А. Алексеев. Интервью разных лет (6). На семи ветрах. Часть 1
Ранее на Когита.ру были представлены тексты интервью автора этих строк, которые ему довелось давать в последние на протяжении жизни. Это, в частности, два биографических интервью (2006 и 2013), а также одно тематическое (2006; посвященное авторскому толкованию «драматической социологии»). Далее – ряд интервью 1980-х гг., относящиеся к периоду «эксперимента социолога-рабочего» и непосредственно после него. Следующая «серия» - интервью на разные темы (!990-2010-е гг)
Завершаем этот цикл большим интервью, которое является, с одной стороны, биографическим, а с другой – тематическим. Тема – то, что можно объединить в понятии «общественная активность». Недаром названо: «Исповедь общественного активиста».
А. Алексеев. 16.03.22015.
**
См.:ранее на Коогита ру:
- А. Алексеев. Интервью разных лет (1). «Рыба ищет где глубже, а человек – где не так мелко…»
- А. Алексеев. Интервью разных лет (3). 1980-е гг. «Эксперимент социолога-рабочего». Перестройка
- А. Алексеев. Интервью разных лет (5). На разные темы. 1990 – 2010-е гг.
(Внимание! Если при клике мышкой на название материала Когита.ру Вы получите ответ: «К сожалению, по запрошенному адресу мы ничего не нашли», не смущайтесь и пойдите в конец открывшейся страницы, где сказано: «Возможно, Вы искали…» и соответствующее название. Кликните по нему и выйдете на искомый материал. А. А.)
**
А. Алексеев
(при участии Е. Путиловой-Стумбрис)
НА СЕМИ ВЕТРАХ
(исповедь общественного активиста)
Содержание:
Вместо предисловия
ЧАСТЬ 1
1. На пороге профессионального пути (1950-е)
2. Правоверный комсомолец. Журналист (1950-е)
3. Журналист (конец 1950-х). Бригады коммунистического труда
4. Первое «хождение в рабочие» (первая половина 1960-х)
5. Опять журналист (середина 1960-х)
6. Читайте «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»»)
7. О «независимых ассоциациях» советского времени
8. «Социология и театр» (1970-е)
9. «Ожидаете ли Вы перемен?» (конец 1970-х)
ЧАСТЬ 2
10. Общественная активность советского времени. Комсомольский вожак (1950-е)
11. Партийный секретарь (середина 1970-х)
12. Попытка «давления на ЦК нашей партии»
13. «Эксперимент социолога-рабочего» и вокруг него (1980-е)
14. «Прораб Перестройки» (конец 1980-х – начало 1990-х)
15. Социолог (1990-е – 2000-е)
16. «Не работающий» пенсионер
17. Конкретно-исторический подход
Вместо эпилога
**
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Е. Путилова-Стумбрис – А. Алексееву
Андрей Николаевич, здравствуйте!
Недавно, мы со своими коллегами (всего нас 4 человека) начали работу над проектом РГНФ "НКО как социальный лифт: траектории индивидуальной мобильности", в рамках которого мы берём биографические интервью, с целью проследить жизненный путь человека в НКО. В качестве эксперимента, мне бы хотелось попробовать так наз. "электронное интервью". И, если Вы не возражаете, хотелось бы на Вас опробовать всё это. Т.е. методика следующая: я задаю Вам вопрос по e-mail, Вы мне на него так же отвечаете, я задаю следующий и т. д. Как Вы смотрите на это?
С уважением, Елена. (10.06.2014)
А. Алексеев – Е. Путиловой=Стумбрис
Здравствуйте, Лена!
Почему бы и нет? Тем более, что у меня есть опыт дачи именно электронного и именно биографического интервью. Ассом этого жанра является мой друг и коллега Борис Докторов, российский социолог, вот уже 20 лет живущий в США и создавший уникальную коллекцию биографических интервью с коллегами-социологами, причем взятых именно методом интервью on line ("через океан"). Посмотрите http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=385 , в порядке «мастер-класса». Там есть, кстати, и два МОИХ интервью, которые могут Вам пригодиться.
С другой стороны, если Вы будете меня "допрашивать", я сам туда заглядывать не стану. Так что можно будет потом сравнить интервью, взятые у одного и того же человека в разное время и разными интервьюерами. Таков мой персональный "навар" от Вашей затеи.
Также еще учтите, что понятие НКО (некоммерческая организация) вошло в мою жизнь лишь уже близко к 60. Не будет ли это противоречить теме вашего проекта "НКО как социальный лифт: траектории индивидуальной мобильности"?
Ваш - Андрей Алексеев. 11.06.2014
Е. Путилова-Стумбрис – А. Алексееву
Андрей Николаевич, возраст не имеет значения, в данном случае...Тем более, что мы ещё хотим "приложить" к исследованию поколенческий анализ (теория поколений). Я рада, что Вы согласились! Для меня это нечто новое, но, безусловно, мне интересно, что из всего этого получится.
Итак, начнём...
ИНТЕРВЬЮ А. АЛЕКСЕЕВА
ЧАСТЬ 1
1. На пороге профессионального пути (1950-е)
Андрей Николаевич, расскажите, пожалуйста, как начался Ваш профессиональный путь? Не карьера в НКО, а профессиональный путь в целом... (12.06.2014).
- Да уж, когда начинался мой профессиональный путь (середина 50-х прошлого века), самого понятия НКО еще не существовало, и существовать не могло. Был, скажем, «передовой отряд советской молодежи» (комсомол), ну и «общественные организации», вроде Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту, «народных дружин» или студенческого научного общества.
Немного предыстории. Я родился а Ленинграде, в год убийства Кирова, в 1934 году. В начале Великой Отечественной войны был ребенком, эвакуировался с родителями в г. Омск. По возвращении в Ленинград, вскоре после снятия блокады (1944), учился в 181-й средней школе (та, что в Соляном переулке).
После школы я без экзаменов (медалист) поступил на филологический факультет Ленинградского университета (1950). Моя мать, Варвара Петровна Пузанова, сама родившаяся как раз на рубеже прошлого и позапрошлого веков и кончавшая еще дореволюционную гимназию, успела, в мои школьные годы, выучить меня трем европейским языкам и даже добилась, чтобы у меня приняли экзамены и записали в аттестат зрелости все три языка: английский, французский, немецкий (случай по тем временам экстраординарный).
Мать надеялась на мою «лингвистическую» карьеру. Я и сам едва ли не претендовал стать полиглотом и устремился на славянское отделение филфака. Почему-то особенно интересовался чешским языком и литературой, но в итоге оказался в болгарской группе. (Близко родственным языком, вроде болгарского или украинского, овладевать, кстати сказать, труднее чем языком с совсем иными корнями, - тем более при отсутствии языковой среды и живой речевой практики).
Учеба давалась мне легко, был даже Сталинским стипендиатом, но это, разумеется, не только за круглые пятерки, а больше - за «общественную деятельность», в качестве комсомольского активиста, каковым стал - от члена курсового комсомольского бюро до полуосвобожденного секретаря факультетской комсомольской организации (на факультете – больше тысячи комсомольцев). Вот Вам и «карьера» в общественной организации. Почти – в тему.
Из семьи я вынес общечеловеческие ценности (прежде всего от матери), в студенчестве - причастился к общественно-политическим. Был я ортодоксальным, «правоверным» комсомольцем, И от этого наследия освободился очень не скоро – уже после вторжения советских войск в Чехословакию (1968), и то не вполне.
(Впоследствии я называл себя «запоздалым», или «дурным» шестидесятником).
Славянское отделение называлось еще «переводческим» и предполагало даже лишний год обучения (не 5, а 6). То есть, вроде, готовились кадры для работы в восточно-европейских странах. Но к середине 50-х почему-то оказалось, что эти кадры не нужны, и всем «славянам» было предложено получать параллельную» специальность, как правило – «учитель русского языка и литературы» (как большинству курса). Но несколько человек проявили инициативу закончить параллельно не «русское», а журналистское отделение, в ту пору существовавшее на филфаке (в отдельный факультет оно выделилось позднее). Разумеется, это требовало досдачи всех зачетов и экзаменов по смежной специальности.
К такому повороту судьбы я был подготовлен студенческими стройками, комсомольским активизмом и. т. п.: «живая жизнь» казалась интереснее «суффиксов и префиксов».
Этот конфликт книжных и деятельных интересов был заложен, возможно, еще соединением материнских и отцовских «генов»: отец Николай Николаевич Алексеев, инженер-технолог, как и моя мать, был, в отличие от нее, не теоретиком, а практиком в машиностроении (она читала лекции и писала книги по теории допусков и посадок, он же был главным технологом крупного оборонного завода). Итак, на тот момент победила отцовская «наследственность».
(Интересно, что как мать, так и отец были беспартийными)
2. Правоверный комсомолец. Журналист (1950-е)
Некий минимум «литературных» способностей, развитых матерью, способствовал успешному началу журналистской карьеры. Еще во время учебы в Университете проходил практику в одной из районных газет Ленинградской области (г. Бокситогорск), потом в областной газете «Волжский комсомолец» (г. Куйбышев, теперь – Самара). И по окончании Университета (1956), поехал, по распределению, в Куйбышев, где в упомянутой выше молодежной газете из литсотрудника довольно быстро вырос до зав. отделом комсомольской жизни и члена редколлегии.
Ну, журналистская профессия в те годы была сугубо идеологизированной, надо было воспевать подвиги героев послевоенных пятилеток, а критиковать можно было только комсомольских вожаков, и то – не выше райкома комсомола, а даже низового парторга – ни-ни, на то есть областная партийная газета «Волжская коммуна» (между прочим, кажется, и по сию пору так называется). Впрочем, довелось поездить и по многонациональной сельской глубинке Куйбышевской области, и спускаться в шахты по добыче сланца, и на «Куйбышевгидрострое» побывать не однажды (кстати, именно тогда город Ставрополь-на-Волге ушел под воду, а то, что от него осталось на берегу Жигулевского моря, впоследствии выросло до почти «миллионника» - города Тольятти).
Как «молодой специалист», я должен был отработать по распределению в «Волжском комсомольце» три года. Но это при условии обеспечения жильем по месту работы. Однако такой возможности у редакции не оказалось. Все это время я снимал комнату в «частном секторе», иногда ночевал в редакции. И когда через год и 4 месяца работы я заявил о своем желании вернуться в Ленинград, возразить мне было нечего. По счастью, в Ленинграде сохранялась бронь, т. к. прописка в Куйбышеве в этой ситуации могла быть только временной. И мы с моей первой супругой, выпускницей того же филфака ЛГУ, ныне покойной Еленой Ивановной Алексеевой (в девичестве – Ларионовой) вернулись в Ленинград. Окончив «русское» (выпускавшее школьных учителей) отделение, Е.И. тоже пошла в журналистику. И мы с ней оба стали трудоустраиваться в районных газетах, она – в Тосненской, я - в Ломоносовской (с разных вокзалов ездили на работу на пригородных электричках). Дело было в 1958 году
В Ломоносовской газете «Вперед» нужен был ответственный секретарь. Это человек, к которому поступают материалы от зав. отделами (в районной газете отдел состоит, как правило, из одного человека), он эти тексты вычитывает, при необходимости – редактирует и размещает на газетной полосе (точнее – на ее эскизе, модели). Тут требуются известные дизайнерские умения. Редакция и типография в районной печати обычно располагаются в одном здании. Ответственный секретарь», он же - и «мэтр-ан-паж», непосредственно взаимодействующий с наборщиком-линотипистом и верстальщиком полос «в металле». (В те времена учесть корректорскую правку означало не просто на клавишу компьютера нажать, а отливать заново строку или даже целый абзац).
Работая в Ломоносовской редакции, я как-то умудрялся публиковаться также в областной молодежной газете «Смена» (сейчас не очень соображу, как это удавалось совмещать физически, ведь каждый день дорога на работу и обратно - 3 с лишним часа ).
Специализировался в основном на «душещипательных» очерках о людях: какие они все хорошие, только некоторые - недостаточно сознательные, и времена трудные. Впрочем оставалось уже недолго до того времени, когда глава партии и государства на очередном съезде провозгласил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
Для меня дело кончилось тем, что меня взяли в газету «Смена» литсотрудником (все тот же 1958 год). Но это уже вроде не «начало» профессионального пути, а его продолжение, о чем тоже могу рассказать, если спросите. (12.06.2014)
Очень интересно! Мне, почему-то, всё это начало Вашего профессионального пути наполнило Хемингуэя…не знаю почему, ассоциативное мышление какое-то сработало)
А вот, в самом начале Вы сказали, что в 1950-е гг. были лишь «общественные организации», вроде Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту, «народных дружин» или студенческого научного общества». А как же диссиденты? Вы - филолог по образованию, гуманитарий… и, как мне кажется, человек высокой общественной чувствительности… и Вам, по-любому, не могла не быть интересной вся эта «заварушка» с диссидентами. А значит, Вы вполне могли принадлежать к тем «проклятым» интеллигентам, которые их поддерживали, если не открыто, то тайно… Каким-либо образом, в те 1950-е, или в 1960-е, 1970-е гг. Вы сталкивались с диссидентами? Как Вы вообще относились к такой стороне (форме) общественной активности? (13.06.2014).
- Дорогая Лена! Вы как-то забегаете вперед, Ведь мы с Вами «находимся» в 1958 году. Сам по себе термин «диссидент» появился лишь в середине 60-х. Конечно, были и тогда (в 50-е и даже в 40-е годы) противники режима, с которыми, кстати, жестоко расправлялись. Ну, не буду углубляться в разницу между ними и диссидентским движением, которое развернулось позднее.
Я, конечно, могу рассказать о своих контактах с инакомыслящими в 60-е, тем более - в 70-е годы, но тогда понадобится сначала продолжить рассказ о «профессиональном пути» после 1958 г.
В 50-е же годы, будучи студентом Университета, а потом – начинающим журналистом, я, как уже говорил, был вполне правоверным комсомольцем, и ни с какими «антисоветчиками» не только не общался, но даже и не слыхивал о них.
Конечно, был в 1956 году XX съезд, полузакрытое изобличение культа личности Сталина, которому (изобличению) люди моего типа поверили так же, как прежде верили Сталину. Тут еще та биографическая особенность, что моих родителей непосредственно не коснулись репрессии 30-х гг., а от информации о не близких родственниках родители (как и в большинстве семей) меня берегли.
Может показаться удивительным, но проучившись на филфаке 6 лет (с 1950 по 1956), я ничего толком не знал о фактическом разгроме филологии в конце 40-х, а советскую литературу нам читал… проф. Плоткин - тот самый, который был главным подпевалой Жданова в пору партийного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», заклеймившего М. Зощенко и А. Ахматову.
(Ну, конечно, были у нас и выдающиеся учителя, вроде Бялого или Макогоненко, но сейчас не о том речь).
В пору моего комсомольского секретарства на факультете, даже уже и после смерти Сталина, была особая, утрированная забота о нравственной (в тогдашнем смысле) и идеологической чистоте комсомольских рядов. Помню, одного из студентов прорабатывали за то, что он интересуется индийской философией «больше», чем марксистско-ленинским учением.
В 1955 году, кажется, было громкое персональное дело четырех студентов-журналистов, которые, сидя на лекции, играли во что-то вроде буриме (каждый дописывает следующую стихотворную строчку), и у них получилось: «Пускай… (не помню слово. – А. А.) или банкир / Себе отращивают пузо. / Но мы, товарищи, за мир, / мы будем кушать кукурузу». К чести моей, несмотря на собственную ортодоксальность, я тогда возражал против их исключения из комсомола (а только – строгий выговор!), причем вопреки мнению партийного секретаря (!! ). Мнения на заседании факультетского комсомольского бюро разделились чуть ли не поровну. По счастью, райком их в комсомоле все-таки оставил.
(С одним из этих «проштрафившихся» комсомольцев – Эдуардом Лиском - мы потом встретились в ломоносовской редакции и близко сошлись, с другим – впоследствии известным поэтом и собкором «Литературной газеты» Ильей Фоняковым – тоже не раз сводила судьба).
Итак, В ТУ ПОРУ не приходится говорить о каком-либо моем критическом настрое, какая бы «общественная чувствительность» у меня ни была. Интересно, что некоторые из моих нынешних друзей, которые немногим старше меня (ну, на 3-4 года) уже тогда были куда более социально продвинуты, зрячи. Так, например, мой друг со второй половины 70-х гг. и по сей день Виктор Шейнис (ныне – известный общественный деятель, экономист и политолог, депутат Госдумы нескольких созывов, один из авторов современной Конституции РФ) еще в 1957 году написал статью «Правда о Венгрии», за что был изгнан из комсомола и из аспирантуры. Боюсь, что ТОГДА я мог бы быть одним из тех, кто его осуждал.
Итак, мы остановились на том, что на третьем году своего журналистского (и вообще – трудового) стажа (1958) я стал литсотрудником ленинградской молодежной газеты «Смена». Хотите ли Вы знать, что было дальше, в частности, про мою социальную мобильность – «вертикальную» и «горизонтальную»?
(13.06.2014)
Спасибо, Андрей Николаевич!
Конечно, хочу знать! Как складывалась Ваша жизнь в последующие годы? (14.06.2014)
3. Журналист (конец 1950-х). Бригады коммунистического труда
- Пожалуй, освещать в одном ответе последующие 55 лет жизни будет многовато. Я съужу Ваш вопрос до «продолжения жизни» вплоть до завершения журналистской карьеры и начала занятий социологией. Это произошло в 1965 году
В газете «Смена» я поначалу занимался тем же, что и в «Волжском комсомольце». Этакие претендующие на «литературность» очерки о хороших людях, пафосная публицистика по случаю юбилея ВЛКСМ, дозированная критика комсомольских вожаков…
Моей положительной особенностью, была забота о том – как воспримут мои сочинения их герои, а также их (этих героев) ближайшее окружение. Для журналистов, почти как для врачей, должен действовать принцип «Не навреди!». Как правило, я заранее показывал предназначенный для публикации текст тому, о ком пишу, - исправлял неточности, убирал социально-психологические «подводные камни».
Мои газетные очерки были в духе тогдашних «производственных романов» советской литературы: в центре внимания – борьба лучшего с хорошим.
Помню, писал «Письма» с Волховского алюминиевого завода. Каждое письмо посвящено конкретному человеку. Один из очерков среди этих «Писем…» выделялся. Он был посвящен молодому литейщику и электролизнику (примерно моему ровеснику) Гурию Забелкину. Он когда-то прочитал книгу Ильина «Как человек стал великаном» и, окончив вечернюю школу, решил поступать на философский факультет ЛГУ.
Сразу это у Гурия не получилось, а он – с обостренным чувством справедливости – добивался отмены лишней и трудоемкой операции по зачистке алюминиевых чушек, выплавляемых в литейке, - операции, предписываемой устаревшей технологией. Притом, что он был прав, сразу у него это тоже не получилось. А еще он был низовым комсомольским вожаком, И тоже не очень получалось, потому что он действовал «индивидуалистически», вместо того, чтобы сообща – с товарищами-рабочими и комсомольцвми.
Очерк «Странный парень» появился в «Смене», с некоторым назиданием в пользу коллективизма. В общем, не благодаря, а несмотря на это, мы очень подружились, так что я, несколько лет спустя, сам стал электролизником в том же цехе Волховского алюминиевого завода, что и он.
(А Гурий тем временем поступил-таки на философский, окончил его, на вечернем отделении, и уже во второй половине 60-х стал преподавать философию в Пушкинском сельхозинституте; что продолжалось, впрочем, недолго, т. к. он на каком-то заседании кафедры – даже не среди студентов – выразил сомнение в какой-то из азбучных истин марксизма-ленинизма, за что был исключен из партии и изгнан из института, собственно – даже не за это, а за то, что не захотел «покаяться». О Гурии Забелкине, а также о волховском периоде своей жизни я писал потом довольно подробно в книге: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 1. СПб.: Норма, 2003, с. 548-552)..
В очерке о Гурии Забелкине (1959) вроде чуть прорезались ростки «проблемности» – в журналистском творчестве А. Алексеева, это - в возрасте 25 лет.
Энергия и «истовость» молодого сотрудника газеты не остались не замеченными, и через год после поступления, когда заведующая отделом комсомольской жизни Ирина Смирнова ушла заведовать общественно-политической редакцией на Ленинградскую студию телевидения, его (то есть меня) назначили исполнять обязанности заведующего этим отделом, т. е. как бы повторилась ситуация «Волжского комсомольца».
(Впрочем, потом, когда главным редактором «Смены» стал мой однокурсник по университету – комсомольский и профсоюзный лидер в студенческие времена Михаил Королев, впоследствии - член редколлегии газеты «Правда», меня – беспричинно, как мне и по сей день кажется, «разжаловали» в литсотрудники, а заведовать отделом комсомольской жизни поставили другого моего университетского однокашника)
Тем не менее, был открыт семафор для моего роста по общественной линии: кандидат, потом член КПСС (1961). Вступление в партию для молодого журналиста не было карьерным шагом. В то время он все еще оставался «правоверным комсомольцем», о чем еще расскажу. И вступать в партию следовало, по его логике, хотя бы для того, чтобы эффективнее бороться с недостатками, «пережитками капитализма», преодолевать последствия «культа личности» и т. п.
Уже к концу моего пребывания сотрудником газеты «Смена» я был избран членом бюро Фрунзенского райкома ВЛКСМ. Точно не помню, но, кажется, меня приглашали вообще стать штатным комсомольским работником.
(А вот мою тогдашнюю супругу Елену Ивановну в те годы усиленно вербовали в секретари Тосненского райкома комсомола; напомню, она работала в редакции районной газеты.. Но у нее, как и у меня, слава Богу хватило ума на эту «приманку» не клюнуть).
Ну, в сентябре 1960 года у нас с Е. И. родилась дочь Ольга. По 26-27 лет обоим – пора уж.
Моя работа в газете «Смена» пришлась на знаменатальный период в жизни страны. Его теперь называют «оттепелью», но в этот период относительной либерализации хватало и рецидивов сталинизма.
Ну, уже возникало неприятие газетных штампов типа «Воодушевленный решениями партийного съезда, весь советский народ…», но отсюда для молодого журналиста вытекало, что надо искать какие-то особо проникновенные, «берущие за душу» слова, для выражения тех же смыслов. Официальный пафос «с человеческим лицом», я бы сказал.
Именно в это время от «комсомольских походов за кукурузу» и «подвига молодых целинников», на фоне приуготовления к жизни при коммунизме (который должен был наступить в 1980 году), возникла кампания, ставшая многолетней, А именно: «движение за коммунистическое отношение к труду», как высшая форма (разновидность) «социалистического соревнования». «Зачинателями» явились (были назначены…) в ноябре 1958 г. комсомольцы и молодежь депо «Москва-Сортировочная», где 40 лет назад произошел первый «коммунистический субботник» (обозначенный Лениным как «Великий почин»).
В Ленинграде – первая «бригада коммунистического труда» заявила себя таковой (т. е. стала бороться за звание, которое ей тут же и было присвоено), бригада токарей Михаила Ромашова на ЛМЗ (Ленинградский металлический завод). Лозунгом таких бригад (а они стали расти как грибы после дождя) было: «Работать и жить по-коммунистически!» или «Учиться работать и жить по-коммунистически» (кто писал без запятой, а кто и с ней, подразумевая, что «учиться по-коммунистически» тоже можно).
Движение это «ширилось» по всей стране и обрастало символами, манифестами и формами. Здесь очень многое зависело от журналистов. Вот приходишь на завод, знакомишься с каким-нибудь успешным трудовым коллективом, беседуешь с его руководителем (бригадиром, мастером и т. п.), а потом сочиняешь от его имени статью-призыв на первую полосу: «Мы тоже хотим жить и работать по-коммунистически!».
Ну, разумеется, все это - в контакте с комсомольской и партийной организациями, которым тоже надо отчитываться о росте рядов «соревнующихся за коммунистическое отношение к труду».
В развитие этой кампании стали возникать участки, смены и даже цеха, «борющиеся за звание коллектива коммунистического труда», а лучшим - и присваивали это звание (присваивали партийные комитеты совместно с профсоюзом и администрацией) Движение «за коммунистический труд» персонализировалось: возникло понятии и звание «ударника коммунистического труда».
(Эта практика сохранялась на протяжении 30 лет! В пору моего «эксперимента социолога-рабочего» в 80-е гг. мне тоже было присвоено звание «ударника коммунистического труда», как, впрочем, и большинству тех, кто не выпивал и не прогуливал).
В общем, в 1960 г. я был тем самым журналистом, который: а) отыскивал эти «ростки коммунизма» (модное тогда словечко); б) сам их «кристаллизовал» или даже «изобретал»; в) освещал на страницах областной молодежной газеты, тем самым способствуя их распространению.
(Некоторые, наиболее яркие образчики моего тогдашнего творчества я потом включи в книгу «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» (Том 4. СПб.: Норма, 2005, с. 91-99).
Соотношение энтузиазма и скепсиса в этой моей деятельности было заведомо в пользу энтузиазма, т. е. воспевал я «бригады коммунистического труда» искренне, причем высоким слогом. Для меня эта работы была интересна, то было не службой, а служением. Стихийный эксперимент позволяет подтвердить это утверждение.
Уже в 1961 году мне довелось, по комсомольской линии, оказаться в составе молодежной туристской группы (составленной в основном из комсомольских работников) в Англии. В ту пору такие поездки были редкостью. Так сказать, «полпреды» советской молодежи для британских универсантов. (Достаточно сказать, что инструктировал нас перед этой поездкой лично первый секретарь обкома комсомола; кажется, его фамилия – Саюшев).
В этой поездке я писал ДНЕВНИК. Собственно, для себя. Какие-то наблюдения, впечатления, размышления. Наиболее интересны описания встреч с английскими преподавателями и студентами в Лестерском университете. Там довелось вести – кое-как - идеологические споры (пригодился мой французский, английский я знал хуже).
Не могу сказать, чтобы я или мои спутники (два или три человека владели английским) побеждали в этих спорах, но нам казалось, что мы были «на высоте».
Так вот, когда мы вернулись (а может быть, по дороге домой – не помню), я рискнул прочитать свой дневник спутникам. И был безоговорочно одобрен. А затем… этот дневник, практически без правки, был опубликован в газете «Смена» под названием… «Вкус собственной правоты» (!!).
Судите сами, насколько же он (этот дневник) сам по себе был идеологически «правилен», сколько в нем было «советской гордости», отвечающей духу тогдашней коммунистической пропаганды!
(Интересно, что, когда в начале 90-х гг., я занялся разборкой своего архива и добрался до этих материалов, я был изрядно удручен и растерян: ну и набекрень же были тогда мозги! Характерна моя тогдашняя письменно зафиксированная реакция на вышеупомянутый дневник-очерк о поездке в Англию:
«...Случай этого дневника дает уникальную для автора возможность заглянуть в себя тогдашнего. Грустно? Смешно? Страшно? Не отворачивай лица. Смотрись в потускневшее зеркало. Да, это - ТЫ. Это - Я. Это... "МЫ". Старт духовного марафона, дистанция которого - без малого 30 лет.
Неопровержимая улика в "досье на самого себя". Нелицеприятный материал к биографии "поколения шестидесятых". Уже на пороге финиша, не следует забывать о старте. 25.04.1991»
Впоследствии, уже в 1997, я в интервью журналу «Пчела» определил это не столь эмоционально, но достаточно сурово. Интервью называлось: «Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник». Оно также включено в упомянутую выше «Драматическую социологию…»: Том 4, с. 85-91).
Однако не все так просто. Наряду с идейным инфантилизмом созревало ощущение какой-то поверхностности собственного приобщения к «живой жизни» «простых людей», всех этих членов бригад коммунистического труда и т. д. Казалось, что для постижения этой жизни, нужно стать ее частью, а не эпизодическим визитером по месту работы или даже проживания.
Так возникло мое первое «хождение в народ» (1961-1964; возраст: в начале этого периода 27 лет, в конце – 30 лет), как это окрестил кто-то из моих товарищей-журналистов. Я надумал уволиться из газеты и поступить на завод рабочим. Выбрал не слишком большой, но и не маленький - Завод по обработке цветных металлов (это название ленинградского предприятия в районе р. Пряжки), где обрабатывали алюминий, получая на выходе как листы дюраля, так и рулоны фольги. Это предприятие было примечательно тем, что оно являлось кандидатом… на присвоение звания завода коммунистического труда (!!). Вот уже до чего дошел размах этой общественно-политической кампании.
Новым местом моей работы (1961) стал прокатный цех на этом заводе. Профессия – вальцовщик (первые полгода – подручный вальцовщика).
Пожалуй, на этом месте я сейчас остановлюсь, чтобы узнать Вашу реакцию на рассказанное выше. Может быть, ответить на уточняющие вопросы, а потом – продолжить повествование. (13.06.2014)
4. Первое «хождение в рабочие» (первая половина 1960-х)
Доброго дня, Андрей Николаевич!
У меня нет слов, просто. Вы ещё и о половине своего жизненного пути не рассказали, а я уже пожалела о том, что не сценарист, и не режиссёр: да по Вашей жизни надо фильм снимать! Определённо, это был бы сериал…
У меня небольшое уточнение. Вы ушли «в рабочие», и что, оставили журналистику? Вообще? Не верю! Этот самый взгляд изнутри, который Вы приобрели, «вживившись» в рабочий класс, – что-то дал Вам? Оправдались ли Ваши ожидания? И, как складывалась Ваша дальнейшая журналистская судьба? А может быть и не только журналистская? Может быть, Вы решились на очередной эксперимент, и вновь резко сменили род своей деятельности?
- Не первый раз сталкиваюсь с экзальтированным восприятием описанной перемены жизни. Между тем:
А. Перемен у каждого человека в жизни много, даже в самых «линейных» биографиях. Мне кажется, нет человека, о котором нельзя было бы снять «сериал»: все зависит от подхода и таланта сценариста и режиссера. Бывают и случаи, когда человек «сам себе сценарист». Но об этом отдельно, после.
Б. Мало кто никогда в жизни не побывал в положении работника физического труда. Но, как правило, это бывает в начале жизни. У меня такого не было: школа - университет – газета, как бы умственный труд. Этот пробел в жизненном опыте хотелось восполнить.
В. Наконец, в самом деле было любопытно, что же там, в реальности, за этими декларациями о жизни и работе «по-коммунистически»? В какой мере они соответствуют действительности, и в какой – противоречат ей?
Ну, началось с того, что я попал на самый допотопный прокатный стан в качестве задающего вручную листы алюминия в «щель» между двумя вращающимися «навстречу друг другу» «барабанами», или валками (отсюда название профессии – вальцовщик); с другой стороны вращающихся валков стоят подручные (обычно женщины), которые прокатанный лист вдвоем подают тебе обратно – над верхним валком, чтобы ты его снова запустил в щель, к тому времени уже сузившуюся за счет сближения валков. Этим управляет, через пульт, бригадир, задающий ритм процессу. Второй проход делает лист еще тоньше, и так может быть несколько раз, до нужной толщины. Металл, понятно, от такого обращения с ним разогревается, так что работают только в рукавицах.
Труд – исключительно физический, Ты, в сущности, придаток машины. Постоянно в движении, и к концу дня, особенно с непривычки, – спина каменная. (Работа, надо сказать, была в три смены: неделя – в утро; неделя – в вечер; неделя – в ночь).
По счастью, я был неплохо физически подготовлен (в школе и в университете занимался спортивной гимнастикой), так что «выдюжил», втянулся, от чего испытывал известное моральное удовлетворение.
Это, так сказать, физическое погружение. Но куда интереснее было погружение социальное, главным выводом из которого вскоре стало: все это «соревнование за коммунистический труд», и т. п. – не что иное как «туфта», и занимался ты в газете чепухой, а люди просто вкалывают, чтобы жить, и никакой тебе тут «коммунистической сознательности».
И так обстоит дело - хоть при подобном, в общем отупляющем и изнуряющем труде, хоть на более современных прокатных станах, где требуются не столько мускульные усилия, сколько умение и сноровка управлять громадным станком, да еще хитроумие, как отложить про запас «лишнюю» партию (прокатанный рулон), чтобы не показать слишком большое перевыполнение норм (а то расценки срежут) и предъявить потом эту партию, когда случится вынужденный простой.
В общем, поработал я и в цеху «коммунистического труда» (это звание ему было присвоено как раз в момент моего поступления, как «на заказ»), и по общественной линии – нагрузили меня вести кружок политпросвета («У Вас же образование»!), приобрел нескольких друзей-рабочих, у которых бывал и дома (один из них – Миша Сысоев, работавший на станке, разрезающем продольно алюминиевую ленту, был самодеятельным художником). С членами бригады вальцовшиков на прокатном стане «Кварто» (относительно современном), на который я был потом переведен (всего в бригаде - трое, включая меня) были чисто функциональные отношения.
Вел достаточно подробный дневник, сейчас перечитать его все руки не доходят. Но некоторые его фрагменты включены в уже упоминавшуюся книгу «Драматическая социология…» (Том 4. СПб.: Норма, 2005, с. 99-107)
Вы правильно предположили, что журналистику я не оставил. Благодаря трехсменной работе иногда высвобождалась часть дня. Что позволило, например, написать для газеты «Смена» едва ли не первую свою действительно проблемную статью на тему… о формализме в движении за коммунистический труд (кстати, на примере не того завода, где я работал, а другого). Статья называлась «Не личная драма», она получила резонанс такой, что Ленинградское телевидение затеяло передачу на эту тему, с участием нескольких известных на весь Ленинград рабочих-интеллигентов, так же, как и я (к тому времени), скептически на эту пропагандистскую затею смотрящих, и с моим участием в качестве ведущего.
Потом была резко критическая, проблемная статья «Приглашение на суд» (на тему борьбы с бюрократизмом). И тоже с последующей телепередачей. (Интересно, что обе передачи проходили «в прямом эфире»)..
В общем, мое «хождение в народ» способствовало некоторым дерзким журналистским «акциям», правда, это было в условиях «оттепели».
Дальше… я «вошел во вкус» погружения в рабочий класс. Отработав около двух лет на заводе по обработке цветных металлов, уволился и вскоре устроился на Волховский алюминиевый завод в электролизный цех, где в то время продолжал работать герой моего очерка «Странный парень», будущий преподаватель философии Гурий Забелкин. Вроде бы работа в электролизном цеху, где элекролизные ванны (тогда) обрабатывались вручную, с помощью отбойного молотка, считалась самой вредной среди производств. Ленинградской области. Это рабочему-журналисту добавляло азарта. Работа - в четыре смены, по 6 часов. Удалось поселиться в Волхове в общежитии. На выходные ездил в Питер, где жила жена с маленькой дочерью. Один раз даже умудрился изготовить для «Смены» статью, чтобы собрать материал для которой ездил, в промежутке между рабочими сменами, в соседний с Волховским район области.
5. Опять журналист (середина 1960-х)
Через 8 месяцев такой жизни, я решил, что достаточно познал современное производство и проникся рабочей психологией. И принял предложение вернуться к штатной журналистской работе в качестве литсотрудника «Ленинградской правды» (областная партийная газета). По сравнению с молодежной газетой это был карьерный рост.
В «Ленинградской правде» я проработал с августа 1964 по октябрь 1965 г. Сначала сотрудником отдела науки, потом… (наверное, не без учета моего «производственного опыта») был назначен заведующим отделом промышленности, строительства и транспорта (номенклатура обкома партии!). Этот год работы в газете я могу описывать уже без иронии. Начал я с очерка «Как меня учили» (на материалах своей «командировки» на Волховский алюминиевый завод). (Этот текст включен в книгу «Драматическая социология…» (Том 1. СПб.: Норма, 2003, с. 398-406 ). Все остальные журналистские материалы были проблемно-критическими. (Помню, одна из статей, посвященная внедрению в промышленность научно-техничесских разработок в вузах, называлась: «Узаконенный тупик: общий вид и детали» и в развернувшуюся по ее поводу дискуссию удалось вовлечь даже министра образования СССР (специально ездил в Москву брать у него интервью).
Время от времени («оттепель»-то уже кончилась!) редакционному руководству приходилось нового сотрудника «осаживать». Но я действовал достаточно бесшабашно: мол, если вас не устраиваю – пойду обратно в рабочие («не привыкать»!).
Где-то уже в середине 1965 года ко мне, журналисту, обратились несколько работников того самого Завода по обработке цветных металлов, на котором я в свое время работал. Они сказали: «Андрей, ты ведь знаешь, какие у нас на заводе злоупотребления и самодурство позволяет себе директор Маленок (это фамилия). Мы готовы выступить против него с открытым забралом, если Ты наше письмо в газете напечатаешь». Я помог им написать это письмо под названием, если не ошибаюсь, «Мы обвиняем директора завода!», заручился согласием своего начальства его напечатать, как вдруг один из «подписантов» (насколько помню, рабочий, член горкома партии) струхнул и сообщил об этом письме партийной инстанции, Кажется, из райкома позвонили главному редактору, в результате чего письмо пошло не на газетную полосу, а… на завод к директору!
Вернувшись из командировки и узнав об этом, я «взбесился» и написал резкую докладную: мол, что авторов письма выдали директору завода на расправу (всех их потом выдавили с завода) и если письмо не будет напечатано, то я вынужден буду подать заявление об уходе из редакции «по собственному желанию».
Таких демаршей не терпят. Кто-то наверху сказал: «Это еще что за «политика ультиматумов»!». Я был немедленно разжалован обратно в литсотрудники (спецкор), а к заведованию отделом вернулся занимавший эту должность много лет до меня опытнейший журналист, знаток, ленинградской промышленности, но с нежелательным «пятым пунктом». Рассудили, небось: уж лучше покладистый еврей, чем строптивый русский.
Авторы письма (и я с ними) отправили послание в Москву (не помню, в какую инстанцию). Приехавшая комиссия подтвердила изложенные в письме факты, директор завода получил партийный выговор и, кажется, не получил очередного ордена. Ну, о судьбе авторов письма я уже говорил)
Я помню Ваш интерес к моим контактам с диссидентами. В «Ленинградской правде» мне довелось писать о публичной реабилитации «буржуазной лженауки» генетики и. состоявшемся, наконец, низвержении с руководящих постов академика ВАСХНИЛ Т. Лысенко.
В ту пору (середина 60-х) я познакомился с писателем, автором книг об ученых-биологах Марком Поповским. .Его очередная книга была посвящена знаменитому генетику, академику Николаю Вавилову, арестованному в конце 30-х гг. и погибшему в тюрьме. Вот Марк был настоящим, хоть и не афишировавшим себя в этом качестве, диссидентом. (Десять лет спустя он эмигрировал в США, где стал работать на радиостанции «Голос Америки»).
Мы подружились с М. Поповским. Именно благодаря ему, я впервые приобщился к миру сам- и тамиздата. Если не ошибаюсь, знакомство с этой литературой началось с письма Ф. Раскольникова И. Сталину, «Крутого маршрута» Л. Гинзбург» и «Все течет» В. Гроссмана.
Однако был какой-то – достаточно длительный - период, когда прорастающее во мне инакомыслие как-то уживалось с идеологической ортодоксальностью. От полного «прозрения» в отношении общества, в котором мы тогда жили, я был еще очень далек. Что касается диссидентов, то они вызывали у меня скорее нравственное, чем идейное сочувствие. Сам я продолжал считать, что партия должна преодолеть и выправить все эти сталинские «искривления» и «извращения». Пусть даже «развернутое строительство коммунизма» всего лишь казенный штамп, но к коммунизму мы рано или поздно все-таки придем. «Через тернии к звездам»!
Такое самоуговаривание, конечно, было лишь формой «двоемыслия» и способом как-то сохранить целостность личности, раздираемой противоречиями. Думаю, что действовал также инстинкт самосохранения. Я и много лет спустя, в пору политических преследований «социолога-рабочего» (80-е гг.) не считал себя диссидентом, хоть уже и не сохранял никаких социальных иллюзий.
Росла неудовлетворенность журналистской деятельностью: все больше ограничений на серьезную критику, на постановку острых проблем. Короче, журналистика, какой она был в те годы, все больше отвращала от себя. К тому же стал задумываться о природе и месте прессы в жизни общества. Это уже были зачатки интереса к социологии.
Случайно встретились с товарищем по Университету Валентином Соколовым, который к этому времени успел постажироваться во Франции, защитить диссертацию и стать доцентом факультета журналистики ЛГУ, и тот надоумил поступать в аспирантуру этого факультета.
Осенью 1965 г. я сумел поступить в аспирантуру. (Мой «абитуриентский» реферат назывался: «Пресса и общественное мнение»). Так закончилась журналистская карьера Она продолжалась 9 лет (с 1956 по.1965 г), с перерывом на «хождение в народ» около 3-х лет.
6. Читайте «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»»4.)
К собственной жизни этого периода, как к предмету социологических наблюдений и рефлексий, я обращался не раз: и в уже упоминавшейся книге «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия»(2003-2005), и особенно – в недавней книге «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»» (2012), существующей, впрочем, только в виде электронного издания.
В обеих названных книгах все то, о чем я Вам сейчас рассказывал, отражено в документах: дневниках, письмах, продуктах журналистского творчества, деловых документах.
Я, пожалуй, вынесу соответствующие фрагменты названных книг в отдельные файлы и приложу к настоящему интервью, Читайте! Особенно как историк, Вы не соскучитесь.
(1) Из «Драматической социологии…» извлеку:
= Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник (интервью 1997)
= «Дурной шестидесятник»: нет, не вспоминаю, а документально свидетельствую (тексты рубежа 50-х – 60-х гг.).
= Первый «эксперимент на себе» (работа на Заводе по обработке цветных металлов в 1961 г.)
= Как меня учили (очерк о работе на Волховском алюминиевом заводе в 1964 г.)
= Памяти друга (воспоминание о Гурии Забелкине)
= Загадка собственного «я» (о знакомстве с крамольной литературой)
И еще: в 1997 г. мне довелось писать семейную хронику под названием «Коротка моя память…». Пара глав там посвящена именно этому периоду моей жизни. Приложу и их.
(2) Наиболее подробно период моей журналистской карьеры 50-х - 60-х гг. освещен в «Неопубликованных главах…».
Соответствующие разделы этой книги называются:
= Глава 8. ДУРНОЙ ШЕСТИДЕСЯТНИК (Комсомольская журналистика. 1957-1963)
= Глава 9. ЭКЗАМЕН НА ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ (Партийная журналистика. 1964-1965)
(3) Для адекватного восприятия начала и первых 10 лет профессионального пути (в качестве журналиста) – в контексте последующего жизненного и профессионального пути (в качестве социолога, что стало основной профессией А. Алексеева) представляется уместным приложить к настоящему интервью по крайней мере два материала, касающихся главного авторского профессионального (в известном смысле – также и жизненного) «проекта» - ЭКСПЕРИМЕНТА СОЦИОЛОГА-РАБОЧЕГО (1980-е гг.).
Наиболее релевантным этой задаче представляются:
= доклад историка М. Седуновой (1998);
= доклад социолога А. Алексеева (2007)
Первый вошел в уже упоминавшуюся книгу «Драматическая социология…», второй - в книгу А. Алексеева и Р. Ленчовского «Профессия – социолог…» (2010)..
(4) Еще один файл – материалы андерграундного экспертно прогностического исследования «Ожидаете ли Вы перемен?» (представленные в книге «Драматическая социология…»)
А теперь, давайте приостановимся и подумаем, как нам продолжать беседу дальше. Дело в том, что, как я, кажется, Вам уже сообщал, мне дважды приходилось давать развернутые интервью (биографические по преимуществу) моему коллеге, социологу Борису Докторову. В основном они касались «социологического этапа» моей биографии (хотя бывали там и экскурсы в 40-е – 60-е гг.). Уж не говорю об автобиографических, в известном смысле, книгах «Драматическая социология и социологическая ауторефлксия» (2003-2005) и (в соавторстве с Р.И. Ленчовским) «Профессия – социолог…» (2010).
Дальше мне пришлось бы, так или иначе, пересказывать то, что уже написано и издано. Что, пожалуй, мне не интересно.
(Есть еще один «автобиографический источник: моя работа «Корни и ветви», включающая семейную хронику «Коротка моя память…»: опубликовано в журнале «Семь искусств». Там тоже, сугубо фактографически, освещается период жизни автора 50-х – 60-х гг.)
А что если сузить тему и ограничиться – в рамках вашего проекта о «траекториях индивидуальной (профессиональной) мобильности» - именно этим журналистским периодом, имеющим начало, конец и определенную логику развития?
Например, интересна своего рода «цикличность» моей биографии в то время: хоть в «Волжском комсомольце», хоть в «Смене», хоть в «Ленинградской правде» - я начинал настолько резво, что быстро вырастал до каких-то «чинов». А затем карьера круто обрывалось – либо переездом в другой город, либо «хождением в народ», либо «хождением в науку». (Это к вопросу о «социальных лифтах»).
Где тут социально-типическое, а где индивидуальное, личностное? Где приметы времени и где черты характера? «Эпоху не выбирают», но в рамках собственной жизни человек постоянно делает свой выбор «в предлагаемых обстоятельствах». Тут не один грант можно выполнить, не одну диссертацию защитить.
Но это так, попутная ремарка.
Я предлагаю Вам теперь: не расспрашивать меня – а что было дальше. Дальше была жизнь, причем всякая, «в клеточку» и «в полосочку». А ознакомившись со всем, что я Вам ныне посылаю, подумать над целевыми и концептуальными вопросами, в духе тех, что задавал мне Б. Докторов в интервью 2006 и 2013 гг.
(Тексты этих интервью я не прилагаю, поскольку в основном их темы посвящены уже позднейшему периоду - от конца 60-х и до наших дней. Но, при желании, Вы их легко найдете в интернете, по адресу: http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=385 ).
Ну как, принимаете ли Вы мое предложение:
А. Об ограничении исследуемого временнОго периода (жизни и истории);
Б. Об освоении материалов, которые я прилагаю к этому нашему с Вами интервью;
В. О переходе от хронографического к тематическому принципу построения беседы?
Ваш - Андрей Алексеев. 17-19.06.2014.
Приложения:
1. Извлечения из книги «Драматическая социология…»
Извлечения из очерка «Коротка моя память…»
2. Извлечения из книги «Из неопубликованных глав «Драматической социологии»»
3. Извлечения из книг «Драматическая социология…» и «Профессия – социолог…» (Об «эксперименте социолога-рабочего»)
4. Извлечения из книги «Драматическая социология…» («Ожидали ли перемен?»
7. О «независимых ассоциациях» советского времени
Добрый вечер, Андрей Николаевич! Да, пересказ всей Вашей биографии, действительно, занял бы слишком много времени. Не хочется повторяться, поскольку довольно развёрнутое биографическое интервью Вы уже давали г-ну Докторову… Я, кстати, ознакомилась с ним… Давайте, может быть, ближе к нашей теме? Расскажите, пожалуйста, когда и как Вы попали в НКО? Каковы были причины Вашего интереса к «третьему сектору»?
- Понятие НКО, как мне уже приходилось замечать, возникло не раньше, чем четверть века назад. Так называемый «третий сектор» - это и НКО, и НГО, то есть НЕ коммерческие и НЕ государственные организации, потому и ТРЕТИЙ сектор.
В тоталитарном обществе, в котором мне довелось прожить бОльшую часть жизни, никакого третьего сектора быть не могло, а были так называемые ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ, чья деятельность разворачивалась под эгидой Партии и Государства, а некоторые – так даже и обозначались как «приводные ремни» от партии к массам, например, профсоюзы.
Принадлежность граждан к такого рода «общественным организациям» была практически всеобщей (начиная с пионерской для младших школьников). Все они строились на принципах «демократического централизма» и характеризовались большей или меньшей степенью бюрократизированности. Понятно, не в них надо искать предтечи и прообразы большинства современных НКО, хоть обобщенное название последних и похоже: ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ.
В какой-то мере предшественниками НКО и НГО при советской власти являлись АРТЕЛИ шабашников, с одной стороны, и независимые СООБЩЕСТВА, с другой. Те и другие были САМОДЕЯТЕЛЬНЫМИ, т.е. действительно, а не декларативно ДОБРОВОЛЬНЫМИ. Первые, как правило, имели в своей основе также и материальный интерес, и если не поощрялись, то, как правило, и не преследовались, если не перерастали в «теневую» (противозаконную) экономику.
(Интересно, что некоторые принципы таких «артелей» заимствовались и «конвертировались» в официальных производственных структурах, например, в бригадной форме организации труда (БФОТ). В них использовались и даже насаждались какие-то элементы хозрасчета. В общем, это было низовое звено хозяйственного механизма.
Ясно, что говорить о безусловной добровольности такого рода объединений в рамках производственных структур не приходится, хотя инициатива коллективного (бригадного) подряда, в отличие от индивидуальной сдельщины или повременщины, иногда и исходила от самих работников.
Другая общественная форма, которая в наибольшей степени может претендовать на роль предтечи или прообраза современных НКО, - это так называемые НЕЗАВИСИМЫЕ АССОЦИАЦИИ. Они возникали спонтанно, как правило, на базе общих и не материальных интересов, ни к каким официальным структурам не «прислонялись», были по преимуществу АНДЕРГРАУНДНЫМИ, этакие «корни травы».
У них не было (тогда) устоявшегося общего обозначения (это уже после их стали так называть). «Стержневые» интересы участников таких «негласных» объединений (групп) могли относиться практически к любым аспектам социальной жизни (скажем так: все цвета общественного спектра или палитры).
Термин «независимые ассоциации» (НА) употребляют, в частности, мои мемориальские коллеги – москвич Геннадий Кузовкин и петербуржец Лев Крыленков (как историк «Мемориала», Вы с ними, вероятно, знакомы). Они являются создателями уникальной базы данных (БД) о независимых сообществах, возникавших в период с 1953 по 1991 год на территории СССР. Эта база данных, собранная из самых разнообразных источников, включает на сегодня около 1 тыс. таких ассоциации.
Критерии выделения независимых сообществ, как таковых, насколько я понимаю создателей БД НА , таковы: а) коллективная деятельность б) деятельность систематическая (в этом смысле не спонтанная, хотя само по себе возникновение НА, разумеется, спонтанно); в) деятельность не санкционированная властями; г) деятельность, этими властями, как правило, преследуемая и пресекаемая. Все четыре признака должны присутствовать, чтобы можно было говорить о «независимом сообществе», или об «альтернативной общественной организации».
К этим, извлеченным из работы коллег критериям я бы добавил еще один: д) саморефлексия независимого сообщества, именно как такового. Этот критерий авторами, похоже, применяется, но не заявляется.
Г. Кузовкин, ознакомившись с этой моей интерпретацией их труда, заметил:
«Разумеется, мы стремились соблюдать перечисленные Вами критерии. В Вашем перечне критериев, думается, несколько резче изложена реакция власти, она иногда была не такой активной, например, имелись и пассивные формы: игнорирование, отсутствие поощрения…».
Авторы выделяют следующие «глобальные» направления деятельности НА: Национальное, Религиозное, Культурное, Политическое, Иное. (Это так сказать, «верхний этаж» классификации). Не буду дальше углубляться в детали и подразделения .
Понятно, что такой «классификационной сеткой» охватываются и самодеятельные рок-группы, и религиозные кружки, и подпольные школы боевых единоборств (при советской власти запрещенные), и редакции самиздатских журналов и т. д., и т. п.
Случилось так, что мне довелось участвовать и даже быть отчасти организатором (в 1970- гг.) как самодеятельной «артели шабашников» (нет, не строителей или лесорубов, а в сфере науки и культуры), а именно: группы «Социология и театр» при Ленинградском отделении Всероссийского театрального общества (ЛО ВТО), так и андерграундной компании друзей и коллег, решивших провести самодеятельное («не санкционированное», как потом это квалифицировалось) экспертно-прогностическое исследование на тему «Ожидаете ли Вы перемен?».
Я могу рассказать подробнее о той и другой. Но сначала мне хотелось бы знать, насколько приемлема для Вас предложенная мною концептуальная схема «предыстории» современных НКО (НГО). (29.06.2014).
- Относительно Вашего экскурса в историю НКО. Знаете, мне интересно то, как Вы рассматриваете понятие «НКО», даёте их классификацию… Мне как историку хотелось бы, конечно, более углубиться в исторические аспекты развития общественных организаций в нашей стране.
Некоторое время назад, я обращалась (да и сейчас, параллельно, продолжаю накапливать материал по теме развития гражданского общества и общественных организаций в России) к таким авторам как: Туманова А.С. Общественные организации имперской России: современное прочтение исторического опыта формирования гражданского общества // URL: http://rushkolnik.ru/docs/151/index-357300.html ; Макшаева Е.Н. Дореволюционный этап становления гражданского общества в России // Язык. Культура. Общество: Материалы II Международной научной конференции «Межкультурная коммуникация в современном обществе», Саранск, 26.09.-31.10.2011 г. // URL: http://yazik.info/2011-40.php, - и другим авторам, которые «ведут» историю развития отечественных общественных организаций чуть ли не со времени образования древнерусского государства. Однако, как Вы уже заметили, общественные организации общественным организациям – рознь. И с этим я согласна.
По моему мнению, в широком смысле слова «общественная организация» - это форма общественной активности, и существовать она может по-разному: и в оппозиции правительству, а может, и поощряясь им...
8. «Социология и театр» (1970-е)
…Если вернуться к нашему проекту… то, мне интересна Ваша общественная активность, и неважно, связано ли это с «артелью шабашников», или с «независимой ассоциацией». Пожалуйста, расскажите подробнее о группе «Социология и театр» и о том социологическом исследовании «Ожидаете ли Вы перемен?»
- Вообще-то. как я сейчас сообразил, история обоих этих исследовательских предприятиий тоже уже подробно описаны, если не мною, то коллегами. Поэтому адресую Вас к этим описаниям (ссылки – см. ниже), Здесь же ограничусь некоторыми «соображениями по поводу», в связи с Вашей темой.
Начну с нашей питерской «социолого-театроведческой артели». Знаете, она просуществовала лет этак 15 – с начала 1970-х до конца 1980-х. Это была компания научных работников из двух разных, прежде мало соприкасавшихся областей: театроведение и социология. У истоков этого самодеятельного образования стояли ленинградский театровед Виталий Дмитриевский и я, социолог. Виталий интересовался социальным бытованием театрального искусства, взаимоотношениями театра и зрителя, «публикой театра». В сферу моих интересов входили социальная природа и роль в жизни общества таких социальных институтов как массовая коммуникация и искусство. Кроме того, меня очень занимали вопросы применения строгих методов в гуманитарных исследованиях.
Однако, удержусь от обсуждения собственно научных, профессиональных сюжетов. Речь об общественной активности. А она состояла в привлечении Виталием и мною своих друзей и коллег (социологов и театроведов) в «межпрофессиональную» группу «СОЦИОЛОГИЯ И ТЕАТР», получившую статус хоздоговорной (деталей оформления уже не помню) при Ленинградском отделении Всероссийского театрального общества (ЛО ВТО).
Чем мы занимались? Социолого-театроведческая (культурологическая) экспертиза текущего репертуара драматических театров Ленинграда (с привлечением, на общественных началах, членов секции театральных критиков ЛО ВТО). Социологический опрос ленинградской молодежи на предмет ее приобщенности к театру и зрительских и культурных предпочтений. Опросы публики непосредственно в театре - в антрактах и по окончании театральных спектаклей, с последующим анализом отношения зрителей к театру вообще, к данному, конкретному театру и к данному спектаклю. Уже в 80-х гг. - исследование «театрального сознания», через интервьюирование главных режиссеров, членов художественных советов, актеров ленинградских драматических театров… Все это вместе определялось нами как «комплексное исследование театральной жизни».
В сущности, эта компания «артельщиков» из 5-6 чел. работала как полноценный сектор или лаборатория академического института, если судить по результатам (не говоря уж об общественном резонансе в театральных кругах и т. п.). Издавали ротапринтные сборники и коллективные монографии (названия монографий: «Театр и молодежь» и «Зритель в театре»). Проводили всесоюзные конференции… Группа «Социология и театр» стала «легендой» настолько, что 30 лет спустя Институт искусствознания в Москве (с которым мы, кстати сказать, и тогда сотрудничали) взялся ПЕРЕИЗДАВАТЬ труды группы, как «классические». (См.: Театр и публика. Опыт социологического исследования 1960-1970-х гг. / Отв. ред. В.Н. Дмитриевский. М.: Государственный институт искусствознания; Канон-плюс, 2013).
Достаточно подробно «институциональная» история группы «Социология и театр» освещена в статье одного из ее членов, социолога Олега Божкова, опубликованной в питерском журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2008, № 6). Описана эта история также в биографическом интервью моего друга и коллеги В.Н. Дмитриевского, возглавлявшего группу в 70-х гг. (он теперь живет в Москве). Это интервью вошло в состав он-лайн книги социолога и историка социологии (тоже, кстати сказать, члена этой группы) Бориса Докторова «Биографические интервью с коллегами-социологами». Могу отослать также к главе 4 тома 1 своей он-лайн книги «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…» (2012)
Что характерно для данного коллектива, если рассматривать его как предтечу НКО? Творческая инициатива; добровольность объединения; самоорганизация; договор с ЛО ВТО со сметой, как прообраз гранта (надо сказать, что оплата труда членов группы составляла едва ли четверть ставки научного сотрудника академического института); профессиональная продуктивность.
Заметим, что это случай вполне легальной, САНКЦИОНИРОВАННОЙ деятельности. Для данной сферы (общественная наука) это было в ту пору в новинку, но уже к концу 80-х такая практика получила определенное распространение под названием «временный научный коллектив».
9. «Ожидаете ли Вы перемен?» (конец 1970-х)
Теперь обратимся к другому типу «прообразов» НКО – АНДЕРГРАУНДНОЕ объединение.
Ныне уже 30-летней давности независимый (от властей и институтов общественной науки) опрос представителей научной и творческой интеллигенции, согласившихся выступить в роли экспертов относительно актуального состояния, и перспектив развития советского общества, проведенный своего рода «незримым колледжем», наиболее полно освещен в моей книге «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» (2003-2005). (См.: том 2, глава 1: том 4, глава 25).
Мною в свое время были отобраны из этой книги куски, так или иначе посвященные данному исследованию, и составлена достаточно удобная для восприятия документальная композиция, отражающая историю, содержание, результаты, а также некоторые привходящие обстоятельства этой работы. Сейчас я прилагаю эту композицию к нашей беседе (см. Приложение 4)
В нашем «незримом колледже» (тут незримый - и в переносном, и в прямом смысле), возникшем вокруг идеи экспертно-прогностического исследования «ОЖИДАЕТЕ ЛИ ВЫ ПЕРЕМЕН?», в конце 1970-х гг. было 5-6 чел. Из, наверное, известных Вам имен упомяну московского историка Михаила Гефтера (ныне покойного) и экономиста, впоследствии народного депутата РФ Виктор Шейниса (незадолго до этого переехавшего из Ленинграда в Москву). Среди участников был также ленинградский писатель и киносценарист Анатолий Соснин (на квартире которого на Миллионной ул, тогда – ул. Халтурина, происходили «заседания» нашего кружка, в дни приезда М. Г. и / или В. Ш. в Ленинград). Еще членом этой группы были Нина Шустрова (экономист, ученица В. Шейниса) и я – единственный социолог, искушенный в практике экспертных опросов. Отчасти в силу этого последнего обстоятельства, я был назначен / избран коллегами «ученым секретарем», ведущим все «делопроизводство».
О характере этой затеи можно судить хотя бы по преамбуле к анкете (теперь сказали бы – гайд, или сценарий интервью), которую (преамбулу) здесь воспроизведу полностью:
«Уважаемый друг, товарищ, коллега!
Перед Вами план беседы с вопросами, которые нам хотелось бы, с Вашего разрешения, задать Вам и которые, возможно, Вы не раз задавали себе и сами. Мы постарались сформулировать их с той степенью определенности, которая оказалась нам доступна. Однако хорошо понимаем, что эти вопросы способны скорее подтолкнуть к дальнейшему раздумью, чем вызвать законченные, готовые ответы. К такому раздумью вслух Вас и приглашаем.
Недостаток возможностей откровенного и делового, коллективного обсуждения этих (и иных, не поддающихся удовлетворительному формулированию) вопросов побуждает обратиться к, казалось бы, противоестественному приему заочной «мозговой атаки». Рассчитываем на понимание наших затруднений.
Рекомендуем Вам сначала внимательно ознакомиться с планом беседы, чтобы определить свое отношение к настоящей работе. Если согласитесь, Ваши ответы — импровизированные или заранее обдуманные — будут записаны интервьюером. Можно изложить свои соображения и письменно (по возможности, придерживаясь логики, заданной планом беседы). В таком случае интервьюер перепишет Ваш текст, с тем чтобы оригинал остался у Вас.
Если захотите, мы тем же путем сообщим Вам о совокупных результатах этой «мозговой атаки». К сожалению, не сможем только назвать имен остальных ее участников, так же как и Ваше имя останется известным лишь интервьюеру.
Итак, объяснив мотивы, цели и процедуру, приглашаем Вас к беседе и раздумью над нижеследующими откровенными вопросами».
План беседы включал 5 разделов:
I. Общая тенденция развития и мера устойчивости («данного», то есть советского общества);
II. Перспектива: взгляд «изнутри»
III. Мировой контекст
IV. «Человеческий фактор» перемен: за и против
V. Время и ход перемен
Всего там было 23 вопроса. Первый из них звучал так:
«1. Исходя из Вашего опыта, с учетом Ваших жизненных наблюдений и размышлений, как бы Вы охарактеризовали общую тенденцию развития известного Вам общества за последние 10–15 лет:
— считаете ли Вы, что свойственные данному обществу (как и всякому другому) противоречия в конечном счете преодолеваются, встающие перед ним проблемы разрешаются или, напротив, происходит усугубление противоречий, накопление нерешенных проблем?»
Анкета заканчивалась словами:
«Благодарим за внимание и добрую волю, даже если Вы сочтете эти вопросы слишком трудными или неприемлемыми».
При желании Вы можете ознакомиться с полным текстом этого гайда. (Проще всего кликнуть по гиперссылке: «Ожидаете ли Вы перемен?», поскольку я не так давно воспроизвел этот текст в своем блоге на Когита.ру. Но и само название исследования «Ожидаете ли Вы перемен?» намекало на его «крамольность».
По существу, это был конспиративный экспертный опрос (или проба методики такого опроса) о состоянии, тенденциях и перспективах развития советского общества, что грозило всевозможными карами – как для авторов методики, так и для опрашиваемых, буде информация об этой затее достигнет глаз и / или ушей «Большого брата», то бишь «коипетентных органов»..
Мы успели опросить за пару лет 45 чел, (это были представители питерской и московской интеллигенции), потом дело застопорилось (я ушел работать на завод, коллеги тоже увлеклись другими делами).
45 текстов аккумулировались в моих руках; предполагался если не количественный, то качественный их анализ, с чем тоже дело не клеилось.
Мы успели уже подзабыть об этом нашем «подпольном» предприятии, как «вдруг» в 1983 году у меня на квартире был устроен обыск (разумеется, без объявления действительной цели). А искали-то, как видно, в первую очередь коллекцию ответов на вопросы нашей анкеты, притом что сам текст анкеты гебешники все-таки сумели как-то заполучить.
По счастью, я эти материалы хранил не дома, на «душеспасительной» беседе в «Большом доме» (так в Питере называется аналог московской «Лубянки») заявил, что я их все уничтожил (и в самом деле сжег – все, кроме одного комплекта копий, который перезахоронил получше, так что они дожили до времен перестройки, когда их стало возможно легально издать. (См.: Ожидали ли перемен? (Из материалов экспертного опроса рубежа 70– 80-х годов). Кн. 1–2 / Ред.-сост. А. Н. Алексеев. М.: Институт социологии АН СССР, Ленинградский филиал, 1991).
Предметом моей гордости является то обстоятельство, что ни один из моих соавторов и участников опроса не был заподозрен в причастности к этому «не санкционированному» исследованию. А беседы КГБшников с моими знакомыми ничего не давали, поскольку предъявить им было нечего. Анонимность и конспирация у нас оказались, слава Богу, на высоте..
Когда 15 лет спустя (после выхода в свет упомянутого сборника) я вновь вернулся к этим материалам и не только опубликовал их все (в минимальном сокращении), но и проанализировал результаты того экспертного опроса, оказалось, что свыше четверти опрошенных вполне адекватно предсказали исторический ход событий, «вычислили» крушение системы «развитого социализма», и даже сумели датировать его рубежом 80-90-х гг.
Что характерно для этого нашего «незримого колледжа», как для предтечи НКО? Опять же: самоорганизация; коллектив друзей и единомышленников; соединение профессионального (научного) и гражданственного интересов; понятно – отсутствие какой бы то ни было материальной заинтересованности. Это, так сказать, всеобщие (ср. с рассмотренным ранее случаем) черты. А специфика? «Не санкционировано» настолько, что понадобилась конспирация; оппозиционная (тогда говорили – «антисоветская») направленность; повлекло за собой политическое преследование и санкции (коснувшиеся, по счастью, только меня одного).
Случай для практики социальных исследований того времени относительно редкий. Идеологический контроль за общественной наукой был настолько силен и тотален, что данный эпизод воспринимался как беспрецедентный (хотя, думаю, это было все же не так).
Ну вот, я рассказал о двух случаях, которые можно рассматривать, как некие прообразы или предтечи современных НКО. В сферах экономики, культуры. политики их можно было встретить, в советские времена, гораздо чаще. Особенность описанных мною примеров состоит в их причастности к сфере общественной науки.
Что касается, общественной активности вообще (безотносительно к формам организации), то здесь можно еще много о чем рассказывать. Но подожду Вашего следующего вопроса. (Июль 2014)
(Окончание следует)
