См. ранее:

Эрлена Лурье. Праздное письмо. Публикация 1: Надо бы успеть!

Эрлена Лурье. Праздное письмо. Публикация 2: «Счастье – это очень просто…»

Эрлена Лурье. Праздное письмо. Публикация 3: О свободе творчества и нашей памяти

Эрлена Лурье

ПРАЗДНОЕ ПИСЬМО (продолжение)

…Это мое любимое занятие — «отжимать» текст, убирая лишние слова, фразы и целые  абзацы. По этому поводу даже получила похвалу от нашего самого строгого питерского критика, который про «Дальний архив» сказал, что это «хорошая плотная проза». А так как от разных других читателей я слышала всякие слова насчет свободного стиля, хорошего слога и легкого пера, то бесстрашно (или нахально?) отношу серию «литературных цитат» и к себе тоже:  

 «Словесность, замкнутая на себе, сохраняет то, что не поддается подделке – неповторимый, как почерк, голос автора» (Александр Генис).

«Стиль всякого писателя так тесно связан с содержанием его души, что опытный глаз может увидеть душу по стилю, путем изучения форм проникнуть до глубины содержания» (Александр Блок).

«Я знаю, есть люди, которым близко то, что я пишу, но это не потому, что я пишу хорошо, а потому, что я пишу про то, чем и они живут» (Александр Володин).

«Книгу читать интересно, как все мемуарное, но не залитературенное» (Павел Басинский).

Насчет последнего — надеюсь, а то, что все остальные авторы Александрами оказались, то уж тут я не виновата.

«Порядок вещей»

Лет пять назад я подарила Борису Федоровичу Егорову – историку литературы,  нашему хорошему знакомому и прелестному человеку, — сборник Владимира Лифшица «Избранные стихи» («Советский писатель», Москва, 1974 год).

Борис Федорович среди прочего занимается темой мистификаций и псевдонимов в русской литературе, и так случилось, что эту книжку он не знал – его основные научные интересы сосредоточены на ХIХ веке. Невозможно знать все – и я была рада  возможности познакомить Бориса Федоровича с придуманным  Лифшицем английским поэтом Джемсом Клиффордом. А себе на память оставила два стихотворения,  непонятно как прошедшие цензуру семидесятых.

«КВАДРАТЫ

И все же порядок вещей нелеп. / Люди, плавящие металл, / Ткущие ткани, пекущие хлеб, –  / Кто-то бессовестно вас обокрал. / Не только ваш труд, любовь, досуг – / Украли пытливость открытых глаз; / Набором истин кормя из рук,  / Уменье мыслить украли у вас. / На каждый вопрос получили ответ. / Все видя, не видите вы ни зги. / Стали матрицами газет / Ваши безропотные мозги. / Вручили ответ на каждый вопрос… / Одетых и серенько и пестро, / Утром и вечером, как пылесос,  / Вас засасывает метро. / Вот вы идете густой икрой,  /  Все, как один, на один покрой, / Люди умеющие обувать, / Люди, умеющие добывать. / А вот идут за рядом ряд – / Ать – / ать – / ать – / ать, – / Пока еще только на парад, / Люди, умеющие убивать… / Но вот однажды, средь мелких дел, / Тебе дающих подножный корм, / Решил ты вырваться за предел / Осточертевших квадратных форм. / Ты взбунтовался. Кричишь: – Крадут!.. –  / Ты не желаешь себя отдавать, / И тут сначала к тебе придут / Люди, умеющие убеждать. / Будут значительны их слова, / Будут возвышенны и добры. / Они докажут, как дважды два, / Что нельзя выходить из этой игры. / И ты раскаешься, бедный брат. / Заблудший брат, ты будешь прощен. / Под песнопения в свой квадрат / Ты будешь бережно возвращен. / А если упорствовать станешь ты: / – Не дамся!.. Прежнему не бывать!.. – / Неслышно явятся из темноты / Люди, умеющие убивать. / Ты будешь, как хину, глотать тоску, / И на квадраты, словно во сне, / Будет расчерчен синий лоскут / Черной решеткой в твоем окне».

Мне кажется просто невероятным, что такое стихотворение прошло цензуру Главлита. Неужели они просто прозевали?! Видимо, так – ведь стихи напечатаны как переводные: «Джемс Клиффорд “Порядок  вещей” (поэма в двадцати трех стихотворениях, с биографической справкой и прощанием)».

Представленные ниже строчки должны были убедить цензоров в абсолютной аполитичности автора:   

«Мне как-то приснилось, что я никогда не умру, / И помнится мне, я во сне проклинал эту милость. / Как бедная птица, что плачет в осеннем бору, / Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась…»

Далее шла «Биографическая справка: Джемс Клиффорд родился в 1913 году в Лондоне, в семье банковского клерка…»

И т.д. – довольно подробно. Конец выглядел так:

«Изданный недавно сборник Джемса Клиффорда “Порядок вещей” (The way of things) состоит из двадцати трех стихотворений, сохранившихся у его друзей, и неоконченной автобиографической повести…

…Такой могла бы быть биография этого английского поэта, возникшего в моем воображении и материализовавшегося в стихах, переводы которых я предлагаю вашему вниманию».

Похоже, что усыпленные подробной биографией Клиффорда цензоры просто прозевали заключительную фразу, следом за которой шли стихи в стиле типичной английской поэзии:  

«Мой дедушка Дик . Был славный старик. . Храню до сих пор его трубки. . Был смел он и прям,  / И очень упрям, / И в спорах не шел на уступки» и т.д.

Не читать же было им всю эту ерунду? Тем более что в содержании приводятся названия стихов: «Воскресная служба», «Форель», «Бамбери», «Аббатство», «Собака», «Зазывалы»,   «Карусель», «Мне стало известно», «Элегия», «Здравствуй, милый», «Квадраты», «Бетти», «Дежурю ночью», «Откровения рядового Энди Смайлза»,  «Тот день», «Пуловер», «Кофе», «Отступление в Арденнах», «Прощание с Клиффрдом»…

«Квадраты» хитро запрятались между вполне невинными «Здравствуй, милый» и «Бетти». Практически, это единственное стихотворение с такой явной параллелью по отношению к нашей жизни. Хотя и в других стихах, особенно военных, тоже есть строки, навеянные прошедшему войну автору отступлением отнюдь не в Арденнах, а совсем в другом месте и в другое время: 

«Ах, как нам было весело, / Когда швырять нас начало! / Жизнь ничего не весила,  Смерть ничего не значила. / Нас оставалось пятеро / В промозглом блиндаже. Командованье спятило / И драпало уже. / Мы из консервной банки / По кругу пили виски,  / Уничтожали бланки, / Приказы, карты, списки,  / И, отдаленный слыша бой, / Я – жалкий раб господень – / Впервые был самим собой, / Впервые был свободен! / Я был свободен, видит бог, . От всех сомнений и тревог, / Меня поймавших в сети, / Я был свободен, черт возьми, / От вашей суетной возни / И от всего на свете!.. / Я позабуду мокрый лес, / И тот рассвет, – он был белес, –  / И как средь призрачных стволов / Текло людское месиво,  / Но не забуду никогда,  / Как мы срывали провода,  / Как в блиндаже приказы жгли,  / Как все крушили, что могли, / И как нам было весело!» (Владимир Лифшиц).

Об этом возникавшем на фронте чувстве свободы писали многие воевавшие. Одно из стихотворений другого поэта-фронтовика кончается так:

«Нет, не вычеркнуть войну, / Ведь она для поколенья —  / Что-то вроде искупленья / За себя и за страну / Ведь из наших сорока / Было лишь четыре года, / Где бесстрашная свобода / Нам, как смерть, была сладка». (Давид Самойлов).

А Борис Пастернак вспоминал о настроении в тылу: «Трагический тяжелый период войны был вольным, радостным возвращением чувства общности со всеми».

Исполнилась и состоялась

Когда дочери Корнея Ивановича Чуковского Лидии исполнилось 13 лет, отец подарил ей  толстую тетрадь и наказал: «Не записывай чувства, записывай, что произошло на твоих глазах. Не рассчитывай на кого-то, кто будет читать, а пиши для себя».

Самое главное, что сказал дочери отец —  «пиши для себя», будь в своих записях  точна и правдива, будь такой, какая ты есть. И Лидия Чуковская наказ отца выполнила — она писала дневники всю жизнь, в её архиве  сохранилось 260 тетрадей. Позже по ним писались ее уникальные книги, в точности и правдивости которых  не сомневается никто. Л.К. и о других людях судила по тому, как они сдают экзамены на человечность:

«Трем экзаменам подвергается в жизни человек: испытанием нуждой, испытанием страхом, испытанием богатством. Если он может переносить нужду с достоинством, страху не поддаваться, а, живя в достатке, понимать чужую нужду — он — человек».

Лидия Корнеевна и сама была такой и уж точно никогда не поддавалась страху — она единственная из писателей еще до войны написала свою «Софью Петровну» — повесть о Большом терроре, о человеческой слепоте и страшном прозрении.

Самуил Лурье писал о Чуковской:

«Она заглядывала Злу в лицо, рассматривала в упор, запомнив мелкие подробности, — но не понимала. И соблазна не было понять: принцип Зла был ей чужд и скучен  — как понять сознание тиранозавра? Столь же отвратительная задача, сколь безнадежная».

А заглядывать в лицо Злу приходилось близко  — ее муж, крупный физик–теоретик Матвей Петрович Бронштейн во время Большого террора был арестован и расстрелян.

«В один прекрасный день я все долги отдам, / Все письма напишу, на все звонки отвечу, / Все дыры зачиню и все работы сдам — / И медленно пойду к тебе навстречу. / Там будет мост — дорога из дорог — / Цветущая большими фонарями, / И на перилах снег. И кто бы думать мог? / Зима и тишина и звездный хор над нами!» (Лидия Чуковская).

Эти стихи Лидия Корнеевна написала спустя 10 лет после казни мужа. Она  выросла в такой семье, что не писать не могла, но, считая, что у нее «маленькая, немощная лира», своей великой собеседнице Анне Ахматовой старалась не показывать того, что писала сама. Но это стихотворение, по-моему, просто прекрасно.  Как и вся ее самоотверженная жизнь.

Теперь мы знаем, как мгновенно откликалась Л.К. на все несправедливости и клевету своим блестящим журналистским пером; как бесстрашно противостояла государственной машине насилия, какую большую цену заплатила она за то, что укрывала у себя в доме Солженицына, давая ему возможность работать над своим великим трудом.

«На протяжении нескольких, самых тяжелых, лет своей жизни Солженицын периодически и подолгу жил на переделкинской даче и в московской квартире Чуковских. За свое гостеприимство Лидия Корнеевна заплатила дорогой ценой — и исключением из Союза писателей, и мытарствами с переделкинским музеем Чуковского, и, наконец, окончательно подорванным здоровьем», — это из статьи Ольги Лебедушкиной  «Интеллигенция и есть сознание…» (ДН 12/08). Там же приводится две выдержки из дневников Лидии Корнеевны:

«Запись 11 февраля 1984 года: “Жаль, что за 10 лет так разлюбили здесь многие — А.И. Собственно, любят его без оговорок только специфические православные круги. Разлюбили — в ответ на его нелюбовь к интеллигенции, за размолвку с А.Д. (Сахаровым), за нелюбовь к Февралю, за недоговаривание… А я разлюбить не могу, как не могу разлюбить Толстого за ненависть к врачам, нелюбовь к Шекспиру, непонимание стихов и мн.др.”

Запись 5 июня 1994 года, относящаяся к началу триумфального возвращения Солженицына в Россию: “А я знаю только, как сожмется мое сердце и задрожат колени — оттого, что остановится лифт на нашем этаже и настанет звонок в дверь.  

И это потому, что хорош ли этот человек или плох, он — Гулливер среди лилипутов — и, главное, потому, что вложено было в него мною слишком много страхов за него и из-за него: Люша на краю гибели несколько лет и гибель дачи   К.И., нашего музея, памяти о К.И., которого я любила восторженной любовью с двухлетнего возраста и люблю по сей день. Все это — А.И.С.”»

В моей книжке «Глухое время самиздата» есть глава «Подвижница», где приводится ее публицистические тексты. А здесь, думаю, вполне уместно привести историю, связанную с именами Солженицына и самого Корнея Ивановича — я вычитала ее у Михаила Ардова. Это было время, когда по указке сверху писались письма с осуждением Солженицына. Происходило это и в писательском поселке Переделкино, по которому ходила некая группа людей,  собирая под таким письмом подписи. Как раз тогда у Корнея Ивановича с деловым визитом находилась сотрудница Детгиза, которая все это и рассказала. Как потом она поняла, Чуковский со своего второго этажа отслеживал маршрут этой группы, и в какой-то момент предупредил свою гостью, чтобы она ничему не удивлялась.

«Буквально через три минуты внизу послышался звонок, и домашняя работница открыла дверь. В этот момент Чуковский выскочил на лестницу и страшным голосом завопил: “Какая сволочь меня разбудила?! Я не спал всю ночь! Я только что задремал!.. Гнать в шею! Гнать в шею! Всех гнать в шею!..” Было слышно, как хлопнула входная дверь, и незадачливые сборщики подписей в смущении удалились. А Корней Иванович преспокойно уселся в кресло за столом и сказал: “Итак, на чем мы остановились?”».

Надо сказать, отец и дочь Чуковские были не единственными, кто помогал осуществиться «Архипелагу ГУЛАГ» — в моей записной книжке есть фрагмент воспоминаний Вадима Паустовского из книги «Мир Паустовского». Речь идет о двоюродном брате Константина Георгиевича Паустовского — Георгии Павловиче Тэнно (Теннове):

« Г.П.Тэнно (1912-1967) окончил военно-морское училище, затем Военный институт иностранных языков. Служил офицером связи на судах союзников, ходил с ними в Исландию и Англию. Общение с иностранцами по долгу службы оказалось достаточным для его ареста уже в 1948 году. Срок — 25 лет».

Оказавшись в одном лагере с Солженицыным, он стал прототипом  упрямого кавторанга в «Одном дне Ивана Денисовича». «В лагере у него сложилась репутация “убежденного беглеца” — так названа посвященная Тэнно глава в “Архипелаге Гулаг”».

Выйдя из лагеря после смерти Сталина, Тэнно сумел на хуторе в Эстонии спрятать от КГБ то, что было тогда «Архипелагом». Солженицын признавал огромное значение этого поступка: «Если бы это погибло, думаю — ни за что б я его не написал, не нашел бы терпения и умения восстановить. Потеря такого рода — разрушительна и жжет. А.С.»

«Страницы века громче / Отдельных правд и кривд. / Мы в этой книге кормчей / Живой курсивный шрифт». (Борис Пастернак).

Именно «живой курсивный шрифт» — не только Чуковские и Тэнно,— помогли осуществиться  этой, по определению Игоря Сухих, «книге великого гнева». И все эти люди, сделав «мужественное усилие» и выбрав нелегкий путь, который каждый проделал сам, таким образом тоже состоялись как личности.   

«Главная страсть человека – это быть, исполниться, состояться. Проблема человеческой судьбы, человеческого предназначения – это мужественное усилие отказа от разумеющихся поступков, от удобных истин, удобных чувств и мыслей, подменяющих действительные чувства и мысли.

…Быть человеком – значит быть один на один с миром, без каких-либо гарантий, внешних авторитетов и упований на завтра. Только свой нелегкий путь, который должен проделать сам.

Состояться можно только в независимом от обстоятельств пространстве и времени, озаренных молнией ясного сознания необходимости выйти из тени существующих обычаев на свет уникального опыта впечатлений, которые испытаны, пережиты и действительно поняты» (Игорь Ларин).

Этот фрагмент в полной мере относится к Лидии Корнеевне Чуковской, но не только к ней, а еще и ко всем тем, кто,  живя в нашей стране в разные и всегда трудные времена, все-таки сумел состояться «в независимом от обстоятельств пространстве и времени».

P.S. Лето 2012 года прошло под знаком «Pussi-riot» — с демонстрациями по всему миру — сперва в связи с арестом, а затем в связи с вынесенным вопреки всем юридическим нормам судебным приговором трем девочкам за то, что они спели свой антиправительственный панк-молебен в Храме Христа-Спасителя. Но т.к. у нас «свобода слова» и политических заключенных нет (якобы), то в их адрес звучали облыжные обвинения насчет кощунства, ненависти к православию и оскорблению чувств верующих. И это заставляет меня включить сюда текст этого панк-молебна, который, кроме известной антипутинской фразы, мало кому известен. В основном все идет по старой схеме: «Я Пастернака не читал, но…».

«Богородица, Дево, Путина прогони, / Путина прогони, Путина прогони! . Черная ряса, золотые погоны, / Все прихожане ползут на поклоны, / Призрак свободы на небесах, / Гей-прайд отправлен в Сибирь в кандалах. / Глава КГБ, их главный святой, / Ведет протестующих в СИЗО под конвой. / Чтобы Святейшего не оскорбить,  / Женщинам нужно рожать и любить. / Богородица, Дево, стань феминисткой,  / Стань феминисткой, феминисткой стань! / Церковная хвала прогнивших вождей, / Крестный ход из черных лимузинов! / В школу к тебе собирается проповедник,  / Иди на урок — принеси ему денег! / Патриарх Гундяй верит в Путина —   / Лучше бы в Бога, собака, верил! / Пояс Девы не заменит митингов — / На протестах с нами Приснодева Мария! / Богородица, Дево, Путина прогони, / Путина прогони, Путина прогони!».

«Гундяй» – от неблагозвучной фамилии нынешнего патриарха, который всеми силами пытается превратить нашу многонациональную страну в «Русь православную». А то, что  Путин человек мелкий и весьма злопамятный — это уже давно известно всем.

Судебная система на этом позорном процессе рухнула, общество расколото, начались действительно кощунственные преступления против церкви — возникают надписи на соборах, падают поклонные кресты, в ответ тут же появляются православные дружины с националистическим душком, появились уже и открытые фашисты, и чем закончится вся эта заваруха, спровоцированная нашим, мягко говоря, неумным правительством вкупе с церковниками, еще неизвестно…   

И только снова могу повторить: что будет со страной дальше — не знает никто. Но все-таки надежда умирает последней.  

(Окончание следует)