…В Якове Гордине для меня и, думаю, для несчетного числа петербуржцев олицетворена культурная жизнь нашего города последних десятилетий. Гордин – это настоящий публичный интеллектуал, от поступков и сочинений, а также – выступлений которого с различных общественных трибун, существенно зависит интеллектуальная аура Санкт-Петербурга конца XX – начала XXI века.

Мне хочется присоединить свое приветствие к хору восторженных голосов и поздравлений, которые наверняка прозвучат сегодня в Белом зале Шереметевского дворца (того, что рядом с Фонтанным домом и Музеем Ахматовой). Я счастлив быть добрым знакомцем, читателем и почитателем Якова Гордина (однажды даже случилось быть автором возглавляемого им журнала). Я хотел бы быть отчасти похожим на него. Однако это, увы, недостижимо.

Я позволю себе сегодня воспроизвести на Когита.ру «юбилейное» интервью Я.А. Гордина , которое было опубликовано во вчерашнем номере «газеты для пассажира» - «Стрела». Мне кажется, что никакому портретисту не удастся представить свою модель, своего героя, лучше, чем герой может сделать это сам, простым автобиографическим нарративом, выражая – попутно, но никак не специально - свое жизненное кредо.

Итак, слово юбиляру.

А. Алексеев. 23.12.2015

**

«ДЕНЬ ДОБРОДУШЬЯ, БЛАГОРОДСТВА…»

Владимир Желтов

22 декабря 2015

«Мне очень не нравилось то, что происходило вокруг. И очень хотелось понять, почему мы пришли туда, куда пришли. Это можно было понять, только занимаясь русской историей». (Яков Гордин) 

«…Нас мало, господа,
и меньше будет нас с годами.
Но, дни влача в тюрьме, в бедламе,
мы будем праздновать всегда
сей праздник. Прочие – мура.
День этот нами изберется
днем Добродушья, Благородства –
Днем качеств Гордина – Ура!»
(Иосиф Бродский)

В одних энциклопедических словарях и справочниках читаем: «Яков Гордин – историк, писатель», далее – «поэт, драматург, литературовед, публицист». В других: «Яков Гордин – писатель, историк…». В каком случае правильно? С этого вопроса мы и начали наш разговор с юбиляром.

Яков Аркадьевич ответил: «Я не очень люблю слово «писатель», особенно применительно к себе. Скорее – литератор. А в остальном – что в лоб, что по лбу. Литератор, историк – я бы вот так сказал. Но, учтите, я не академический историк…»

– Яков Аркадьевич, вроде бы рождением в семье литераторов ваша судьба была предопределена. Но как-то очень долго вы шли к делу, которому служите. Что могло побудить студента университетского филфака уйти в геологию?

– Я бы не сказал, что атмосфера родительского дома (действительно, литературная, филологическая, культурная – папа и мама были специалистами по русской литературе ХIХ века) предопределила то, что произошло. В старших классах, может быть даже в средних, я собирался становиться не филологом, а зоологом. Я очень много читал, но учиться – честно скажу – не любил и учился довольно неважно.

– По всем предметам?

– Ну, нет, конечно. С литературой и историей все было в порядке. И с Конституцией СССР – был такой предмет. А вот с точными науками существовали проблемы. Не то чтобы оказался не способен к точным наукам – я просто не занимался ими. Но должен сказать: до филологического факультета и до геологии у меня была армия. Что весьма существенно.

– В армию-то каким ветром вас занесло?

– Дело в том, что, пробездельничав 10-й класс, я на выпускных экзаменах завалил тригонометрию.

– Извините, перебью. Сейчас очень многие признаются, что в школе плохо учились, а стали уважаемыми людьми…

– Это совсем не обязательно! (Смеется.) У меня есть друзья, которые учились на отлично и тем не менее стали людьми очень неплохими. Мой младший брат окончил школу с золотой медалью, и грех на него жаловаться.

– Итак, вы завалили тригонометрию…

– И должен был пересдавать ее осенью, что создавало серьезные сложности при поступлении в институт. Но я-то был этому рад. В 10 классе, а может быть еще раньше, я решил: в институт не пойду – пойду служить. Побудительные мотивы были разные…

– Не опускайте их, пожалуйста, это важно.

– Во-первых, нежелание вновь впрягаться в учебный процесс. Во-вторых, моим любимым писателем и учителем жизни, как, впрочем, и у многих других, был Джек Лондон. С одной стороны, надо быть интеллектуально развитым, а с другой – физически крепким. Где пройти проверку на прочность? 54-й год. В армии!
Армия оказалась не совсем такой, как я себе ее представлял. Хотя это была не та армия, что потом. Во всяком случае, в учебном полку, в который я попал, никакой дедовщины не было. Наш отдельный стрелковый учебный полк базировался на берегу Татарского пролива, в знаменитом порту Ванино…

– Значит, вы имеете право сказать: «Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый…»?

– Да. У меня даже стихи потом были, начинавшиеся: «Я помню тот Ванинский порт…» Я его действительно хорошо помню. И полк свой хорошо помню. Это был полк, который жил железно, с точностью до миллиметра, по уставу. Все воинские начальники, от сержанта до командира полка, к солдату обращались только на «вы».

Тогда много разговоров было о ядерной войне. Полковник Хотемкин нам говорил: «В ядерной войне главное – ноги!» То есть быстрота передвижения. Нас тренировали – бег, всевозможные физические нагрузки. Потом я служил в другом полку, инженерно-саперном, который перебрасывали с места на место по всей Восточной Сибири вплоть до монгольской границы.

Там значительный процент срочников составлял соответствующий контингент – вышедшие из мест заключения по бериевской амнистии в 1953-м году. С ними не всегда было просто – я же был и командиром отделения, и помкомвзвода.
Служба оказалась на первом этапе достаточно физически тяжелой, да и психологически тоже. Но к концу у меня появилась даже идея: не остаться ли на сверхсрочную? (Мне предлагали.) Но, поколебавшись, я решил вернуться домой.

– Между армией и геологией – филфак?

– Я уже начал писать стихи, и это сыграло свою роль в том, что я пошел на филологический факультет. Поступил довольно легко. Мне даже не понадобилась армейская льгота, потому что 18 баллов из 20 я и так набрал.

Учился я неплохо, но довольно быстро понял: не мое это занятие! К тому же предыдущая физически, да и психологически, напряженная армейская жизнь мешала веселой, беззаботной студенческой. В конце второго курса мой школьный приятель Боря Генин, работавший в НИИ геологии Арктики, сказал, что там «нужны люди». Я решил: это шанс!

Не без труда получил разрешение перенести экзамены на осень. Федор Александрович Абрамов, наш завкафедрой, мягко говоря, не приветствовал мою авантюру. Помог же мне профессор Евгений Иванович Наумов – у нас с ним были очень сложные отношения. Ко всему прочему, я пригласил на заседание СНО (Студенческого научного общества) Иосифа Бродского, который стал Троцкого цитировать. Был жуткий скандал. Узнав, куда я собираюсь, – на поиски алмазов, кимберлитовых трубок на самом краю Якутии (Анабарский кристаллический массив), – Евгений Иванович, возможно, решил, что я оттуда не вернусь. Но я вернулся. Вернулся и перевелся на заочное отделение. Проучившись полтора года на заочном, бросил университет.

Работа в НИИГА – удивительное время. Приблизительно по полгода мы проводили в «поле» – там же, на севере Якутии, в Верхоянье. Кроме того, поскольку я писал стихи, мне казалось, что я приобретаю замечательный материал. Но это было несколько наивно и вызывало у Иосифа Бродского сугубо ироническое отношение. У меня были стихи со строчкой: «Ты все еще хочешь хлеба, земная моя душа…». Несколько ироничные неоконченные стихи появились у Бродского по этому поводу. Я нашел (мне он их не показал, наверное, боялся обидеть) в черновиках, в его архиве: «Ты все еще хочешь хлеба и за стихами ездишь…».

– Стихи можно писать, что называется, и на ходу – в «поле», в поезде, где угодно. Заниматься литературоведением при очень сильном желании и в экспедиции. Но для серьезного занятия историей нужны библиотеки, архивы. В какой момент произошло осознание, что пора с геологией завязывать?

– Последняя моя экспедиция – 1963-й год. Мне мой начальник предлагал лететь с ним на льдину. То есть в экспедицию на Северный полюс. А у меня – молодая жена, младенец сын! Я сделал очередной выбор. И стал пытаться зарабатывать литературным трудом.

К этому времени я уже был… плохим советским человеком, скажем так. Мне очень не нравилось то, что происходило вокруг. И очень хотелось понять, почему мы пришли туда, куда пришли. Это можно было понять, как я догадывался, только занимаясь русской историей. Поэтому и стал ею заниматься, серьезно заниматься. Сначала были декабристы, потом Пушкин как мыслитель, историк и политик и так далее. Корни декабризма следовало искать в ХVIII веке, а там и Петр I.

– Если я вас правильно понял, после НИИГА вы ни в какую организацию не устраивались. Где находилась ваша трудовая книжка?

– После того как я взял ее из НИИГА, моя трудовая книжка находилась дома. До поступления в журнал «Звезда», что случилось значительно позже. (Яков Гордин – главный редактор журнала «Звезда», совместно с Андреем Арьевым. – Прим. авт.)

– Значит, вы могли повторить судьбу Иосифа Бродского!

– В какой-то момент, да, мог.

– Лернера (Яков Лернер – инициатор и один из авторов статьи «Окололитературный трутень», с публикации которой началось «дело Иосифа Бродского». – Прим. авт.) на вас не нашлось?

– Иосиф был человеком более заметным. Я такого, как он, раздражения у властей не вызывал. Хотя все могло быть. 29 марта 1963 года в газете «Смена» была опубликована статья критика Юрия Голубенского, который специализировался на «молодой литературе», «Что такое настоящий поэт?», направленная прежде всего против Александра Кушнера, но и я в ней фигурировал. Потому-то после суда над Бродским я вступил в организацию, в забавную организацию – Профком литераторов при Союзе писателей.

– Не будучи членом Союза писателей?

– В том-то и дело. В Профкоме этом состояли Рид Грачев, Володя Марамзин – целый ряд литераторов, которых по каким-то причинам в Союз не принимали. Милиция нас не трогала – мы не считались тунеядцами. Бродский тоже стал членом нашего Профкома, когда вернулся из ссылки.

– Не то его опять могли бы осудить за тунеядство!

– Не могли! После такого-то скандала. Но официальный статус был ему нужен.

– Эх, раньше никто Иосифу Александровичу не подсказал!

– Раньше бы его и не приняли – власти бы этого не допустили, им не нужно было, чтобы у Бродского было легальное положение. Прием Иосифа в Профком литераторов – вообще смешная, почти криминальная история. Он ни за что не хотел писать заявление, и Борис Вахтин написал за него, подделал подпись. Бродского приняли и выдали красивое удостоверение! А в Союз я вступил очень поздно, в 1977, по-моему, году, я не особенно-то и хотел вступать.

– Чтобы быть историком (академическим или не академическим – неважно), нужно специальное базовое образование…

– Навыки исследовательской работы у меня были. Все-таки два года университета, очная учеба. Но был и интенсивный процесс самообразования. Опыт же работы в архивах приобретается годами. Теперь без ложной скромности могу сказать, по части тех периодов, того материала, с которым работаю, думаю, я не уступаю выпускникам исторических факультетов. Мою первую книгу о событиях 14 декабря «Мятеж реформаторов», которая потом в дополненном, расширенном виде переиздавалась (недавно шестым изданием вышла), рецензировали нынешний главный архивист Сергей Мироненко, тогда молодой историк, и зубр, очень въедливый специалист Андрей Григорьевич Тартаковский. Натан Яковлевич Эйдельман написал крайне лестную рецензию в «Вопросах истории». Мне неоднократно говорили, что эту книгу рекомендуют студентам старших курсов.

Есть один человек с историческим образованием, которому очень не нравятся мои «декабристские» работы. Он уже в четвертый раз пишет опровержение на книгу, он жуткий фантазер, много чего придумывает, его гложут какие-то непонятные мне страсти. Но с серьезными историками у меня никогда никаких проблем не было. Никто из них никогда не обвинял меня в непрофессионализме.

– Открытия вы какие-то для себя делали?

– Конечно! Иначе и работать было бы неинтересно. Скажем, когда писал книгу о первом нашем российском историке Василии Татищеве, я первым прочитал все 13 томов его следственного дела. Василий Никитич – он был крупный государственный деятель – в 1730 году выступил с инициативой введения в России конституционного правления. И хотя в последующие годы он занимал очень высокие посты, занимался международными делами, практически до конца жизни продолжалось следствие. Знакомясь со следственным делом, я обнаружил, что главные и постоянные доносы на Татищева писали именно его бывшие соратники по конституционному проекту. Такой вот российский парадокс.

Я ввел в научное обращение целый ряд архивных документов, которые довольно существенно, как мне кажется, меняют представление о некоторых важных аспектах восстания 1825 года и предшествующих тому событий. Мне удалось разобраться в очень сложной, запутанной ситуации внутри тайного общества.

Беда историков декабризма в том, что слишком много материалов. 18 томов следственного дела содержат в себе массу противоречий, которые довольно трудно разрешить. Непонятно, чьим показаниям верить. Очень много свидетельств, которые представляют картину 14 декабря не такой, какой она мыслится по школьной модели. Все было значительно сложнее, трагичнее и… интереснее. Но я совершенно не претендую на то, что та модель, которую предложил, окончательная.

– История – это наука?

– Конечно.

– Если доказано, что дважды два – четыре, этот постулат остается неизменным. А история переписывается или пишется с учетом того или иного правителя, политического строя. Что же это за наука?!

– Разумеется, все можно интерпретировать по-разному. Александр Сергеевич Пушкин может быть и пламенным революционером, и пламенным консерватором. В зависимости от того, как…

– Подать!

– …как прочитать. История – конечно, наука специфическая, в ней субъективный элемент очень силен. Но, знаете, если мы посмотрим на историю, скажем, физики, окажется (правда, по другим, не политическим причинам) – то, что было абсолютно незыблемыми постулатами вчера, сегодня опровергается. Получается, мир устроен не так, как думали древние греки. И даже позже – Фарадей, Максвелл. С Бором появилось представление о процессах микромира, все стало выглядеть совсем по-другому. А физика – наука. Это вне всяких сомнений. Есть спекулятивная история, которая служит текущему моменту. Но при добросовестном отношении к материалу можно если не установить, то, во всяком случае, приблизиться к истине.

– У вас было желание что-то из того, что вы написали когда-то, переписать, исправить?

– Нет. У меня были заблуждения, не имеющие отношения к политическим ситуациям. Для последнего издания «Мятежа…» я переписал главу о так называемом Манифесте князя Сергея Петровича Трубецкого. Я шел следом за своими предшественниками, а надо было думать. Но, что касается честности подхода, я и сейчас готов подписаться под любой фразой, которая была когда-либо мной написана. Как это ни странно может прозвучать.

– А теперь, Яков Аркадьевич, давайте немножко поговорим, что называется, о личном. Геология – это стабильная работа, гарантированная зарплата…

– Я был техник-геофизик, а не инженер, и моя заработная плата была не велика.

– Все равно это деньги, на которые можно было содержать семью. А подавшись на вольные хлеба, приходилось рассчитывать только на случайный доход. Как к вашему решению заняться литературой отнеслась молодая жена?

– Очень одобрительно. Вопрос «Вернется молодой муж или не вернется из экспедиции?» был отнюдь не риторический. Тогдашняя геология была делом довольно рискованным. К тому же Наташа (Наталия Рахманова. – Прим. авт.) знала, что я один раз уже утонул, в 1960 году, и довольно случайно спасся. И вообще молодая жена не хотела, чтобы я уезжал черт знает куда. А что касается материального обеспечения семьи…

Я много-много писал как критик, печатался в «Литературной газете», в «Новом мире», в «Вопросах литературы», в той же «Звезде». Много работал для телевидения – литературные передачи, телеспектакли. В 1967 году ленинградский ТЮЗ поставил мою пьесу, «трагикомедию с жандармским фарсом» – «Вашу голову, император!». Ее, правда, быстро сняли – и в то время не любили шуток над жандармами.

Моя жена была уже известной переводчицей англоязычной прозы, у нее были заказы. Мы не бедствовали. До того момента, когда меня как подписанта (Яков Гордин подписывал письма в защиту Иосифа Бродского, Андрея Синявского, Юлия Даниэля и других. – Прим. авт.) запретили публиковать. Вот тут был период тяжелый. Пришлось и книги продавать. Но никаких претензий со стороны моей семьи никогда не было.

– И последний вопрос. Извините, но вам ваших лет не дашь…

– Когда я себе говорю, что мне 80 лет, сам очень удивляюсь.

– Прекрасная физическая форма – это что, гены, постоянные тренировки?

– Конечно, гены. Спасибо родителям. Они, к сожалению, умерли сравнительно рано, но у них и жизнь была тяжелее, чем у меня. Кроме того, я думаю, сыграла свою положительную роль и армия. Когда мне задают этот вопрос, я говорю: «Я благодарен гвардии полковнику Хотемкину, который пропустил нас через такие жернова!..»

**

См. также:

- большое интервью, данное Я.А. Гординым в 2015 г. Геннадию Кацову (веб-портал RUNYweb): «История – это сложное сочетание человеческих поступков»  (часть первая; часть вторая).

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2015 г. Алле Репиной («Новаягазета»): «Я не был диссидентом – я был антисоветчиком»

-  интервью, данное Я.А. Гординым в 2015 г. Дмитрию Гаврилову (Эхо Москвы. СПб): «Особое мнение» (аудиозапись)

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г. Юлии Кантор («Российская газета»): «Гори-гори, моя "Звезда"»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г.корреспонденту газеты «Невское время»: «Мой жизненный девиз – делай своё дело, и будь что будет!»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г. Геннадию Николаеву: «Яков Гордин. От России имперской к России олигархической»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г. Татьяне Косиновой (Когита.ру): Яков Гордин: "Чрезвычайно много зависит от людей культуры…"

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г. Ксении Дмитриевой («Новая газета»): «Яков ГОРДИН: Надо, чтобы выросли поколения с принципиально новым ощущением»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2014 г. Никите Елисееву: «Яков Гордин: Мы до сих пор живем в петровском государстве»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2013 г. Павлу Черноморскому (веб-портал  Jewish.ru):  «История литератора Якова Гордина»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2012 г. Майе Пешкововой на радио «Эхо Москвы»: «Генерал Ермолов — «сфинкс новейших времен»»

- интервью , данное Я.А. Гординым в 2012 г. Ивану Толстому на радио «Свобода»: «Учителя. Историк и писатель Яков Аркадьевич Гордин»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2012 г. Е. Смирновой и Т. Толстой: «Школа злословия»

- интервью, данное Я.А. Гординым Ав 2011 г. Андрню Шарому и Татьяне «Вольтской» на радио «Свобода»: «Историк Яков Гордин - об актуальности Достоевского»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2011 г. Татьяне Вольтской на радио «Свобода»: ''Герои поражения'' Якова Гордина

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2010 г. Елене Елагиной («Российская газета»: «Жизнь как замысел»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2010 г. Евгении Цинклер «Российская газета»: «Герой неподражания»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2008 г. Валерию Выжутовичу «Российская газета»: «Путешествие из Ленинграда в Петербург»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2008 г. Светлане Буниной (журнал «Лехаим»): «Яков Гордин: русское еврейство и русская культура нерасторжимы…»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2006 г. Юлии Кантор («Российская газета»: «Час мужества пробил»

- интервью, данное Я.А. Гординым в 2004 г. Николаю Крыщуку («Новая литературная карта России»): «Homo преодолевающий»

- интервью, данное Я.А. Гординым Николаю Крыщуку (Первое сентября): «Яков Гордин: Повадки свободного человека»

- интервью, данное Я.А. Гординым Борису Пастернаку («Московские новости»): ««Жертвенность – понятие, без которого не осознать величие русской истории»

**

Книги Я.А. Гордина:

См.: Новая литературная карта России; Википедия