См. ранее на Когита.ру:

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Начало)

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Продолжение 1)

**

Общее оглавление:

[1] Косноязычие «Петербурга» и его автора – о чем речь?
[2] Косноязычие как прием
[3] Не только косноязычие, не только художественное
[4] Проблема Бориса Бугаева и ее решение Андреем Белым
[5] Становление и эволюция косноязычия в прозе Белого
[6] О косноязычии Гоголя

**

[3] НЕ ТОЛЬКО КОСНОЯЗЫЧИЕ, НЕ ТОЛЬКО ХУДОЖЕСТВЕННОЕ

О приемах двойного назначения                                                                               

О приемах тройного назначения                                                                               

Реальный эффект мнимого косноязычия                                                   

Текст как визуальный ряд: точка – точка – тире...                                      

Косноязычие обыкновенное                                                                           

Косноязычие подозрительное                                                                        

Просветы ясноязычия                                                                                      

Имитация косноязычия – или не имитация?                                                         

            О приемах двойного назначения

            По нескольким уже поводам мы отмечали создание эффектов, не ограничивающихся косноязычием. Чаще всего это один из двух эффектов: или усиление образа, или двойственность. В первом случае создание косноязычия одновременно работает на задачу что-то подчеркнуть. Среди спецэффектов особенно заметны обезличенность людей и одушевленность вещей.

            Небольшое видоизменение разговорного выражения может кардинально его преобразить. Вместо «побежали мурашки» Белый говорит: пробежала мурашка.  «Мурашка», меняя одну букву, совершенно новый образ создает. В единственном числе это как живое существо. Вместо «по спине» – «по позвоночнику»: спина – общая область, позвоночник – конкретная дорога. И вместо «побежали» – «пробежала». Вместо, то есть, бесцельных шараханий туда-сюда по всей обширной области – осмысленный пробег по определенному маршруту. Идиоматическое выражение, смысл которого не составляется из смысла входящих в него слов, Белый предлагает прочесть по словам, как обычное предложение.

            Игры со словами не только добавляют странности вообще, но служат еще и специфическому остраннению (так, с двойным н, писал это слово Белый, словно желая подчеркнуть, больше чем Шкловский, придание вещам странности). Людей (хотя не всех) Белый лишает лица – отрицает повсеместно распространенное поверье, что люди одушевленны и неповторимы. Неодушевленные предметы наделяет волей, характером и способностью действовать – отрицает повсеместно распространенное представление о их безжизненности.

            Усиление образа, однако, достигается разными способами и заключается не только в обезличивании или персонификации. Может, например, выскочить единственное число само по себе вполне законное, заурядное даже, но наделенное несвойственной ему собирательной функцией. Так случается в грязненькой ресторанной передней, «набитой туго»: разных цветов «польтами», разных форм шапками «и всевозможной калошей»^[1]. Привлекает внимание хитрая комбинация чисел: над оставленной на полу калошей, формально единственной, развесились польта, в ненормативном числе множественном. Такие отклонения придают речи очень ощутимую кочковатость – эффект косноязычия. К этому добавляется спецэффект, в данном случае не из области оживления предметов: единственное число не добавляет тут калоше индивидуальности, наоборот. Но не в том дело, основной эффект тут в иной плоскости – тут словесная цепочка усиливает образ хаоса в передней. Фраза туго набита нагромождениями растрепанных и торчащих во все стороны простецких выражений – это подчеркивает нагромождения в передней, туго, как чемодан, набитой простецкими одеждами и коллективной калошей посетителей, которые называют пальто польтами.

            Тавтологии по большей части служат общему делу косноязычия, но иногда и делу особому. Тавтология кажется целенаправленной в описании «крутящегося сознания Александра Ивановича», которому отказывает рассудок: «Тщетно тщился он вспомнить.....» – аномалия выражения соответствует ненормальному состоянию героя (а до помешательства он «силился тщетно»). То же, причем с той же тавтологией, относимо к состоянию главного героя по прочтении письма ужасного содержания: «Сознание Николая Аполлоновича тщетно тщилось светить.....»^[2] 

            О приемах тройного назначения

            Иногда Белый одной фразой создает и косноязычие, и усиление образа, и многозначность. Приемы тройного назначения редки, потому что усиление образа лишь при особых обстоятельствах можно совместить с многозначностью: первое имеет тенденцию повышать, вторая понижать резкость изображения.

            Пример тройного эффекта: «Аполлон Аполлонович протянул Николаю Аполлоновичу свои пухлые губы; к этим пухлым губам Николай Аполлонович прижал две губы; губы друг друга коснулись.....»^[3] Главное не то, что отец с сыном поцеловались, а как. Фраза туго набита презанятнейшим косноязычием: словесный диссонанс (протянул – губы), ненужное уточнение (две губы), избыточное описание действия (если губы прижались к губам, то уже прикоснулись), смысловой диссонанс (губы друг друга коснулись – отсылает скорее к двум губам сына, хотя смысл в том, что их губы коснулись). Это первый эффект. Второй – впечатление бездушности описываемой процедуры и стоящего за ним отчуждения между отцом и сыном (остраннение, крайнее, по Белому – усиление образа). Третий – многозначность сказанного. Одна двойственность в том, что встречаются люди близкие (и они совершают обряд, символизирующий близость) – и в то же время чужие друг другу (так они его совершают). Другая в том, что люди предстают не совсем людьми. Действия их, особенно протянутые губы, настолько нечеловечны, а описание их настолько механистично и остраненно (словно регистрируется существом, которое впервые видит эти телодвижения и смысла их не понимает), что наводит на мысль об инопланетянах – это люди и в то же время не совсем. Аполлоновичи многолики – и это случай усиления образа многоликости.

            Сцена в ресторане: «Там вдали посиживал праздно потеющий муж..... в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового.....»^[4] Первый из трех эффектов проявляется в создании насыщенного комплексного косноязычия, которое, однако, далеко не во всем очевидно. Очевиден диссонанс: праздно потеющий, то есть потеющий от нечего делать, непонятно зачем. Но точно ли праздным тут является потение? Опытный читатель заметит, что – с учетом пристрастия Белого к инверсиям – возможно другое прочтение. Если мысленно соединить «праздно» не с «потеющий», а с соответствующим глаголом, получится: потеющий муж посиживал праздно, потеющий муж праздно опрокидывал рюмочки, потеющий муж праздно подзывал полового. Оба прочтения, если ограничиться строго данной фразой, одинаково правомерны – фраза создает двусмысленность в виде двух равноправных смыслов.

            Далее можно заметить, что сапоги поверх штанов не носят, во всяком случае говорить принято, наоборот, о штанах, что это их носят – или поверх сапог, или заправленными в сапоги. Не все ладно и со штанами: они серые – и солдатского цвета. Такое возможно лишь при условии, что солдатский цвет тождествен серому. Но если они тождественны, зачем два названия одного и того же? Если же не тождественны, то какого все-таки цвета те штаны? Цвет назван дважды – и потому по-настоящему не назван.

            Далее, глагол «посиживал» скрытно противоречит фразе в целом: она описывает человека, который сидел – не совсем то же самое. Глагол, который подразумевает прерывность действия, используется в описании действия, которое не прерывается. Посматривал – периодически смотрел. Похаживал – время от времени ходил. Посиживал – периодически сидел. Подходит прерывно сидящему в тюрьме: сядет – выйдет – снова сядет – снова выйдет... Словом, посиживает. А как может посиживать тот, кто сел за столик и сидит? Еще один диссонанс.

            Далее, «там вдали» – это о муже, который беседует с нашим незнакомцем, то есть находится в пределах слышимости, вероятно, за соседним столиком. Это неявный смысловой диссонанс; явным было бы: там вдали, за соседним столиком...

Описание праздно то ли потеющего, то ли посиживающего производит многогранное косноязычие, но тем не ограничивается. Значение сказанного раздваивается сразу в нескольких измерениях (второй эффект – полисемии), и это несущее больше одного значения косноязычие усиливает образ (эффект третий) невразумительного, подозрительного типа, который сам раздваивается – это «сыщик», ответственный наблюдатель охранного отделения, изображающий безответственного любителя выпить. Раздвоенность выражается в его и двуличии, и двусмысленности праздности, и местоположении (вдали и в то же время рядом), и штанах (цвета серого и в то же время солдатского), и в слове посиживать (выражающем идею прерывного сидения в описании непрерывно сидящего).

            Реальный эффект мнимого косноязычия

            В романах Белого выражения не косноязычные, а просто оригинальные, могут работать на общий эффект затруднения восприятия и даже специфический эффект создания иллюзии неумения выразиться.

            Чуден пролог «Петербурга»: косноязычных выражений немного, а впечатление – безудержного косноязычия. Пояснение, что публичный проспект есть проспект для циркуляции публики не грешит ничем ни против русского языка, ни против здравого смысла, ни против реалий городского хозяйства, ни даже против официальной дефиниции проспекта^[5] – воспринимается же как смехотворное. А реалистическое уточнение (в скобках), что проспекты существуют для циркуляции именно публики – «(не воздуха, например)» – как совсем нелепое. Лишь тем странная, что выражает несколько забавный ход мысли, фраза служит общему делу косноязычия.

            В дальнейшем эффект усиливается тем, что причудливые фразы встроены в перекошенный текст. Пример: «.....Выделения эти ни не любят, ни любят: ими брезгают»^[6]. Тут есть замысловатость, но нет нескладности: говорится о предмете, по отношению к которому неуместны ни любовь, ни нелюбовь. Читатель, однако, уже ослабевший от натиска косноязычия, может эту замысловатость принять за истинно невразумительную конструкцию^[7].

            Текст как визуальный ряд: точка – точка – тире...

            Необычность написанного Белым можно заметить, не читая ни слова – по внешним контурам текста и по тому, как он разрисован знаками препинания.

            В русском языке прямая речь передается одним из двух способов: или с помощью кавычек, или, при передаче диалога, сочетанием тире и красной строки. В «Петербурге» Белый пользуется одновременно и красной строкой, и тире, и кавычками – и не в виде исключения. В прямой речи может не быть ни единого слова и ни единого звука – например, немая сцена непонимания передается так:

            – «?»^[8].

            Изредка до статуса реплики возвышается и знак восклицательный^[9]. В исключительных случаях изображается обмен знаками:

            – «?»

            – «!»

            – «!?!»^[10]

            Кстати сказать, обмен знаками здесь изображается, но не происходит. Внимательный читатель эпизода поймет, что и вопросительные знаки, и восклицательные, и смешанные принадлежат одному лицу – это не обмен, а что-то вроде беззвучного микромонолога (составляющего фрагмент обширного диалога).

            Среди других особенностей прямой речи отметим выборочно практикуемую и не сразу заметную манеру не давать ясного, или даже какого бы то ни было, указания на то, кто что из участников диалога говорит, да и кто участники, не всегда понятно. И не все то диалог, что обозначается как диалог: может оказаться монологом, диалогом с собой или размышлением про себя – все они выглядят одинаково. В частности, читателю надо освоиться с тем, что единое высказывание одного и того же персонажа может изображаться как диалог – каждые два-три слова начитаются с красной строки и тире (и, конечно, заключены в кавычки):

            – «Обо всем – так-с, так-с...»

            – «Надо будет...»

            – «Навести точнейшую справку...»^[11]

            Как диалог оформляется и приступ молчаливого самобичевания:

            – «Водка?»

            – «Курение?»

            – «Сладострастные чувства?»^[12]

            Распознать микромонолог внутри диалога не всегда легко:

            – «Полноте: мне так же трудно, как вам...»

            – «И что таиться, товарищ?..»

            – «Я сюда пришел не для шуток...»

            – «Разве нам не надо условиться?..»

...........................................................................

            – «?»

...........................................................................^[13]

            По контексту можно догадываться, что все четыре (произнесенные) фразы должны принадлежать одному Павлу Яковлевичу, но гарантии нет. Подача высказываний в таком виде все-таки есть однозначное и вполне официальное обозначение диалога – обмена репликами между разными персонажами. И это произносится во время разговора двух собеседников. И фразы не выстраиваются в начало-продолжение-окончание связного высказывания.

            Дублирование знаков прямой речи мы объяснить не возьмемся, но подача монолога в виде диалога поддается гипотетической интерпретации, по крайней мере частично. Это может быть способом показать, что персонаж разговаривает с собой – не то же, что произносит монолог. Это разновидность диалога и в то же время это речь одного – монодиалог. Впрочем, иногда реплики образуют разговор с собой, а иногда нет; так что гипотеза монодиалога подходит не ко всем случаям.

            Дублируются не только обозначения прямой речи. Из двух знаков препинания на выбор – выбираются зачастую оба: «.....Миг, – и тело мое пролетело б в туманы»; «.....Брань великая будет, – брань, небывалая в мире.....» Впрочем, запятая с тире – сочетание пусть не всегда уместное, но допустимое; прочие знаки употреблять парами не положено. Белого это не смущает: «.....Дорожил кровью и он; – как же так.....»; «но сперва: – »; «И все-таки... – »^[14]. Мы имеем дело с автором, который знаков не жалеет. Вот предложение, где знаков столько же, сколько слов (достижение для знаков неслыханное), а с учетом обозначений прямой речи – даже больше (в данном случае убедительная победа со счетом 7:4):

            – «Я, таки: признаться – устал»...^[15]

            Между двумя словами могут встать три знака, плюс новая строка, плюс дополнительный сдвиг текста:

                        «.....до хрипу... –

                                               – Николай.....»^[16]

            Частота и способы употребления двоеточия и тире поражают. Они налетают в невероятных количествах, иногда там, где никаких знаков не подразумевается.

            Кажется, еще немного – автор откажется от букв и пойдет выстукивать:

            ···  ·–··  ·–  ·– –  ·–  –···–  ···  ·–··  – – –  ·– –  ··–  – –··– –

            Лишние и необязательные знаки препинания так же свойственны речи Белого, как лишние и необязательные слова. Расточительство поразительное.

            Есть исключение: Белый неохотно пользуется точкой, нередко бывает одна на целый абзац. Иногда – ни одной: в конце абзаца многоточие... Он ставит двоеточие или тире, а иногда сразу то и другое, там, где, вроде, никаких знаков не требуется – и не ставит точку там, где, вроде, давно пора (предпочитает точку с запятой). А под конец книги, вместо того, чтобы молча поставить точку, выступает с торжественным уведомлением, для которого выделяет специальный абзац:

            «Мы ставим здесь точку»^[17].

            После чего продолжает писать – оказывается, точка эта еще не прощальная.

            Местами заметно злоупотребление запятой – местами пренебрежение ею. Есть особые случаи. Поначалу может показаться, что слово «ведь» Белый считал нужным выделять запятыми, как будто это слово вводное: «.....У Аполлона Аполлоновича, ведь, не было мускулов.....»; «Его родной сын может, ведь, оказаться просто-напросто сыном Анны Петровны.....»; «.....Лихутин не заметил, ведь, вовсе, как он сильно сопит.....»^[18] И таких примеров можно привести еще два десятка. Предположение о неизбежности запятых, однако, опровергается другими, тоже многочисленными случаями вроде следующих: «.....К нему ведь таскался племянник.....»; «.....Аполлон Аполлонович эти два с половиною года ведь эту особу считал за... особу... легкого... поведения.....»^[19] При этом не видно разницы (интонационной, синтаксической) между случаями с «ведь» в окружении запятых и случаями без окружения. Сравним: «И негодяи, ведь, имеют потребность пропеть себе лебединую песню» – «.....Рука-то ведь может, пожалуй, принять неприличную позу.....»; «На столе, ведь, пока еще все стояла коробочка.....» – «.....В темноте-то ведь не отскочишь.....»^[20] Похоже, ничего не меняет и прямая речь: «Да, ведь, так они мыслят.....» – «Но ведь я принимаю у себя в Учреждении» – «.....Но, ведь, это невинное удовольствие.....»^[21] При всем желании мы не можем предложить даже самой худосочной гипотезы относительно того, какими соображениями автор руководствовался, выбирая первое, и какими – выбирая второе. Обнаруживается, правда, одна закономерность, но сугубо статистическая и совершенно по своей формальности абсурдная: до с.233 включительно, то есть примерно до середины романа (середина приходится на с.216), за редкими исключениями (на с.14, 36, 64, 65, 84, 164, 204), слово это появляется в сопровождении запятых – а во второй половине, кроме, кажется, лишь одного случая (на с.383), без сопровождения. Как будто в первой половине запятые ставил один автор, а во второй не ставил другой. Разумной причины разницы не видно, но математически вероятность того, что такое распределение случайно, близка к нулю (в девятнадцати случаях из двадцати случайное распределение будет более равномерным).

            В целом запятая у Белого встречается намного чаще, чем у традиционного литератора. Не всегда понятно само ее назначение; в чем, например, назначение запятых, расставленных вот таким образом: «А, однажды, она при Липпанченко, с хохотом выхватила шпильку от шляпы и всадила в мизинчик»^[22].

            Не совсем забыта и странность противоположная – запятых может не оказаться на местах: «Встречные дамы по всей вероятности так говорили о нем»; «Это верно вернулся домой Николай Аполлонович.....»; «Так значит вы лжете.....»; «Суть, видите ли вся в том, что вы – заперты...»; «Зое Захаровне казалось лет сорок.....»; «.....уж конечно не бегала здесь.....»^[23]

            Знакоупотребление у Белого сверхсвоеобразно. Вероятно, он хотел, чтобы «напев», который он слышал, был слышен и читателю, и пользовался знаками препинания, как композитор знаками музыкальными, для передачи интонации во всех ее нюансах. Местами это ему удается очень хорошо, местами, на наш взгляд, не очень. Общее впечатление – с помощью пунктуации Белый старается передать такие тонкие оттенки, которые даже очень чуткий читатель едва ли уловит. Он посылает сигналы, из которых лишь какая-то часть будет воспринята.

            Белый может вдруг сдвинуть текст этак листа на четверть^[24]; может написать строчку, состоящую целиком из одних точек; может применить приемы, у которых, кажется, и названия нет. Примерно в таком духе:

..............................................................................................

            Эффекта такими средствами неподражаемого добивается он: –

                                   даже – человеку, с русским языком – не знакомому, Белого –                                       текст: сразу: представится – необыкновенным. Да-с: вот –                                            такс: – он выглядит, – как никакой другой: у – него: другой –                                                рисунок.

            Не следует принимать эту попытку имитировать построение текста Белого^[25] просто за шутку. Шкловский отмечал эту примету текстов Белого и описывал один из ее примеров следующим образом: «Для довершения реализации метафоры [“в три погибели”] весь отрывок у Белого набран узким столбцом среди страницы. Столбец этот идет углами и изгибается в три погибели»^[26].

            Вот начало того места в «Крещеном китайце»:

.....Горбится он в три погибели – с очень разборчивым почерком: –

            – Как

это так? В три погибели? –

                                               – Думаю я о погибелях

                                                           этих: –

                                                                       – Мне жаль дядю Васю.....^[27]

            Такую технику можно назвать визуальной поддержкой словесного образа.

            Это тот же принцип, на котором основан прием поддержки образа построением фразы, когда, скажем, неловкие действия персонажа описываются в нескладных выражениях.

            Конечно, пунктуация с графикой сами по себе не создают косноязычия. Но они добавляют необычности, усиливают впечатление, визуально закрепляют действие средств производства собственно косноязычия.

            Легкие двусмысленности – легкое косноязычие

            Белый разными странными способами называет двери, входы и подъезды, среди прочих фигурирует «выходная дверь»^[28]. Традиционно входная дверь есть одновременно и дверь выходная. Но возможно, дверь названа выходной не случайно – работает только на выход. А возможно, выходная работает только по выходным. И возможно, что не работает – сегодня у нее выходной.

            Иногда используется слово, которое привычно употребляется в другом смысле: «.....Не было слышно и голоса, завещавшего с кафедры.....»^[29] Не в смысле завещавшего отстаивать дело пролетариата, а в смысле – начавшего вещать.

            Понеслись обычно понимается как помчались. А Белый пишет: «.....И туда понеслись бутерброды, нагруженные фруктами вазы, и бутылки с вином.....»^[30] То ли они бегом понеслись, то ли на крыльях, то ли закрутилось что-то в духе Корнея Чуковского –  одеяло убежало... На самом же деле рассказчик просто с серьезным видом каламбурит – бутерброды и прочие предметы потребления понеслись только в том смысле, что были понесены, не так ли? Надо полагать, так. А впрочем: так ли? Точно ли так – о том умалчивается. Неторопливый читатель заметит, что в основную двусмысленность завернута дополнительная: поначалу получается (правда, лишь на мгновение): «бутерброды, нагруженные фруктами».

            Другая двусмысленность, намекающая на активность предметов: «С тою же осторожностью отдались: пальто, портфель и кашне»^[31]. Отдаются они лакею – в смысле, их лакею отдает вернувшийся домой хозяин, не так ли? Кто знает.

            Косноязычие обыкновенное

            Сам рассказчик со своими двусмысленностями – не всегда легкими – ни за что не ручается. Например: «.....Не совсем было ясно: кто за кем шел; прыгала ль пред протестантом дубина, иль он сам шагал за дубиною; но всего вероятнее, что сама собой поскакала дубина..... протестант за ней влекся; и он задыхался, он едва поспевал.....» Стало быть, в этой паре первична палка, а человек вторичен? Но скоро они меняются ролями: «.....Субъект ударяет дубиной о тротуар.....»^[32]. Вопрос так и не проясняется. Нас, собственно, не этот вопрос волнует.

            Цитата дает пример косноязычия в обычном смысле – неумения выразить мысль. Лишь после слов «сама собою» становится понятно, что рассказчик имеет в виду. Вначале он противопоставляет вещи одного смысла. Дубина двигалась перед протестантом, значит, протестант двигался позади нее – первое означает второе, и никакого или-или тут нет. Нет вопроса, «кто за кем шел»: ясно, что палка впереди, человек сзади. Рассказчик хочет спросить: это человек переставлял перед собой дубину – или дубина сама скакала и его за собой влекла? А вместо этого спрашивает: это лошадь идет перед телегой – или телега катит за лошадью?

            Косноязычие подозрительное

            Есть в «Петербурге» места которые наводят на мысль, что они написаны нескладно не потому, что автору так для чего-то нужно, а вопреки тому, что нужно. В основном Белый работает в границах, очерченных грамматикой. Отклонений в пределах правил вполне достаточно для создания нужных эффектов. Но есть и прямые нарушения правил: «О своем поведении Сергей Сергеевич скрыл.....»^[33] Если бы он умолчал о своем поведении, все было бы чисто – но он скрыл о, а это против правил. Нельзя скрыть о поведении, как нельзя видеть о картине.

            Менее откровенный пример: «.....Несмотря на свой заразительный смех и на крошечный лобик, скрытность ангела Пери достигала невероятных размеров.....»^[34] В таком построении не должно быть места возвратному местоимению свой. Грамматически оно относится к подлежащему скрытность – а по существу может относиться только к ангелу Пери. Если прочесть фразу дословно, получится, что скрытность обладала заразительным смехом и крошечным лобиком.

            Более откровенный пример: «Мой незнакомец отнесся с отменной осторожностью в обращении с узелком»^[35].

            Важное место: отцу и сыну не хотелось после обеда расходиться, «будто оба они боялись друг друга; будто каждый из них в одиночку друг другу сурово подписывал казнь»^[36]. Правильно было бы: другому подписывал – не «друг другу». И подписывают приговор – не казнь. Здесь говорится о важном прямым текстом – косноязычие здесь неплодотворно и появилось скорее всего по оплошности.

            Но.

            Просветы ясноязычия

            «Петербург» – не сплошь одно косноязычие. Когда рассказчик хочет что-то сказать ясно – он ясно и говорит. Может насмешливо и ясно:

            Всякий словесный обмен, по мнению Аполлона Аполлоновича, имел явную и прямую, как линия, цель. Все же прочее относилось им к чаепитию и куренью окурков: Аполлон Аполлонович всякую папиросу называл неуклонно окурком; и он полагал, что русские люди – никчемные чаепийцы, пьяницы и потребители никотина..... к сорокапятилетнему возрасту русского человека..... с головой выдавал неприличный живот и кровавого цвета нос.....^[37]

            Может ясно и серьезно: «Меж тобой и собеседником что-то такое пройдет, отчего ты вдруг запорхаешь глазами, собеседник же станет суше. Он чего-то потом тебе во всю жизнь не простит»^[38].

            Беллетристика («красивописание»), изящная словесность – с Белым подобные термины плохо вяжутся. Но местами он пишет изящно на заглядение:

            Николай Петрович Цукатов протанцевал свою жизнь.....

            Все ему вытанцовывалось.

            Затанцевал он маленьким мальчиком; танцевал лучше всех..... к окончанию курса гимназии натанцевались знакомства; к окончанию юридического факультета..... вытанцевался сам собою круг влиятельных покровителей.....^[39]

            Писать красиво – в общепринятом смысле – Белый, конечно же, умел. Да и герои его не всегда мычат, дакают да такают. Могут внятно и толково:

            – «Я путаюсь в каждой фразе. Я хочу сказать одно слово, и вместо него говорю вовсе не то: хожу все вокруг да около... Или я вдруг забываю, как называется, ну, самый обыденный предмет; и, вспомнив, сомневаюсь, так ли это еще. Затвержу: лампа, лампа и лампа; а потом вдруг покажется, что такого слова и нет: лампа. А спросить подчас некого.....»^[40].

            Хоть герой и жалуется, что путается в каждой фразе, придраться к его речи трудно. Он говорит незатянутыми, ясными фразами, последовательно излагая понятную мысль, даже и пунктуация вполне традиционна.

            Обратим попутно внимание на то, как Моисей жалуется на неумение говорить: «И сказал Моисей Господу: о, Господи! человек я не речистый, и таков был и вчера и третьего дня, и когда Ты начал говорить с рабом Твоим: я тяжело говорю и косноязычен»^[41]. Пророк говорит, что не речист и косноязычен – а речь его правильна (правда, мы имеем дело с переводом, а об оригинале судить не можем). Белый жаловался на свое косноязычие в прекрасно написанных письмах.

            Имитация косноязычия – или не имитация?

            Итак, с одной стороны, подозрительные нарушения языковых норм – с другой, безупречно написанные отрезки. Чередование косноязычия с яснозычием подсказывает: рассказчик и персонажи Белого путаются в словах и мыслях только там и тогда, где и когда Белому это нужно. Вывод этот неточен: не только.

            Обратимся к нехудожественным текстам Белого. Если в них есть косноязычие, оно не может там быть художественным приемом.

            Белый – литератор загадочный в высшей степени.