См ранее на Когита.ру: Познание действием. От автора – сегодня, 30 лет спустя

См. начало настоящей композиции: А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем

Из книги: Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1- 4. СПб.: Норма, 2003-2005.

Том 1, с.  373-379, 365- 370, 382-383:

…5. 8. Как Серега был «штрейкбрехером» (окончание)

= А. Алексеев — ? (октябрь 1982)

[Это письмо сохранилось у меня только в перепечатке 1984 года, когда со­циолог-испытатель уже избегал фиксировать в архиве имена своих адресатов.

По-видимому, оно адресовано одной из «Любимых женщин», вопрос — к кому?

В письме описываются события, последовавшие за «индивидуальной заба­стовкой» социолога-рабочего. — А. А.]

<…> Текст про «Серегу-штрейкбрехера» обрывается уходом А. на бюллетень.

3 сент. (пятницу) Алексеев еще работал, а Серега уже был на бюллетене. Получив от меня, еще накануне, категорический отказ возвратиться на ПКР, администрация предпочла извлечь с бюллетеня Серегу (тем более, что тот сам этот свой бюллетень скомпрометировал выходом накануне в ДНД и т. п.).

Я же исчез без предупреждения и проболел 2 недели, никому ничего не сообщая, поскольку потерял голос (действительно!) и, стало быть, «не мог» даже позвонить по телефону.

Что касается Сереги, то он еще четыре дня из недели своей «липовой» болезни выходил на работу и самоотверженно вкалывал.

Это была неделя 6–10 сентября.

В среду, 15 сент. Серега выписался со своего бюллетеня и продолжал вкалывать уже на законных основаниях.

В этот день произошло странное событие, смысл которого прояснился для меня только месяц спустя (а для Сереги не ясен и до сих пор). Когда Серега 15 сент. вышел с обеда (в награду за свои трудовые подвиги он получил что-то вроде «свободного расписания»), он застал у станка це­лый консилиум из технологов и механиков, воспроизводящих заново те технические проверки, которые пару недель назад социолог-налад­чик дезавуировал объяснительной запиской, мотивирующей его отказ от работы.

Тогда из 24-х необходимых измерений произвели одно, а теперь два из 24-х и успокоились, еще чуть-чуть подвинув координатный стол (тем самым еще ухудшив вероятные результаты тех измерений, от которых отказались).

Важно другое: откуда такая инициатива администрации? Чудеса!

Ладно. Продолжает Серега «штрейкбрехерствовать». Алексеев болеет.

В понедельник, 20 сент. я выхожу на работу. А Серега с этого дня… за­болевает, теперь уже всерьез (узнаю, позвонив ему по телефону). Ну и дела!

Беру слесарное задание у мастера (все та же примитивная зачистка грата). Орудую напильником. ПКР стоит. «Штрейкбрехер» болеет.

После обеда меня вызывают к начальнику цеха. Тот сидит рядом с собственным столом, а за столом — заместитель. Предпринимается пос­леднее (смесь истерии с меланхолией) давление на Алексеева, чтобы вер­нулся на станок.

Говорю, что, в отличие от администрации, своих решений не меняю. Все, что имел сказать по этому поводу, уже написано в моей объясни­тельной записке.

Ссылаются на новые проверки, произведенные в мое отсутствие.

Мне (тогда еще не знавшему о них) достаточно было выяснить, на скольких позициях револьверной головки были произведены измерения («ах, только в 2-х из 24-х!..»).

—  Вы ведете себя так, — говорю, — словно собираетесь завтра уво­литься.

Обидно, конечно, это слышать начальнику цеха, несколько месяцев назад назначенному.

— Что же Вы собираетесь делать? — спрашивает он.

— Пока я выполняю одно из Ваших распоряжений, — отвечаю, — ра­ботаю слесарем.

— Я не могу Вас использовать на этой работе, у Вас нет такой профессии.

— Ну, Вы же об этом не подумали, когда меня переводили.

— Тогда пишите заявление о переводе Вас в слесари.

— Я Вас об этом не просил и просить не стану.

— Да… У Вас больше жизненного опыта, чем у меня.

— Действительно, я старше Вас. Но это не имеет отношения к делу.

— Вы загоняете нас в угол!

— Вы поставили себя в него сами.

(Кажется, я теперь по памяти объединяю реплики из разных бесед на протяжении этого месяца.)

Итог разговора: высказываю пожелание начальнику пользоваться своими правами, но при этом избегать нарушений трудового законодательства.

(Я замечал, что иногда подобные описания «ключевых» разговоров с моими производственными «партнерами» вызывают сочувствие к этим последним; может быть, это потому, что я обычно не склонен чувство­вать себя «страдающей» стороной, и это находит отражение в описаниях.)

С тех пор меня полностью оставили в покое. Последняя надежда на­чальства была убита. Но при этом даже мысли у Данилушкина (начальни­ка цеха) не возникло использовать болезнь Сереги, а значит — простой станка, — для приведения его (станка) в удовлетворяющее социолога-на­ладчика состояние.

…Серега отсутствовал неделю. ПКР стоял. Программа якобы «горела» («выпутаются, куда денутся», — говорят рабочие). Я слесарил. С моим окон­чательным отказом вернуться на станок «в его нынешнем (после ремонта!) состоянии» — сложилась ситуация действительно затруднительная.

Алексеев, будучи наладчиком 5-го разряда, одновременно штамповал «программу», страховал технологов, следил за состоянием оснастки, ре­гулировал станок и в течение двух лет сам его ремонтировал, при необхо­димости. Наконец, делал сам шаблоны… И все — за 150 руб. повременно (уже значительная, но еще не полная загрузка исключала возможность перехода на сдельщину).

Серега, будучи слесарем 4-го разряда (и получивший, в итоге обуче­ния, еще 2-й разряд штамповщика), у себя в бригаде зарабатывал 300 руб., и меньше ему теперь платить нельзя (хоть на координатном прессе он работает, хоть слесарит). А в течение первого месяца своего «штрейк­брехерства» Серега только на ПКР и работал (поднакопилось за время ремонта «хвостов», да и заест все время что-нибудь: то с оснасткой, то в чертежах, то на станке). А в бригаду от него — практически никакого «навара», равно как и Алексеев в первые месяцы своего слесарничества гроши заработает. Так и так — убыток плану…

В отличие от Алексеева, Серега своих шаблонов на станке не делает и делать не будет, в лучшем случае — своими слесарными средствами, но тогда ему надо еще и за это как-то платить.

Алексеев был неудобен, но брал все на себя. А Серега покладист, но ничего на себя не берет, из мелких затруднений выкручивается, а круп­ные переваливает на администрацию… Чуть где что заело, идет к своему верстаку и слесарит, чтобы на шее у бригады не висеть. А начальство вок­руг станка бегает.

Да не очень-то оно свои обещания держит. Обещали работу на бюлле­тене кроме отгулов еще оплатить, теперь же предлагают всего-то 15-руб­левую премию.

Благодарность приказом директора объявили Сереге ко Дню машино­строителя… А в гробу он видел эту благодарность (хоть за 10 лет и ни разу не получал)!

Желания и инициативы выручать начальство хватило у Сереги на 2 не­дели (у Алексеева — на 2 года!), а дальше он стал обычным исполнителем, который согласен нарушать технологию, но во всяком случае не станет ее придумывать; не станет не только ремонтировать станок, но даже и регу­лировать (не его дело!); отдаст первую деталь в ОТК, а остальные и не померяет. И т. д. В общем, стал Серега минимизировать свои усилия. Даже «партизанщина», которой увлекся было в первую неделю, — приелась: хлопотно, да и на браке обжегся.

(Протащили тогда на сборку партию с его 3-мм ошибкой в размерах, «никуда не делись»; но все же неприятно…)

В течение двух месяцев я вел подневные записи того, что делал сам, и что делал Серега. После выхода со второго бюллетеня, с 27 сент. по 15 окт. (т. е. три недели) Серега работал на ПКР от силы пять дней, включая пару вынужденных задержек в вечер (днем технологи расхлебывали свои про­блемы, а станок и Серега дожидались). Все остальное время Серега слеса­рил для своей бригады, тем самым отчасти отрабатывая свою сохраняю­щуюся высокую зарплату.

19 окт. (вторник) ознаменовалось социально-производственным изоб­ретением Сереги. Загрузив в револьверную головку инструмент для при­митивных «корзиночек», он нашел себе «субподрядчика» (другой Серега, назову его Серега-младший, совсем молодой парень, зарабатывающий сдельно слесарем 150 руб. в месяц). Чтобы нажимать на одну и ту же кнопку (а для «корзиночек» большего не требуется), ума не надо…

Правда, у Сереги-младшего довольно быстро спина заболела от туго двигающегося пантографа, который Серега-старший так и оставил с пе­резажатыми после ремонта подшипниками, но — привык.

Пару раз у Сереги-младшего что-то заклинивало. Тогда он звал стар­шего. Если старший не знал, что делать, звали Алексеева. Дело шло.

В итоге произошло полное «обобществление» «уникального оборудо­вания», что дало основание бригадиру Виноградову (самый знаменитый на заводе бригадир) сказать: «Ну, все, теперь загробили станок».

ПКР вышел из строя, подтвердив этот прогноз, на второй партии «кор­зиночек» 21 окт. В отличие от всех предшествующих мелких неприятнос­тей, это было уже ЧП, потребовавшее полуторадневных усилий ремонт­ной службы.

Когда ремонтники, разобрав фиксирующее устройство револьверной головки, расклинили палец, Серега-старший сказал, чтобы ему еще и «парал­лельность-перпендикулярность» подрегулировали, чему ремонтники с грехом пополам у Алексеева научились не далее как месяц назад. Тем самым было продемонстрировано уже полное отсутствие у станка своего «хозяина».

Автоматика вышла из строя еще в первую же неделю «штрейкбрехер­ской» эксплуатации. Пальцы не входили в положенные им гнезда время от времени, но оба Сереги научились эти пальцы «подколачивать».

Об изготовлении шаблонов на ПКР служба ОГТ, инструментальный отдел и цеховая администрация, до сих пор препиравшиеся на этот счет между собой, перестали уже и мечтать.

Поубавилось стыда, но прибавилось заботы — всем, кроме Алексеева.

Но у последнего возникли свои, новые заботы. Как овладеть слесар­ным умением в максимально короткие сроки?

Мой слесарный опыт на сегодня исчисляется сроком чуть более меся­ца. Тут возникает новая «азартная игра». Серьезность моих намерений переквалифицироваться из наладчика в слесаря уже не вызывает сомне­ний у низовой администрации. Давали «грады» чистить — чистил. Возвра­щали на переделку — переделывал. Дали дырки сверлить — стал разме­чать по технологии, как написано. Смотрит мастер: да кто ж по техноло­гии делает, у нас (мастером сейчас временно один из бригадиров) тайная рация есть. — «Чего ж сразу не сказали, давай рацию…».

Первую деталь (80 шт.), которую, между прочим, на своем ПКРе (но она на ПКР еще не переведена) я сделал бы за полторы смены, если не за одну, включая изготовление собственного шаблона, — я слесарным спосо­бом, поэлементно, изделывал 5 дней, заработав за эту неделю 8 руб. Переходя от одного пресса поэлементной штамповки к другому, освоил их за эту неде­лю, растрогав мастера напоминанием, что надо бы мне за «технику безопас­ности» расписаться (именно расписаться, а не ознакомиться с правилами!).

Когда все дырки были пробиты, я расстался с этой деталью: она была отправлена на гальваническую обработку, а гнул ее, после гальваники, уже не я, а… Серега (у которого к тому времени образовался простой на ПКР). И Серега заработал на данной «выгодной» операции 7 руб. за 3 часа.

Ну, я бы с этой гибкой, с непривычки, целую смену провозился… Так переплетаются в заработке фактор умения и фактор нормирования.

Уже после этого гибкой на простейшей гибочной машине довелось заниматься и мне.

Пару дней фрезеровал контакты (благо фрезеровщик в отпуске). На снятии градов с этих контактов на сверлильном станке поставил личный рекорд, заработав за смену около 15 руб.

На следующий день, нарезая резьбу в первый раз в жизни, заработал за смену 2 руб.

Манера не спрашивать, как что делать, а упрямая обезьянья манипу­ляция с ящиками и палкой для достижения банана, которой этот банан можно достать, но не так быстро, как надо бы для сдельщика, вызывает замечания любого оказавшегося рядом (им может быть даже Серега-младший), что лучше — иначе.

С готовностью делаю иначе. Всякую наладку, которую наладчик прес­сов Стас Политов делал при мне, в следующий раз пытаюсь делать сам, до тех пор, пока тот не подойдет помочь или исправить, а в третий раз он уже и не подходит — незачем.

Сверла надо уметь затачивать. Метчики надо уметь выбирать. Много всякой премудрости, но не более сложной, чем мой ПКР! Выкручусь. Ду­маю, что через пару месяцев мой сдельный заработок превысит тот по­временный, который я получал в течение двух с половиной лет.

Пока же с заработком происходят странные вещи.

Начальство так и не решилось издать распоряжение о переводе налад­чика в слесари, ведь это противоречило бы другому распоряжению — с вы­говором и депремированием наладчика за отказ от работы штамповщи­ком. (Тут есть еще и такой нюанс: наладчик, строго говоря, не обязан сам эксплуатировать оборудование!) В итоге сентябрь, в течение которого я заработал гроши, был оплачен повременно, причем за две недели, прове­денные на бюллетене, я получил, судя по расчетному листку: и по тарифу повременщика, и по бюллетеню, т. е. 55 руб. лишних.

Ну и ну, чего не сделаешь с перепугу. А откуда «перепуг»? Не от моего же пожелания начальнику «не нарушать трудовое законодательство»…

Сообразил я это, узнав с опозданием на месяц (15 окт.) о неожиданном для цехового начальства (и тем более для меня) выходе в «Трибуне маши­ностроителя» корреспонденции о ситуации с ПКР. Это было еще 10 сент. 82 г., т. е. как раз когда я в цехе отсутствовал.

Заметка была написана заводским журналистом еще в июне. Потом я редактировал ее… поумерив там наивные восторги журналиста по моему адресу. Потом этот текст встретил энергичное сопротивление со стороны отдела главного технолога и после многократных корректировок утратил всякий смысл. Но и в этом бессмысленном состоянии, публикация была приторможена, насколько я понял.

И вот, вдруг, в разгар «забастовки» наладчика-штамповщика, через неделю после объявленного ему выговора, заметка про ПКР неожиданно была извлечена из «запасников» (может, чтобы «заткнуть дырку» на га­зетной полосе?)

Повторяю, все это мне стало известно месяц спустя, т. к. ни Серега, ни кто другой из рабочих этой заметки не читал (или не придали значения).

Начальство наверняка читало. И безотносительно к тому, что там было написано (после купюр осталась лишь история освоения ПКР, а критика в адрес технологов была заменена их оправданиями), сам факт публикации (вот уж левая рука «системы» не знает, что делает правая!) вызвал у цеховой администрации смятение, побудившее к инициативной дополнительной проверке станка в период моего пребывания на бюллетене и внесшее ме­ланхолические ноты в беседу начальника цеха с мной (см. выше).

Все это поучительно для исследователей массовой коммуникации, к ко­торым я сам принадлежал лет десять назад…

Так или иначе, эта, так «не вовремя» опубликованная заметка, по-ви­димому, способствовала тому, что меня оставили в покое.

…Привык я уже к вопросам моих коллег-социологов: «А что рабочие, рабочие — как ко всему этому относятся?».

Большинство, с кем заходила речь на эту тему, полагали, что я поступаю неправильно — в том смысле, что делаю себе хуже. Такая позиция не являет­ся ни осуждающей, ни одобрительной, а скорее — «диагностической».

По мере же развития событий последних двух месяцев нарастало убеж­дение, что Алексеев делает-таки себе лучше. Этому взгляду способство­вали и Серегины приключения на ПКР, и мои относительные слесарные успехи. Дважды я услышал слово «забастовка» (один раз — от секретаря партбюро цеха, другой раз — от заводского журналиста). Один раз про­звучало даже слово «штрейкбрехер» (в адрес Сереги). Обе эти формули­ровки были мною, разумеется, решительно оспорены.

Но вообще — все это воспринимается массовым рабочим сознанием совсем в других терминах (типа — «себе хуже», «себе лучше»).

…Пора заканчивать этот самоотчет, написанный, как Вы понимаете, в равной степени для Вас и для себя.

Что будет дальше — посмотрим. Время работает на слесаря Алексеева, набирающего опыт и производительность с каждой неделей. Думаю, что у начальника цеха нервы не выдержат раньше.

Бригадир Виноградов (тот самый, который упоминается в заметке) приглашает в свою бригаду.

— А сколько заработаю? (Там разрыв в заработках от 150 до 300 и выше.)

— Для начала — 210.

Это — слесарем. Ну, Виноградов прикидывает, что я еще и на ПКР буду партизанить…

Судите сами: сделал ли я себе «хуже»?

<…> Ваш Андр. Ал., 24.10.82

…5.6. «Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному…»

Несколько вступительных слов

Автор нижеследующего текста — мой друг и коллега, социолог Анри Абра­мович Кетегат. Мы познакомились еще в 60-х.

А. К. был редактором научного издательства, сотрудником НИИКСИ при Ленинградском университете. С начала 80-х живет в Вильнюсе. Примерно в то же время, что и автор этих строк, добровольно «сменил профессию». Работал на Вильнюсском заводе счетных машин слесарем-сборщиком, потом аппаратчиком станции очистки гальваностоков.

Анри Кетегату довелось быть одним из первых читателей моих писем и дневников начала 80-х. На историю о том, «как Серега был штрейкбрехе­ром», он откликнулся письмом.

Письмо А. К. было изъято при обыске в моей квартире (сентябрь 1983), вскоре за тем — возвращено (т. е. «идеологически вредным» текст признан не был).

При подготовке настоящей книги я искал это письмо в своем архиве, не мог найти. Как выяснилось, копия сохранилась у Анри, благодаря чему это эссе может теперь увидеть свет.

Современное примечание А. К.: «…перечитавши, обнаружил, что были в До-смутное время свои удовольствия… Анри. 9.09.99».

Как все-таки хорошо, что сохранился у Анри Кетегата этот текст! (Сен­тябрь 1999).

= А. Кетегат — А. Алексееву (март 1983)

Дорогой Андрей!

Возвращаю, как ты просишь, тексты. Читательское удовольствие ос­тавляю себе.

***

Ах, Серега, Серега, похмельная твоя головушка! Тебе велят соединяться

с пролетариями всех стран, а ты разъединяешься с напарником по станку. (Между прочим в бригаде, работающей на единый наряд, это было бы невозможно — одно из достоинств БФОТ) . Тебе сообщают о твоем невиданном (невидимом) трудовом подъеме, а ты ладишь себе алкоголь­ный подъем давления. Тебе толкуют о чувстве хозяина, а ты — «нас не колышет».

Не чувствуешь ты, брат, сверхчувственного. Не подняться твоей сен­сорике до парапсихологических высот. И те, которые велят, сообщают, толкуют, зря об тебя язык обмолачивают, не щадя живота твоего.

Обмолачивают, чтоб вскачь пошел. А у тебя и рысь-то — все равно что бег в мешке.

Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному.

В диспозиции Серега — Алексеев два типа реакции на стреноженность. Тут расклад не такой, что Серега ржет pro, а Алексеев contra. Серега тоже contra, иной раз даже более шумная контра. Но: он охотно честит завод­ские порядки и тем не менее относится к ним как крестьянин в страду к обложному дождю. Дождь мешает, раздражает, да ведь что поделаешь — закон природы, не нами писан, туды его в качель!

Оно, конечно, так — не нами писан. Не Серегой и не Алексеевым. Но для Алексеева из неподвластности порядков ему — не следует его подвласт­ность порядкам. А для Сереги следует.

Вот река, вот плот и вот остров. Плот река несет, остров она не сносит. Плот рекой держится, собственной опоры у него нет. Остров держится собою. У плота-Сереги нет позиции. У острова-Алексеева есть.

Несогласная реакция Алексеева на течение производственного быта — проявление позиции. Несогласная реакция Сереги (когда несогласная) — проявление настроения. А настроение материя текучая, ей ли противо­стоять течению!

По признаку «позиционности» происходит в настроенческой среде, спаянной артельными отношениями, естественный отбор на лидерство. Во всяком случае так обстоит дело в области «внешней политики» — взаимо­действия с администрацией. Лидером тут совершенно не обязательно стано­вится тот, кто к этому склонен характерологически, даже не тот, кто просто инициативен. Чтобы стать лидером, можно и не двигаться против течения, достаточно не двигаться по течению. Здесь работает энергия сопротивления, а не нападения, противостояния, а не противодвижения. Столкнувшись с тем, что не удается снести, течение само очерчивает его контур — выделяет.

Именно так — не активничая, а лишь не поддаваясь течению — стал я у нас в бригаде народным комиссаром обороны — от мастера и иже с ним. Старший мастер, весьма поднаторевший в искусстве преодоления настрое­ний, проходит сейчас с моей помощью школу преодоления позиции, но тут ему аттестат зрелости не светит. Испытанные антинастроенческие средст­ва — кнут и пряник — «этого» Кетегата не берут: кнут перехватывает, от пря­ника морду воротит. Привод к парторгу цеха по обвинению… ну, конечно же, в саботаже и разложении бригады — тоже не дал результата. (Забавно, что обвинение было предъявлено вскоре после награждения саботажника и разлагателя почетными грамотами «за хорошую работу» и «за воспитание молодежи».) Ну, и от реализации намерения «убрать его из бригады» приш­лось если не отказаться, то воздержаться. Пришлось отказаться от лобовых атак и перейти к осадной тактике. Стало опасно блефовать: учуяв настрой мастера идти «на мы», бригада загодя собирает относящуюся к делу инфор­мацию. В монархии (характерологически мастер царь, играющий в батюшку) появились конституционные ограничения, которые «этот» [А. Кетегат. — А. А.] инкрустирует последними достижениями демагогической техники: БФОТ — форма вовлечения рабочих в управление и т. п.

Возвращаюсь к Сереге. Не имея позиции, он не снаряжен и соответствую­щими средствами самозащиты — мнением, доказательством, опровержением. Он хорошо чувствует то, что непосредственно дано. Но, если ему дано не то, что требуется, и требуется доказать, что из данного — требуемое не следует, из Серегиного «живого созерцания» доказательство не сшивается.

Он не строит теорем. И не потому, что пасует перед требованиями (если уж очень допечет, Серега может проделать с требователем то же, что со стрессами поутру). И не потому, что процедура доказательства ему вообще не по зубам (вербально-генитальная активность у него не обязательно со­четается с интеллектуальной недостаточностью). Просто в Серегином «ин­струментальном хозяйстве» теоремы нет, и установка на доказательство, если и обнаруживается, то — безоружная: без инструмента, без оснастки.

В разгар предновогодней косовицы расценок председатель цехкома, защищая Серегины интересы от него самого, объясняет ему: не отдашь десять процентов добром, силком возьмем — и частичной компенсации не получишь. Серега в крик: за год отначите две сотни, а «отдадите» два червонца, где ж справедливость? Но защитник Серегиных интересов более крупный специалист по справедливости. Не деньги у тебя отначива-ют, а трудоемкость снижают. Производительность труда надо повышать или не надо? Ты что ж думал, как начал сапожник с пяти пар сапог в ме­сяц, так и до пенсии?

Крыть нечем, разве что матом. И взрастет из Серегиного рта фалли­ческий лес, испещренный вагинальными впадинами. Он еще попузырит-ся, пошумит для сохранения лица. Но куда ж денешься… Хрен с тобой, гад ты рассознательный, гони свои две красненьких. Да по соцсоревнова­нию отстегни одну — я вон как производительность повышаю!

Вон он как производительность повышает! Серегины реакции режут глаз Алексеева (условного, разумеется) отсутствием элементарной пре­емственности. Алексеев последователен не только потому, что у него по­зиция. Императив последовательности вообще входит в набор требова­ний, которые он к себе предъявляет. Если он сегодня не возразил Ивано­ву, критически отозвавшемуся о Петрове, то завтра как минимум постес­няется поддержать Сидорова, который Петрова похвалил, даже если оп­ределенного мнения о Петрове у Алексеева и нет.

Не то Серега. Не зная, что он представляет особую, настроенческую культуру, в которой в сущности нет нормы «будь последователен», легко заподозрить нашего штрейкбрехера в лицемерии, в малодушном поддаки­вании очередному собеседнику. Но лицемерие тут и рядом не лежало. Тут совсем другое что-то. Что-то от внушаемости, естественной при отсутст­вии позиции. Что-то от свободного, не скованного самоконтролем дыха­ния живого, себя не помнящего [выделено мною. — А. А.]. Как шелест ли­ствы, однозвучный независимо от того, откуда ветер — с юга ль, с севера…

Что это? Всесилие стимула и ничтожность той внутренней перемен­ной, которую «потеряли» бихевиористы? Или, наоборот, бессилие сти­мула (бессилие вызвать адекватную ему реакцию) перед аморфностью этой переменной, поглощающей, растворяющей в себе структуру стимула?

Я вдруг по-новому увидел «семь пятниц на неделе». Смысл — непос­тоянство, но поименовано-то как раз постоянство: каждый день — пят­ница. Дальше я в эти логико-семантические дебри не полезу, потому как об экстенсионалах и интенсионалах слышал самым краем уха. Я полезу дальше в Серегу.

У него, мне кажется, наоборот — не непостоянство выражено через постоянство, а некое скрытое постоянство через видимое непостоянство. Я имею в виду то, как он локализует себя во времени.

Серега человек настоящий: он всегда в настоящем времени.

Всегда «сейчас». «До» и «после» — его нет. Ну, не совсем, конечно, нет, но уж очень периферийно. Эпицентр его самочувствия никогда не смеща­ется за пределы «сейчас». Прошлое (собственное прошлое) его не жалит, будущим он не томится. То есть само его время (восприятие себя во време­ни) лишено последовательности, следования: я вчера, я сегодня, я завтра. Но если время «непоследовательно» (постоянно настоящее, вечная пятница), последовательности, преемственности реакций просто негде пропи­саться. И это хорошо корреспондирует с настроенческой природой Сереги.

Тут есть и хорошее. Непоследовательность-беспамятность может обер­нуться незлопамятностью.

На проспекте Обуховской обороны, последнем моем ленинградском биваке, была у меня соседка — пьющая бабка. Неистовая потребность в еди­нении с людьми, в заботе о ближнем уживалась в ней со столь же неистовой потребностью в разъединении, в обиде и ссоре. Предметы удовлетворения этих потребностей (остальные обитатели коммунального рая) менялись местами с маятниковой регулярностью. Сегодня X друг, Y враг, завтра на­оборот. При этом бабкины реакции ни на йоту не были обременены грузом воспоминаний о вчерашнем распределении любви и ненависти.

Великолепен своей рельефностью эпизод из «Плотницких рассказов» Василия Белова. Два старика-крестьянина, будучи в подпитии (но не до беспамятства) разодрались до членовредительства — и не из пустяка, а из несогласия «по существу вопроса». Наутро потрясенный рассказчик за­стает их мирно беседующими как если бы ничего не было. И мир осеняет старцев не потому, что они «поняли друг друга» — преодолели разногла­сия или возвысились до взаимного отпущения грехов. Нет, о вчерашнем у них сегодня не только речи нету, но и той самой памяти сердца. Былое было, оно осталось вчера, до сегодня просто не дожило.

Это неумышленное, как выдох, предание вчерашнего Лете, это отсут­ствие дум о былом, забвение словом или делом выраженного вчера отно­шения (не пересмотр позиции!) я наблюдаю у Сереги [тоже условного! — А. А.] постоянно.

«Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее». Сказано Оруэллом в другой связи, но уместно и здесь. Не помня себя в прошлом, пребывая в беспамятном настоящем, Серега не управляет и своим буду­щим. Здесь тайна его «штрейкбрехерства» — измены самому себе, сказал бы я, если бы его внутренняя переменная была не то чтобы более постоян­ной, но — выложенной на оси времени.

(Хорошо, что Серега не читал Сартра. А то бы он мне врезал: «…я дер­жу прошлое на почтительном расстоянии»; «…я не переставал менять кожу, на ходу сбрасывая один за другим свои выползки»; «Я сделался предате­лем и им остался. Тщетно я вкладываю всего себя во все, что затеваю… — через минуту я отрекусь от себя»; все это — из «Слов». Но тогда я разъяс­нил бы Сереге, что это, братец, о другом. Хоть и не настолько о другом, чтобы от Сартровой «мгновенности» — автохарактеристика! — к Сереги-ной, как и от Сартрова культа спонтанности к Серегиному пребыванию в настроении, нельзя было построить сопоставительный мост.)

Пора, однако, кончать трепанацию Серегиного черепа. И так уж «с твоей помощью я сказал больше, чем имел в уме» (Теэтет — Сократу).

Надеюсь, в том, что я наговорил о нашем штрейкбрехере, нет снисхо­дительности родом из высокомерия. Если же я, подчас не пряча улыбки, его «критикую», а себя в одном месте без улыбки похвалил, то это пото­му, что сравнение шло только в одном отношении. Как раз в том, в кото­ром на моей социальной физиономии обнаруживаются черты, на Серегиной физиономии отсутствующие. К сожалению (а не к высокомерию). Дело известное, не мной открытое.

Вообще же мы с Серегой товарищи — и не только по несчастью стре­ноженного труда. А какое же может быть товарищество без уважительной взаиморасположенности! [Выделено мною. — А. А.].

<…> Анри. — Вильнюс. 12.03.83

= А. Алексеев — А. Кетегату (март 1983)

Дорогой Анри!

Большущее Тебе спасибо за нежданную «рецензию» — она же целая лирико-социологическая поэма о Сереге. Очень разделяю твою позицию. Именно так смотрю на «тип Сереги» и я. В протоколе моем такому раз­мышлению места не нашлось, а Ты как бы за меня сказал, и лучше, чем смог бы я сам. Отныне «Серега» — наш, а не только мой. УжЛ — перепеча­таю и буду всем показывать оба текста вместе.

Очень интересные вещи сообщаешь Ты о своем «комиссарстве» в бри­гаде. Похоже, что у нас с Тобой весьма близкие типы поведения. Впро­чем, у меня сейчас перемены.

Серега со товарищи доламывает мой станок, а я сдал экзамен на сле­сарный разряд и окончательно перехожу в слесари. А где-то на первом этаже цехового здания докапывают яму под фундамент нового ПКР, толь­ко более мощного. Не удивлюсь, если мне предложат его запускать. Но тут уж мы поторгуемся материально…

Так как из Высшей профсоюзной школы культуры я теперь ушел, то «другим вариантом» является не что иное, как отказ от совместительства вообще. Соображения тут разные (не только вынужденно, хотя ВПШК и сама вдруг стала уклоняться от продолжения).

История про Советскую социологическую ассоциацию тоже получит продолжение. Пожалуй, ее можно будет назвать: «Диалоги» (диалоги с парт. органами). Сейчас отложу эту тему ввиду незаконченности ее в тексте. А наспех излагать в письме — не хочется.

На Кубу я, кажется, все-таки уезжаю через неделю-полторы.

<…> Обнимаю. Еще раз спасибо!

Твой брат Андрей Ал., 20.03.83

P. S. Умоляю, пиши письма — мне, любимым женщинам, внукам, кому хочешь… Никто за Тебя их не напишет! А. А.

Примечание. См. 30 лет спустя: Кетегат Анри. Диск. СПб.: Норма, 2011. – 272 с.

См. также на Когита.ру:

Уроки и лица

Презентация книги Анри Кетегата

«Диск» Анри Кетегата

Анри Кетегат. Вечерняя сказка

Анри Кетегат. Из дневника. В гостях у дочери и другие заметки

Вместо заключения

= Из «Записей для памяти» (февраль 1984)

<…> В конце ноября 1983 г. бригадир Анатолий Сыцевич предложил мне перейти из бригады Игоря Виноградова в его бригаду. Это было свя­зано с переходом в другой цех слесаря Сергея З-ва, моего бывшего ученика, который год назад сменил меня на координатно-револьверном прес­се. Вступление в бригаду 003 предлагалось на условиях закрепления за мной станка ПКР для постоянного и «монопольного» обслуживания и повышения дневного производственного задания с 7,0 до 9,0 руб. Я сразу же согласился.

Предложение бригадира о столь резком повышении рабочему произ­водственного задания (что отвечает увеличению среднемесячной зарплаты с 200 до 260 руб.) вызвало противодействие со стороны администрации (старший мастер, начальник цеха). Столкнувшись с этим обстоятельством, Сыцевич попросил меня поработать в декабре с 8-рублевым заданием, притом что с января 1984 г. мне его повысят до уговоренной величины. Я сказал, что вполне полагаюсь в этом деле на бригадира.

С 1.12.83, будучи принят в состав бригады 003, я приступил к постоян­ной работе на ПКР.

23.12 состоялось бригадное собрание, где, при определении величины производственных заданий для каждого члена бригады на 1984 г., мне было установлено — 9,0 руб. Несколько дней спустя бригадир Сыцевич принес извинения за то, что не смог уговорить начальника цеха утвердить это бригадное решение. Данилушкин настаивает, чтобы задание мне было установлено на уровне 8,5 руб.

3.02.84, по предложению сменного мастера, я подписал документ, имеющий смысл то ли «согласия» с установленным заданием, то ли «со­циалистического обязательства», поскольку туда уже был вписан и «встреч­ный план» — 8,7 руб. Фактически я могу вложить в общебригадный «ко­тел» и больше этого плана. Но в конечном счете каждый получает не столько, сколько заработал по расценкам, а столько, сколько ему поло­жено «по статусу» (измеряемому дневным производственным заданием; так это устроено на нашем заводе).

В итоге, мой статус на пятый год производственной карьеры определен заданием 8,5 руб. за смену, а в месяц — с учетом премиальных (30%) — 240 руб. Начинал же я со 150 руб. в мес. (повременно), что соответст­вует — при сдельной оплате — заданию порядка 5 руб. Рост моего статуса за четыре года не является ни слишком медленным, ни слишком быст­рым, только — в отличие от большинства — скачкообразным.

Собственно, цеховое начальство не «по злобе» воспротивилось немед­ленному повышению задания до 9 руб. Такого «взлета» (после 7 руб. еще в ноябре 1983 г.) не утвердил бы отдел НОТиУ.

Мой бывший ученик на ПКР, правда, слесарь с почти 10-летним ста­жем работы в цехе, Сергей З-в имел задание 10,0 руб. Наивысшее задание (кажется, 11,5 руб.) в моей нынешней бригаде — у бригадира Сыцевича, работающего на заводе свыше десяти лет. <…>