Конференция состоялась в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме 8-9 июня 2016. Томас Венцлова стал почётным гостем этого форума.

Выступление Томаса Венцловы мы публикуем в неавторизованном транскрипте аудиозаписи. Текст будет опубликован в материалах конференции, которые готовит Издательство Ивана Лимбаха.

В начале своего выступления Томас Венцлова высказал мягкий упрёк организаторам за упоминание своего имени в названии конференции. Если оставить заглавные буквы от фамилий, в это есть "что-то пошловатое: БМВ — марка немецкой машины". "С другой стороны, это, конечно, «Гомер, Мильтон и Паниковский». Ну, как сложилось, так сложилось".

Томас Венцлова:

Я выступлю в стиле вышедшей недавно книги «Пограничье» [Публицистика разных лет. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. С.639], то есть я буду говорить не об искусстве, а о политике. Последнее время как-то складывается, что мне приходится об этом часто говорить. Ну, политика заставляет. И начну я издалека.

В Страсбурге, в протестантском храме, некогда католическом, Святого Петра Молодого и сейчас можно видеть фреску 15 века, которая изображает европейские нации. Они представлены аллегорическими фигурами, шествующими на конях. Над каждой фигурой виден флажок с её именем. Первая едет Германия (кстати, Страсбург в те времена считался немецким). За ней следует Галлия, то есть Франция. Потом Италия. Несколько далее и как бы на отшибе — Англия. Шествие замыкает Польша, всё ещё на коне. За ней идут две фигуры, уже не верхом, а пешком. Последняя — Litavia, то есть Литва, которая вежливо пропускает вперед нацию по имени Ориентс — Восток. Под этим Ориентом создатель фрески имел ввиду Украину и Белоруссию, которые тогда входили в состав Великого княжества Литовского, то есть управлялись из Вильнюса.

Фреску эту можно назвать комиксом времен осени Средневековья. Она удивительным образом соотносится с современной Европой, с современным Европейским союзом. Однако она отображает свою эпоху, причем довольно точно, потому что Литва вошла в тогдашнюю Европу позже всех. Она крестилась только в конце 14 века, окончательно только в начале 15-го. До этого была последним в этих краях языческим государством, причем крупным и могущественным. Белоруссия и Украина, которые ей подчинялись, были уже в Христианстве — православными. Именно поэтому они на фреске опережают Литву.

Затерянная среди лесов на окраине континента, говорящая на троичном балтийском языке, Литва стремилась догнать Европу и присоединиться к ней почти тысячу лет. И, по-моему, это как-то отражено на её средневековом гербе, который и сейчас является гербом Литовской Республики. Герб этот, описанный, кстати, Бродским в «Литовском дивертисменте», изображает всадника, устремленного на Запад и называется по-литовски Výtis, что означает и переводится на русский как погоня, на польский как pogoń. Эта погоня за ушедшей вперед Европой началась в средние века и, казалось, завершилась крещением.

Однако через несколько столетий при Екатерине Великой Литва была завоевана Россией. Это было другое культурное пространство, которое сами русские сейчас склонны называть евро-азиатским. Литва в нем плохо уживалась или совсем не уживалась, так как была католической, употребляла латинские буквы, а не кириллицу, и имела давние связи с Германией, Австрией, Францией, Италией, не говоря уже о Польше.

В 18-го по 40-й годы в 20 веке Литва опять была независимой и опять не до конца вошла в Европу, вскоре её аннексировал Советский Союз, причем сталинский Советский Союз.

Только в 1990-1991 годах ей удалось отделиться от Советского Союза, именно это послужило главным катализатором распада советской империи. А 12 лет спустя она опять вошла в Европейский союз вместе с Польшей, Чехией, Словакией, Венгрией и ещё пятью странами одновременно, то есть средневековое шествие опять имело место. И, возможно, это было завершением тысячелетней погони.

Следует сказать, что Россия, хотя она сильно отличается от Литвы или, скажем, Польши, по-своему тоже всегда догоняла и догоняет Европу. Или почти всегда, скажем так. Киевская Русь была попросту частью Европы. Московская Русь от Европы отдалилась, но, начиная с Петра, возникло российское западничество, которое в определенные эпохи преобладало. И, кстати, всегда приносило прекрасные плоды. Опять же — или почти всегда, поскольку большевизм — это тоже своего рода западничество. Западнической по сути своей была вся петербургская линия русской культуры — от Пушкина до Мандельштама, Ахматовой, Набокова и Бродского. И недаром Бродский как-то сказал в частном разговоре: «Литва для русского человека — всегда шаг в правильном направлении».

Мне часто кажется, что современный герб России и старой России также символичен, как и герб Литвы. Это, как известно, двуглавый орёл. Одна голова повёрнута к Западу, не хочется утверждать, что с угрозой, хочется думать, что с интересом, а другая отворачивается от Запада.

Мне в жизни очень повезло, потому что я знал двух великих европейцев — Милоша и Бродского. Я не буду лишний раз говорить о разнице масштабов, которая совершенно очевидна, но у нас была общая эмигрантская судьба, схожие литературные предпочтения, а ещё более схожие литературные отталкивания. То есть мы могли любить в литературе разные вещи, но вот если не любили, то всегда одно и то же. Но, может быть, главное, что нас объединяло — это любовь к Литве и Вильнюсу. К России у всех, включая Бродского, отношение было гораздо сложнее и двойственнее.

Сейчас я вспоминаю, как мы наблюдали крушение коммунизма и распад коммунистического мира. Тому уже 25, а то и 30 лет. Это было зрелище для богов, как мы тогда говорили, нечто захватывающее дух. Никто из нас не надеялся, что этого дождется, и все же мы этого дождались. Помню, как Бродский сказал, когда Ленинград переименовали в Санкт-Петербург: «Мы-то этого дождались, но как грустно, что этого не дождалась ни Анна Ахматова, Ни Надежда Мандельштам.

Но и Милош, и Бродский даже тогда оставались скептиками. Опять-таки приведу слова Бродского из частного разговора. Он говорил: «Главное, чтобы Польша и Литва выпали из системы, остальные – как они хотят». Милош сказал: «Я никогда не был и не буду оптимистом». Что касается меня, я всё-таки склонялся к оптимизму. Я считал, что все народы этой области мира, включая, разумеется, русских, должны и способны освободиться.

Но меня пугало одно: как бы большую тоталитарную клетку не заменили десятки меньших клеток, в которые нас заводит игра национализма. Еще больше пугало, что эта игра национализма может вылиться в кровопролитную войну, похуже русской гражданской войны, а то и Второй Мировой. К счастью, это не произошло. Хотя Карабах, Приднестровье, а особенно Чечня и Югославия были серьезнейшими сигналами опасности. Сейчас, как все мы знаем, этих сигналов ещё больше.

20 лет посткоммунистического мира напоминали прекрасную эпоху перед Первой Мировой войной: рухнул железный занавес, Польша, Литва и все восточно-европейские государства осуществили то, что им было предназначено целое тысячелетие, на очереди стоял Ориент, то есть Украина и Белоруссия, а там и Россия, дела в которой поначалу казались вполне обнадеживающими. Увы, сейчас наступило то, что вослед Бродскому, мы можем назвать концом прекрасной эпохи. Скептики, даже крайние скептики, были правы. Справедливо будет сказать, что все это началось, цитируя Грибоедова, с покоренья Крыма. Именно это было водоразделом между спокойным и ненадежным временем, как в России, так и за ее пределами. Сигнал подали силы национализма и реваншизма, преданные пустым и даже безумным геополитическим мечтаниям. Эти мечтания заставили нарушить правила международного общежития, а нарушение привело к предсказуемым последствиям. Но похоже, что беда нарастает лавинообразно, мы действительно оказываемся в новых клетках, куда нас загоняют эгоизмы, замыкание на себя, стремление к ничем не ограниченной суверенности — то, что иные называют вставанием с колен.

В современном мире такая суверенность вполне анахронична — это путь Северной Кореи. На этом пути оказываешься даже не на коленях, а в гораздо худшей позе: экономически в лежачей позе, а политически - в позе у позорного столба.

Эта тенденция к замыканию на себя, увы, заметна все более. Она победила в Польше, в современной Польше Ярослава Качиньского и в Венгрии Виктора Орбана. Она на волосок миновала Австрию и, возможно, не минует Великобританию, что мы узнаем через пару недель. Она торжествует в Турции Реджепа Эрдогана, которая, увы, прямо противоположна Турции Кемаля Ататюрка. Она живет во Франции Марин Ле Пен и, увы, с каждым днем становиться сильнее в Америке Дональда Трампа. Идеи, которые их вдохновляют, крайне похожи на идеи Владимира Путина. Возможно, особенно в том случае, когда эти люди высказывают Путину враждебность. Это попытка вернуться к миру 1930-х годов, к разобщённым государствам, к дарвиновской борьбе противостоящих национализмов, которая привела к небывалой катастрофе и ни к чему другому привести не могла. Словом, мы скатываемся, опять же по словам Бродского, в совершенно новый и грустный мир, к которому пока не готовы.

В социологии и культурной антропологии существует направление, которая говорит, что в мирном обществе, в обществе, которое долго жило в условиях мира, неизбежно накапливается агрессия, а избыток агрессии неизбежно находит выход в войне. Наблюдение за интернетом и вообще за общественным мраком наводит на мысль, что, может быть, это мало приятное мнение близко к истине. Что питает агрессию и влечет людей к полубезумным популистским лидерам? Страх перед раскладом пенсионного типа жизни, страх перед растущим неравенством и безработицей, страх перед мигрантами. Многие из этих страхов не слишком обоснованы. Распад традиционной парадигмы так или иначе неизбежен. Неравенство и безработица — реальные беды, но в целом с ними можно справиться, и общие стандарты жизни становятся выше даже в очень несчастных странах. Мигранты не обязательно приносят террор и общие опасности, скоро выясняется, что без мигрантов трудно и даже не возможно обойтись.

Да, привычные формы национальной жизни расшатываются и меняются, в том числе во всех наших трех странах — в России, Польше и Литве. Но так ли хороши были эти привычные формы?

Может быть, отход от свободы — временное явление, и мыслимо, что свобода победит. Причем она возмужает, отвечая на требования нового века. Но это не произойдет, если мы не найдем для свободы новый язык и новых лидеров.

Я не знаю, как это случится, и случится ли вообще? Но меня несколько утешает факт, что однажды такое уже произошло. В те давние времена мы поднимали тост за успех нашего безнадежного дела. И это дело оказалось не совсем безнадежным. Спасибо.

Записала и транскрибировала Т.Косинова

Фрагмент фрески собора Святого Петра Молодого в Страсбурге найден здесь

Конференция «Милош – Венцлова – Бродский. Восточная Европа: Пространство диалога культур» была организована Музеем А.А. Ахматовой в Фонтанном доме, Польским институтом в Санкт-Петербурге, Издательством Ивана Лимбаха и Генеральным консульством Литовской Республики в Петербурге.

Три друга — три культуры. Репортаж Вероники Папуш, Когита!ру

Фоторепортаж Польского института

Пограничье как духовный опыт

«Не хочу быть идиотом» Интервью с Томасом Венцловой Натальи Шкуренок (New Times)