А. Алексеев. Бесценный дар от матери
А. Алексеев
БЕСЦЕННЫЙ ДАР ОТ МАТЕРИ
Недавно у меня дошли руки до разборки дальнего семейного архива. Фотографии родителей и собственные – детские и юношеские... Всякие официальные документы… И даже некоторые школьные ученические тетради 40-х гг.
Оказывается, я вел дневник аж с 9-летнего возраста. И даже сочинял «рассказы» (из жизни животных), и причем не только по-русски, но и по-французски. (Этому языку меня в раннем детстве выучила мама).
Мне уже приходилось рассказывать о своем дошкольном и школьном детстве – в различных биографических интервью и в опыте семейной хроники.
Главным человеком моего детства и отрочества была моя мать – Варвара Петровна Пузанова (1899-1963). Она была человеком очень незаурядным. И ее роль в моей жизни не с чем (не с кем) сравнить, что мне стало понятно уже в зрелом возрасте, и, пожалуй, уже после ее ухода. (Мама скончалась в 1963 г., когда мне было 29 лет).
Сейчас я хочу рассказать лишь об одном «эпизоде» своего детства и отрочества, а именно – о том, как мать выучила меня в раннем возрасте иностранным языкам. Этой темы я касался и в прежних своих мемуарах. Но вот теперь – нашел ключевой документ, имеющий к этому делу отношение.
Ниже я приведу этот документ полностью. Начну же с цитирования своих биографических интервью и семейной хроники – разделов, относящихся к собственно материнскому воспитанию.
(1)
Из биографического интервью «На семи ветрах» (2015)
<…> Моя мать, Варвара Петровна Пузанова, сама родившаяся как раз на рубеже прошлого и позапрошлого веков и кончавшая еще дореволюционную гимназию, успела, в мои дошкольные и школьные годы (1940-1950), выучить меня трем европейским языкам и даже добилась, чтобы у меня приняли экзамены и записали в аттестат зрелости все три языка: английский, французский, немецкий (случай по тем временам экстраординарный). <…>
(2)
Из биографического интервью «Рыба ищет, где глубже, а человек – где не так мелко…» (2006)
http://cdclv.unlv.edu/archives/Interviews/alekseev_06.html
- Все мы родом из детства, могу я попросить тебя вспомнить о семье, о тех ранних годах?
...Будучи в основном “домашним ребенком”, никогда не посещавшим детский сад, да и в школу пошедшим (в военные годы) чуть ли не с четвертого класса, я не могу указать на сколько-нибудь серьезные ранние социализационные влияния, кроме родительских. <…>
Мать (Варвара Петровна Пузанова), петербурженка, была родом “из дворян”, правнучка знаменитого металлурга, изобретателя русского булата П. П. Аносова. Отец (Николай Николаевич Алексеев) — “из крестьян” или “из мещан” (скорее последнее, т. к. его родители жили в г. Рыльске, Курской губернии).
Мать окончила относительно привилегированную Екатерининскую гимназию и имела разнообразные гуманитарные наклонности, впрочем, профессионально никак не реализовавшиеся, поскольку уже после революции училась в Технологическом институте. Она сделала определенный вклад в теорию машиностроения, автор нескольких книг (ее первая — “Допуски в тракторостроении” — была издана еще до моего рождения, а вторая — курс лекций — когда мне было 5 лет); но только в 50-х гг. защитила кандидатскую диссертацию на тему “Анализ размерных связей механизма как основа для простановки размеров в рабочих чертежах”. <…>
Мать была достаточно аполитична (хоть мы с нею почти никогда не обсуждали эти темы, могу предположить, что то была форма “внутреннего диссидентства”, распространенного среди уцелевших от репрессий интеллигентов из ее поколения). <…>
Мать считала себя как бы человеком “из прошлого века” (она родилась в декабре1899 г.; характерно, что для души она читала почти исключительно старых французских авторов, причем в оригинале) <…>.
Мать уделяла единственному сыну очень много внимания до тинейджерского возраста. И фактически заложила культурный багаж, который действовал и во время школьного обучения, и в вузе, и дальше, но со временем оказался мною не то, чтобы растрачен, но явно недостаточно приумножен. Так или иначе, но и школьная золотая медаль, и очень нестандартный в ту пору аттестат зрелости, куда были вписаны три иностранных языка: английский, французский, немецкий, да и “академическая компонента” Сталинской стипендии в Университете (другая компонента — общественная, комсомольская активность) — все это в основном последствия (инерция?..) раннего домашнего образования и материнского влияния.
Примерно после 7-го класса мать полностью прекратила всякую надо мной “опеку”: приготовление уроков, занятия спортом, круг общения, круг чтения — никак ею не контролировались. <…>
Вообще, воспитательная установка матери была, я бы сказал, “культурно-нравственной”. Все идеологические ценности черпались мною извне семьи (школа, университет, комсомольская работа). Общечеловеческие же ценности имели своими первыми и главными истоками семейное общение и “необязательное” чтение. <…>
(3)
Из семейной хроники «Коротка моя память…» (1997)
http://7iskusstv.com/2013/Nomer6/Alekseev1.php
<…> Глава 5. Материнское воспитание. Как я выучил французский
<…> Когда началась война, мать со мной и тетя Маруся с сыном Володей уже в августе 1941 г. эвакуировались из Ленинграда в г. Уфу. Там жила "тетя Леля" (я не знаю, в каком родственном отношении она находилась с Пузановыми).
В Уфе мы пробыли недолго. Завод им. Ворошилова (на котором работал отец) эвакуировался сначала в г. Чкалов (Оренбург). Мать со мной переехала туда к отцу. Потом все вместе, ввиду дальнейшей эвакуации завода, переехали в г. Омск, где мы с матерью пробыли до 1944 г.
Уфу и Чкалов я помню смутно, а Омск – более отчетливо.
Отец работал на заводе, а мать не работала (разве что подрабатывала) и целиком посвятила себя мне.
Может показаться удивительным, что я в войну не только не потерял годы для учебы (как это было со многими моими сверстниками), а наоборот!
Мама учила меня сама, причем так, что когда в 1943 г. (мне 9 лет) она впервые отвела меня в школу – сразу в 3-й класс, оказалось, что мне там «делать нечего», и меня посреди учебного года перевели в 4-й класс. Его я успел закончить в Омске (кажется, даже с похвальной грамотой).
Но занятия матери со мной не ограничивались школьной программой. Сохранились мои детские тетрадки, где прописи – не только на русском, но и на немецком (даже готическим шрифтом) и французском языках.
Немецкий мать знала средне, а французский — превосходно. И она избрала оригинальный метод, о котором я и позже не слыхал.
Мама брала старинную детскую или полудетскую книжку на французском языке (помню томики «Bibliotheque rose» с повестями графини де Сегюр) и читала мне вслух, тут же переводя с листа. Потом побуждала меня читать по-французски самого.
Когда дело дошло до Жюля Верна, я увлекся настолько, что стал читать только сам, со словарем (пользоваться которым был научен очень рано). Книги брали в городской библиотеке иностранной литературы.
В итоге, уже лет в 9-10 я стал даже «сочинять» по-французски (какой-то цикл рассказов из жизни зябликов — les pincons). А еще до этого «из-под моего пера» вышла «Повесть о Белочке-рыжехвостке», по-русски.
Произведения этого детского «литературного творчества» на русском и французском языках у меня сохранились. Мать буквально сделала из меня «вундеркинда» (по тем временам).
Мать придавала особое значение знанию иностранных языков. Если английский я потом изучал в школе, немецкий — в институте, то знание французского я получил с детства, от матери.
В Ленинград из Омска мы вернулись с матерью осенью 1944 г . Я пошел в 5-й класс 181-й средней школы (на Соляном переулке). Примерно через полгода-год к нам присоединился отец.
Родительская комната на ул. Некрасова сохранилась. В ней пережил блокаду муж моей тети Марии Петровны Владимир Васильевич Абрашкевич. Уцелели все довоенные вещи, книги. <…>
Мама поступила преподавать в машиностроительный техникум при Кировском заводе (начертательная геометрия), потом преподавала в учебном комбинате ЛОНИТОМАШ (Ленинградское отделение НТО "Машпром"). Отец вернулся в Ленинград вместе со своим заводом и продолжал на нем работать. Я учился в школе.
Надо сказать, что в Ленинграде мама в значительной мере переложила на школу мое обучение. Я не помню, чтобы она когда-нибудь проверяла мои тетради или — выучен ли урок. Мамина «домашняя школа» в эвакуации была сверхмощным зарядом, избавившим ее от необходимости вникать в детали моего школьного обучения. <…>.
До 7-го класса мои школьные успехи были скромными. Однако постепенно я выдвинулся в "первые ученики". Заканчивал школу (в 1950 г.) с золотой медалью. <…>
В конце моей школьной биографии есть эпизод, очень ярко характеризующий мою мать. Я был определен ею в школу, где преподавался английский, «нарочно» — поскольку этому языку она меня не учила. Параллельно я совершенствовался в немецком и французском, у частных преподавателей, которых находила для меня мама.
В итоге оказалось, что экзамены на аттестат зрелости я могу сдавать по трем иностранным языкам (что, понятно, в тогдашней обычной школе было не принято).
Мама добилась (сохранилась собственноручная копия ее письменного обращения в органы народного образования), чтобы у меня таки приняли эти экзамены. <…>). В итоге, при поступлении в Университет, на филологический факультет, я сдавал в приемную комиссию уникальный аттестат зрелости, с отличными оценками по английскому, французском и немецкому языкам.
(Сейчас сам этому удивляюсь, но во всех трех языковых экзаменах в школе я не произнес ни одного слова по-русски, даже излагая правила грамматики. Ныне от такого владения языками у меня осталось мало).
Мать готовила меня к высшему гуманитарному образованию. И эта подготовка оказалась чрезвычайно сильной. Позднее, в институте (Университете. - А. А.), я учился исключительно на пятерки, был сталинским стипендиатом (что, впрочем, по тем временам обеспечивалось не только успехами в учебе, но и общественной, комсомольской активностью). <…>
**
Что добавить к этому? Я пока лишь бегло просмотрел свои детские и отроческие дневники. Возможно, они заслуживают профессионального (психологического? социологического? антропологического?) изучения. Может, когда-нибудь и этим займусь… Пока мне только бросилось в глаза почти полное отсутствие орфографических ошибок (с синтаксисом был еще не в ладах).
Откуда такое в 9-10-летнем возрасте? – Мамина выучка.
Регулярно она устраивала мне диктанты – на русском, на французском, на немецком. Это еще до поступления в школу. Я был не только прилежным, но, похоже, и способным учеником.
Товарищей-одногодков у меня до возвращения в Ленинград из эвакуации не было. Зато много читал (тоже мать приучила). Еще она мне читала детские французские книжки (нашлись в омской библиотеке) и переводила с листа, пока я не стал читать их сам. (Ну, об этом я уже рассказывал).
По возвращении в Ленинград я в какие только кружки Дворца пионеров не ходил, и в спортшколу тоже, и даже на уроки танцев (обучение тогда было раздельным). Мать уже в эти подробности (не говоря уж о школьных домашних заданиях) не вникала. Только заботилась о продолжении занятий языками (находила частных учителей).
Но вот наступил 1949 г. (конец 9-го – начало 10-го класса в школе). К тому времени уже были ясны мои гуманитарные наклонности: история, литература.
(Главным школьным учителем для меня и некоторых моих одноклассников в 5-7-м классах была Наталья Николаевна Житомирская, преподававшая историю древнего мира и средних веков, научившая нас составлять синхронистические таблицы, отправлявшая нас на занятия в Эрмитаж, а еще мы писали сочинения по истории!).
Светила перспектива золотой медали, а поступать - либо в Иняз, либо на филфак ЛГУ. Тут мать озаботилась тем, чтобы способности сына к языкам нашли документальное отражение (в аттестате зрелости).
Всех перипетий ее хождений по педагогическим инстанциям я не помню, да, пожалуй, и не знал. Но два документа в семейном архиве сохранились. Это: а) письмо в редакцию (не ясно в какую) – рукописный черновик и машинописная копия, и б) рукописная (однако заверенная нотариально!) копия Аттестата зрелости выпускника 181-й средней школы г. Ленинграда Андрея Алексеева, в котором проставлены оценки по трем иностранным языкам (английский я изучал в школе, французский и немецкий сдал экстерном).
Здесь воспроизведу полностью первый из двух названных документов.
Письмо в редакцию
В будущем году мой сын кончает среднюю школу. Я обратилась в районный отдел народного образования с просьбой разрешить ему сдавать на аттестат зрелости не один иностранный язык, как это установлено в общем порядке, а три языка, так как он равной мере знает в объеме полного курса средней школы (и даже несколько больше) французский, немецкий и английский языки. РОНО не мог решить этого вопроса, указывая на то, что согласно существующему положению в аттестат может быть вписан только один иностранный язык, и направил меня в ЛЕНГОРОНО, который постановил в моей просьбе отказать.
В разговоре с представителями ГОРОНО (зам. зав. А.А. Григорьев и В.К. Петров, старш. Школьн. Инспектор А.В. Воейкова) о мотивах этого отказа, я опять услышала ссылки на то, что в аттестат не полагается вписывать больше одного языка (хотя, как известно, в аттестате предусмотрены три графы, для иностранных языков, что наталкивает на изучение трех иностранных языков) и что кроме аттестата школа не имеет права выдавать никаких документов.
По существу же вопроса я увидела со стороны представителей ГОРОНО недоумение, зачем это нужно, и даже услышала указание (зам. зав. А.А. Григорьев) на то, что допущение к экзамену по трем языкам внесло бы «неравенство», так как не все мол имеют возможность изучить три иностранных языка.
Меня удивляет встреченное мною в ГОРОНО отношение к этому вопросу. Мне кажется, что следует поощрять и стимулировать стремление ученика приобрести за время ученья в школе как можно больше знаний, а также стремление родителей дать своим детям возможно более широкое образование, руководить их занятиями, помогать развитию их способностей. Ведь если школьник, изучая тот или иной предмет, не ограничивается учебником и заданными уроками, а читает и изучает дополнительные материалы по данному вопросу и в конечном итоге достигает серьезных и широких знаний, то мы приветствуем это и ставим ему 5, а не предлагаем, во избежание «неравенства», ориентироваться на тех, кто (в силу тех или иных причин, иногда вследствие недостатка руководства со стороны родителей) кончает школу с тройками в аттестате. Почему же в данном случае имеет место такое безразличие со стороны ГОРОНО кто ученик не поленился в течение своих школьных лет изучить три иностранных языка вместо одного (кстати, должна отметить, что французский и немецкий он изучил почти самостоятельно, лишь с очень небольшой посторонней помощью)?
Наша школа дает очень много нашим детям. и с каждым годом она дает все больше и больше (вводятся новые предметы, совершенствуются преподавание и воспитательная работа). Но следует ли из этого сделать вывод, что родители не должны помогать школе? Если я всегда внимательно руководила и руковожу занятиями моего сына, приучила его планировать и разумно использовать свое внешкольное время (благодаря чему он, учась все время на «отлично», сумел получить дополнительные знания), уметь сочетать учебную работу с общественными обязанностями (он – комсомолец, хотя ему не исполнилось еще 15 лет) и с разумным отдыхом, умственное развитие с физическим развитием (он занимается еще и в спортшколе, сдал БГТО), то, мне кажется, всем этим я помогаю школе создать для нашей Родины возможно более полноценного советского человека.
Поэтому вышеупомянутое замечание о «неравенстве» произвело на меня, когда я его услышала, такое впечатление, как если бы мне посоветовали равняться по тем родителям, которые в силу тех или иных обстоятельств уделяют мало внимания своим детям и считают себя удовлетворенными, если их дети не имеют двоек.
Я считаю, что ЛЕНГОРОНО неправильно подходит к изложенному вопросу, рассматривая как догму положение об обязательности изучения и сдачи на аттестат зрелости лишь одного иностранного языка; ведь речь идет не о таких предметах, которые не имеют отношения к средней школе, а о тех инстранных языках, которые в школе преподаются и экзамены по которым проводятся.
Я считаю целесообразным, чтобы изучение и сдача на аттестат зрелости не одного, а двух и тех иностранных языков не только были признаны допустимыми; желательно, чтобы школа шла навстречу ученикам, желающим изучить два или три языка; с этой целью, например, следует составлять расписание уроков таким образом, чтобы ученики, кроме уроков обязательного для своего класса языка, при желании имели возможность посещать уроки второго языка, преподаваемого в параллельном классе той же школы.
Изучение нескольких иностранных языков особенно важно для тех, кто в дальнейшем будет специализироваться в области филологии, причем для лучшего освоения языков изучение их желательно начинать именно в школьном возрасте.
(Пузанова В.П.)
Здесь удержусь от «профессионального» социологического комментария к этому документу. Отмечу лишь его выразительность, логику и чувство собственного достоинства.
В заключение, оговорю, что хоть и окончил филологический факультет Ленинградского университета (в 1956 г.), полиглота (как, может быть, надеялась мать) из меня не вышло. Жизнь пошла по совсем иному руслу, для которого знание языков поначалу не очень-то было и нужно. От былой «языковой роскоши» осталось пассивное владение немецким и английским, да привычка читать французских классиков в оригинале.
Однако знакомство с иностранными языками с детства – бесценный культурный багаж, владение которым духовно обогащает, даже в случае недостатка его практического использования и востребованности. Это лишь один из «материнских даров», остальных я здесь не касаюсь, ибо они выходят за рамки избранной темы.
P.S. Среди прочего, в конверте с архивными документами нашелся клочок бумаги, на котором детским почерком были выписаны (откуда?) цитаты-афоризмы:
«Кто не знает иностранных языков, тот ничего не смыслит и в своем родном языке». Гейне.
«Язык и золото – вот наш кинжал и яд». Лермонтов.
«Знать много языков – значит иметь много ключей к одному замку». Вольтер.
«Школа есть одно из проявлений жизни с ее борьбою и с ее влечениями к достижению вечной правды». Пирогов.
«Видеть и чувствовать - это быть, размышлять – это жить». Шекспир.
«Поэзия – это солнце, с его темными пятнами и затмениями, освещающее весь мир». Лонгфелло.
А. Алексеев. 1-5.07.2016.
