См. ранее на Когита.ру:

Атланту 80: Юбилейные концерты

Физик, Лирик, Гражданин - Александр Городницкий

Александр Городницкий о "петербургском тексте", Москве, новоделах и оптимизме

Первоисточник: 7 искусств, № 7(44) – июль 2013

Ирина Маурер и Михаил Юдсон

ДОРОГИ ГОРОДНИЦКОГО

Александр Городницкий – поэт, бард, доктор геолого-минералогических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института океанологии РАН. Александр Моисеевич исходил, объездил, исплавал весь мир, много раз опускался на дно морей-окиянов и поднимался за облака. Но среди множества его воздушных путей и морских дорог есть, пожалуй, важнейшая для нас – поэтическая стезя, волшебно-эфирный тракт. Городницкий – бард из той звездной плеяды Держателей Неба (не массолитные атланты, а таланты!), чье творчество помогало и помогает нам обитать на земле. Нынче мэтру – восемьдесят. Поздравляем и поговорим.

- Как и когда вы написали свою первую песню и стихотворение?

- Все началось с того, что мы с другом в 7 классе пошли записываться в художественную студию при Дворце пионеров в Ленинграде (впоследствии он, кстати, стал профессиональным художником) – а студия в этот день не работала. Но зато была открыта другая, литературная, в которой статный, красивый человек в офицерской гимнастерке читал стихи. Мне так там понравилось, что я спросил, что надо сделать, чтобы поступить туда. В ответ услышал, что надо написать два стихотворения и один рассказ, что я и сделал за пару дней. Между прочим, одно стихотворение было про геологов, оно сохранилось до сих пор.

- Чем занимались ваши родители и каким видели ваше будущее?

- Моя мать – учительница, отец – инженер. Мое будущее они связывали с технической специальностью – считали, что еврейский мальчик не может заниматься искусством, так как не должен зависеть от жизненных обстоятельств (и тем более – необходимости продаваться). Поэтому я закончил горный институт и работал много лет  в геологических экспедициях. Никогда не хотел учиться ни в Литературном институте, ни на факультете журналистики.

- Вы стали доктором геолого-минералогических наук, объездили  весь земной шар. Где вы чувствуете себя особенно хорошо?

- Есть места, где я чувствую себя дома, а есть такие, где ощущаю комфорт. Дома – это в Ленинграде, а комфортно – ну, может быть, в Новой Зеландии. Комфортно – это для меня там, где нет чувства опасности. Вот в Израиле, как ни странно, я никакой опасности не чувствую. Наоборот, здесь я ощущаю себя защищенным. Точно так же здесь себя чувствуют мой сын, трое внучек и семь правнуков. А в Петербурге, дома, не надо думать, как ты дышишь – дышишь, и все. Главное – на русском языке.

 И в самолет войдя «Аэрофлота»,

Услышав непривычные пока,

Опознанные с полуоборота

Созвучия родного языка,

Вздыхаешь облегченно от сознанья,

Что ими мир наполнен, наконец.

Так переводит радостно дыханье

На берег воротившийся пловец.

Ах, Родина, которой нет прощенья

За черноту ее неправых дел.

Все будет после – горечь возвращенья,

И тягостный российский беспредел.

Но, школьную припоминая фразу:

«Не может быть, чтобы такой язык…»

Ты все грехи ей отпускаешь сразу

За этот не продляющийся миг.

- Какие качества в друзьях вы цените, а какие – не терпите и не прощаете?

- Ценю преданность, не прощаю предательства. Но есть еще одна важная категория людей – собеседник. Она очень редко встречается, и я очень ценю тех, с кем можно просто поговорить.

- Как по-вашему, существуют ли идеальные женщины? И какой должна быть женщина, чтобы увлечь мужчину?

- Нет, идеальных я не встречал, да и не должны они быть идеальными. По-моему, в женщине главное – сексапильность. Еще Лермонтов говорил, что не любит женщин с характером, да и Пушкин был того же мнения, а я присоединяюсь к великим.

- Ваш любимый литературный жанр?

- Люблю поэзию, прозу. Но с тех пор как в качестве члена жюри Букеровской премии я должен был за полгода прочесть тридцать восемь романов, – читаю мало. Однако много времени я отдаю литературному общению.

- Кем вы себя считаете – поэтом или бардом?

- Я не называю себя громким именем поэт – это решает время, но одно сказать могу – к литературе я ближе, чем к науке.

- Где вам легче пишется – дома, в дороге, на отдыхе?

- Этот стол с резною оторочкой

В стародавнем я завел году.

Я за ним не написал ни строчки,-

Все писалось больше на ходу.

В самолете, поезде, палатке,

На судах военных и иных,

Я стихи записывал в тетрадке,

Не заботясь более о них.

Я кропал стихи в маршрутах тяжких,

Под сосной отыскивая кров.

Сохранились пятна в пикетажке

От туда попавших комаров.

И в шторма, над палубою скользкой,

Где вода соленая текла,

Не страдал ни разу я нисколько

Оттого, что не было стола.

А теперь, с улыбкою печальной,

Ничего не пишущий давно,

Я взираю, как столоначальник,

На его зеленое сукно.

Спальник на скале под бездной млечной,

Рваные палатки на снегу.

Я на них бы этот стол, конечно,

Поменял, да только не могу.

Помню, - через чащу и болото

Двигались мы к цели напролом.

Вы не верьте праздничному фото,

Где сижу за письменным столом

- У меня нет специального времени для поэзии – я все время в поездках. Пишу в процессе. Очень люблю сочинять стихи на ходу, во время пеших прогулок.

- Что для вас еврейство – гордость или груз, избранность или изгойство?

- Я никогда не скрывал, что я еврей, когда это считалось позором, и никогда не кичился этим, когда еврейство стало считаться достоинством. Сегодня в России на смену государственному антисемитизму пришел антисемитизм народный. Еще год назад было опасно вечером ездить в метро, и связано это было с неонацистским терроризмом в Петербурге, о котором вы наверняка наслышаны. 4 ноября, так называемый День примирения – это на самом деле  «день нацистов». В этот день они толпами маршируют по городу, устраивают митинги. Накануне я участвовал в антифашистской демонстрации нас было всего 400-500 человек, и мы чувствовали себя не очень уютно, стоя напротив большой  злобствующей толпы.

- Как рождаются ваши песни?

- Главное – это зацепиться за первые строчки, с них-то и начинается, завязывается песня. А вместе с ними появляется и музыка. Никогда у меня не бывает так, чтобы я стал писать стихи на заданную музыку. Для меня это синтез – слова и мелодии. Давид Самойлов считал, что настоящая поэзия не нуждается в музыкальных подпорках. Я же думаю, что это не взаимоисключающие вещи. Вообще, авторская песня – это московское явление. Ведь ленинградская и московская поэтические школы – очень разные. В Москве всегда была «эстрада» – Антокольский, Окуджава, Вознесенский, Ахмадулина, Евтушенко, Рождественский... В Петербурге поэзия скорей – без театрального эффекта, идущая в глубину, поэзия, которая существует, а не кажется...

- Кого вы выделяете из сегодняшних поэтов?

- Мне ближе других  Александр Кушнер и Евгений Рейн, Бахыт  Кенжеев , Сергей Гандлевский, Юрий Михайлик…

- Вы много гастролируете – кто ваш сегодняшний  зритель и отличается ли он от вчерашнего?

- Мой зритель постарел, но  на выступлениях  стала появляться молодежь. На концерте в Кремлевском дворце съездов, а его вместимость около шести тысяч человек, чуть ли не половину составляло новое поколение.

- Значит, многим до сих пор необходима авторская песня?

- Отношение к авторской песне я хочу проиллюстрировать таким случаем. Я человек филармонический – люблю симфоническую музыку и очень обрадовался, когда меня пригласили выступить в Петербургской филармонии. Правда, чувствовал я себя там неловко, о чем и сказал  строгой филармонической даме. И  она мне ответила: «А вы не смущайтесь, сейчас сюда и хуже вас приглашают». На российском же телевидении авторскую песню сегодня считают «неформатом» и презрительно называют –духовняк.

- Написали ли вы свою главную песню, или еще нет?

- Я не знаю, какая песня называется главной. Некоторые песни, словно визитные карточки – их зал поет вместе со мной: «Атланты», «Жена  французского  посла», «Перекаты», «Предательство»... Есть и новые песни, такие, как «Рахель», «Севастополь останется русским» – песни вызывающие слезы, а иногда и неоднозначную реакцию...

- Что вас волнует, о чем вы хотите писать?

- О том, что размываются понятия порядочности, выбора места в жизни, морали.

- Что бы вы хотели пожелать людям, которые читают?

- Я хочу пожелать, чтобы их вкус вырабатывался, воспитывался на талантливых вещах – как в прозе, так и в поэзии, потому что сегодня не всегда легко разобраться, что истинно хорошо, а что плохо. Хочу процитировать моего безвременно ушедшего учителя, замечательного поэта и переводчика, воспитавшего целую плеяду русских литераторов, от Александра Кушнера до Андрея Битова, – Глеба Сергеевича Семенова. На одном из первых занятий литературного объединения ленинградского Дворца пионеров в 1948 году он сказал: «Ребята, я не могу вас научить писать хорошие стихи. Это может только Господь Бог. Но если я смогу научить вас отличать плохие стихи от хороших, то буду считать, что не зря потратил время». Того же я хочу пожелать и всем читателям.

**

Из стихов Александра Городницкого (интернет-журнал «7 искусств»)

Ода Киплингу

Земные успехи сводил я к нулю,

Не слушая мудрых советов.

Я Киплинга с детства любил и люблю,

Из всех выделяя поэтов.

Ему возводил я в душе пьедестал,

Деля с ним и радость, и горе.

Ему благодарен за то, что не стал

Бухгалтером в душной конторе.

Прошел в океане я тысячи миль,

Богатства не нажил, и все же,

Спасибо за жизнь мою, лорд Бикенсфилд,

На лордов других непохожий!

За сине-зеленый пронзительный цвет

Ледовых полей Антарктиды,

За то, что не жаль мне истраченных лет,

И нету на сердце обиды.

За холод ночевок на скальном плече,

И гром волнового раската,

За рыб неизвестных, плясавших в луче

За толстым стеклом батискафа.

За то, что когда мне от боли невмочь,

Представить могу на секунду

Огни судовые, летящие в ночь

По темному узкому Зунду.

А если о чем-нибудь я и скорблю,

На пыльном домашнем диване,

То только о том, что не встану к рулю

В Индийском ночном океане.

19.08.2003

Содом

Печали итожа, на свой обезумевший дом

Смотрю я с тоской, избежать не надеясь насилья,

Как ангелы Божьи, что шли уничтожить Содом,

Одевшись в людское и сдав на хранение крылья.

Качается ветка, беспечная дремлет страна,

Летит кинолента, меняя черты их обличий.

Так перед разведкой сдают старшине ордена,

Свои партбилеты и прочие знаки различий.

И молвил Господь: «Отведу я от града беду,

Собравшись сегодня его истребить без остатка,

Когда хоть полсотни я в нем невиновных найду.

Ну, пусть не полсотни, - хотя бы четыре десятка».

Увы, и десятка безгрешных не сыщется там.

В бездонном болоте им в соль суждено обратиться.

Земля разойдется, взорвется горючий метан,

И сгинет в полете объятая пламенем птица.

Буди же семью, современный испуганный Лот,

Беги поскорей, оставляя свой град за спиною.

Метан пузырьками встает из сибирских болот,

Чтоб вспыхнуть пожаром над горестной этой страною.

13.04.2013

Палестина

Войны, нападения, пиратство,

Небосвод в хамсиновой пыли.

Много раз их уводили в рабство,

Оторвав от собственной земли.

Вавилонской плененье или

Иго фараоново опять.

Почему всегда их уводили,

От земли стараясь оторвать?

И она за ними шла незримо,

Чтоб не тосковали с нею врозь,

Их зовя обратно. Только Риму

Уничтожить землю удалось.

Чтобы, об Отечестве радея,

Здесь евреи не селились впредь,

Чтобы даже имя «Иудея»

Навсегда из памяти стереть.

Чтобы своего забыла сына,

К дому возвращаться не веля,

Ставшая чужою Палестина,

Горькая еврейская земля.

Злое солнце обжигало спины,

Племена менялись здесь и власть.

Ты скажи мне, ветка Палестины,

На какой земле ты родилась?

Бьет в предел, что для живущих тесен,

Средиземноморская волна.

Не пора ли городам и весям

Возвратить родные имена?

24.04.2013

***

Я снова вернулся в отеческий край,

Где сохнет посаженный Господом рай

В песках аравийской пустыни.

Где, глядя на с неба опущенный трап,

Упорно с евреем воюет араб,

Уставший от жизни постылой.

Сюда от погромов и северных зим

Бежали сефарды и ашкеназим

В свое добровольное гетто.

Сошлись воедино здесь древний народ,

Который не стрижен и седобород,

И юный народ интернета.

Столетья бегущая издалека,

Любые притоки вбирает река,

Дорогой становятся тропы.

Здесь надо к Сукоту готовить шалаш,

И мирно соседствует черный фалаш

С блондином, посланцем Европы.

Пастух из Марокко и русский доцент,

С годами утратят заметный акцент,

Освоив язык этот птичий.

Под белый с полосками синими флаг

Собрал их надолго безжалостный враг.

Меж ними не видя различий.

Забудет о предках приехавших сын,

Которых душил азиатских хамсин,

Песчинки швыряя в лицо им.

Неслышно пройдут за веками века,

И все перемелется, - будет мука,

Которая станет мацою.

26.04.2013

Миф о Сталине

Там, где вороны кружат злыми стаями,

Все растет, как на дрожжах, миф о Сталине.

Голосуют за него без сомнения

Не видавшие его поколения.

Только мнения, увы, не озвучены

Двух десятков миллионов замученных,

Чьи останки невозвратно утеряны

Под гулаговскими злыми метелями.

Умножает свой улов миф о Сталине:

«Там бандитов и воров к стенке ставили.

Дирижабли поутру плыли по небу,

Разгромили немчуру и Японию.

И снижали, что ни год, цены, вроде бы,

И вела весь мир вперед наша Родина».

В стороне, где беспредел и коррупция,

Загрустила о вожде революция.

Там, где нынче от свободы устали мы,

Все растет, как на дрожжах, миф о Сталине.

Не рассеять там туман культа личности

Где кровавый царь Иван Грозным кличется.

Что шуметь об этом зря, дома, в прессе ли,-

Снова будут лагеря и репрессии,

Века злого избежать сможем вряд ли мы,

Если снова наступаем на грабли мы.

03.2013

***

С желтого песчаного откоса,

Где прошла звериная тропа,

Половодье выносило кости,

Кисти рук, ключицы, черепа.

На свободу их из заключенья

Выносила мутная вода.

Мы стояли ниже по теченью

На реке Сухарихе тогда.

Запах тленья, приторный и сладкий,

Вниз распространялся по реке.

Поутру проснешься - у палатки

Скалит череп зубы на песке.

В лагерях на этих быстрых реках,

Где срока не меньше десяти,

По весне расстреливали зеков,

Чтобы летом новых завезти.

Мы со спиртом поднимали кружки,

Поминая этих доходяг.

С той поры мне объяснять не нужно,

Что такое сталинский ГУЛАГ.

Ближний Восток

Над хлевом щербатым погасла в ночи звезда.

Мечты о былом постоянно выходят боком.

Зачем нас когда-то привел Моисей сюда,

На этот разлом между Западом и Востоком?

Хребты неподвижны – скитаний его итог,

Две пальмы под ветром качаются одиноко.

Хотя здесь и Ближний, но все-таки здесь Восток,

Где следует жить, соблюдая закон Востока.

Завесою мутной дышать не дает хамсин.

Горячие ветры срезают траву, как бритва.

Здесь каждое утро читает молитву сын, -

Тебе, что ни день, все понятней его молитва.

Истошно над крышей кричит муэдзин в свой срок,

И слышен ночами коней бедуинских цокот.

Хотя здесь и Ближний, но все-таки здесь Восток,

И здесь непреложен суровый закон Востока.

Лежат под песками забытые города.

Зеленый росток пробивается вверх упрямо.

Была здесь веками ценнее, чем кровь, вода,

А жизнь человека не стоила и дирхама.

Пустынею выжжен, обуглится тот росток,

И реки иссякнут поблизости от истока.

Хотя он и Ближний, но все-таки он Восток,

И здесь непреложен суровый закон Востока.

И Остом, и Вестом затронутые места

Живут сокровенно, - не зная пути простого.

Не сдвинут их с места ни проповеди Христа,

Ни Запад растленный, ни новый поход крестовый.

Здесь суть пятикнижий читается между строк,

Суды неизменны, где око идет за око.

Хотя здесь и Ближний, но все-таки здесь Восток,

И все здесь живет, соблюдая закон Востока.

Понять здесь нельзя, если в дружбе клянется друг,

Когда он внезапно тебе нанесет удар свой.

Здесь честному слову не верят давно вокруг,

Где хитрость в почете, предательство и коварство.

«Не верь чужеземцу»,- годами учил пророк,

Блажен, кто сумеет исполнить завет пророка.

Хотя здесь и Ближний, но все-таки здесь Восток,

Где следует жить, соблюдая закон Востока.

Ни слов, ни усилий напрасно своих не трать,

Чтоб быть европейцем в обычаях и одежде,-

Европа пришла и обратно уйдет опять,

А здесь все останется так же, как было прежде:

Народ неизменно безграмотен и жесток,

Палящее солнце безжизненно и жестоко.

Хотя здесь и Ближний, но все-таки здесь Восток,

И выжить нельзя здесь, не зная закон Востока.

14.07.2012

Формула скорби

Константину Пахорукову,

краеведу Царского Села

В лицейских садах знаменитых

С солнечными опушками,

Крикливые чайки реют,

И воды спокойные блещут.

Здесь немцами были убиты

Евреи города Пушкина:

Восемь сотен евреев,-

Детей, стариков и женщин.

Грустит ли о них держава,

О подданных безотказных?

Сумею забыть едва ли

О горестном их конце я.

Известно, что их держали

В ночь накануне казни

Запертыми в подвалах

Пушкинского лицея.

Сумрак клубился мглистый,

Напомнив им о рассвете.

День наступал суровый,

Их завершая сроки.

Им снился ли смех лицеистов

В часы последние эти

И Пушкина молодого

Жизнелюбивые строки?

Далекие скорбные были,

Давно надоевшая тема.

Во въедливой глине синей

Растворены их кости.

На месте, где их убили,

Теперь поставлена стела,

Первый во всей России

Памятник Холокосту.

Вблизи от дворца Растрелли,

Сквозь них прорастают корни,

В болотистой вязкой почве,

Где – неизвестно толком.

Пылится на месте расстрела

Гранитная формула скорби,

Как знак электронной почты,

Переданной потомкам.

03.02.2013

***

Игорю Губерману

Один меня со временем

Все мучает вопрос:

Что было бы с евреями,

Когда б не Холокост?

Когда бы не заранее,

А лишь вступая в ночь,

Пришли они к сознанию,

Что некому помочь.

И в нынешней поре они

Везде, как в горле кость.

Что было бы с евреями,

Когда б не Холокост?

Перед стеною плача мы

Поймем: не их вина,

Что за страну их плачена

Высокая цена.

Что полагаться нужно им

И в будущих веках,

Лишь только на оружие,

Которое в руках.

Повязан с ними генами,

Грущу об этом я,

Припомнив им враждебные

Пределы и края,

Где флаги бело-синие,

Сдобряя бранью речь,

Враги их жгут в бессилии,

А их не могут сжечь.

30.04.2013