…А два года назад друзья С.С. Рапопорта, вильнюсского социолога и культуролога, как близко его знающие, так и заочные поклонники, соединили свои поздравления юбиляру с новогодними приветами: Сергею Рапопорту уже / еще 80. Что же писали тогда?

Увы, наши юбилейные поздравлении слишком часто оказываются черновиками некрологов. Но право же, сказанное тогда о здравствующем, сегодня лишь подчеркивает горечь утраты и нетленность образа друга в нашей еще не привыкшей к этой утрате памяти.

Я приведу здесь свой тогдашний текст, а также текст ближайшего Сережиного друга (и моего тоже) – Анри Кетегата. В отличие от меня, Анри с Сергеем не только братья по духу, но и со-граждане (вильнюсские жители).

Итак;

(1)

В декабре уходящего, 2014 года (а именно – 17 декабря) перешел в категорию «долгожителей», как насмешливо сказал бы о себе сам, мой  друг и коллега Сергей Самуилович Рапопорт: ему исполнилось 80.

Событие это прошло настолько буднично и незаметно, что даже и ближайшие друзья «спохватились» не сразу. А спохватившись, вот, как я и Анри Кетегат, стали сочинять свои «апологии». С Сергеем любое высокое слово надо, в тон  ему, употреблять в кавычках: он столь же самоироничен, сколь и ироничен; не зря Анри назвал свое эссе о нем – «Ироник»

Интересно, что до меня, как и до Анри, молва о вильнюсском мудреце (уж обойдусь без кавычек) достигла раньше личного знакомства. Дело было в начале 80-х, и я, постигая в качестве социолога-рабочего скрытые механизмы производственной жизни в условиях «развитого социализма» и отражая эти свои наблюдения и рефлексии в бесцензурных письмах-дневниках (предтечах академических статей), вдруг обнаружил. серию статей, С.С. Рапопорта, опубликованных несколькими годами ранее в «Трудах Академии наук Литовской ССР», посвященных социальным и социально-психологическим барьерам развитию трудовой и социальной активности рабочих на производстве, а также барьерам осуществлению социальных нововведений на промышленных предприятиях.

Меня тогда поразило совпадение содержательных результатов, полученных едва ли не противоположными методами: наблюдающее участие «социолога-наладчика» и – моделирование отношений в производственном коллективе («моделируемое промышленное предприятие» - термин С. Р.), выполненное социологом-теоретиком.

Старший научный сотрудник Института философии и социологии Литовский Академии наук, каковым он был в ту пору, публиковался не часто, все больше на литовском языке. Причем не только, и даже не столько на темы промышленной социологии, сколько социологии культуры и – шире – культурологии, своего рода личностным воплощением которой он и по сей день для меня является.

То немногое из его текстов, что попадало в центральные социологические журналы, сразу становилось событием, обсуждаемым в академических кругах. Вот, например: «Социология времен тоталитаризма: компендиум для нынешних» (Социологический журнал, 1998, № 1/2). Или его не менее знаменитая статья об «интеллигентских позах».

У Сергея есть манера писать академическую статью, личное письмо и заметку для сборника тиражом 10 экз., предназначенного для самого ближнего круга, равно серьезно, и вместе с тем раскованно  (таков стиль!). Вот, например, из «Альманаха для своих» (2001);

«Есть две территории жизни: история, состоящая из посторонних имен, событий и безымянного месива масс, и за забором-истории — это свои, вплотную — во весь рост — живые. Эти голоса, фигуры, глаза, жесты и события, не передаваемые никакими «публикациями» — только чуть помеченные этими текстами — опубликованы во мне, в нас, тиражом в оставшихся в живых (тираж иссякает); но пока остается хоть один из участников и у него не отшибло память — все авторы живехоньки».

У Сергея много талантов, но талант памяти и талант дружбы для меня пожалуй, даже значимее блеска его иронии, глубины и проницательности.

И еще, повторю за Анри Кетегатом, удивительная у Сергея способность одним-двумя словами (даже репликой не назовешь!) сказать нечто поворачивающее мозги или ход обсуждения (если таковое происходит). Помню, на каком-то семинаре был произнесен доклад, в котором претенциозность сочеталась с  банальностью. Автор не замечал элементарных ошибок в своих силлогизмах и вместе с тем строил «универсальные» концептуальные схемы. Сергей, который хорошо относился к докладчику, всего лишь спросил: «Дружище, ты это серьезно?».

Ниже приведу эссе своего друга и друга Сергея, посвященное юбиляру. Подписываюсь под каждым его словом.

Тексты, как и личность Сергея Рапопорта, впечатаны в меня; это его подарок мне к его собственному 80-летию и задолго до этого.

 Андрей Алексеев. 31.12.2014.

(2)

ИРОНИК

 Почему память одолевает дорогу вспять то легко, то натужно в зависимости от того, куда дорога ведёт? Если пренебречь психоаналитическими указателями и прочими  тонкостями, главное ведь известно: чем ярче впечатление, тем глубже след; чем глубже след, тем он сохраннее и легче актуализируется.

80-летие Сергея Рапопорта с лёгкостью перенесло мою память на полвека назад, когда, проводя отпуск в Вильнюсе, я впервые о нём услышал. Тогда же бы и увидел, если б застал на работе, куда меня (мы шли мимо), привела его давняя, а моя только что обретённая знакомая.  «Он вышел», – сказала нам сотрудница детской библиотеки, вместо Сергея выдававшая книжки детям. Я запомнил, однако, КОГО, по мнению спутницы, мы не застали: знатока и исследователя кино, покорителя культурологических высот и социологических глубин и вообще мудреца.

Эта аттестация – вслед за именем – всплыла в памяти лет пятнадцать спустя, когда Лёня Кесельман, отвлёкшись от многолюдного дружеского застолья в его комнате на Фонтанке, настойчиво рекомендовал мне статью вильнюсского социолога Сергея Рапопорта, опубликованную в «Трудах АН Литовской ССР». С удивлением читал я эту статью. Где-где напечатано? Ах да, хоть и в советской, но – Литве...  Причём удивление дерзостью автора и публикаторов не заслоняло удовольствия, которое текст доставлял сам по себе, без выгодного фона в виде опростоволосившейся цензуры.

Помню и уличный эпизод. Я шёл по вильнюсскому проспекту Гедиминаса с родственником. Он остановился, чтобы перекинуться двумя словами с каким-то встречным, а я, не представленный, смирно стоял в сторонке. Когда мы продолжили движение, родственник сообщил, с кем разговаривал. Так я впервые увидел  Рапопорта.

Словом, судьба долго водила меня вокруг да около Сергея, пока наконец не свела рукой Андрея Алексеева, который познакомился с ним раньше и дал мой телефон. Я получил возможность уже без помощи печатного станка убедиться в том, сколь верна была аттестация, которую услышал когда-то на пороге детской библиотеки. И много чего потом увидел, услышал и пережил такого, чего не было бы без этой дружбы.

Не было бы, например, восхищения искусством разминирования душ,  начинённых страданием или агрессией. Этим искусством Сергей владеет так, что к нему – как к транквилизатору – тянутся не только начинённые ситуативной взрывчаткой друзья, но и (над чем он пошучивает и сам) старые знакомые, периодически попадающие в психиатрические клиники. Если для разминирования нужно действие,  он действует. Если (это чаще) достаточно слов, адресованных заминированному, ограничивается словами. Слова всё больше иронические, не в саркастическом изводе иронии. В исполнении Сергея ирония – средство не отторжения, а приятия, обживания жизни, кажущейся травмированому-заминированному непригодной для её проживания.

Я давно борюсь с искушением воспеть иронию Рапопорта. Борюсь, потому что не уверен в своих голосовых связках.

Его ирония – взгляд сверху, но не свысока, взгляд, освобождённый из ситуативного плена. Локальная беда как-то исподволь вставляется в более широкую  панораму, где она становится меньше ростом и легче на вес. Разумеется, тут есть опасность: нарушив меру, впасть в цинизм, когда «сверху» становится «всё равнО», потому что «всё рАвно». На страже меры стоит языковое и нравственное чутьё. Если оно есть, ирония целомудрена и не противопоказана даже в  трагических контекстах. У Рапопорта это чутьё есть, и он может, не впадая в кощунство, позволить себе шутку-разрядку даже по поводу тяжёлой болезни, случившейся с другом, а то и на похоронах. Однажды он вёз меня на скорой. Я был в состоянии, когда, замешкайся врачи, везти надо было бы уже не в больницу, а в морг. К утру морг отступил, но не исчез из поля зрения. Пришёл Сергей. «Так вот где таилась погибель твоя!» – сказал он, и морг, нависавший зловещей тучей, отлетел на крыльях непочтительного смеха.

В конфликтных ситуациях, как и в травмирующих, Сергей не склонен к морализаторству. Гневное отвержение – не его оружие, не его стиль. Он не всеяден, есть вещи, к которым испытывает отвращение, но сдержан в отрицании, даже когда отрицает безоговорочно. Не раз и не два наблюдал я, например, как он разделывался с претенциозностью, в интеллигентском кругу недугом не редким. Изящным словесным выпадом выбивал из-под спесивца котурны, но так, что тот не оказывался на четвереньках: самолюбование уходило, замещаясь – в потенции –  самоуважением. Жало этого ироника остро, но щадяще, уколы могут быть болезненны, но целительны, если уколотый способен к исцелению.

Я пишу эти строки через две недели после даты, ставшей поводом. Мне трудно представить Сергея в ситуации публичного чествования, и я не решился участвовать в её построении. Но потом, с опозданием, проговорился о поводе в переписке с Андреем Алексеевым. Андрей захотел всё же публично среагировать на юбилей друга. Так появились эти несколько  слов, отставших от календаря. Вообще же о Сергее Рапопорте – писать и писать. Может, к 90-летию напишу заранее и больше.                                                                                                                     

 А. Кетегат. 30.12.2014

90-летие не состоялось. Зато написано другом Сергея достаточно, чтобы сберечь его образ и для отдаленных потомков.

Нет, не только «за-забором-истории» «живехонек» Сергей Рапопорт в памяти знавших его. В историю гуманитарной науки и культуры Литвы и России он вписал свое имя, «золотыми буквами», вовсе о том не заботясь.

Мое глубокое сочувствие Кристине, которой выпало счастье быть спутницей жизни Сергея Рапопорта и горе – его потерять.

А. Алексеев. 10.01.2017