не говорю про магазины. Нас привезли в магазин, в один из гипермаркетов. Я ходила, конечно, смотрела наряды. И тут наш оператор Анатолий увидел меня и говорит: «Пошли». И он привел меня туда, где еда. И говорит: «Смотри!». И мы с ним ходим вокруг всех этих продуктов. Он спрашивает: «Зачем столько сортов колбасы? Зачем столько сортов сыра?».

Но надо сказать, мы были не единственные, кто на Запад ездил. До этого наши коллеги уже ездили, привозили передачи для ознакомления. Мы, естественно, тоже привезли свою передачу. Но перед отъездом (это я возвращаюсь к вопросу, почему я ушла с телевидения), перед отъездом мы записали все передачи, которые должны были быть выпущены в нашей программе «Зеркало». Это вечерний канал, который шел вечером. И мы подготовили наши передачи и часть передач даже смонтировали. И представляете вообще наше изумление, когда мы приехали, оказалось, что бобины с половиной наших передач готовых и большая часть материала исходного, «исходники», как мы говорили, просто отданы кооператорам, чтобы они записывали поверх них. Мы, все вернувшиеся из Дании ходили злющие! Потом были еще подобные случаи.

Потом наши замечательные коллеги, про которых я сказала, что они распустились, как бутоны, стали между собой конкурировать. Тогда появилось авторское вознаграждение. Чем больше ты делаешь передач, тем выше у тебя категория, тем больше твое авторское вознаграждение. А как хорошо сделать передачу? Техника нужна. И началось! Самое большое время у нас забирал наш Визирякин Николай, отчества сейчас не вспомню. Он очень любил свои передачи, он азартный человек был, у него получалось, но он очень любил себя в телевизоре. И он любовался собой в телевизоре. И ему отдавали больше. Не то, что он это нагло делал, но так получалось. И, таким образом, стали появляться люди, у которых больше денег. И последней каплей было, когда мой знакомый подсказал, что приезжают такие актеры из Америки, которые безвозмездно ездят по школам, спектакли показывают, увлекают детей. И мы в какой-то школе организовали съемки их выступления. У меня была девочка-переводчица. Мы отсняли материал. Миша позвонил и говорит, что американцы попросили сделать для них копии передачи. Я говорю: «Миша, мне очень стыдно, я не знаю, как им это объяснить, но наш исходник стерли». Я уже не говорю о том, что я сама пострадала, пострадала переводчица, потому что оплачивалось только то, что вышло в эфир. Это просто было стыдно перед людьми.

А я к этому времени уже с социологами познакомилась, и мне с ними стало интересней. Леня Кесельман приглашал на свои опросы. Леня Кесельман – это отдельный разговор! И я как-то ушла в отпуск и больше не вернулась. А надо заметить, что я не была в штате телевидения. Тогда очень практиковалось, такая «подвеска» называлась, когда в штате какой-то организации, например, на телевидении числишься редактором, везде официально писалось «редактор Терехова», «редактор такая-то». У нас полредакции было на такой «подвеске». И я просто не вернулась, мне было не интересно возвращаться. Это был 1991 год.

Путч

ТШ: А во время путча Вы были в городе?

ВТ: Да. 1991 год. Я ушла в отпуск. Я его проводила под Выборгом у своих друзей. Там грибы, ягоды, купание. Ну, в общем замечательный отпуск. И вдруг 6 часов утра 19 августа. Звонок. Звонит моя мама и говорит: «Валя, тебе позвонили и сказали передать, что в стране путч». Верней, переворот. Я: «Какой переворот?» - «Не знаю». Я бегу на кухню, включаю радио, а там вот эти ребята выступают. Выскочили хозяева тоже. Ничего не понимаем. И вдруг Терехова Валентина, про которую все говорили: «Валька Терехова….» показывает радио «фигу» и говорит: «Вот тебе!». Тут же, конечно, я стала собираться и, значит, еду. А вот это демократическое движение, выборы депутатов, я варюсь в этом во всем. Я рванула в город. Еду в электричке. Думаю: интересно, а как-то люди ничего не знают, что ли? Как люди относятся? Вдруг сейчас все кинутся против демократов? Вот как это будет? И вдруг я успокаиваюсь. Знаете, после чего? После того, как я вижу, что читают люди. Люди читают газеты. А я еще прошлась по вагончику, интересно. Никто не читает «Правду». Все читают, я сейчас уже и не вспомню все газеты, «Невское время», «Смена», газета «Сегодня». Такие, независимых не было еще, но вот такие газеты народ читает. И я так успокаиваюсь. Думаю, нет, ребята, у вас не пройдет.

Я приехала. Кинулась туда, где было помещение «Народного фронта». Там мне сказали, куда надо идти. Я пошла в Мариинский. И тут я встречаю одного из «Народного фронта». Он говорит: «В Мариинском толпа народа. Пошли, надо делом заниматься».

Мы пришли в какую-то комнатушку, там стоит ксерокс. И начинаем ксерить листовки. С этими листовками мы идем в Мариинский дворец, и там уже я встречаю вот всю эту публику.

Первую ночь мы провели, вот, примерно в таком кабинетике. Если я не ошибаюсь, это был кабинет не то Кудрина, не то Маневича. И там набилось куча народу. Цыпляев, депутат СССР; Болдырев, депутат СССР; его жена Олечка на каком-то месяце беременности. Боря Левин… Короче говоря, такая отборная компания. И вот мы все сидели, звонили в Москву. Нам звонили, Аржанников звонил… Мы телевизор смотрели, какой-то иностранный канал, ни то CNN, ни то BBC. Переживали, конечно.

И вот мне, знаете, что запомнилось? Когда в Москве появилась информация, что там будут штурмовать, меня один из наших демократов вызвал, подвел в конец коридора: «Вот там вот, видишь, люк? Если начнут штурмовать, девицы все туда!». Я ему говорю: «Слушай, а вообще-то сверху штурмуют-то». Болдырев, значит, уговаривает: «Валя, уведите Олю! Валя, пока можно, уводите Олю». Оля говорит: «Я никуда не пойду!». Я отвечаю: «Юр, как я ее уведу? Я тебе только одно обещаю, я буду защищать ее своим телом. Я ее поставлю в угол и буду защищать своим телом. Вот все, что я могу сделать для нее».

И я помню площадь, подходы к Исаакиевской были загорожены. Мы выходили. Я помню, как мы разговаривали с людьми. Я помню, как Юля Зеликова звонила и говорила: «Валя, Андрюша там? Я боюсь!». А она, по-моему, беременной была или только-только родила. Я говорю: «Да нет. Слушай, вроде все тихо». Успокаиваю ее, как могу. Там Володя Гельман где-то сидел, принимал звонки. Там я тоже ходила, звонила.

А вечером 21-го [августа] была командирована, мне дали машину, и я ездила по каким-то фирмам, фирмочкам, организациям, где ксерили листовки. Эти листовки я привозила в Мариинский дворец. Когда я входила, то картина была: народ шел, и все вот так несли ксероксы демократам туда.

А в ночь на 21-е нас отправили домой, и мы заехали в районный исполком. И там председателем был Малышев, а зампредседателя Новоселов. А с Новоселовым мы уже познакомились во время выборов Ленсовета. Мы с Сашенькой, замечательная девочка, она сейчас кандидат социологических наук, 19-20 лет девчонке было, студентка психфака, жила в доме напротив. Мы почему оказались с ней вместе? Мы заехали к Новоселову, и что-то мы должны были ему передать. А Виктор: «Так, девочки, вот дам вам машину. Она вас отвезет домой, поспите. Все будет хорошо. Я уже договорился с двумя автоколоннами, они перекрыли уже Московский проспект в нескольких местах». А информация была, что какая-то танковая колонна шла к Петербургу. Не знаю, честно говоря, насколько это правда. Но тогда мы переживали, и я думаю, что какая-то правда в этом действительно была. И мы с Сашенькой поехали ко мне домой поспать чуть-чуть. Мы с ней легли на мою тахту, не раздеваясь. И вдруг - лето же - окна открыты, и мы в полудреме слышим какой-то шум. Это где-то часов шесть, наверное. Мы с ней вскочили, танки идут! И мы, естественно, одеваемся и бежим останавливать танки. И. конечно, когда мы прибежали на Московский проспект, никаких танков, там просто пошли первые машины. А мой дом находится между Варшавской и Московским проспектом, в принципе, я никогда не слышу шума с Московского проспекта. Но лето, окна открыты, тишина. И в этой атмосфере у нас было такое восприятие.

Самое интересное, что, когда Сашенька уже встретила своего мужа, он рассказывал, как он реагировал на это. Они готовили бутылки с керосином, чтобы поджигать танки.

И еще один интересный момент, показательный. Когда листовки нужно было распространять, я, естественно - к своим проверенным бойцам по избирательной компании. Они приходили, мы в шесть утра встречались и разносили листовки. И я с пачкой листовок выхожу к метро, чтобы из раздавать. Смотрю, стоит огромная очередь. Утро. Люди должны на работу ехать. Стоит огромная очередь в киоск «Союзпечать» за газетами. Не за «Правдой» люди стоят. Я подхожу, начинаю раздавать листовки. А в очереди стоит военный, и мне говорят: «Девочка, в этой очереди военный стоит, смотри, не рискуй». Я ответила что-то вроде «Да что вы? Не может быть!».

Потом еду в троллейбусе, раздаю листовки, меня тоже предупреждают: «Ты смотри, не рискуй». Обращаюсь к водителю, спрашиваю: «Можно эту листовку оставить у вас?». Он: «Оставляй!». Понимаете?

То есть когда 21 [августа] пришли на Дворцовую площадь (я не была на Мариинской, когда выступал Собчак и все остальные, а вот на Дворцовой я уже была), но там просто продраться было невозможно. Я помню, как раздвигая всех, шел какой-то молодой человек и говорил: «Пропустите Кинчева, пропустите Кинчева!». А все: «Какой Кинчев?». И он тоже шел такой, пробирался, такой восторженный. Это было народное все-таки событие. Я не знаю, как это было в мелких городах, в небольших? Но об этом много другими написано.

ТШ: Да, а это вот Ваши воспоминания. А Вы, Валя, в архив Андрея Николаевича свой вклад внесли. Расскажите немного об этом.

ВТ: Первую порцию моего архива забрала в музей Леночка Костюшева. После выборов 1989 года, во время которых в штабе и Костюшев был, так вот он направил свою жену Лену Костюшеву. Она тогда была сотрудником Музея политической истории. Они приехали, я подготовила материалы. Наши замечательные плакаты, я бы сейчас с удовольствием посмотрела б на них, они очень грамотно и искренне были сделаны. Свою листовку, другие материалы. И вот они эту первую порцию забрали.

Потом был очень интересный период, когда мы в нашем районе создали Клуб избирателей. Это отдельная история того, как люди самоорганизовывались. Все было очень искренне и под крылом Болдырева, хотя сам он не принимал непосредственного участия. Мы с Мишей Горным и еще с кем-то были председателями, мы разрабатывали устав. Потом был Народный Фронт, то есть документы этого периода в архив вошли. У меня сейчас ничего нет. Какие-то листовки выборов 1990-го года. Помните, выборы Россия – Ленсовет – райсоветы. Все эти плакаты, документы, богатый архив, конечно не обработанный, большую работу требующий, последовательную систематизацию и описание.

Часть архива у меня осталась, и я его буду передавать постепенно в «Мемориал» Николаю Соколову, который будет архивом Андрея Николаевича заниматься.

Андрей Николаевич, конечно, во все в это внес огромный вклад, он не разрешал ничего выбрасывать. Когда я спрашивала: «Андрей Николаевич, а вот это нужно?», он говорит: «Валя, конечно, нужно». Все-все-все! Единственное, от чего он отказался, это от подписок журналов всяких: «Нева», «Звезда», что-то еще, что-то еще. У всех были, если надо, могу кому передать. Я сама с трудом от таких вещей отказываюсь, ценю все это.

И потом, остался архив от времени, когда я стала работать помощником депутата Шишлова. Я работала восемь лет с Александром Владимировичем Шишловым. За эти годы с 1989-го по 2003-й я видела, как многие люди просто подгнивают, своими делами начинают заниматься. Я с большим уважением отношусь к Александру Владимировичу. Это очень принципиальный, очень работоспособный, очень профессиональный человек. Его ругают, как правило за ЕГЭ. Он со стороны Госдумы был Председателем Комитета по образованию и науке, через который, естественно, проходила вот эта реорганизация образования. Может это и было ошибкой, но сделано это было из таких совершенно чистых побуждений. За восемь лет, у меня такая формула образовалась, я видела, как наша власть борзеет, борзеет и борзеет. Это огромный архив. Это архив Шишлова, но архив, сформированный мною.

 

Постперестроечный период. Москва

ТШ: Среди артефактов, которые Вы готовы передать, Вы называли какую-то символическую бутылку, что осталась у Вас с времен Перестройки.

ВТ: Вы знаете она не символическая. Это настоящая бутылка водки, которую мы покупали на талоны. Это, по-моему, «Зубровка». Она стоит нераспечатанная. Почему мы ее покупали? Потому что водка была валютой. Что-то надо отремонтировать, водкой расплачивались с сантехниками, электриками и так далее. Поэтому у всех дома была валюта.

ТШ: Запасы валюты

ВТ: Запасы валюты. Она сохранилась, потому что меня в квартире был такой шкафчик еще советской постройки, и там она стояла на верхней полочке в дальнем уголке, куда я не заглядывала много лет. И только, когда ремонт стала делать, стала вытаскивать все, чтобы разрушить эту конструкцию, и я вдруг обнаружила эту бутылку

ТШ: Привет из 1980-х.

ВТ: Привет из 1980-х, да. Ну что Вы!

ТШ: Хотя талоны – это уже 1990-е.

ВТ: Да, 1990-е, кончено. Я понимаю людей, Перестройка и начало 90-х оставили у многих, простите это слово, обывателей тяжелые воспоминания. Потому что тяжело было и с едой, и с одеждой. У нас на телевидении работала одна сотрудница. Вот она говорит: «Девчонки, бегите быстрей!». Там на Чапыгина поворачиваешь, и там магазинов-то нет, но какой-то лоток стоит. И там продают, что Вы думаете, соль и спички. Не икру, не колбасу, соль, мыло и спички. И она приходит, говорит: «Девчонки, бегите, покупайте!». У нее маленький ребенок. Как без мыла и без всего? Я не могу сказать, что там уж совсем шаром покати было. Но работающим людям достать все это было очень сложно. Мама моя, она договаривалась со старушками, хотя не совсем старушка тогда, наверное, была. Но тем не менее, они знали магазины какие-то, куда надо ехать. Один у них назвался так, другой так. И она на своем шифрованном языке: пошли сегодня туда, пошли туда. Что-то и я могла купить, так как днем не всегда на работе была, сбегаешь, что-то ухватишь. А вот, например, мои московские друзья, у них двое детей. Я, когда работала в Москве, какое-то время у них жила. Мы разговаривали. Я, конечно, заряжена была этими реформами, но они очень ударили по всем. И подруга, совершенно неконфликтный человек, Галя сказала, если мои дети будут голодать, я возьму камень и пойду с толпой этих людей.

ТШ: Пойду против кого? Против реформаторов?

ВТ: Протестовать против Правительства. А тогда, помните, уже бунт с кастрюлями так что-то такое, про сигареты, это все уже было. Что-то подстроено было, прямо скажем. Вот с сигаретами – точно, против Щелканова, против этого нового Ленсовета. То есть люди бы и сочувствовали, и я по-прежнему считаю, что было все необходимое сделано, но сделано так, что людям не только не объясняли, не успевали и даже может не ставили такой цели объяснять людям, что происходит и как происходит. Но еще и как-то так было сделано, что настроили людей против себя. Долго очень можно копаться в этом, анализировать.

Я Вам скажу, что с 1989 года, с выборов все время происходило деление в Перестройке на таких-то, таких-то, сочувствующих таким, думающих так-то и так далее и так далее. А после 1993 года образовалась Региональная партия центра, которая была одним из ядер, из чего потом образовалась партия «Яблоко», туда вошли очень уважаемые мною люди, ценные люди, много сделавшие и делающие. И вот тут разделились на тех, кто поддерживал Гайдара, его команду, его курс. И на тех, кто поддерживал «Яблоко». Я была на этом учредительном съезде. Я, правда, много лет не вступала в «Яблоко», хотя много лет работала помощником депутата от «Яблока»…

Разочарование в народе, уверяю вас, произошло не только потому, что это были трудные времена. Нет. Постепенно налаживалась жизнь, и появлялись товары, и кооперативы, которые сначала вздрючили цены, а потом уже немножко пришли в чувства и стали продавать нормально. Повлияла и приватизация, то, как она сделана была. Пасколько я знаю, зря всех собак на Анатолия Борисовича Чубайса вешают, там история гораздо сложней была. Но в целом, приватизация была проведена так, что народ остался не при чем. Мои ваучеры пропали, так что оскорбительно для меня. А главное, я думаю, во многом повлияло то, как стали изменяться люди, которым доверяли.

ТШ: Которые были носителями идей Перестройки.

ВТ: Которые были носителями идей и на которых, можно сказать, мы работали, чтобы они вошли во власть и отстаивали интересы народа, а они повели себя совсем не так. А ведь они попали во власть благодаря тем людям, кто разносил листовки, не спал ночами, рисковал. Вот я просто рисковала, ведь, если бы не победил Болдырев. Валентина Сергеевна Подлесная выискивала, где там эта Терехова работает. Меня с телевидения еще до выборов не поперли, только потому что я не на телевидении была оформлена. Она не смогла найти, где эта нахалка работает. Я на Петродворцовом часовом заводе тогда была оформлена. А многие люди были уволены или конфликты какие-то у них по месту работы начались. И вот это масса людей, которые работали на победу демократов, а затем во многих этих демократах разочаровались. 

Видеоархив:

2-я часть интервью