А. Алексеев

А.Н. АЛЕКСЕЕВ КАК БИОЛОГИЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ  

Кажется, в конце 1970-х гг. автор этих строк  уразумел и даже сформулировал: «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения».

Оставим без пояснений известный социологический термин «включенное наблюдение» (иногда говорят «участвующее наблюдение»), Что касается ЖИЗНИ, то согласимся, что это есть био-психо-ментально-поведенческий процесс – жизненный процесс, осуществляемый индивидом от момента рождения до момента смерти. В промежутке между этими двумя событиями умещается много всего, относящегося к биологическому (физическому) развитию и функционированию, к психическим состояниям и процессам, к ментальной активности и к социальному поведению индивида, его взаимодействию с другими людьми – в процессе жизни.

Так вот, вся эта человеческая персональная ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТЬ может трактоваться как растянутый во времени, многолетний КЕЙС, «случай» конкретной жизни. При применении соответствующих правил наблюдения и способов анализа такой кейс оказывается весьма информативным и социологически значимым.

Причем избрание собственной жизни как преимущественного или одного из полей (областей) наблюдения оказывается для исследователя и перспективным, и даже комфортным.

Последние 40 лет автор этих строк в общем следовал указанному выбору, и это нашло отображение во многих его сочинениях, среди которых наиболее известным является «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» (тома 1- 4. СПб.:  Норма, 2003-2005).

Предметом исследования там были, в основном, взаимоотношения личности и социальных институтов. Но в принципе возможны и иные ракурсы анализа. Например, жизнеописание, акцентирующее внимание на профессиональном становлении субъекта (см. А. Алексеев. Как я стал социологом), на его участии в общественных организациях и социальных движениях (см. А. Алексеев. На семи ветрах. Часть 1. Часть 2) или на динамику жилищных условий субъекта (см. А. Алексеев. Моя жилищная история).

Понятно, что строго отдифференцировать всякий данный подход (аспект) от других невозможно. Так или иначе, в совокупности таких текстов с общим главным героем оказывается представлена многоаспектная (авто)биография.

До сих пор не приходилось встречать такого автобиографического «разворота», как обозначенный в заглавии настоящего текста. Автор этих строк решил попробовать себя в этом оригинальном жанре. Тем более, что в самое последнее время для этого возникли особые поводы. Итак…

***

Я, Алексеев Андрей Николаевич, родился 22 июля 1934 года. То есть пишу эти строки на 83-м году жизни.

По российским меркам, это уже долгожительство. Из моих прямых предков до такого возраста никто не дожил. Мать, Варвара Петровна Пузанова (1899-1963), умерла на 64-м году жизни от инфаркта. Ее отец (мой дед), Петр Михайлович Пузанов (1862-1935), скончался на 74-м году жизни от рака (локализация болезни мне неизвестна). Отец, Николай Николаевич Алексеев (1904-1974), умер в возрасте 71 год от рака (кажется, брюшной сферы).

Такова моя биологическая наследственность.

(Должен оговорить, что я являюсь совершенным профаном во всех медицинских вопросах, которые вынужден сейчас затрагивать, так что приношу извинения перед профессионалами).

Я был единственным сыном у матери, родившей меня в возрасте 34 лет. Мать не отличалась отменным здоровьем, к тому же она с молодости курила.

Сам я не был ребенком-здоровяком, переболел всякими тогдашними болезнями (вспоминается слово «коклюш»). Вроде всплывает в памяти из детства слово «рахит», хоть и не уверен, что страдал этим.

Очевидным физическим изъяном – врожденным и на всю жизнь – был астигматизм в левом глазу, что не корректируется никакими очками. Были предприняты кое-какие лечебные меры, в частности, упражнения со стереоскопом, так что зрение в левом глазу вроде улучшилось с 2-х процентов до 20 (не поручусь за точность этой информации).

Мое детство было «военным», однако не могу сказать, чтобы я недоедал или испытывал другие материальные лишения. Мы с матерью эвакуировались из Ленинграда в первый месяц войны, большую часть войны провели в г. Омске, куда был перебазирован оборонный завод, на котором работал отец.

Мать не работала, а занималась моим обучением и воспитанием, так что в школу я пошел девяти лет сразу в 3-й класс, и в этом же учебном году был переведен в 4-й. Судя по детскому дневнику, который я тогда вел, в физическом отношении был благополучен.

По возвращении в Ленинград (летом 1944), учился - с 5-го по 10-й класс – в 181-й средней школе (та, что в Соляном переулке, напротив училища Мухиной). К возрасту 14-16 лет я оказался довольно физически крепким подростком. Это произошло в значительной мере благодаря поступлению в детскую (юношескую?) спортивную школу, где я занимался спортивной гимнастикой. Занимался также легкой атлетикой, где особых успехов не достиг, да и не очень нравилось. А вот спортивная гимнастика стала значимым жизненным увлечением.

Помнится, при медосмотре, уже когда я достиг юношеского разряда, врачу не понравилось что-то в моем сердцебиении. Предметом больших моих переживаний стала перспектива запрета занятий спортивной гимнастикой. Однако обошлось: было признано, что это всего лишь опережающее развитие молодого организма относительно сердечной деятельности.

В итоге, к окончанию школы сумел сдать на третий разряд. А уже в Университете (где продолжал свои спортивные занятия) получил второй разряд по спортивной гимнастике.

Из гимнастических снарядов мне особенно нравились брусья и перекладина. А «коронным номером» была стойка на кистях, которую я изощрялся выполнять из любого исходного положения – не только на брусьях, но и на лесном пеньке, и на письменном столе, неограниченно долго сохраняя равновесие. И так – лет до 40.

(Мой отец хвалился, когда выпьет, что может сохранять равновесие стоя на спинке кровати; я же – в аналогичных ситуациях – демонстрировал свою устойчивость в стойке на кистях на чем попало).

В спортивной гимнастике принято различать «маховиков» и «силовиков». Про меня говорили, что я «силовик», т. е. выполняю упражнение скорее силой, чем инерцией движения.

В нашем школьном классе было всего двое «спортивных гимнастов». Что поднимало нас в собственных глазах и в глазах одноклассников.

Другими физкультурными занятиями я не увлекался, разве что – волейбол. Все остальное – лишь в меру необходимости сдачи норм ГТО. Тяжело давался бег на средние и – особенно – длинные дистанции. Возможно, это было ранним свидетельством обнаружившихся позднее непорядков с сердцем.

Помню, в школьные годы обучался плаванию. Мне никак не давались «саженки» (кроль), а инструктор вдруг усмотрел у меня способность дрыгать ногами по-лягушачьи. Так я всю жизнь и проплавал чем-то вроде брасса.

Мою относительную физическую крепость в подростковом возрасте можно подтвердить такими физическими «достижениями», как семейная обязанность регулярно (один-два раза в неделю)  вытаскивать по тяжелой вязанке дров из подвала пятиэтажного дома – на пятый этаж, без лифта.  (Мы жили тогда в доме на ул. Некрасова, в  коммунальной квартире, с печным отоплением)

В колхозе, куда были направлены перед началом учебы университетские абитуриенты (1950 г.; мне – 16 лет), удавалось принять на спину, чтобы пронести несколько десятков метров, 100 кг мешки (не помню с чем).

Вообще говоря, с детства я не был особенно приучен и привержен к физическому труду. Но ежегодные студенческие стройки, а также вождение и техническое обслуживание приобретенного родителями личного автомобиля («Победа») в юности отчасти восполнили этот недостаток.

(В известном смысле, водительские права были получены мною незаконно: удалось скрыть от медкомиссии слабое зрение в левом глазу. Правда, оно было все же достаточно для обеспечения бифокальности зрения. Водителем я был неплохим: в меру лихим и безаварийным).

Нельзя сказать, чтобы у автора этих строк были «золотые руки»; но росли они все же «откуда надо». Забегая вперед, замечу, что свыше 10 лет моей трудовой карьеры занимают занятия физическим трудом.

Итак, во времена отрочества, юности и зрелости организм нашего героя не вызывал каких-либо серьезных нареканий. Пока вдруг, в возрасте едва ли не 40 лет (кажется, при оформлении какой-то зарубежной поездки) случайно не обнаружился сердечный изъян под названием «полная блокада левой ножки ГИСа».

Надо сказать, что эта «блокада» никак не отражалась на моем самочувствии – ни до, ни после ее обнаружения. Эмпирически она фиксируется только кардиограммой. Когда на это обстоятельство обращают внимание врачи, я обычно говорю, что скорее всего оно у меня врожденное. (Что возражений не вызывает).

Между тем, уверенный в своем абсолютном здоровье, молодой человек самоутверждался, в  частности, в поисках социальных и физических перегрузок. К началу 1960-х ( в возрасте 27-30 лет) относится первое «хождение в рабочие», когда наш герой, расставшись с ленинградской молодежной газетой «Смена» (где был вполне успешен в качестве журналиста), занял рабочее место вальцовщика на Ленинградском заводе по обработке цветных металлов, потом – электролизника на Волховском алюминиевом заводе.

На первом заводе работал в три смены, на втором – в четыре (при 6-часовом рабочем дне). Первые несколько месяцев на заводе по обработке цветных металлов (1961) дались тяжело: работал на «первобытном» прокатном стане с ручной подачей заготовок. (Этот период отчасти отражен в моем тогдашнем дневнике, фрагменты которого публиковались в «Драматической социологии…»). Потом был переведен на более современный прокатный стан («кварто»), работа на котором требовала не только сноровистой силы, но и определенных технических умений. На этом заводе отработал около 2-х лет.

Что касается условий труда в электролизном цехе Волховского алюминиевого завода, то они в ту пору (1963-1964) негласно полагались самыми тяжелыми и вредными в промышленности Ленинградской области. Об электролизниках говорили: «уходят на пенсию в 50, умирают в 55». Захотелось для себя и этого испытания. (Позднее в «Ленинградской правде» описал эту 9-месячную «командировку» в очерке «Как меня учили»).

Не помню, когда начал курить. Заядлым курильщиком стал уже работая на заводах. Курил поначалу «Север», потом – исключительно «Беломор». Избегал сигарет, даже когда они вошли в моду.

В 1964 году «хождение в рабочие» закончилось – вернулся к штатной работе в газете, потом аспирантура в Университете, потом научная работа (социолог), до 1980 г. (45 лет). К занятиям физическим трудом в этот период жизни не возвращался.

За всю жизнь я был женат трижды (1956; 1969; 1996; в последнем случае семья фактически образовалась на 5 лет раньше, чем регистрация брака в 1996 году). Не могу похвалиться тем, что никогда не изменял физически своим супругам, кроме последней. Это то, что касается сексуальной жизни. Имею единственную дочь – Ольгу – 1960 года рождения).

В 1980 году было предпринято второе «хождение в рабочие»: уволившись из академического института наш герой поступает рабочим на Ленинградский завод полиграфических машин. Наладчик технологического оборудования, слесарь механосборочных работ, станочник – это все профессии физического труда, но вполне «цивилизованного» и не экстремального. На этом заводе, в силу разного рода жизненных обстоятельств, автор этих строк проработал 8 с половиной лет.

Начиная с 1983 года социологу-рабочему выпало пережить кучу нервных напряжений: обыск, предостережение органов госбезопасности, исключение из партии, из Союза журналистов, из Советской социологический ассоциации. Однако подход к собственной жизни как к своего рода исследовательскому (социологическому) предприятию микшировал эти стрессы.

В середине 1980-х  мне довелось вести сложную игру с различными официальными институциями, в частности, с партийными органами. Эта «необходимая оборона социолога-рабочего» допускала и некоторые «военные хитрости», например, симуляцию болезни, если надо было уклониться от участия  или отодвинуть во времени какие-либо нежелательные события.

Кажется, раза два я госпитализировался (во второй половине 1980-х) по причине ИБС (ишемическая болезнь сердца), основанием для диагностирования которой служила упоминавшаяся выше «полная блокада левой ножки ГИСа» (она иногда является последствием инфаркта). Это притом, что никаких сердечных недомоганий я тогда не испытывал, а просто фиктивно жаловался на слабость и головокружение по утрам.

Лишь 20 лет спустя (в середине 2000-х, т.е. в возрасте порядка 70) у меня появились серьезные основания озаботиться работой своего сердца. Практически всю предшествующую жизнь я его совершенно не ощущал.

В 1988 г. я расстался с заводом и вернулся к штатной работе в научных учреждениях. Вплоть до увольнения из Социологического института по сокращению численности в 2008 г.

На протяжении жизни, в зрелом возрасте, я, бывало, затевал для себя утреннюю физзарядку. Но то  было сугубо любительски и  нерегулярно. Будет правильно сказать, что в моем жизненном расписании эта графа отсутствовала.

Алкоголем я вроде не злоупотреблял, но выпивал в компании охотно. При этом обычно сохраняя ориентацию в пространстве и ясность мысли.

Пожалуй, слабым местом в организме нашего героя довольно рано стали нижние конечности, то бишь ноги. Если во времена занятий спортивной гимнастикой я мог свыше 10 раз присесть на одной ноге (так называемый «пистолет»), то в возрасте 45 с лишним мне было уже непросто выстаивать смену за станком и пришлось придумывать себе специальный способ работать сидя

Дело было, как выяснилось позднее, в сосудах. С трудом я уже после завода совершал дальние пешие переходы, приезжая к жене – Зинаиде Глебовне Вахарловской – на кордон Гузерипль Кавказского биосферного заповедника.

«Гром грянул» в 2004 году. Мне показалось, что у меня немеют ступни, и я показался весьма опытному сосудистому хирургу П. Тот меня оглоушил: «У Вас типичная болезнь курильщика – облитерирующий эндартериит». (Другое название этой болезни – атеросклероз нижних конечностей). Я слышал об этой болезни ранее. При неблагоприятном развитии она может привести к гангрене и ампутации ног.

Я бросил курить в тот же самый день, и навсегда. На письменном столе долго валялась початая пачка «Беломора».

Источник болезни был перекрыт. Но следовало бросить курить гораздо раньше. Я стал замечать в себе потребность останавливаться после каждых 400, потом 200, потом 100 метров ходьбы, а желательно – при остановке посидеть хотя бы 5 минут. Ослабление нижних конечностей на протяжении ряда лет шло постепенно, и измерялось именно этим показателем. Несколько месяцев назад, когда я выходил на прогулку в парк рядом с нашим домом, «нормой» стали уже 50 метров.

Наш дом находится в 400-х метрах от Новочеркасского проспекта, по которому ходят трамваи, автобусы, маршрутки. Такое расстояние является сегодня для меня уже чрезмерным. С 2012-2013 годов при необходимости куда-либо поехать, я пользуюсь такси (если не представляется возможности воспользоваться транспортом родственников или друзей).

Обычно на такси я езжу (ездил) в 40-ю поликлинику, к которой прикреплен по линии ОМС. Это так называемая «поликлиника для творческих работников», на пользование которой я имею право, как член Союза театральных деятелей и член Союза журналистов. Кажется, с 2007 года я более или менее регулярно посещаю (посещал) в этой поликлинике кардиолога А. и хирурга К.

Поликлиника эта вроде «элитная» (нет очередей и проч.), однако в последнее время испортилась (наверное, в порядке «оптимизации»).

Я добросовестно соблюдал все предписания кардиолога и хирурга. Последняя прописывала мне раз в полгода серию капельниц. Но, ввиду трудностей с ежедневным посещением, перешли на периодические уколы, которые Зина умеет выполнять.

Хирург К. обычно одобряла состояние моих сосудов в нижних конечностях. Я ей отвечал, что «хуже не стало», но если бы не ее рекомендации, «наверное, произошло бы ухудшение». Такой ответ очень нравится доктору.

У кардиолога А. оказалось достаточно оснований беспокоиться о моем здоровье. Дело в том, что на рубеже 2006 и 2007 г. (мне – 73 года) произошло ЧП, обнаружившее серьезные неполадки в работе сердца.

С жестоким приступом мерцательной аритмии я был госпитализирован в Александровскую больницу (ближайшую к нашему дому). При таком приступе пульс ускоряется до 150 ударов в минуту и выше. Дыхание затруднено. Оптимальное положение – не лежа, а сидя.

Дело усугублялось тем, что «пик» сердечного приступа пришелся на Новогоднюю ночь.

Меня буквально спасла дежурный врач Оксана Геннадиевна, принявшая нетривиальное и, наверное, рискованное решение – попытаться нормализовать сердечный ритм посредством «электрошока» (в медицине это называется как-то иначе), т. е., по-видимому, электрического воздействия на сердечную мышцу, под общим наркозом. После чего пациента помещают в реанимацию.

Эта мера оказалась эффективной. Пульс пришел в норму.

Через несколько месяцев ситуация повторилась. На этот раз я сам попросил врачей об «электрошоке». Мне было сказано, что злоупотреблять этой процедурой не следует. Однако выполнили. Она оказалась не столь удачной и нормализация сердечного ритма произошла, но не  сразу. Несколько дней пришлось провести в отделении интенсивной терапии.

Впоследствии такие скачки пульса происходили раза 4-5. Каждый раз была госпитализация (обычно в Александровской больнице). Снимались эти приступы теперь уже медикаментозно. Был случай, когда кардиолог А. отправила меня в больницу прямо со своего приема.

Мы в семье пользовались аппаратом для измерения давления, который одновременно фиксирует частоту пульса. Бывали периоды, когда пульс держался на уровне 60, бывало - и на уровне 80. (То и другое – нормально).

Где-то к 2014 году (возраст – 80) приступы мерцательной аритмии прекратились. Зато появилась изрядная одышка.

Сложилось так, что вот уже полтора года мы с Зиной на наведывались к кардиологу А. и хирургу К. в 40-ю поликлинику. Усложнился заказ номерков, трудности поездок в центр (эта поликлиника находится во дворе здания Дома актера (Невский, 84/86), да и своего рода суеверие: лучше, без крайней необходимости, не общаться с врачами. (Такое общение понадобилось недавно, но совсем по другой причине).

В общем, до недавнего времени биологический организм автора этих строк  казался относительно благополучным – «сообразно возрасту и диагнозу».

Было (где-то в 2009 году) еще одно ЧП – из не упоминавшейся ранее области. Вдруг возникла упорная непроходимость в кишечнике. Я был госпитализирован в Мариинскую больницу. От грозившей операции по созданию искусственного канала выведения отходов меня тогда спас сводный брат Зины, известный врач-генетик и педиатр Виктор Глебович Вахарловский (1940-2010), организовавший консилиум и осуществление нестандартной процедуры, в итоге которой оказался снят спазм в кишечнике.

Больше подобные проблемы не возникали. Но с тех пор появился инстинктивный страх непроходимости.

И еще один медицинский сюжет: проблемы со зрением.

Как я уже говорил, один (левый) глаз у меня был дефектным от рождения (астигматизм). Плюс врожденная дальнозоркость. Для чтения я всю жизнь пользовался очками «для близи». Также и не заводе – для работы на станке. Очками «для дали» пользовался редко, а с тех пор, как потерял их в горах Кавказского заповедника, уже и не возобновлял.

В 40-й поликлинике врач-офтальмолог А. сказала, что из-за развившейся катаракты в левом глазу мне следует произвести операцию по замене хрусталика. Эта операция состоялась где-то в начале 2010-х в больнице в Озерках (так называемой «двойке»). Там висело объявление, что срок ожидания соответствующей операции – полтора года. Но окулист А. написала в своем направлении что-то такое, что операция была назначена через месяц. Операция была бесплатная, хотя зарубежный хрусталик и пришлось покупать.

Замена хрусталика в левом глазу не устранила врожденного астигматизма и ничем не корректируемого слабого зрения. Но катаракта в этом глазу была устранена.

В сущности, замена хрусталика в левом глазу для меня прошла как бы не замеченной. Но вот 2 года назад (середина 2015 года) вдруг резко упало зрение в правом (единственном «рабочем») глазу. Я потерял возможность не только чтения книг и периодики, но и любых форм работы на компьютере. Зине пришлось читать мне электронные письма и отвечать на них под мою диктовку.

Требовались срочные меры – «по жизненным показаниям». Об ожидании бесплатной операции по устранению катаракты и замене хрусталика в правом глазу и речи быть не могло.

Среди рассматривавшихся в нашей семье вариантов было отдано предпочтение специальному Офтальмологическому центру, расположенному недалеко от нашего дома – на Октябрьской набережной, около моста Александра Невского. Мы готовы были к платной операции, но тут нас ожидал подарок: офтальмолог И. сообщила, что, по совокупности обстоятельств и показаний, мой случай «укладывается» в какую-то (не городскую, а федеральную) квоту, причем у меня сложилось впечатление, что сама врач (учреждение) заинтересована в использовании данной квоты. (Вероятно, дело было в том, что предстояла операция на единственном «рабочем» глазу).

К нашей радости, доктор И. взяла на себя все заботы по оформлению квоты; все требуемые анализы удалось выполнить непосредственно в Центре или в расположенной в том же здании поликлинике; а операция была назначена на ближайшие дни.

Деньги, предназначавшиеся нами для оплаты операции, нашли свое применение – для приобретения наилучшего – американского – хрусталика.

Наша с Зиной благодарность офтальмологу И. – успешно проведшей операцию по замене хрусталика в правом глазу, при местном наркозе, и продолжавшей заботливо курировать пациента и после (выписка очков – (а) для чтения и (б) для работы за компьютером) – чрезвычайна.

Восстановление зрения явилось важнейшим событием в жизни автора этих строк.

***

Мне осталось рассказать о событиях последних месяцев и недель (2017). Они довольно драматичны.

В начале февраля вдруг повысилась температура тела до 39,4 градусов Притом, что ни простуды, ни кашля, ни насморка нет. Вызвали неотложку. От предложенной госпитализации я тогда отказался. Сделали жаропонижающий укол, так что к утру температура спала до нормальной.

В дальнейшем было замечено, что температура, нормальная по утрам, устойчиво повышается до 37,5 и выше градусов к середине дня и/ или к вечеру.

Мы с Зиной предположили, что причина ритмического колебания температуры – в многолетней копчиковой кисте, которая иногда воспаляется; возможно, и тут так. Однако обычные компрессы эффекта не возымели.

Наконец, 3 апреля (кстати, день теракта в петербургском метро) неотложка, в соответствии с нашей «гипотезой», отвезла меня в больницу на Крестовском острове («девятка»), специализирующуюся на гнойной хирургии.

Осмотрев мой копчик, врач в приемном покое заявил, что киста тут не при чем, она находится в спокойном состоянии, и вообще мы не по профилю данной больницы.

После двухчасового ожидания вызванного Зиной такси, мы, уже к ночи, вернулись домой.

5 апреля температура уже к середине дня поднялась до 38 градусов и, по назначению врача неотложки я был доставлен а Александровскую больницу,  в кардиологическое отделение, где лежал не раз. Там неделя ушла на всевозможные анализы, плюс УЗИ брюшной полости (в интересах ускорения – платные).

Ритмические колебания температуры продолжались. Зина и Оля (а также дочь Зины – Люба) установили каждодневное сменное дежурство у постели ослабевшего больного.

Еще до помещения меня в больницу, Зина добыла в ближайшем медцентре и передала в больницу  анализ мочи, который оказался с большим содержанием лейкоцитов.

К пациенту кардиологического отделения пригласили уролога(никогда раше не имел дела с врачами этого профиля), который усмотрел увеличенную простату. Тогда был сделан специализированный анализ крови, позволивший поставить уверенный диагноз: РАК ПРОСТАТЫ.

Установленный диагноз (злокачественное новообразование в простате, что камуфлируется сокращением «ЗНО») давал основания для моей немедленной выписки из Александровской больницы – в целях последующего обращения в местную поликлинику, а там уж – как они распорядятся.

Я поначалу наивно надеялся и настаивал, чтобы, кроме диагноза, получить от Александровской больницы направление к онкологу. Однако бюрократическим порядком такое не предусмотрено.

Дело осложнялось тем, что мы с Зиной прописаны в Василеостровском районе, фактически проживаем в Красногвардейском районе, а прикреплены (по линии обязательного медицинского страхования) к 40-й поликлинике, которая в Центральном районе. Так куда же обращаться?

Я попробовал задать этот вопрос Страховой компании. Они обещали мне перезвонить. Перезванивали трижды (все разные люди). И каждый раз давали ответ, отличный от предыдущего. Когда они перезвонили четвертый раз, чтобы выяснить у меня телефон 40-й поликлиники, куда им не удается дозвониться, я понял всю никчемность чиновниц Страховой компании.

На всякий случай Зина заказала  номерок к онкологу в 3-ю поликлинику (ту, что по месту нашей прописки), но он пришелся уже на май.

Замечу, что я был выписан из Александровской больницы 20 апреля.

В эти самые дни, 20-22 апреля, в Мемориале (точнее – в  Фонде Иофе) проходили очередные (уже 15-е!) ежегодные Биографические чтения памяти В. Иофе, Обычно я в них участвовал, а тут – что случилось?

Тем временем, в отчаянии от бюрократизма российского здравоохранения, Зина позвонила в «Мемориал». Дальнейшие события похожи на сказку…

22 апреля (еще Чтения не кончились) Ирина Флиге на своей машине, вместе с Татьяной Притыкиной, отвезли нас с Зиной на консультацию к другу семьи Татьяны, опытнейшему доктору-терапевту Л. Его рекомендации были очень откровенны и, во всяком случае, нетривальны. Обратно я был доставлен на машине сына Татьяны, Мити.

Доктор Л, связался со своим другом – урологом В, к которому я был доставлен на «медицинском  такси», 24 апреля (туда и обратно). (Мемориальцы сочли для меня чрезмерными усилия по преодолению расстояния от места парковки машины до дверей врачебного кабинета, и по двору медицинского учреждения и его коридорам и лестницам меня перемещали на кресле с колесиками дюжие медбрат и шофер; я и в самом деле еле ходил после пребывания в больнице). Ирина и Таня  сопровождали этот медицинский транспорт через весь город на Ириной легковушке.

Рекомендации доктора В., также покорившие меня своей откровенностью и неформальностью, в общем совпали с услышанным от доктора Л.

Я не стану здесь пересказывать все, в чем меня просветили эти замечательные консультанты. Тем более, что процесс консультирования и принятия жизненных решений продолжается.

Мой киевский друг Р. Л. – один из первых кто узнал о моем нынешнем положении, попросил, чтобы я лично информировал о нем нескольких общих друзей.

25 апреля я отправил украинским коллегам нижеследующее письмо:

Дорогие друзья!

Как вы могли заметить, блог Алексеева на Когите не обновлялся с начала месяца. Это время я провел в больнице, откуда был выписан с диагнозом рака простаты, по-видимому, застарелого. Однако до сих пор живой и относительно благополучен. Хирургические вмешательства в моем возрасте и при сердечно-сосудистых проблемах исключены. Имеют некоторую перспективу консервативные формы лечения, а также... нетривиальный отказ от соответствующих рутинных форм (методов). Такого рода процессы в преклонном возрасте протекают медленно и можно помереть "от старости" раньше чем от рака.
Как бы там ни было, я купаюсь в волнах внимания и заботы родственников и друзей, особенно мемориальцев, которые возят меня на неформальные консультации лучших врачей и не впадают, и мне не дают впасть в уныние (к чему я и сам не склонен). Чего желаю и Вам.
Ваш - Андр. Ал. 25.04.2017.

На этом пока завершу свой опус о приключениях (эволюции/инволюции) биологического организма А.Н. Алексеева.

26.04.2017

Upd: 27.04.2017 редакцией исправлены опечатки.