Справочную информацию об этих депортациях можно найти в статье Ирины Флиге для энциклопедии «Санкт-Петербург»: http://www.encspb.ru/object/2855719040?lc=ru. Более подробно репрессии против ингерманландцев описаны в книгах Леонида Гильди.

 Когита.ру обращалась к этой теме ранее, прежде всего в статье Арвия Коркки «Наследие депортации ингерманландских финнов» http://www.cogita.ru/pamyat/kultura-pamyati/nasledie-deportacii-ingermanlandskih-finnov

Поводом для этой статьи стала одна февральская публикация в журнале ”Inkeriläisten viesti” (название можно перевести как «Известия ингерманландцев») в феврале этого года – в №2 за 2014. В небольшой статье «Блокада Ленинграда и ингерманландские финны» вице-спикер парламента зарубежных финнов Владимир Кокко затрагивает тему блокады в пригородах Ленинграда.

Торжества, посвященные 70-летию полного освобождения Ленинграда от фашисткой блокады, освещались во многих европейских СМИ. Для финнов эта тема имеет особое значение: во время второй мировой войны Финляндия воевала на стороне фашисткой Германии, финские войска держали с севера блокадное кольцо и оккупировали часть Карелии с Петрозаводском. Споры о причинах участия Финляндии в блокаде Ленинграда, степени ее вины перед рядовыми ленинградцами до сих пор остаются предметом для дискуссий по обе стороны границы.

Наряду с общеизвестными фактами о блокаде В.Кокко пишет (перевод выполнен Смирновой Г.С. в агентстве ПрофПереводы): «Большая часть наших соотечественников жила в сельской местности, где возле дома располагались собственные картофельные поля, а в хлеву была своя корова… Картошка и бочка квашеной капусты, конечно, были хоть каким-то спасением, в то время как город был во власти голода». С этим можно поспорить. При необходимости советская власть с начала 1930-х изымала «излишки» сельскохозяйственной продукции у крестьянства, финны пережили раскулачивание и депортации в 1930-х, поэтому пригороды блокадного Ленинграда нельзя считать исключением. Воспоминания свидетелей показывают, что независимо от национальности продукты и коровы изымались у большей части сельского населения. И в то же время в сельской местности часто не действовала карточная система. Жители южных пригородов, оказавшись в зоне боевых действий, бежали в Ленинград. Из статьи В.Кокко читатель узнает, что население начало решать продовольственную проблему самостоятельно. «В осенне-зимний период по ингерманландским деревням ходили многочисленные воры, которые были осведомлены о «богатствах» сельского населения. По ночам воровали картошку из уличных погребов. А иногда случались грабежи хозяйства и скота даже посреди дня, так как дети и старики не могли дать отпор».

О всплеске преступности свидетельствуют материалы архивов, многие публикации Никиты Ломагина и других, дать им однозначную оценку сложно. Отчаявшись, люди теряли этические нормы, а порой и рассудок. При этом в блокадном кольце действовали жёсткий контроль системы НКВД и законы военного трибунала, что предотвратило хаос. По другим данным, попасть в Ленинград можно было только при наличии пропуска, поэтому передвижение населения между Ленинградом и пригородами, о котором пишет Кокко, довольно сомнительно.

Отдельным видом преступности была торговля на «черном рынке». Оправдать ее невозможно т.к. эти люди точно были психически здоровы. Деньги ничего не стояли, и обмен продуктами происходил на драгоценности. Этой темы автор тоже посчитал нужным коснуться. «Из осаждённого города также приходили голодающие и меняли золото и серебро на еду. Некоторые ингерманландцы не могли противостоять искушению: на руки получали золото, а сами оставались на зиму без еды». Эти рассуждения автора о недальновидных спекулянтах наиболее противоречивы. Согласно доступным материалам архивов НКВД в отношении финнов-ингерманландцев, как опубликованным, так и не опубликованным, они были "иностранным  шпионами", "националистами", "диверсантами", "саботажниками", но никак не спекулянтами. При депортации в марте 1942 этого подозрительного меньшинства – коренных жителей региона - советская власть ограничилась политическими обвинениями. Массовым депортациям они подвергались по национальному признаку с клеймом «враги народа» на долгие годы, без права возвращения на родину.

В устных источниках – воспоминаниях жителей Ленинградской области, родившихся здесь и переживших блокаду, - тоже другая версия событий.

Рассказывает Ялмар Павлович Хянникяйнен (родился в 1926 году в деревне Мустапя, (Хапо-Оё): «22 июня 1941 года я был в магазине в деревне Пустошь. Пришла почтальон Вера Петрова и рассказала, что по радио объявили о начале войны и уже бомбят города. В тот же день на дорогах появилась военная техника. Я вернулся домой и рассказал все отцу. Он не поверил. А уже вечером появился первый немецкий самолет в небе, по которому стреляли из зенитных установок, с аэродрома в Манушкино поднялись истребители. Этот аэродром бомбили много раз, в нашу деревню бомбы тоже попадали. В августе вышел приказ, чтобы все сдавали коров и урожай картофеля. Старший брат сдал нашу корову, и нам выдали документ, что после войны выдадут новую корову. Нам оставили несколько мешков картошки на всю зиму.

Пошли слухи, что 1 сентября будут эвакуировать финнов, но этого не произошло. 21 сентября начались бои в Невской Дубровке, заводы горели. Стало ясно, что все дороги перекрыты. Я начал работать на лесозаготовках. Ходить на работу надо было в Южную Самарку. Мы пилили лес лучковыми пилами. Норма выработки составляла 1м3, за нее давали500 г. хлеба по синему талону.

В нашей деревне умерло несколько человек. Отапливались дровами. Никто к нам из Ленинграда не приезжал, только солдаты Ленинградского фронта. В нашем доме всю зиму жили несколько солдат-регулировщиков. Ходили слухи, что на Невском Пяточке очень большие потери. Один раз в Коркино поймали немецкого разведчика, его доставили в штаб.

26 марта [1942] мы вернулись с братом из леса, и нам объявили, что начинается эвакуация. Мы взяли с собой немного одежды, пришли на станцию Мельничный Ручей, переночевали там. Утром мы приехали на поезде на берег Ладожского озера, там нас погрузили в машины, русских и финнов отдельно. Нас везли через Ладогу по льду, лед уже начал таять. На том берегу в Жихарево нам дали гороховый суп и колбасу. Многие не могли удержаться, наедались и умирали. Нас повезли дальше в поезде, где были только финны и немцы. Кормили один раз в день.

Нам привезли сначала в Иркутскую области, потом в Якутию. В день Победы я встретил в Хабаровском крае. Пришел сосед и начал палить из ружья. Женщины заплакали от радости, для нас это был большой праздник. В 1945 году мои родители умерли. Мы с братом продолжали говорить между собой и с другими финнами по-фински. Мы были уверены, что мы в эвакуации и скоро можно будет вернуться домой. Но нам не разрешили вернуться, и приходилось отмечаться в комендатуре. Я получил паспорт только в 1954 году».

Леонид Никитич Моторин (род.в 1924 году деревне Сос Псковской области) стал участником встречи В.Путина с ветеранами Великой Отечественной войны 27 января 2014 года в Кировске. Вот что он вспоминает:

«В начале войны я работал в бригаде Лотубужского леспромхоза в районе станции Котлы, потом нас отправили в совхоз Первомайский рядом с Таллинским шоссе. Ставили надолбы, грузили лес. Однажды по деревне проехали немцы-разведчики на мотоциклах. Леспромхоз уехал, уехали за ними и мы в Ораниембаум.

Часто летали немецкие самолеты, они бомбили причалы, баки с горючим. Им противостояли наши зенитные установки. В основном работали женщины. 8 октября нас отправили на барже в Ленинград. Нас бомбили. Одна бомба попала в машинное отделение, второе попадание было на верхнюю палубу. Когда мы прибыли в Ленинград, нас направили в главный штаб. 10 октября нам дали правление доехать до Борисовой Гривы в 16-й поселок в леспромхоз, куда мы приехали вечером. На следующий день приступили к работе. Работали пилой-лучковкой, которой может работать один человек. Были также двухручные пилы. Паек сначала был 400 гр. хлеба в день, потом стал 250 гр. Один раз несколько дней выдавали только по 150 гр. Выдавали также на завтрак и ужин «болтушку». С марта 1942 начали организовывать обеды в термосах, а паек увеличили до 400 гр. хлеба. Немцы сбрасывали листовки, в которых предлагали сдаться. Обещали хорошее питание. Но никто в это не верил. Мы использовали эти листовки для растопки.

Рядом с нами работали также два финские бригады, в одной 3 человека, в другой 2.
Некоторые финны держали коров, как и некоторые русские, но это была большая редкость».

10 августа 1941 Леонид Никитич был призван в армию и участвовал в боях на Невском Пятачке и в прорыве блокады Ленинграда. Более подробно об этом статья в газете «Ладога» г. Кировска http://www.ladoga-news.ru/news?id=7374 и http://www.ladoga-news.ru/news?id=7745

Анна Павловна Хайми (родилась в 1924 году в деревне Разметелево) рассказала:

«О том, что началась война, мы узнали по радио. Двоих старших братьев, Ивана и Семена, забрали на фронт, и они пропали без вести. Корову у нас забрали в начале войны, урожай оставили частично. Карточек у нас не было, в первую блокадную зиму умерло пол деревни. Рядом с деревней был пруд, туда умерших возили на санках и клали в снег. Копать могилы не было сил. Когда разбомбили Невскую Дубровку, в нашу деревню пришло гражданское население. В нашем доме поселилось две русских семьи. У них не было никаких запасов продовольствия, и они все умерли. Мы не могли им ни чем помочь. Ленинградцы приезжали работать на лесозаготовках, им выдавали норму.

26 марта нам объявили об эвакуации, мы взяли с собой немного картошки. Во время переезда по льду Ладоги нас бомбили, но машина дошла до берега. На поезде нас привезли в Иркутскую область, а оттуда на барже в Якутию, на берег реки Яна. В дороге мать умерла. Мы построили одну большую юрту, где жило 60 человек. Много людей умирало, потому что было очень холодно. Я прожила там 10 лет, работала на ловле рыбы. Мы ловили рыбу неводом. Мы питались хорошей свежей рыбой, но у нас не было никаких других продуктов, овощей или хлеба. В Сибири мы говорили и по-русски, и по-фински. Когда кончилась война, все очень радовались. Мы были уверены, что мы в эвакуации и скоро мы вернемся домой».

Евгений Евгеньевич Чернов (родился в 1928 году в посёлке Всеволожский, ныне город Всеволожск):

«О начале войны сообщили соседи, у которых был приемник. Через несколько дней в небе появился Юнкерс. Появился поток беженцев из Прибалтики, Псковской области. Им раздавали хлеб. Другой поток русские недавние переселенцы с карельского перешейка. Мы зарезали корову, осталось 10 кг сала. Это нам помогло в блокаду. Власти изымали у населения велосипеды, лыжи, фотоаппараты, приемники. О том, что будут забирать картошку, нас предупредила соседка. Часть мы сдали, часть спрятали.

Карточки появились в начале августа. По железной дороге было все перекрыто. Чтобы попасть в Ленинград и назад, надо было иметь пропуск. Пропуска были у тех, кто работал на заводах. Военные тщательно проверяли всех на Ржевке и в Ленинграде. Когда в 1944 году мне было необходимо сфотографироваться на паспорт, я ездил в Ленинград с пропуском.

Я продолжал ходить в школу, у меня была карточка иждивенца. В декабре норма была 125 гр. хлеба. На улицах появились трупы, которые никто не убирал. С декабря по апрель мы не занимались. Немцы сбрасывали листовки, где был пропуск для сдачи в плен, но никто им не верил. Мы знали, что финские войска воюют на стороне Германии.

В апреле в школу вернулось только 3 человека. Параллельно мы начали работать на огородах, выращивали капусту и турнепс. Нам уже давали рабочий паек и кормили в столовой Румболовской горе. Нам давали похлебку с пшеном.

На Ржевке в железнодорожный состав с боеприпасами попал снаряд и был такой мощный взрыв, что у нас тряслись стекла. Нас не бомбили, но над нами часто происходили воздушные бои. Самолеты падали, осколки падали. Немецкие падали редко, в основном - наши. Иногда мы собирали детали, разбирали устройства. Но чаще всего военные успевали все забрать. Ночью доносился гул из Невской Дубровки. Было видно зарево.

В 1943 году я начал работать на торфоразработках там, где сейчас микрорайон Южный. Нормы у нас не было. Не было резиновых сапог, ноги мокли. Летом 1944 года была выставка «Оборона Ленинграда». В день Победы я пришел в школу на занятия, нам сказали, что сегодня уроков не будет».

Розалия Ивановна Хямяляйнен (родилась в 1924 году в деревне Пустошь) рассказывает:

«Когда началась война, нам сообщили в сельсовете. Самолетами нам не бомбили, но стреляли из артиллерии. Корову у нас забрали, у нас оставалось немного картошки. Я работала на погрузке торфа в вагоны. Его увозили в Ленинград. За работу нам давали тарелку баланды. Много людей умирало от недоедания. Со стороны Невской Дубровки часто было видно зарево боев, небо горело.

25 марта [1942] нам объявили об эвакуации и сказали явиться на станцию Мельничный Ручей. Когда мы переезжали Ладожское озеро, то некоторые машины уходили под лед. Несколько месяцев нас возили по стране, даже не помню, что мы ели.

Когда нас привезли на море Лаптевых, то через 7 дней умерла сестра, через месяц отец и мать. У нас не было газет и радио, иногда проводились собрания, где нам рассказывали, что происходит на передовой, но мы плохо понимали по-русски. Много людей умирало от холода. День Победы я не помню».

Вера Ивановна Егерева (родилась в1924 году в посёлке Всеволожский, ныне г.Всеволожск):

«Когда началась война, я работала на заводе «Красная заря» и узнала об этом на рабочем месте. Когда начались регулярные бомбежки, нас не отпускали домой, мы жили на казарменном положении. Я монтировала телефонные аппараты Р-20. После бомбежки собирали раненных и убитых. Зимой лежало много трупов, даже вспоминать страшно. Эвакуироваться было не возможно, да мы и не хотели. Мы верили, что скоро будет победа. У нас был огород и небольшой запас урожая, но в блокаду он нам особо не помог. Мама много раздавала. Была корова, но мы ее зарезали в начале войны.

В ноябре 1941 мы ходили на Ржевку за хлебом по дороге. Было много трупов. Остановилась машина, нас подвезли. Так я познакомилась с Плоткиным Михаилом Николаевичем (по другим данным Меер Нисонович, герой Советского союза, имя которого носит одна из центральных улиц г. Всеволожска – прим. автора). Мы ходили на танцы в здании бывшей сыроварни, где разместился дом отдыха для летчиков. Когда он улетал на задание, всегда кружил над нашим домом. Он сразу честно сказал, что у него жена и ребенок в Белоруссии. С ним и мамой мы встречали Новый 1942 год. На столе у нас был винегрет, шоколадка, квас.

В январе 1942 меня отправили в Токсово копать окопы. Там меня застала новости о гибели Михаила. Земля была мерзлая, приходилось работать кирками. Варили крупу. Кто помешает — попробует, и потом ничего не останется.

В феврале я вернулась на завод. Казарменного положения уже не было, спать я возвращалась домой. На работу в Ленинград ходила пешком или ездила на товарнике. Весной сажать огороды было нечем, в блокадную зиму все съели. Весной 1943 нас эвакуировали в Рыбинск. Там работала на заводе, производили мины. Там и встретила день Победы. О победе нам сообщила соседка. Во Всеволожск я вернулась только в 1946 году, когда получила вызов.

Юлия Ивановна Егорова (Питкянен) (родилась в 1933 году в деревне Шушары):

«Мы собрались очередной киносеанс, и вдруг нам говорят, что показа не будет, потому что началась война. Наш дом разбомбили, во время бомбежки мы пряталась по канавам. До морозов мы жили в водосточных трубах на станции Шушары и в окопах. Отец собирал

по полям совхоза Детскосельский капусту и картошку. Никакого подобного хозяйства у нас не было. Мы переехали в Ленинград, где получали продукты по карточкам. Ездили с сестрой на трамвае, они еще ходили в начале блокады. Вскоре появились слухи, что детей едят. Нам запретили гулять, мы сидели дома. Когда отец устроился работать дворником, он грузил покойников на машины.

Мы получали продукты по карточкам, как все ленинградцы. Еще у нас были картофельные очистки и капустные листы. Мы эвакуировались в мае 1942 по Ладожскому озеру на корабле. Корабль перед нами и после нас затонули, но мы добрались через Ладогу на другой берег, где младшая сестра умерла. Отец хотел похоронить ее, сделать гробик, но ее забрали со всеми в братскую могилу в селе Лаврово.

Нас эвакуировали в Саратовскую область. Здесь я пошла в школу. Дома мы по-фински не говорили. Отца забрали в трудовую армию, мама работала у лесу. Из газетных статей мы узнали, что советские войска освободили Ленинград. Но мы знали, что нам нельзя возвращаться домой, и было немного обидно. О дне Победы нам объявили в школе. В колхозе образовался импровизированный митинг, старшеклассники устроили концерт».

В некоторых бытовых деталях воспоминания блокадников расходятся. Но в целом мы видим, что в независимости от места проживания, блокадники голодали, несли лишения в равной степени. Трагические события объединяли людей вне зависимости от национальности и вероисповедания, несмотря на то, что государственная политика часто была несправедлива.

Специально для Когита!ру Янина Эмилия Ильяйнен, Всеволожск