На снимке: З.С. Смирнова (1917 - 2000) и Т.Д. Гулевских (1899 - 1941)

См. ранее на Когита.ру:

- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Начало)

**

Это отрывок из моей семейной хроники, которую я пытаюсь составить для своих детей и внуков. Мой отец Тимофей Дмитриевич Гулевских погиб на фронте в год моего рождения (1941). Я жила с мамой и бабушкой, про отца и его родных были очень скупые сведения, его родственников мы не знали, ни с кем не общались. Об отце у меня были смутные представления из рассказов бабушки, одно фото вместе с мамой, одно письмо с фронта и извещение – «похоронка». И только в 2000-х гг. мне удалось добраться до некоторых архивов и я попыталась восстановить биографию моего отца Тимофея Дмитриевича Гулевских

Моя мама Зинаида Степановна Смирнова (1917- 2000), жила со своей мамой (моей бабушкой) Ксенией Михайловной Смирновой  (1880-1970) в Ленинграде, кончила семилетку, потом медицинский техникум и получила специальность фельдшера. Все медики являлись военнообязанными. С началом Финской войны мать была призвана в армию и работала в передвижном госпитале при батальоне. На Финской войне она познакомилась с моим отцом.

 28.02.2017     Ирина Ронкина (Гулевских)

ФИНСКАЯ ВОЙНА И МОИ РОДИТЕЛИ

                                          Принимай нас, Суоми-красавица.

                                               Сосняком по откосам кудрявится
                                               Пограничный скупой кругозор.
                                               Принимай нас, Суоми-красавица,
                                               В ожерелье прозрачных озер!
                                                           Ломят танки широкие просеки,
                                                           Самолеты кружат в облаках,
                                                           Невысокое солнышко осени
                                                           Зажигает огни на штыках.         
                                               Мы привыкли брататься с победами,
                                               И опять мы проносим в бою
                                               По дорогам, исхоженным дедами,
                                               Краснозвездную славу свою.
                                                           Много лжи в эти годы наверчено,
                                                           Чтоб запутать финляндский народ.
                                                           Раскрывайте ж теперь нам доверчиво
                                                           Половинки широких ворот!
                                               Ни шутам, ни писакам юродивым
                                               Больше ваших сердец не смутить.
                                               Отнимали не раз вашу родину -
                                               Мы приходим ее возвратить.
                                                           Мы приходим помочь вам расправиться,
                                                           Расплатиться с лихвой за позор.
                                                           Принимай нас, Суоми - красавица,

В ожерелье прозрачных озер!

                                                                       Музыка: Даниил и Дмитрий Покрасс.
                                                                       Слова: Анатолий Д'Актиль (Френкель).
                                                                       Исполняет: Ансамбль красноармейской   песни и пляски ЛВО   под управлением А.Анисимова.
                                                                       Фабрика граммофонных пластинок.

                                                                Ленинград, август 1939 г

     В 1939 руководство нашей страны готовилось к войне с Финляндией. Моя мама Зинаида Степановна Смирнова, как и все медики, была военнообязанной, и ее призвали.  Работала она в военном госпитале, который был развернут осенью 1939 года на Карельском перешейке в районе поселка Лемболово.

Моя мама не любила рассказывать ни о Финской войне, ни об Отечественной, вообще - о прошлом, и ее воспоминаний сохранилось очень мало. Поэтому я привожу ряд воспоминаний участников тех событий. Особенно мне были интересны люди, служившие в 286 стрелковом полку вместе с моими будущими родителями.

Из статьи журналиста А.Е. Разживина (газета "Невское время" 29.11.2006 г.) (http://artofwar.ru/r/razzhiwin_a_e/text_0110.shtml)

«Мирная жизнь продолжалась до марта 1939 года. К этому времени из пограничных районов отселили местных жителей. Летом был разработан план на случай возможной войны.

  У бойцов было приподнятое настроение. Советская пропаганда делала свое дело, всячески принижая возможности будущего противника. Именно в те дни появилась знаменитая песня. -"агитка": "Мы привыкли брататься с победами, / И опять мы проносим в бою / По дорогам, исхоженным дедами,/ Краснозвездную славу свою"... Готовились не к тяжелой войне, а к легкой прогулке.

  - Мы им вмиг покажем, как посягать на нашу землю. Ждите, вернемся через несколько дней, - говорили солдаты, уходя на войну. Они брали с собой сухой паек на неделю».

Война с Финляндией началась 30 ноября 1939 года. Накануне наши войска обстреляли свой погранпост в п. Майнила и обвинили в этом финнов, после этого начали военные действия против них «с чистой совестью».

В начале февраля 1940 года мама встретилась с моим будущим отцом Тимофеем Дмитриевичем Гулевских– он был назначен командиром 286 стрелкового полка, к которому относился их госпиталь.

Из воспоминаний связиста 286-го стр. полка Г.И. Гудзенко (http://centralsector.narod.ru/arch/90sd/13.htm):

«286 стрелковый полк в Лемболово.
Когда вернулись в свой полк, была зима и наша казарма была заселена лётчиками, а мы поселились в палатках. На льду озера стояло много самолётов.

Командиром полка был майор Гулевских, имя его не знаю, кавалерист, носил голубые петлицы»…..

«Под границей с Финляндией вся наша рота связи соорудила землянку на 90 человек, это целое сооружение в земле. К нам приезжали с Ленинграда артисты и ставили в нашей землянке концерты.

В расположении дивизии находился начальник пропаганды РККА Мехлис. Однажды наш старшина роты Головнин проинструктировал новый наряд, и были выставлены люди на посты.
Возле нашей землянки стоял часовым наш художник роты, фамилии не помню до сего дня, но знаю и помню, он хорошо рисовал и красиво оформлял панно, нашу стенную газету. Был с приписного состава житель города Ленинграда, много старше нас. Он стоял в наряде. Более 90 человек в ней спали. Между нами спали офицеры.

Среди ночи к нашей землянке пришли командир дивизии Зайцев, комиссар дивизии, начальник штаба дивизии и с ними командир полка майор Гулевских и Мехлис. Когда они подходили к часовому, он их остановил, но Мехлис сказал часовому, зачем ты нас остановил, мы же тебя знаем. На это часовой ответил: "Что если ты меня знаешь, то иди ко мне". Мехлис подошёл к нему, поздоровался за руку и спрашивает: "Твоя винтовка заряжена", часовой ответил: "Да заряжена". Мехлис попросил винтовку и часовой её отдал ему. Когда он отворил затвор, в магазине не было ни одного патрона.

После всего они зашли в нашу землянку, и он спросил часового, где же твой старшина и комроты, он всех показал. Всю роту подняли по тревоге. Очень было много неприятностей всему комсоставу роты… Мне пришлось писать об этом в боевом листке.
Потом мы перешли границу Финляндии и двое суток сражались с финнами в укрепрайоне, было много дотов и мин, заграждений».

А.Е. Разживин (http://artofwar.ru/r/razzhiwin_a_e/text_0110.shtml):

   «Противник применял гибкую тактику. Часто использовал обходы, охваты, лыжные рейды диверсионных групп и заминированные завалы. Из донесений с фронта было видно, что у нас практически отсутствовала разведка, данные были крайне скудны и не позволяли видеть реальное положение дел. Артиллерия и авиация нередко били по своим, а подразделения не ориентировались на местности, из-за чего часто блуждали по лесам, попадали в окружение, а нередко и вступали в бой со своими соседями.

  На лыжах ходить могли далеко не все. Солдаты обмораживались и погибали из-за недостатка теплых вещей. В наспех сформированных частях воевали нередко в буденовках и кирзовых сапогах. Не было даже миноискателей для обезвреживания огромного количества финских мин».

И опять Г.И. Гудзенко:

«Около линии Маннергейма мы стояли долго. Там долго и больше всего работала наша авиация и артиллерия. Финские бетонные ДОТы были одеты толстой резиновой шапкой и с дальней дистанции снаряды не пробивали, если удавалось ударить по доту прямой наводкой, то снаряд отскакивал от резины и взрывался в стороне. Очень трудно было поразить ДОТ. Тогда избрали такой способ. К танкам впереди прикрепляли лист брони, а сзади танка прицепляли салазки с динамитом. Танк подъезжал к амбразуре ДОТа, закрывал её бронёй. Сапёры обкладывали ДОТ взрывчаткой и мигом отходили назад. Танк задом отходил назад. ДОТ от взрывчатки летел вдребезги».

О Финской войне мать вспоминала как о самой кровавой. Такого не было и в Отечественную.  Их полк за 4 месяца Финской кампании восемь раз поменял личный состав –  так гибли люди. Финны   были   отличными   лыжниками, у   них было хорошее обмундирование - легкое, теплое.  А зимой в тот год стояли очень сильные морозы.  Мать рассказывала, как у них ночью финны вырезали полностью роту (все спали) и ушли – и всёэто без единого выстрела. Возможно, эти же события описаны и Гудзенко Г.И.:

«После разгрома финнов у линии Маннергейма наша дивизия по лесам пробивалась к Выборгу. Это был трудный путь солдату по лесу. Толстый покров снега, под снегом вода, машины буксуют, танкам не пройти, всё это почти тянули люди на своих плечах.
К вечеру вышли к дороге, которая идёт с Выборга на Хельсинки. Было уже темно.
Там у дороги стояли три домика лесничие, финские, в них расположились пехотные роты, дальше организовали передовую и там наши батальоны окопались, и пулемётчики заняли свои позиции. Среди ночи произошла трагедия, что и до сих пор это нельзя забыть. На передовой финны бесшумно сняли боевое охранение, порубив их топорами. Ворвались в два домика, где спали часовые и всем поотрубали головы. В третьем домике часовой не спал, убив несколько финнов, поднял тревогу. В этой трагедии погибло около 200 человек. Туда приводили многие подразделения и показывали, объясняя, к чему приводит сон на посту».

Наши войска останавливались в брошенных финнами хуторах. И тут мама восхищалась, какой у них в домах был порядок – все разложено по баночкам,  мешочкам,  все  аккуратно  развешено,  дома  все ухоженные, погреба, амбары добротные. Остатки финских хозяйств мы видели в конце 50-х и в 60-х годах, когда студентами ходили в походы по Карельскому перешейку.  Иногда сохранились даже каменные стены домов, каналы для отвода воды были выложены камнями. Чувствовалось, что это были крепкие хозяйства.

Г.И. Гудзенко (http://centralsector.narod.ru/arch/90sd/13.htm):

«Выборг наша дивизия брала штурмом с тыла. После Выборга сопротивление спало у финнов, но бои продолжались. Наш полк прошёл с боями 140 км и выпустил много снарядов по врагу...

В дальнейшем, когда бои прекратились, по дорогам мы шли маршем, а впереди нас шли отступающие финны. Бывало и так, что они остановятся и не идут. Наш начальник штаба посылает связного спросить, почему остановилась. Ему отвечали, что нет приказа, и нам приходилось ждать, когда они отойдут дальше».

Нижеследующее  воспоминание мамы, очевидно,  относится ко времени окончания Финской войны, но военная часть еще расположена на Карельском перешейке. Она вспоминала, что отец "уж очень красиво ухаживал".  Ей выделили отдельную комнату при штабе.  А когда вдруг она узнала, что ее мама заболела и попала в больницу (это уже весна 1940 г.), она хотела поехать ее навестить в Ленинград.  Но не в чем было ехать, чтобы прилично выглядеть - форма была не по размеру. Тогда командир полка (мой будущий отец) велел за ночь перешить для нее шинель, подогнать по фигуре.  По его приказу были сделаны ей и сапоги, мягкие и удобные.

И опять Г.И. Гудзенко:

    «В мае 1940 года на границу Финляндии пришла новая часть, которая сменила нас, и мы покинули Финляндию. Наш полк вернулся на старое место в Лемболово. Потом маршем двинулись на Ленинград и далее в район Пскова. Мой радиоузел следовал своим ходом от Ленинграда до места дислокации полка.

Через некоторое время наш полк пересёк границу Эстонии. Когда проходили эстонские сёла, нас торжественно встречали и забрасывали цветами. Очень было трогательно, когда люди с душой, с добротой нас встречают. Было видно, что люди вдоволь хлебнули горя.

Пересекли почти всю Эстонию, и наш 286 стрелковый полк остановился в г. Пярну на берегу реки в палатках. Я не знаю, как называется эта река. И вот однажды в наш штаб пришёл солдат эстонец /ихняя армия продолжала существовать/, который рассказал, что в дом лесника эстонские офицеры каждый вечер привозят пушку и устанавливают на прямую наводку на вашу часть. Это было ликвидировано, и они были арестованы.

В центре города Пярну были расположены наши пехотные батальоны. Эстонские офицеры намеревались уничтожить наш батальон в тот момент, когда солдаты выйдут на физзарядку к заливу. Они планировали захватить казарму с оружием батальона, а личный состав батальона расстрелять из пулемёта на физзарядке. Об этом доложил в наш штаб пулемётчик с Эстонской армии. Он не сумел убедить своих солдат, чтобы они стреляли по батальону не в людей, а поверх их. Наши подразделения были подготовлены, и их операция провалилась. Они были все схвачены в момент нападения на казарму батальона».

А вот еще воспоминание ветерана 286-го стрелкового полка И.М. Смертенко о пребывании наших войск в Эстонии (http://centralsector.narod.ru/arch/90sd/27.htm) :

«В первых числах марта 1940 года нас отправили на Финский фронт, и большая группа солдат попала на пополнение в 90 стрелковую дивизию.

Я попал в сапёрный взвод, а после 13 марта 1940 года был переведён в музвзвод 286 стрелкового полка. Наш полк дислоцировался на станции Калалампи-Пус. Штаб дивизии размещался в посёлке Антреа. Хорошо помню, как в апреле 1940 года Михаил Иванович Калинин приехал в Антреа (Каменногорск) и вручил дивизии орден Красного Знамени. Много красноармейцев, младших командиров и офицеров были награждены орденами и медалями.

В то время командиром дивизии был генерал-майор Зайцев. 286 полком командовал майор Гулевских. (Я его хорошо помню. Это был до мозга костей кавалерист. Он часто гарцевал в бурке на лошади по кличке "Ева". Одно время я был у него штаб-трубачем и часто падал с лошади).

 Хотя война с белофиннами официально окончилась 13 марта в 12 часов дня, но время было тревожное. Финские лыжники иногда проникали на нашу территорию. Долго не хотели оставить город Энсо.

Из рассказов старослужащих мы узнали, что до Финской кампании полк дислоцировался в посёлке Лемболово, под Ленинградом. Во время боевых действий сражались в районе Карельского перешейка г. Волкярви, Перкиярви

В конце мая или начале июня 1940 года, полк подняли по тревоге, и мы пошли [пешим?] порядком стали двигаться к Ленинграду, который прошли ночью, и продолжали движение в сторону города Пскова. Лишь в районе г. Луги нас посадили на автомашины и доставили в район юго-западнее города Пскова, к границе с Эстонией.

Из рассказов старших нам стало понятно, что на территориях буржуазных республик Эстонии, Латвии и Литвы стали учащаться случаи нападения на наших военнослужащих, которые с 1939 года были размещены там отдельными гарнизонами, согласно договоров. Советское правительство передало ноты буржуазным правительствам с предупреждением, что если не будут прекращены провокации, то наши войска силой войдут на их территории.

Нам был роздан НЗ, боеприпасы и мы стали готовиться к боевым действиям

Рано утром 17 июня 1940 года нас всех подняли по тревоге, построили и объявили, что буржуазные правительства прибалтийских стран дали согласие на ввод наших войск. С нами были проведены беседы о том, что мы будем двигаться по чужим территориям, необходимо двигаться по чужим территориям в составе своих подразделений. Ни в коем случае не отставать. Категорически запрещалось вступать в разговоры с местным населением, пользоваться водой и продуктами. Поход был очень тяжёлый. Двигались с полной выкладкой. За трое суток прошли 226 километров и стали лагерем на окраине города Пярну. Нам молодым многое было интересным. Мы впервые увидели жандармов, полицейских и т.д. На наших глазах там произошла революция. Видели, как освобождали политзаключённых из Пярнуской тюрьмы, как на демонстрации полицме[й]стер впереди колонны нёс Красное Знамя. Наш музвзвод всё время находился в гуще событий. Даже были в Пярнуском курортном парке, где бывала вся знать с запада. Видали притоны и разные заведения. Одними из первых побывали в казармах Эстонской Армии. Мы солдат угощали махоркой, а они нас компотом. Осенью 1940 года нас передислоцировали в город Валга / Половина города Эстонский, половина города Латвийский/.[1]

Музвзвод разместился в "ТаутасНамсе" народном доме Латвия. По несколько раз в день ходили в другое государство, в Эстонию, где располагалась основная часть полка, штаб и столовая. А ведь это были разные государства, язык, деньги, правила и т.д.

По сути, говоря, каждый из нас был политработником в беседах с местным населением. Штаб дивизии находился в городе Вилянди. После майских праздников 1941 года полк погрузили в эшелон и отправили в Литву на границу с Германией в район местечка Тубинес, Таурагенского уезда».

В этих воспоминаниях видно, как перемещался и где находился 286-й полк, которым командовал мой отец.

После окончания Финской войны мои родители вместе с полком попали в Эстонию, которую Советский Союз присоединил к себе вместе с другими прибалтийскими государствами. Мама позже, уже в старости, вспоминала: «А за что нас прибалтам любить?  Мы вошли к ним как хозяева. А сколько людей позабирали и выслали! Ночью грузили в машины семьями и вывозили без всякого суда и следствия – в эшелоны и отправляли в Сибирь».  А попали наши войска, только что отвоевавшие на Карельском перешейке, в страну, очень отличавшуюся по уровню жизни от Советского Союза. Частные магазины, все есть.Особенно маму и ее подруг привлекла косметика, она была в изобилии. В Эстонии отец для моей мамы купил много разных отрезов на платья. (Сшить она не успела, началась новая война. Эти отрезы могли помочь выживать в блокадном Ленинграде, можно было обменять на продукты, но почти не пришлось этим воспользоваться – нас обокрали.) Здесь, как и в Финляндии, поражали крепкие, ухоженные крестьянские хозяйства (хутора).

     Мама моя была уже беременна, когда вдруг в полк приехала жена отца (Шафирова).  Для мамы это было большим стрессом.  Отец любил мою мать, с женой он давно разошелся, много лет они не жили вместе, но развод не был оформлен. Мама уехала в конце октября в Ленинград, а 15 января 1941 года я родилась.  Из роддома нас встречала мамина подруга тетя Вера.  Отец продолжал служить в Эстонии.  Один раз в феврале 1941 года он выбрался в Ленинград, тогда он впервые увидел меня. Он зарегистрировал меня на свою фамилию.

ОТЕЦ

Мама об отце мне почти ничего не рассказывала. Говорила: «Вечно ты любишь копаться в прошлом, я ничего не помню», ссылалась, что ей тяжело вспоминать. Кое-какие скупые сведения я получила от бабушки, и у меня сложилось свое представление об отце. Я всегда знала, что мой отец – казак и очень любил лошадей. Потом оказалось, что казаки бывают разные, и я считала отца то донским, то даурским (из отрывочных сведений о том, где он воевал или жил). В конце концов я заключила, что он с Кубани. Так я и прожила жизнь с представлением, что он – кубанский казак.

Из рассказов бабушки у меня сложилось некое представление о биографии отца. Вот это представление:

Он рано ушел из дома прямо на 1-ю мировую войну, а потом перешел в Красную армию. После гражданской войны он окончил школу Красных командиров.  Так он стал кадровым военным.  К родителям на Кубань (я тогда считала, что мой отец родился на Кубани) он   больше   не возвращался, а как-то вытянул из станицы одного из своих младших братьев Митрофана и помог ему стать тоже военным. Отец был дружен с Рокоссовским.

 В 1938 году отец был арестован вслед за Тухачевским и другими.  Его обвиняли, что он скрыл свое кулацкое происхождение.  Казачьи семьи были зажиточными. В начале 30-х годов семью отца раскулачили и сослали.

Связи с семьей он не поддерживал с 1914 года.

Бабушка говорила, что его не расстреляли тогда, когда погибли Тухачевский,  Якир и др., потому что он не входил в высший командный состав (майор).   Просидел он год  и  был  выпущен  после  ареста  Ежова  и направлен  командиром  полка прямо на Финскую войну.  У отца, по словам бабушки, в Москве была жена (Шафирова?) и дочь, но он с женой не жил уже несколько лет, хотя и не был разведен.

Где-то в конце моей школы, году в 1957-58, вдруг стали объявляться родственники отца. Появился племянник отца Сергей Подвальных, сын его старшей сестры, он по возрасту ровесник моей мамы. Он привез своего сына поступать в какое-то военное училище в Ленинграде. Где-то в эти же годы приезжал младший брат отца Митрофан Дмитриевич с женой из Риги, он очень был похож на (фото) отца. Некоторое время мы даже обменивались поздравительными открытками, но теплых отношений ни с кем из родственников не возникло, а что-то подробно выспросить тогда мне и в голову не приходило.

И только в 2007 году я решила сделать запрос в Центральный военный архив, получила от них выписку из личного дела – послужной список, а потом и копию автобиографии отца, им собственноручно написанную. Мы с моим мужем, Ронкиным Валерием, прочтя эту автобиографию, поняли, что она составлялась по требованию каких-то следственных органов, т.к. там постоянно звучала попытка подтвердить преданность советской власти, как свою, так и родных. Мы поехали в Подольск в военный архив и там познакомились с его делом, поняли, что в конце 20-х годов мой отец был под следствием и под судом, но был оправдан, а его отец Д.Л. Гулевских был арестован в 1937 г. и осужден. Я запросила следственные дела моих родных из архива ФСБ  г. Воронежа, где все происходило. Дела прислали в СПб КГБ и мы с Валерой несколько дней знакомились с присланными делами в архиве КГБ СПб.  Сопоставляя полученные документы и слышанные мною рассказы, я вижу теперь жизнь отца несколько по-иному.

Мой отец Тимофей Дмитриевич Гулевских был казаком, родился в 7 июня1899 года в деревне 2-я Павловка Землянского[2] уезда Воронежской губернии в семье крестьянина-кулака (как он сам об этом пишет в своей автобиографии в 1938 году).  Его отец Дмитрий Лукич (так в документе) Гулевских имел собственной земли к 1916 г 61 десятину, из них засевал 38. У него был необходимый инвентарь для обработки, он держал наемных рабочих.

Мой отец в 1911 г. закончил 3 класса сельской школы в дер. Ивановка Воронежской губернии.

В автобиографии он пишет:

 «С 7 лет начал работать в хозяйстве деда.  В 1913 г ушел из дому ввиду частых драк с отцом и жил около 2-х месяцев в станице Славяносербенской, бывшей Екатеринославской^[3] губернии, у зятя, рабочего Еремея Д. Подвальных (муж старшей сестры Евдокии, - И.Р.).

Затем поехал в Донскую область в Сальский и 1-й Донской округ, слобода Большая Орловка, и жил по найму у кулака Дмитриенко Григория, переехал в Екатерининскую станицу и жил по найму у Чибуняевых до 1914 г. После вернулся снова в слободу  Большая Орловка и поступил к Дмитриенко Григорию, где и проработал до середины лета 1915 года. После поступил конюхом к коннозаводчику Королькову Нифонтию Яковлевичу, станция Зимовники Сальского округа. Оттуда переехал и жил у него же в городе Нахичеване на 32 или 38 линии, работал кучером до декабря 1916 года.

С начала 1917 г жил в Ставропольской губернии Медвеженского уезда село Безыменка в экономии Трубецкого и в селе Пещенокойское у кулака Краморча до июля 1917. После выехал на родину и жил в Землянском и Воронежском уездах по экономиям Строжевского и  Папанова.  С ноября 1917 года по март 1918 года жил в доме отца. (причем, с января по март фактически жил у знакомого Т.А. Наумова в д. 2-я Павловка, т.к. с отцом не ладил).

После скандала с отцом ушел, забрав 2 лошади, которые продал – одну в деревне 2-я Павловка Ивану Акиловичу Наумову,  а другую отдал его брату Тихону Акиловичу и выехал в Донскую область Сальского округа. Жил на Русском хуторе Петрово у Федора Бобрышева, Леонтия Безыменко и у Кислицына Трофима»

 В это время уже произошла революция, на Дону формируются отряды Красной Армии. И мой отец решает, что его место там.

И далее из автобиографии:

«6 мая 1918 г.  добровольно вступил в Куберлянский^[4] красный партизанский отряд, которым командовал тов. Белодедов. В июне 1918 г. отряд на ст. Зимовники-Двойная и Котельники влился в 1-й Социалистический Доноставропольский полк (в котором командиром был Б.М. Думенко. - И. Р.), а помкомполка был выбран С.М. Буденный.

Из него же развертывалась 4-я кавалерийская дивизия при 10-й армии, которой командовал с марта 1919 года С.М. Буденный, а после Городовиков, Летунов, Тимошенко. Я же служил в этом полку».

Из воспоминаний С.М.  Буденного (http://www.xxl3.ru/krasnie/budenny_sm/1_03.html)

«…В эти тревожные и бурные  на Дону дни, когда краснопартизанские отряды, собравшиеся на станции Куберле, наконец, объединились под общим командованием, все взоры наши были обращены к Царицыну…

Из частей 5–й и 3–й  Украинских армий, краснопартизанских отрядов Донбасса и Донской казачьей области, отошедших к Царицыну, была создана группа Ворошилова, впоследствии (в октябре 1918 года) переименованная в 10-ю Красную армию.

В состав этой армии влились и партизанские отряды Сальского округа, из которых во второй половине июня, когда наш объединенный отряд из Куберле отошел в Зимовники, была сформирована  1–я Донская советская стрелковая дивизия. Начальником дивизии назначили Шевкоплясова. При формировании ее был создан 1–й социалистический кавалерийский полк, основой которого явился Платовский кавалерийский дивизион, пополненный еще в Куберле за счет кавалерии других отрядов. Командиром кавалерийского полка назначили Думенко, а меня его заместителем».

 Из статьи в «Независимой газете» от 12.05.2006 (автор - полковник Сергей Коломнин) (http://nvo.ng.ru/history/2006-05-12/5_dumenko.html):

     «Борис Мокеевич Думенко родился в крестьянской семье. Во время Первой мировой войны служил в конно-артиллерийском полку, за проявленную храбрость стал кавалером 4–х Георгиевских крестов и был произведен в вахмистры. В начале 1918 года самостоятельно организовал кавалерийский партизанский отряд и включился в активную борьбу с донской контрреволюцией. Троцкий заметил талантливого Думенко, и с июля 1918 года он назначается командиром 1-го кавалерийского крестьянского социалистического полка, награжденного впоследствии за боевые заслуги Почетным революционным Красным знаменем.

В мае 1920 года по ложному обвинению в убийстве военкома В.Н. Микеладзе и подготовке мятежа Думенко и 6 членов его штаба были осуждены и расстреляны».

В этом кавалерийском полку и воевал мой отец. Очевидно, что вся история с Б.М. Думенко происходила на его глазах, но в автобиографии он об этом не упоминает и фамилия Думенко не звучит, т. к. Думенко в то время считался врагом революции, а реабилитирован только в1964 году (Буденный и Ворошилов были против его реабилитации).

И далее из автобиографии:

«В 1919 г. наш полк переименовали в 19 кавалерийский полк, которым  командовал     т. Стрепухов. В марте 1919 г. я  был назначен комотделения, в  апреле 1919г. – помкомвзвода, а в июне 1919 г. – членом оценочной комиссии 4-й кав. дивизии.  В это время начдивом был т. Городовиков,  там я  и прослужил до 10 апреля 1920 г,  участвовал во всех боях против белогвардейцев на Царицинском, Воронежским фронтах до полного разгрома Деникина. После был откомандирован в Елисоветград^[5] в распоряжение начальника отдела ремонтирования^[6] Квочко».

Но летом и осенью 1919 года произошли события, отложившие глубокий отпечаток на всю жизнь отца. Вот как он об этом пишет в объяснении в Партийную комиссию при Главном управлении политпропаганды Красной Армии (ПК ГУПП КА) 23.04.1941 г. (ответы на вопросы, поставленные партследователем - батальонным комиссаром т.Волковым):            

«В конце июня 1919r. при мобилизации лошадей в немецких колониях близ Сарепты^[7] были встречены белогвардейским разъездом, в перестрелке я был ранен и направлен в посад Дубовку^[8], где и заболел тифом, после был перевезен ст. Ртищево, Пензенской губ. Подтвердить могут Сколозубов, Лысаков, последний со ст.Константиновская, Рожков со ст. Великокняжескaя Дон. области.

В 1919 г. в конце сентября или начале октября после ранения и болезни тифом я пришел на родину - дер.2-я Павловка, Землянский РИК, где жили мои родные. Мать уже не проживала, а переехала жить на хутор Грачи - в 8 клм. от села Тербун, куда я и направился с прибытием к матери. От последней узнал следующее, что белые наступают со станции Касторной. Я снял ­кр­-кое (красноармейское, - И. Р.) обмундирование и остался дома, ввиду слабого здоровья после тифа. К вечеру этого же дня я пошел с братишкой Митрофаном 1911 г.р. за лошадьми в   лес, где встретил массу местных дезертиров, которые поймали с села Тербун работника Волвоенкомата­ Гурия Егоровича Гулевского и решили его вести в штаб к белым, ввиду того, что последний не давал им покоя при советской власти. Время подходило брать лошадей с пастбища и разводить по домам. В это время произош­ло замешательство.

Я предложил Гурию Егоровичу Гулевскому (он не являлся родственником, - И. Р.) бежать, и, вскочив на лошадей, мы сбежали на хутор Грачи, где жила моя мать, и скрылись в риге в соломе до утра. На рассвете, переодев его (Г.Е. Гулев­ского. - И. Р.) в гражданское платье, я проводил его, а сам начал скрываться.    В эту же ночь приезжал разъезд белых с местными дезертирами ­Хаваевым­ и Тихоном Гулевским /Петрухин/, искали Гурия Егоровича Гулевского, но найти им не удалось. Гурий Егорович Гулевский из села Тербунов, чл. ВКП/б/, бывший работник Волвоенкомата Тербун, ныне проживает в г. Ростове на Дону, ул.Старопочтовая, дом 70, кв.18. Его семья - Наталья и дети -были ограблены белыми в Тербунах.

Дальнейшее мое пребывание на хуторе Грачи у матери было невозможно,  т.к. белые меня начали искать. Я отправился к тетке в дер. Елизаветовка проселочными дорогами. В пути меня нагнал казачий разъезд и арестовал, предъявив обвинение в укрывательстве местных советских работников - Гурия Егоровича Гулевского. После, провезя  меня по селам и хуторам, ночью привезли меня в село Семеновку близ Верхотопья и посадили в бот, где сидели 2 пленных кр-ца, откуда мы   бежали на рассвете. Я ушёл в дер. 2-я Павловка, дер-ю Сельхова /Шестидвориково/ скрывался у Григория Сергеевича Лаврова и Тих. Акиловича Наумова дня 4 и ушел в Волчий лес близ с.Лебяжье, где был несколько дней. Со мной скрывался Иван Князев /по-уличному «коза»/ дер. Хрущевка в 1 клм. от села Лебяжье, Землянского уезда. Продукты носила жена Князева - Екатерина.

     Я решил уйти за Воронеж, ближе к фронту. Остановился в селе Рождественская хава. Во 2-й половине октября 1919 г. белых выбили. Я встретил из 35 к. п. б  к.д. комэска (35-го кавалерийского полка бывшей кавалерийской дивизии коммунистического эскадрона, - И.Р.) т. Ткачева Назара, который меня знал по 1918 г.  и весне 1919 г. Вскоре встретил свою часть - 4-ю оценочную комиссию 4 к.д. 1 кон.корпуса т. Будённого, где служил до 10.4.20г.  и (мы, - И.Р.) были откомандированы с Кубани в распоряжение центральной ремонтной комиссии 1-й Конармии. Начальником был т. Квочко Егор из села Безыменки, Медвеженского уезда, Ставропольской губ., комиссаром - т. Хнычев. Комиссия была в Таганроге, Екатеринославе и Елисаветграде, где начальником был Беченгард, комиссаром т. Марков, последний москвич, инспектором 1-й конармии был Мурзин».

Отец подробно перечисляет сослуживцев и командиров, чтобы могли проверить правдивость его показаний.

С 1-й Конной отец воевал на польском фронте в составе 19-го кавалерийского полка, был в очередной раз ранен.

После выздоровления он возвращается в 1-ю Конную в район Херсона. Их части бросают на борьбу с «бандами».

Продразверстка привела к большому числу «кулацких» восстаний. Националисты на Украине боролись за выделение ее в самостоятельное государство. В районе Херсона части, где служил отец, воевали с бандами Хмары и Поптюха.

И снова из автобиографии:

«… в марте 1921 г. наша 2-я ремкомиссия откомандирована в 11 кав. дивизию, где комдивом был т. Коробков, а после Лабочев». Эта дивизия была брошена на ликвидацию банд Галько и знаменитого Булак-Балоховича^[9] в Гомельской губернии».

Далее отец пишет:

 «В ноябре 1921 нас командировали в Ленинград в штаб войск ГПУ погранкорпуса.  Я был послан в город Архангельск, в эскадрон ГПУ помощником командира взвода, оттуда с взводом разведчиков во 2-ю стрелковую дивизию г. Петрозаводска, пробыл там 20 суток и был командирован в 1-ю кавалерийскую дивизию г.Петроград, в 1-й кавалерийский полк командиром взвода».

Как я понимаю, после боев на фронтах Гражданской войны, после борьбы с «бандами», отцу было скучно служить в погранвойсках. В центральной и южной части страны с крестьянским сопротивлением советской власти армия справилась, и некоторые части перебрасываются в Среднюю Азию на борьбу с басмачеством. В своей автобиографии отец сообщает:

«В декабре 1922 получил отпуск и поехал в Бухару встретить в пути 11 кавалерийскую дивизию (в которой он раньше служил, - И. Р.)». Там же он пишет, что встретил ее в Оренбурге. Местным военкоматом был демобилизован на жительство в Кирс-Курай,  и сразу же в том же декабре 1922 года поступает добровольцем в 11-ю кавдивизию красноармейцем в саперный эскадрон. Наверное, добиться перевода из войск ГПУ было не просто, а отец хотел служить в кавалерии и «заниматься делом», так что пришлось прибегнуть к такому способу. Очевидно, о том, что эта дивизия направляется в Бухару, он узнал от кого-то из своих боевых друзей. В конце декабря его часть оказалась на левом берегу Вакша, в Восточной Бухаре.

После Сальских и Донских степей красноармейцы учатся воевать в горах и среди мусульманского населения. Во главе басмаческих отрядов далеко не всегда стоят богатые беи, есть и выходцы из простых дехкан. Здесь продолжается война. Регулярные войска несли большие потери, но оказались сильнее отрядов басмачей. Многие из них были разгромлены, а другие ушли в горы через границу в Иран, в Афганистан, откуда еще долго продолжались набеги на территории уже советских среднеазиатских республик.

В саперном эскадроне отец служит рядовым, а с января 1923 года – старшиной-фуражером до 1 декабря 1923 года. Потом был переведен в 65-й кавалерийский полк этой же дивизии сначала начальником хоз. команды, а через 2 месяца временным командиром 3-го эскадрона, а затем командиром 1-го эскадрона в Яванском^[10] бой участке, г. Султан-Абад. 

В 1924 году начинается реорганизация Красной Армии, армия сокращается, а многие зарекомендовавшие себя командиры направляются на учебу в только что созданные школы Красных командиров. Мой отец был очень настойчивым и стремился к военной карьере. На последней аттестации в сентябре 1924 года он получает запись: «Подлежит демобилизации как не имеющий военного образования», но добивается пересмотра этого решения.

15.10.24 он был командирован в Киевскую школу Красных командиров им С.С. Каменева. Именно во время учебы 3 февраля 1926 года отец получает Орден Боевого Красного Знамени «за отличия в бою против врагов социалистического отечества, за отличие в бою под кишлаком Курдых-сат». Во время учебы в школе в 1926 году отец вступает в партию, № партбилета 0444494

В послужном списке отмечено: «Общее политическое развитие слабое. В партпросветработе активного участия не проявил». Он окончил школу 15.08.1926 г.

После окончания школы отец был направлен командиром взвода  73-го кав. полка в Троицкосавск^[11], в Забайкалье. Этот полк вместе с 74-м и 75-м полками входил в 5-ю отдельную Кубанскую бригаду под командованием Рокоссовского К. К.

Но уже осенью 1926 года группа советских командиров во главе с Рокоссовским командирована в Монголию, в Ургу^[12] в качестве инструкторов, чтобы оказать помощь в формировании МНРА^[13]. Мой отец тоже вошел в эту группу. Он был командиром-инструктором  2-го сводного эскадрона 1-й кавалерийской дивизии МНРА при полпредстве СССР в Монголии. Отец прослужил в Урге под командованием Рокоссовского почти два года (до 28.04.28)

В декабре 1926 года  в Урге отец женился.

Как я поняла из документов, это был его третий брак. Первый раз он женился весной 1919 года (на несколько дней приезжал из армии) на Ивлевой Елене Григорьевне из села Троицкого Землянского уезда Воронежской области., свадьбу играли в избе родственника Кузьмы Семеновича Гулевских на хуторе в Грачах, т.к. у его отца все хозяйство уже было отобрано. Это был церковный брак. В том же 1919 году родился сын Николай. Отец с женой расстался, и она вернулась к своим родным в село Троицкое, позже вышла замуж. Семья Ивлевых была тоже из зажиточных.

2-ой раз отец женился в Киеве, во время обучения в школе КК. Есть запись в составленном при выпуске из школы Послужном списке – 22 июня 1926 года вступил в брак с гр. Сулиной Клавдией Егоровной (пр. № 206(п.5) от12.07.26) Этот брак продолжался совсем недолго, т. к., очевидно, Клавдия не захотела уезжать из Киева в Забайкалье.

Его третья жена родом из Забайкалья, из Удинска^[14]. Имя ее в автобиографии не указано,однако фамилия известна - Шафирова. Она была членом бюро райкома комсомола в Урге.

В 1928 году отца переводят из Монголии в Удинск комвзвода 74-го кавалерийского полка, а потом он перемещается все дальше на восток: 1929 год – станица Даурия^[15].

В военных столкновениях на КВЖД, которые были осенью 1929 года, мой отец не участвовал. В 1929 году он был арестован прокуратурой 10-го корпуса по запросу Воронежской и Елецкой прокуратуры. Этому предшествовали следующие события.