…Прошел уже почти год с тех пор, как в НИЦ «Мемориал» (СПб) состоялась презентация книги Анри Кетегата «Диск» (СПб.: Норма, 2011). Напомню, что эта замечательная книжка доступна и в интернете. Значительную часть этой книги составили литературно обработанные «сказки» для маленькой дочери, посвященные отдельным эпизодам собственной жизни – «когда я был маленьким».

Сейчас автор осмысляет специфику и значение этого, как оказалось, не столь уж редкого  жанра. А А. 5.01.2013

См также ранее на Когита.ру:

= Презентация книги Анри Кетегата

= «Диск» Анри Кетегата

Анри Кетегат

В  родительСКом падеже: воспоминание как вечерняя сказка

Время от времени я путешествую по архиву программы «Непрошедшее прошлое», которую на радио «Эхо Москвы» ведёт литературный обозреватель Майя Пешкова. 9 марта 2012 года я слушал её беседу с Александрой Раскиной, дочерью писателей Фриды Вигдоровой и Александра Раскина. Приступая к беседе, Пешкова сказала об А.Раскине: «Ныне, наверное, забыли бы имя мастера пародий, эпиграмм, фельетонов, юморесок, драматурга и сценариста, если бы не его книга, написанная для своих дочек, на которой выросли многие отечественные дети, и не только отечественные, ведь она переведена на многие языки. И название ее – «Как папа был маленьким». Но, слава Богу, она переиздана у нас в 2008».

Богу, может, и слава, но моё сердце оборвалось. И не потому, что моих дочек миновала неведомая мне книга Раскина.

Тремя месяцами раньше вышла из печати моя книга «Диск», в которой среди прочего есть «Рассказы для Саши». Саша – моя младшая дочь. Рассказы родились (в середине 90-х) из того, что я набарматывал ей в нежном возрасте вместо вечерней сказки. А набарматывал я истории из своего детства военной поры, и каждая история начиналась словами «Когда я был маленький...» Всего и разницы-то: у Раскина – как он был маленьким, у меня – когда; у него это название книги, у меня зачин нескольких рассказов, составивших цикл.

Я бросился к поисковику и выудил: «Веселые поучительные истории, написанные Александром Раскиным для своей дочки. Каждая глава в рассказе начинается словами: "Когда папа был маленьким…" Ну вот уж и каждая глава! И даже без той разницы: тоже когда.  Сердце у меня оборвалось во второй раз.

Выудил я и обращение автора к читателям, объясняющее, как и почему родилась книга. У его дочки Саши болело ухо, надо было отвлечь, стал рассказывать, как был маленьким и однажды бросил новый мяч под машину... Саше история понравилась. «И теперь, как только у нее начинало стрелять в ухе, она сразу же кричала: «Папа, папа, у меня болит ухо! Скорее расскажи, как ты был маленьким!» И я рассказывал ей всё, что вы сейчас прочтете. И выбирал истории посмешнее: ведь нужно было развеселить больную девочку».

Хотя Раскин выбирал истории посмешнее, а в моих историях больше было печального (война!), но Саша Раскина требовала рассказать «как ты был маленьким», моя Саша – «про тебя маленького»...  Моё сердце оборвалось в третий раз, и если всё-таки не разбилось вдребезги, то лишь потому, что надо было взять слово для защиты, и не только себя, но и дочери, над которой тоже вроде как нависла тень предшественницы. Не дословное совпадение, но, как и у отцов, – почти.

Масла в огонь подлило наблюдение, которым некогда Саша, а ныне Александра Александровна Раскина поделилась с Пешковой в том интервью. Изложив сюжет комедии «Тот, кого искали», написанной её отцом в соавторстве с М. Слободским, она констатировала: «... я думаю, вы со мной согласитесь, что это, как две капли воды, “Старший сын” Вампилова».  Оказаться в одной компании с Вампиловым, конечно, честь, но не по такому же поводу.

Вернув трижды оборвавшееся сердце на место,  я нашёл и прочёл книгу Раскина и понял, что моим дочкам не повезло: не довелось попасть в число детей, которые на ней выросли. Под такие рассказы расти было б веселей, да не сошлись пути. Ну что ж, теперь буду читать их внукам-правнукам.

Но как же меня угораздило, не ведая того, пройти почти след в след за Раскиным? Бессознательный плагиат?  Но этак можно признаться в том, что я и имя для дочери у Раскина невзначай украл, а не в русской антропонимике приглядел. Рвать на себе тельняшку, так в клочья.

Уважаемая Александра Александровна! Если  случиться моим «Рассказам для Саши» попасть вам на глаза, не подумайте худого. Не виноватый я!

Сберегая тельняшку, я предпринял кое-какое реабилитирующее меня  в собственных глазах изыскание. В ходе изыскания обнаружилась повесть немецкого писателя Эриха Кестнера «Когда я был маленьким». Написанная не для собственной дочери, но тоже автобиографическая. Глубокое и, конечно же, совершенно оригинальное предположение вдруг осенило меня: может, дело просто в том, что мы все трое были когда-то  маленькими? И трое ли?  Я кликнул ещё в поиске. Оказалось, и у Веры Инбер есть автобиографическая повесть «Как я была маленькой». А несколько Ксений – Алфёрова, Драгунская, Кутепова, Ларина, Стриж – предлагают юным слушателям аудиокнигу «Когда я была маленькая». Ксения Драгунская предварила книгу очаровательным вступлением, лишившим моё предположение оригинальности, но укрепившим меня в сознании его верности: «Как вы думаете – писатели тоже сначала бывают маленькими? Или они прямо сразу появляются на свет большими и важными?»

Словом, оказалось, писателей, которые рассказывают своим и не своим дочкам и сыночкам про то, как (когда) они были маленькими, пруд пруди. И не только писателей. Вот предприниматель и изобретатель Джеймс Дайсон под заголовком «Когда я был маленьким, я ненавидел пылесосы» рассказывает в журнале Forbes, как он пришёл к изобретению своего популярного пылесоса. Вот блогер wiatshii, описывая искушения детства, каждый абзац начинает словами «Когда я был маленьким...»

Конечно, знай я в пору изготовления «Рассказов для Саши», что я один из тьмы, наверно, уклонился бы от этих отнюдь не странных сближений. Но я не знал. А теперь, узнав, утешился пониманием того, что проблема приоритета здесь уместна не более, чем состязание капель в ручье за звание самой мокрой. Утешившись же, я сосредоточился на проблеме  истока этого ручья.

·                                                                                                                                                                

«Когда я был маленький...» Это сродни сказочным зачинам: «Давным-давно...», «В некотором царстве, в некотором государстве...»  В сказке повторяемость, серийность зачина – не штамп, свидетельствующий о творческой немощи, а примета жанра. Такая примета исключает  претензию на оригинальность, как восход солнца с востока исключает его восход с запада. Указание на временную или пространственную удалённость события, о котором в сказке пойдёт речь, суть обещание иной, отличной от повседневной, реальности.

Так и зачин папиного рассказа «Когда я был маленький...» – это порог волшебной комнаты, переступив который, ребёнок попадает в мир неведомый и диковинный.  В этом мире он подобен отцу, равен ему. Обычное – чаемое, отнесённое в будущее – уподобление через взрослость (я буду, как папа) уступает место уподоблению через детство, через прошлое (папа был, как  я).

Уподобление тут взаимное. Слушатель уподобляется рассказчику, потому что рассказчик уподобляется слушателю. Отец видит своё детство как бы отражённым в устремлённых на него дочкиных глазах и в этом отражении находит нужные слова. В отличие от пушкинского поэта («Ты сам свой высший суд...») отец-рассказчик находится в творческом плену у дочки-слушательницы и здесь черпает вдохновение.

Взаимоуподобление слушателя и рассказчика оказывается мостом, соединяющим два разделённых рекой времени берега – берег детства и берег взрослости. На этом мосту они встречаются, здесь переживают своё единство.

У Януша Корчака не было ни дочки, ни сыночка. Или, вернее, было много тех и других. Потому что он стремился и умел строить тот самый мост – и в своей педагогической практике, и в литературном творчестве. В повести «Когда я снова стану маленьким» вторая маленькость переносится в будущее, которое черпает материал из прошлого – перводетского, затем взрослого. Рассказчик вспоминает, как когда-то, когда первый раз был маленьким, планировал: вот вырасту и подарю маме комнатную собачку или кошку, повязав им красную и голубую ленточки. 

«Как-то раз я даже спросил:

– Мама, красную ленточку кому лучше – собаке или кошке?

А мама сказала:

– Опять штаны порвал.

Я спросил у папы:

– У каждого старичка, когда он сидит, обязательно должна быть скамеечка под ногами?

Папа сказал:

– У каждого ученика должны быть хорошие отметки, и он не должен стоять в углу.

Ну, я и перестал спрашивать».

Взаимоуподобление не состоялось. Каждый остался на своём берегу.

Корчак предваряет повесть обращением к взрослому читателю:

«Вы говорите:

– Дети нас утомляют.

Вы правы.

Вы поясняете:

– Надо опускаться до их понятий.

Ошибаетесь.

Не от этого мы устаём. А оттого, что надо подниматься до их чувств.

Подниматься, становиться на цыпочки, тянуться».

Тянуться... Отцом я стал очень давно, более полувека назад. Иринка, старшая и тогда единственная дочь, ложась спать, требовала: «Утьку давай, акажи каску!» (Ручку давай, расскажи сказку!). И начинался бег с барьерами: несколько шагов гладкого бега (время и место действия, действующие лица), прыжок (внезапное событие, завязывающее интригу), снова гладкий бег (драматические последствия случившегося), снова событие-прыжок, но на этот раз не завязывающее драматургический узел, а разрубающее его...    И через полвека помню, как тянулся, становился на цыпочки, чтобы оказаться вровень с дочкиным ожиданием. А когда спустя время тянулся, чтобы не «перестала спрашивать», как герой Корчака, младшая, Саша, решил эту подъёмную силу облечь в письменное слово, в «Рассказы для Саши».

Герой повести Корчака, побывавший большим и снова ставший маленьким, размышляет на вынесенные из взрослой жизни темы, например, о вдохновении: «Всё тогда удаётся, а ты даже и сам не знаешь, как ты это делаешь <...> словно кто-то за тебя работает...» Я думаю, за нас с Раскиным работали наши дочери: вставая на цыпочки, мы уподоблялись им, и они водили нашими перьями. Раскиным писала его Саша, мной – моя. Так что никто из нас не первый. Первые – дети.                                               

***

Как и сказку, ребёнок не испытывает родительскую историю на правдивость. Доверчивость его натура. На шкале его оценок одна координата: интересно – неинтересно.

Обычно импульс к созданию таких историй актуально-ситуативен: мели, Емеля, лишь бы дитя не плакало. Нацеленность на эмоциональный эффект (отвлечь-развлечь-порадовать) означает, что память рассказчика всего лишь подсобный рабочий, подбрасывающий горючий материал фактов в топку родительского воображения, мобилизованного по случаю.

С другой стороны, отец ведь рассказывает о себе и дочка верит, что слушает быль, а не сказку. Это ставит в этические рамки вмешательство воображения в работу отцовской памяти: мели-то мели, да не окажись на мели, не завирайся.

Возникает вопрос: можно ли к рассказу в родительСКом падеже предъявлять требование фактической достоверности, можно ли числить его по автобиографическому ведомству?

Каждый выбирает по себе. То ли из боязни оказаться на мели, то ли из-за бедности воображения я выбирал вариант самоограничения в пользу достоверности, предоставляя воображению лишь подпевать памяти (поставкой второстепенных деталей). Разумеется, имелась в виду достоверность, приноровленная к возможностям и запросам слушателя, т.е. отфильтрованная намеренным вмешательством в воспроизведение того, «что было».

О невозможности беспримесно объективной памяти, в том числе памяти мемуариста, написаны тома. Вирджиния Вульф как-то поделилась одной своей грёзой:

«Неужели не может быть так – меня всегда это удивляло, – чтобы вещи, которые мы когда-то ощущали с такой интенсивностью, обладали бы существованием, независимым от нашего сознания? А если так, разве не может быть, чтобы когда-нибудь, со временем кто-то изобрёл такой прибор, чтобы мы могли их удержать? ... Вместо того, чтобы вспоминать, что я где-то видела или слышала, надо будет просто вставить вилку в розетку и слушать прошлое...» («Очерк прошлого»)

С тех пор человечество сделало немало шагов к независимому от нашего сознания существованию вещей (прогресс в развитии средств аудио- и видеозаписи), но  до всесилия вилки с розеткой дело, слава богу, не дошло и машины времени не выехали из научно-фантастических романов на улицы наших городов. Нам по-прежнему приходится извлекать прошлое из памяти, а это не склад готовой продукции, а мастерская, в которой прошлое подвергается реконструкции, накладывающей на свои плоды печать субъективности.  Вставить в розетку и слушать – значило бы обессубъектить память и обеспамятить человека.

И ещё это значило бы, что отцам не надо представать перед дочками в родительСКом падеже. Отцам стало б легче, но отцовство это не обогатило бы. Наоборот.

2012