СК: <...> Вступала я в Союз [журналистов] в 1971 году. Мне было… Я родилась в [19]43-ем. Мне будет 74 года днями [на начало августа 2017]. Как раз знаменитые дни, которые я провела в свое время на Исаакиевской площади и внутри здания, когда было 19 августа [1991]. Да. И мой день рождения связан как раз стал с этими событиями. Я там, мы, можно сказать, отмечали. Мы вышли из мэрии 21 августа. Вот. Поэтому вся жизнь, она связана с телевидением.

ТК: А папа? Мама?

СК: Папа у меня журналист был. Но до это… Он вообще-то поляк. Но там сл… кровей много: поляки, венгры и австрияки по маме. А по папе – он поляк – и в связи с тем, что дедушка был военный (я их никогда не видела, ни дедушку, ни бабушку, они погибли во время войны отечественной), он, когда начались эти годы, он был полковником царской армии, во время гражданской войны его солдаты избрали своим командиром. Он артиллерист был. Но когда после… сразу же, по-моему, после гражданской войны он преподавал в артиллерийской академии. А потом начались гонения. Потому что все равно, как бы, годы, проведенные в царской армии, и то, что он – шляхта, и там хороших кровей, вот, как-то это вот так отразилось. А бабушка тоже была из хорошего какого-то рода венгерского, венгра-австрийского. И там была такая красивая история, когда меня спрашивают что-то о них, я всегда рассказываю, что это было как Наташа Ростова. Она познакомилась, дедушка познакомился с бабушкой на балу. Ей было чуть ли не 16 лет, он был уже офицер. И потом долго, когда уже после революции они были в Москве, и бабушка долго говорила, много раз говорила деду, как мне рассказывала моя мама и папа, что «зачем ты меня привез в Россию?». «Зачем сюда привез из Польши?». Потому что было уже трудно. Но их не сослали никуда. Их просто выслали из Москвы: и поезжайте вообще на все четыре стороны, чтобы вас, ну как бы, не слышно, не видно было. Они уехали к родным в Новороссийск. И жили они тогда очень тяжело, они жили в какой-то квартире, как папа рассказывал, проходной. Папа работал на заводе, не на заводе, а крановщиком где-то. Ходил в рваном пальто. А дед ему говорил… «Папа, мне надо пальто новое купить». На что дед ему говорил: «Ходи задом». Но когда начались гонения, и папа учился уже в Кораблестроительном, то он вынужден был оставить институт, потому что, ну… И они с другом, ну, по договоренности с родителями, естественно, папа догово… все уже сказал, они должны исчезнуть просто. Иначе там преследовали не только семью, преследования начались, но и ему могло просто, с ним что-то быть. И они с другом ушли на Кавказ через горные хребты. Они где-то подрабатывали по пути, чего-то делали и где-то вышли совершенно с другой стороны и уехали на Камчатку. Где-то они потом сели на что-то и добирались всякими разными путями до Камчатки. Чтобы, в общем, как бы совсем их не было. Так он оказался на Камчатке. И жил на Севере, работал на разных совершенно работах.

А мама… У мамы отца взяли в [19]37 тоже. И семья жила трудно, потому что бабушка не работала. Их было трое детей. И надо было как-то помогать семье. И мама… А в это время был призыв Хетагуровой. Это до 1937 года было, естественно, до 37-го, потому что брат родился в 37-м. Аха. Она уехала на Камчатку.

ТК: Призыв чей?

СК: Хетагуровой. Был такой знаменитый призыв Хетагуровой, да, и мама под этот призыв, чтобы можно было выехать, как-то зарабатывать там деньги, как-то самостоятельно встать на ноги и помогать семье, они уехали… она уехала туда. Там они познакомились с папой, и там пошли дети уже потом. Нас было четверо. <...>  Ну, вот, в общем, так вот, что я знаю, по крайней мере, жизнь своих родителей до того, как я появилась.

ТК: А мама кем работала?

СК: Мама работала бухгалтером.

Светлана Кульчицкая на акции общества "Мемориал". Июнь 2016. Фото Т.Косиновой

***

Масло (Из живого журнала Светланы Кульчицкой. Текст написан в 2012)

В булочную вошел белобрысый пацаненок лет девяти, хотя по росту тянул на первоклассника. В руке, почти касаясь пола, болтался пакет с бутылкой растительного масла. Кто-то случайно толкнул мальчишку, и масло из фасованного от удара об стенку моментально превратилось в разливное и золотистыми струйками, быстро найдя дырочки в пакете, стало превращаться в небольшое озерцо. И… Это была не истерика ребенка, которому отказались купить очередную игрушку, это был вой щенка, покусанного злобным псом. Он бессознательно прижимал к себе пакет с разбитой бутылкой, точно пытался спасти остатки убегающего масла, а оно стекало по брюкам, оставляя жирные следы. Так он впервые в своей маленькой жизни оказался один на один с взрослой бедой: купил масло на последний талон, а впереди был еще целый месяц. Отец давно оставил семью, мать потеряла работу, попав под сокращение, как тысячи и тысячи мужчин и женщин тех лет, младшая сестренка часто болела, и он понимал, что просто не может идти домой.
Основное время я проводила на съемках или в стенах студии, дома готовила редко, поэтому без сожаления отказала себе на этот раз в масле. К началу девяностых в магазинах было уже пусто.

Ленинград, Садовая улица. Очередь в магазин "Диета". 1990 

СК [на фото внизу справа]: Я Светлана Кульчицкая. Давно меня никто не снимал, немножко тяжело смотреть в камеру, отвыкла. И тем не менее, я в нее смотрела сорок восемь лет, которые отдала телевидению. Начинала я работать на Камчатке, потом – на Ленинградском телевидении основную часть своей жизни. Из них 45, пожалуй, – три года я работала в геологической партии. У меня муж был геолог, и я вместе с ним, как декабристка, вот, на Камчатке ушла в поле, в тайгу – три года прожила.

Что такое Перестройка для меня? Если говорить о профессиональной истории, то, наверное, это одна из ярчайших страниц моей жизни. Потому что именно эти годы были связаны со свободой слова. Именно эти годы. Мы действительно могли говорить свободно достаточно, несмотря на то, что нас пытались закрывать, вот, мои программы, не пускать в эфир. И, тем не менее, какими-то путями, разными совершенно, мы добивались, чтобы они выходили в эфир. Это был по-человечески для меня, безусловно, самый интересный период. Несмотря на то, что у меня очень богатая юность, потому что я жила на Камчатке, знала очень многих интересных людей, и это было ярко очень, несмотря на то, что я была во время войны в Карабахе – это тоже ярчайший кусок моей жизни, тоже знала очень много интересных людей, пережила очень много тяжелого, тем не менее, годы Перестройки стали для меня самыми интересными. Потому что на твоих глазах раскрывались люди совершенно с разных сторон, неожиданные появлялись люди какие-то, из небытия появлялись, и ты шел за ними, ты понимал их. И самое главное, что все, что касалось идей, мыслей, разговоров, всего того, что происходило в эти годы, особенно в первые годы Перестройки, оно было созвучно твоим мыслям, твоим идеям, тому, что ты хотел видеть в своей стране.

Я помню прекрасно, я жила на Петроградке (Петроградской стороне в Ленинграде/Петербурге) на [улице] Плуталова, это рядом с [улицей] Бармалеева, а во дворце Ленсовета, это рядом совсем, всегда проходили заседания клуба «Перестройка». И, наверное, не было заседания, на котором я просто не была, может быть, на некоторых. А потом еще мы после этих заседаний шли ко мне домой – многие из первых «перестройщиков» – и продолжали обсуждать всё, что говорилось, о чём мечталось. О чём мечталось? Я помню все эти наши разговоры, в которых принимали участие известные ныне социологи многие. Ну, уже не говоря о том, что на студию приходил ко мне, и я просила его беседовать не столько со мной, но и с моими сотрудниками, чтоб рассказать, чтобы объяснить нам, что же такое новые экономические реформы, Толя Чубайс. А на передачи ко мне приезжал и [Егор] Гайдар. И не было, пожалуй, человека того времени, участвовавшего именно в «Перестройке», именно с демократической стороны, который не был бы участником программ. Поэтому всё, что происходило тогда в Петербурге и все, что касалось будущей России, это проговаривалось или в кабинете, или дома.

Я помню прекрасно, а я еще вела к тому же первые дебаты… Это были первые свободные дебаты! Это действительно были свободные дебаты, несмотря на то, что, я помню, мне было сделано замечание… Я не помню, кто у меня был в эфире? И я сидела, разговаривала, давала им слово, говорила, и что-то мне надо было прочитать, и я беру так бумагу и понимаю, что я не вижу, и очки были отложены в сторону. И я говорю: «Ой, я кажется стала совсем слепая, где же мои очки»? Взяла и надела очки. Я помню, после я получила выговор на каком-то собрании за то, что я столь свободно себя вела в эфире. Сегодня это смешно даже вспоминать. Вот. Участники дебатов были кто? Среди них был один человек, которого я очень уважаю, которого нет уже сегодня, которому я помогала готовиться к тем дебатам, сознаюсь честно, это Молоствов Михаил Михайлович. И я о нем потом сделала большую работу. И она выложена в Ютюбе, кто не видел, можете посмотреть. Это один из немногих депутатов, к которому я относилась с глубочайшим уважением. Наверное, потому, что для первостепенную роль всегда играла не какая-то политическая основа этого человека и его мысли, а сам человек как человек. И Михал Михалыч был для меня как бы человеком одной крови: умница и глубоко порядочный человек. <…>

Вот, ну, не говоря о том, что я вела дебаты, в которых принимал участие Маневич, Степашин, ну, и многие другие, но это такие яркие личности, которых, естественно, вы знаете, о которых, так сказать, можно говорить.

Что касается депутатов местного уровня, то я как дружила, в те годы сдружилась очень, с «Группой спасения». Это Леша Ковалев, конечно. И вот тоже собирались у меня дома, обсуждали все, что будет с городом. И тогда думалось, что если уйдет градоначальник, то все станет нормально [смеется]. Это вот так начинали, так начиналось. Вот. Но оказалось все гораздо сложнее. И если вы, верее вы помните, наверно многие прекрасно - это Владимирская площадь, это Пушкинский день, когда вышли на защиту дома Дельвига. И это был первый митинг, крупный, в котором принимала участие «Группа спасения» и Интерьерный театр, который помогал оформлять все это, форму придумал этому действу. И тогда на Владимирском соборе, там, где колокольня ребята стояли в хитонах, играли. В окнах дома Дельвига, который собирались сносить, и мы его защищали, - читали стихи, появлялись ребята, которые читали стихи. Это было прекрасно. Это был такой единый порыв и единый настрой на то, что действительно должно быть более… Воздух должен быть более чистым. И помыслы тогда у этих людей были действительно светлыми. И надо сказать, что именно этот первый митинг стал действительно первым, пожалуй, в России митингом горожан, людей, которые вышли, чтобы сказать своё «я» и чтобы отстоять свои интересы, хотя он не был таким политическим митингом. С этого все и началось. А потом, естественно, все дальнейшие наши сборы у Казанского собора, в сквере на Васильевском, когда собирались, помню, группа «Память», даже группа «Память» там собиралась… То есть варилась я тогда в этом котле, потому что занималась общественными движениями, о которых рассказывала в своих программах. И параллельно с этим у меня в программах выходили материалы о тех людях, которые начали отстаивать эту свободу гораздо раньше, чем ее начали отстаивать вы, так сказать, я принимала в этом участие, это те, кто сидел. Это… Их нет, многих нет уже. Это Борис Павлович Пустынцев, это Михал Михалыч Молоствов, это Никита Кривошеин, который жил в Париже, во Франции, живет там, это Вадим Косарев. Это те первые люди, от которых я узнала, как говорится – глаза-в-глаза – узнала, что же такое свобода, и что она так просто не дается. Что за нее надо нести ответственность. И вот мне кажется, что самая большая программа, ошибка, вернее, тех, кто начинал перестройку, извините, я осмелюсь сказать это, в том, что, наверно, не до конца понимали, что за свободу надо не только выходить на митинги, но уметь ее отстаивать, даже сидя в больших кабинетах. 

И нельзя покидать никогда тех, кого ты ведешь за собой. Нельзя их отстранять от себя. Потому что чем интересна была Перестройка, время Перестройки? Тем, что простые люди, помимо, как называют их нынче, зачинщиков и т.д., этих мальчиков в коротких штанишках, она была интересна тем, что [14:19] надоело уже всем, действительно, это вранье. И люди ведь пошли на улицу не потому что, пошли за ними не просто потому, что хотелось выйти на улицу, нет. Они действительно устали от вранья. Потому что вранье было крутое. Я помню годы, когда – это были еще 1970-е годы, а точнее, наверно, конец 1960-х – начало 1970-х, когда в таком городе, как Хабаровск, не было мясо уже. Я помню, что в середине 1970-х еще, когда я приезжала в Новгородчину нашу – не в Нижний, а в наш Новгород Великий – на псковскую землю, там тоже не было еды нормальной. Там мясо подавали только в ресторанах, насколько я помню, в Новгороде – точно. У меня муж работал в Новгороде, и я там бывала достаточно часто. Я просто помню это время, когда люди, что они говорили, когда смотрели телевизор? «Все о нем и немного о погоде». Ну, это то, что сегодня можно сказать про наш телевизор – то же самое: все о нем и немного о погоде. Всех это уже тогда достало вранье! Поэтому они вышли на эти улицы. Им хотелось другого. Инженерам и многим другим, про которых говорили, что они «сидят на работе», им надоело просто так сидеть на работе. Им захотелось зарабатывать, кормить свои семьи, воспитывать нормально детей. Ведь представьте себе на секунду только, вот, те, кто не знает этого или вернее не задумывался над этим: то, что в те годы, советские годы, нельзя было найти вторую работу, практически ты не имел права. Или ты должен был спросить разрешения. Ты не мог сдать свою квартиру, ты не мог оставить квартиру в наследство. Уж я не говорю, там, про выезды за границы. Это элементарные такие, бытовые вещи. Поэтому… А уж зарплаты. Я помню, лежала в больнице на операции и хорошо очень подружилась с коллективом, там долго была. И вы можете себе представить, санитары, которые получали копейки, копейки! Сегодня они тоже мало получают, но это ужен немножко другой разговор. И поэтому эти люди пошли за предводителями Перестройки, теми, кто хотел, мечтал, чтобы она, ну, состоялась так, как они думали. Но дело в том, что понятно: пионеры, когда идут… «Пионеры» - я имею ввиду не пионеры Зюганова, а пионеры как первопроходцы. Работая в геологии я это прекрасно поняла, что когда ты начинаешь, идешь на тропу, выходишь по карте, никогда там не был, ты можешь свернуть с нее, как бы не был проложен маршрут, ты не знаешь, что впереди, хотя, вроде, все изучил. Так было и с этими первыми, которые вошли по… казалось бы, все знали теоретически, но по неизведанным, тем не менее, тропам. И они, конечно, не учли то, что коммунистическая партия создала такую сеть… Это покруче нашей сети, в которой мы с вами сидим с утра до вечера. Я имею ввиду социальная сеть. Покруче были сети, в которые они были все завязаны. Они все были завязаны на связях, на зарплатах. И потому, когда пришли новые, они ведь не на расчищенную территорию пришли, там такая была цепь… Это были чугунные цепи. Вы знаете, как вокруг памятников бывают такие мощные цепи? Вот такие цепи были. Или на теплоходах, которые, о которые разбивают потом бутылку шампанского перед отправкой. Вот эти цепи. И они не могли, конечно, их порвать. Они не рассчитали свои силы. Им не давали. Поэтому не давали пройти тем законам, которые они хотели….

Светлана Кульчицкая. Телестудия на ул. Чапыгина. Съемка передачи. 1991.

***

1989

(Текст из живого журнала Светланы Кульчицкой)

Думаю, что осень 1989 года. 
Коммуналка. Ночь. Соседи спят. В одной из многочисленных комнат две женщины. Одной –немного за тридцать. Второй – к пятидесяти. Всю ночь спорят о необходимости перехода страны на новый хозяйственный механизм. Та, что помладше – режиссер кинохроники. Вторая – журналист  ведущая телевидения. Режиссер: «Этот новый хозяйственный механизм тебя в первую очередь и раздавит, именно такие как ты, не думающие о материальной выгоде, не лизоблюды и погорят. Пройдохи первыми в бой пойдут и победят. А ты, мать моя, останешься нищей. Пойдешь на пенсию – подачку кинут, а жить на нее будет невозможно. А ты все: «Демократия, демократия, Новые экономические рельсы. Чубайс! Гайдар! Умницы, отличные ребята!». Очень хочется посмотреть на тебя при этой самой демократии. Знаешь же, что в России все через одно место делается.
Прошло совсем немного времени, и студия кинохроники практически перестала существовать, моей младшей подруге и бывшей практикантке пришлось уехать в другой город, поближе к родным, так как жить в Ленинграде в ту пору ей было не на что. Я ушла на пенсию через двадцать лет. Ушла на ту самую подачку. Живу. Понимаю, что совершеннее устройства, чем демократия нет, но у нас ее нет. Была ли права моя подруга? В отношении меня, – да. А вообще, – НЕТ.

Светлана Кульчицкая. Ноябрь 2017. Фото Надежды Киселевой

***

Видео-архив Светланы Кульчицкой:

Передача С.Кульчицкой о 1-м съезде политзаключенных СССР в Ленинграде. Август 1990

Интервью с Вадимом Косаревым. 1990

Интервью с Вениамином Иофе. 1990

Документальный фильм о Михаиле Молоствове, 1989

Интервью с Никитой Кривошеиным

Интервью с Борисом Пустынцевым. 1990