Память о терроре и Гулаге важна, прежде всего, с точки зрения морально-нравственной как элементарная реализация принципа справедливости. Как писала Энн Эпплбаум в своем фундаментальном исследовании истории Гулага, «если подонки из прежнего режима остаются безнаказанными, о каком торжестве добра над злом можно говорить?» Но помимо своего экзистенционального значения и звучания, проблема памяти и амнезии несет еще и важный общественно-политический смысл; она имеет непосредственное отношение к стратегиям общественно-государственного развития. От того, как будет решен вопрос памяти, напрямую зависит то, каким станет общество и государство в средне- и долгосрочной перспективе.

Несмотря на то, что в общественном сознании бытуют идеи об особости путей развития тех или иных стран, неизменным остается факт существования универсальных признаков государства, которое принято именовать свободным, цивилизованным, модерным. В этой связи весьма точной представляется дифференциация обществ, которую приводит в своей новой книге Натан Щаранский, где разделяет все общества на два основных типа: свободные и несвободные («общества страха») [1]. Свободному обществу (как и обществу несвободному) присущ ряд характеристик, признаков, сформировавшихся в ходе социально-политической истории современной цивилизации. Среди этих универсальных ценностей - уважение к уникальной человеческой личности и человеческим правам, свободе и достоинству, власть закона, принцип равенства перед законом, наличие демократических институтов, таких как разделение исполнительной, законодательной и судебной власти, верховенство права, принцип политического плюрализма, независимость средств массовой информации, наличие свободы выражения и вероисповедания, уважение к частному владению и частному предпринимательству, наличие гражданского общества и т.п.

Очевидно, что задача достижения перечисленных критериев-целей стоит перед любым обществом, стремящимся стать современным и цивилизованным. Однако, добиться такой цивилизованности в странах, переживших тоталитарный режим, сложнее, чем где-либо. Ибо помимо значимых целей по формированию демократических ценностей, гражданской культуры и гражданского общества, перед бывшими тоталитарными диктатурами стоит еще, словами Сергея Аверинцева, и приоритетная задача по «преодолению прошлого» (Bewaeltigung der Vergangenheit) [2]. Важность именно этого этапа на пути взросления общества отмечается многими исследователями и историками тоталитаризма. Так, в частности, известный европейский интеллектуал, политолог и историк, специалист по проблемам исторической памяти Бруно Гроппо, полагает, что обретение новой демократической идентичности посттоталитарными обществами, кроме всего прочего, непосредственно связано с проблемой преодоления преступного тоталитарного прошлого: «Общество, которое хочет называться и быть демократическим не может игнорировать необходимость воздаяния и свершения правосудия, наказания ответственных за преступления и убийства, так как это поставит под угрозу сами основания общественного договора, правового государства с принципами равенства граждан перед законом» [3].

Взаимосвязь понятий свободы и ответственности отмечалась и нобелевским лауреатом Фридрихом фон Хайеком, не раз отмечавшим в своих работах привычку свободного человека отвечать за свои поступки, и безответственность, как свойство, неминуемо приводящее к упадку свободы. Немецкий философ Карл Ясперс писал: «Внутренняя политическая несвобода послушна, а с другой стороны, она не чувствует себя виноватой. Сознание своей ответственности – это начало внутреннего переворота, стремящегося осуществить политическую свободу; это первый признак пробуждающейся в обществе политической свободы» [4].

Так что, помимо прочего, критерием достижения (или недостижения) цивилизованности в посттоталитарном социуме является работа по переосмыслению и преодолению преступного прошлого, осуществляемая в публичной сфере. Ориентация на свободу и демократию в государстве, где у власти находился репрессивный, антигуманный режим должна выражаться в активной общественной работе, направленной на то, чтобы это прошлое не повторилось. Успешной эта работа может считаться лишь тогда, когда на уровне общественного мнения начнет доминировать антитоталитарный консенсус.

Кроме того, эта работа имеет непосредственное отношение к процессу формирования новой общественной идентичности. Как писал известный историк и интеллектуал Александр Бороздняк, «преодоление прошлого состоит отнюдь не в простом отречении от тоталитарного вчера, разрыва с ним или его забвения. Напротив, усвоение глубинной сущности тоталитарного прошлого, извлечение уроков из истории страны и сохранение в памяти событий является единственным возможным путем выхода и обретения новой идентичности» [5].

Известно, что период тоталитаризма характеризуется личностной несвободой, когда человек находится под давлением и контролем со стороны государства, и, как следствие этой несвободы, общественным инфантилизмом. Поэтому общество, вышедшее из тоталитаризма, не может перейти в новое состояние, новый целевой объектив свободы и общественной зрелости, не пройдя через чрезвычайно важный этап взросления,  каковым является работа по «преодолению прошлого», или, говоря словами историка Марии Ферретти, работе «переживанию траура». Началом же этого пути взросления является желание общества осмыслить собственное прошлое и пережить его. В психологии также существует понятие «катарсис» (от греч. catharsis - очищение), которое используется для описания процесса снятия тревоги, конфликта, фрустрации посредством их вербализации и эмоциональной разрядки. Так, процесс «переживания траура» невозможен без определения, описания, осмысления преступлений прошлого.

Особенно важно и то, что многие исследователи приходят к мнению о существовании прямой связи между работой по преодолению прошлого, по переживанию траура и конструированием новой свободной демократической идентичности. Так же как наличествует прямая зависимость между равнодушным отношением к прошлому, забвением его, вытеснением прошлого из коллективной памяти и ростом авторитарных идеологий [6]. Острый рост национализма в сегодняшней России есть ничто иное, как последствие не пережитого, не осознанного прошлого.

Подтверждением тому служит опыт страны, пережившей схожие процессы почти за полвека до постсовесткой России – послевоенной Федеративной Республики Германии. Процесс по «преодолению прошлого» в ФРГ был крайне тяжелым и болезненным, тенденция к воссозданию исторической правды о «Третьем рейхе» пробивала себе дорогу тоже очень медленно, а тенденция к забвению в первые послевоенные годы, напротив, была чрезвычайно высока. Интересно, что даже такой важный процесс, как процесс денацификации, не стал существенным источником изменений  в общественном сознании (хотя он и признан эталонным и на него принято ссылаться, как на главный фактор перемен). Так, с 1945 по 1948  в ФРГ с 47 до 55 % выросло число тех, кто считал нацизм хорошей, но дурно реализованной идеей; за то же время с 41 до 30 % снизилось число тех, кто считал нацизм исключительно плохой идеей.

Кроме того, 18 % немцев были убеждены в том, что нация может стать сильной только в случае нахождения у власти диктатора; 29 % высказывались за цензуру публикаций, критикующих правительство; 33 % были уверены в том, что евреи не могут иметь те же права, что и остальные граждане [7]. Имперские амбиции граждан ФРГ также отнюдь не исчезли. Так, 52 % опрошенных в 1946 считали, что территории Данцига, Зудетенланда и Австрии должны непременно принадлежать Германии, 39 % придерживались откровенных антисемитских взглядов, и 48 % процентов были убеждены в том, что одни расы более склонны к господству, чем другие [8].

Эта ситуация «легкочувствия и лекгодумия» (используя слова Зинаиды Гиппиус) имела прямые политические последствия. Привела она к тому, что в Германии стала отмечаться прогрессирующая активность сторонников праворадикальных групп и движений. В 1960-е  активность неонацистов возросла чрезмерно. С 1964 неонаци располагали организационным центром – Национал-демократической партией, которая хотя и проиграла выборы в Бундестаг, прорвалась в ландтаги нескольких федеральных земель. В 1966 канцлером ФРГ стал христианский демократ, бывший член нацистской партии Курт Георг Кизингер. Правительство обнародовало проекты авторитарных антиконституционных законов о чрезвычайном положении, принятых в 1968, заявляло о необходимости пересмотра границ, неоднократно требовало передачи ФРГ ядерного оружия. Ущемлялась свобода печати. Возникла реальная опасность полного забвения уроков «коричневого прошлого» и возвращения к тоталитарному режиму.

Пренебрежение ответственностью за собственное прошлое в послевоенной Германии привело, таким образом, к возрождению влияния фашизма в 1960-е и, наверняка, без последующего переосмысления и переоценки прошлого в публичной сфере современная Германия вряд ли бы состоялась.

На фоне немецкого «нулевого часа» ситуация в постсоветской России выглядит даже вполне благоприятно. Со второй половины 1980-х, когда работа памяти, благодаря горбачевской «гласности», вышла из-под контроля официальной историографии, трагедия сталинизма сделалась здесь, наконец, предметом публичного обсуждения. С 1986 все чаще внимание общественности привлекали такие темы советского прошлого как коллективизация, насильственная индустриализация, массовые репрессии и террор 1930-х, депортация народов, разгул антисемитизма и послевоенные репрессии. Причем этот процесс обращения к актуальным темам эпохи затронул не только узкие круги интеллигенции, но и значительные слои общества.

Увы, несмотря на все положительные инициативы конца 1980-х – начала 1990-х в отношении переосмысления прошлого, тема сталинизма была вскоре вытеснена из общественного поля. Если до 1989 сталинизм и его деяния производили общественный резонанс, то в последующий период эта тема начинает отходить на второй план, а затем о нем вообще перестают говорить. Как констатирует М. Ферретти, «процесс переживания траура прерывается» [9]. По опросам «Левада-Центра» в 1989 году 31 % интервьюируемых причисляли массовые репрессии к самым значительным событиям в истории страны, в 1994  эта цифра снизилась до 18 %, в 1999 - до 11 %, а в 2003 лишь около 3 % говорили о важности этой темы [10]. Так же если в 1989 лишь 12% опрошенных считали Сталина самой выдающейся личностью всех времен и народов, в 1994 число его поклонников возрастает до 20%, а в 1999 - до 35% [11].

В 1991 году 57% опрошенных были согласны с тем, что в результате коммунистического переворота страна оказалась на обочине истории. Вместе с тем уже в тот же период опросы показывали нарастание мнений респондентов, что пресса «слишком много уделяет места теме сталинских репрессий» (62%; что «слишком мало» - всего 16%; ноябрь 1990), что она «очерняет героическое прошлое» [12].

Если в Германии память о прошлом постепенно обреталась, что приводило к его переосмыслению и преодолению, то в России имел место обратный процесс – активизировавшаяся в период перестройки память о преступлениях советской эпохи постепенно вытеснялась и притуплялась, приводя к возрождению имперских амбиций и националистических настроений. Трудно назвать однозначные причины того медленного, но качественного перелома, который наступил в общественном сознании западных немцев в 1960-1970-е. Также нет (да и не может быть) окончательной ясности относительно причин вытеснения и забвения тех тем, которые будоражили общественное сознание россиян в годы «перестройки». По всей видимости, в обоих случаях имело место сочетание целого ряда факторов. По крайней мере, в случае Германии очевидно то, что, говоря словами Юргена Хабермаса, ретроспективная интерпретация 8 мая 1945 как «дня освобождения» стала «результатом коллективного учебного процесса длиною в несколько десятилетий» [13].

Говоря о составляющих этого процесса, в первую очередь, необходимо отметить роль программы денацификации, включавшей процессы по осуждению нацистских лидеров и отстранению их от должностей в государственных структурах, а также освобождению от важных постов в общественных и частных организациях лиц, оказывавших активную поддержку нацизму и милитаризму. Хотя, как уже отмечалось, программа денацификации не повлекла серьезных изменений в национальной политической культуре, значительных сдвигов в сторону более демократического общественного сознания, тем не менее, она заложила основы и создала значимые предпосылки для его формирования. Кроме того, Нюрнбергский международный военный трибунал (1945-1946) стал поистине уникальным явлением в истории международного права: впервые к международной уголовной ответственности за преступления против человечности были привлечены физические лица. Особенно значим тот факт, что, характеризуя агрессивную войну, Нюрнбергский трибунал дал не только ее нравственно-этическую оценку, но и сформулировал четкую юридическую позицию, ставшую основой международного права. Кроме того, процесс денацификации в целом, и военный трибунал, в особенности,  увеличили осведомленность немцев о нацистской эре.
Другим важным фактором «преодоления прошлого» в общественном сознании западных немцев стало колоссальное влияние на него ведущих немецких интеллектуалов, которые ни во время войны, ни в послевоенный период не прекращали рационализацию случившегося, постоянно возвращаясь в своих трудах к осмыслению трагедии собственного национального прошлого. Показательно, что идеи авторитетных мыслителей, таких как Карл Ясперс (работы «Вопрос виновности», «Куда движется ФРГ?») и Теодор Адорно («Воспитание после Освенцима»), легли в основу знаменитой речи президента Рихарда фон Вайцзеккера в Бундестаге 8 мая 1985 года.

В России же, где не было сходного судебного процесса над КПСС и ее лидерами, тема осуждения сталинизма в интеллектуальном дискурсе быстро отошла на задний план. К сожалению, до сих пор уровень освещения советского прошлого российской исторической наукой вряд ли можно назвать удовлетворительным. Практически отсутствуют основательные научные и культурные дискуссии по указанной проблематике. В своей книге о Гулаге Энн Эпплбаум пишет: «Еще более важен, чем дефицит памятников в России, дефицит общественного мнения» [14]. В отличие от ФРГ, критика советской диктатуры в постсоветской России была весьма краткосрочной и поверхностной. При этом, как отмечал социолог Лев Гудков, направлена эта критика главным образом на «дискредитацию легитимационной легенды прежней власти и не затрагивала самой институциональной системы тоталитаризма. Не сопровождалась она и глубокой моральной переоценкой прошлого. В результате консервативная реакция на изменения и вызванные ими напряжения, кризис, утрату престижа и статуса прежде привилегированных групп вынесла на поверхность общего внимания старые символы и ценности тоталитарного общества» [15].

Еще одним фактором изменений в ФРГ (и возможно важнейшим) стало то, что постепенные, но значительные трансформации самосознания происходили не только в творческо-интеллектуальной, но и в образовательной среде (иными словами, имела место институционализация изменений). В 1950-е в стране начала создаваться система по политическому образованию (politische Bildung), охватывающая школы и высшие учебные заведения, государственные и общественные организации, частные фонды и просветительские учреждения, которые осуществляют образовательные, исследовательские и музейные проекты, ориентированные на разные возрастные и социальные группы, затрагивают в своей деятельности актуальные исторические, социальные и политические вопросы. Интегрирующим центром этой системы является Федеральное ведомство политического образования, созданное в 1952 в структуре министерства внутренних дел. С 1960-х в школах была введена дисциплина «политическое образование», была начата разработка методик постижения школьниками современных и исторических тем.

Так же как и в Германии, «перестроечные» процессы, охватившие советское общество с середины 1980-х, безусловно, не могли не отразиться на российской системе образования и, в частности, на преподавании истории в средней школе. Политические условия для реформ образования в России после перестройки были весьма благоприятны. Ориентация на демократические ценности, формирование конкурентного рынка школьных учебников в условиях свободного рынка, настоятельная потребность многих учителей в более качественных учебниках истории, а также плюрализм мнений, методик, открытость информационного пространства страны с начала 1990-х могли стать важными стимулами на пути обновления. Однако, несмотря на эти позитивные факторы, все положительные начинания в новой России либо не получили должного развития, либо были постепенно свернуты.

Одной из наиболее позитивных инициатив последних лет стало проведение с 1999  правозащитным обществом «Мемориал» ежегодного всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – ХХ век». Однако, в отличие от немецких конкурсов сочинений (проводившихся с 1973), схожее начинание в России не было введено в ранг общефедеральной программы, и потому не приобрело, к сожалению, столь массового масштаба и не произвело такого общественного резонанса, как в ФРГ. То же самое относится и к Конкурсу для учителей Урок по теме: «История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР», ежегодно проводимому Музеем и общественным центром имени Андрея Сахарова с 2002 года.

Еще одной важной причиной постепенной смены курса в немецком общественном сознании стала, как представляется, изначально сильная ориентация основных политических сил страны на систему и ценности свободного, цивилизованного общества и государства. Как писал Юрген Хабермас, в ФРГ, в отличие от ГДР, были созданы «благоприятные условия для изменения менталитета» [16]. Ключевыми факторами в этом направлении стали учреждение конституционного демократического государства, включение Федеративной Республики в Европейское сообщество и фундаментальное улучшение экономических условий.
Приходиться констатировать, что в России так и не произошло понимания глубинной сущности демократических институтов, их формирования и соответственно не произошло существенных изменений в политической культуре ее граждан. Демократия стала ассоциироваться у большинства россиян не с идеалами правового государства, гражданского общества или гражданских свобод, а с реальным хаосом, диким капитализмом 1990-х. В результате, для большинства понятия «демократия» и «государство» стали взаимоисключающими, а успешным средством борьбы с такой демократией в глазах общества оказалось укрепление централистского государства и усиление всех форм государственного контроля [17].

Поскольку в отличие от германских, российские лидеры, назвавшись «демократами» и одновременно облачившись в ризы «просвещенного» авторитаризма, наложили вето на все проекты рационализации прошлого – и в политике, и в науке, и в образовании, - общество, потеряв наметившийся было ориентир, лишилось политической воли.

Направляемое и вдохновляемое мощным административным ресурсом, оно погрузилось в пучину аполитичности и равнодушия, невежества и забвения. Властная же элита, в сознании которой нормальная логика государственно-институционального устройства так и не смогла возобладать над обычной российской логикой «обладания властью» (И. Клямкин), смогла снова восторжествовать в своем всевластии. Искусно подстроившая недавнюю историю страны под свою формирующуюся тоталитарно-державную идеологему и включившаяся в цепочку таких правителей как Ленин, Сталин, Андропов, она стала прибегать во взаимодействии с гражданами к прежним испытанным методам [18].

Современная молодежь узнает о якобы преимуществах прежней эпохи из пропагандиских телепередач и телесериалов, романтизирующих образы народных вождей прошлого и настоящего, одновременно убеждаясь в полной безальтернативности нынешней власти. Как результат целенаправленной политики происходит стабильный рост позитивных оценок И. Сталина, в то время как уровень негативного отношения к его фигуре, командной политике, репрессивным действиям в массе опрошенных падает. Известно, что в настоящий момент активно нависла угроза восстановления и создания новых памятников Сталину и другим лидерам режима в центральных городах России. Результатом «непреодоленного прошлого», «непережитого траура» стало то, что как страна мы не приблизились к идеалу свободного, модерного общества и государства, а, напротив, далеко отошли от него. Как констатировала в одной из своих недавних работ известный российский политолог Лилия Шевцова, «после десяти лет реформ Россия возвращается к состоянию, из которого так мучительно пыталась выйти в 1990-е»  [19].

В заключении хотелось бы еще раз подчеркнуть основной тезис этого доклада: забвение или незнание прошлого, а также восстановление преемственности прошлой и нынешней власти прерывает историческую память и тем самым блокирует возможность смены направления в сторону дальнейшего развития свобод в России. В то же время только действительное стремление расстаться с прошлым, желание разорвать преемственность с тоталитарным преступным режимом способно создать в России  предпосылки для создания цивилизованного общества свободы.

Очевидно, что решение проблемы виновности возможно только через покаяние. Проблема покаяния в истинно христианском понимании предполагает отнюдь не постоянное самобичевание, а перемену образа мыслей и переоценку ценностей. Греческое слово «метанойа» буквально означает «перемену образа мышления, которое, в свою очередь, ведет к изменению целей, поведения и самого образа жизни». Иными словами, именно покаяние-переоценка способствует обретению новой идентичности, избранию нового пути.

О таком покаянии писала в 1918 году Зинаида Гиппиус в стихотворении «Дверь».

Мы, умные, - безумны,
Мы, гордые, - больны,
Растленной язвой чумной
Мы все заражены.

От боли мы безглазы,
А ненависть - как соль,
И ест, и травит язвы,
Ярит слепую боль.

О, черный бич страданья!
О, ненависти зверь!
Пройдем ли - Покаянья
Целительную дверь?

Замки ее суровы
И створы тяжелы...
Железные засовы,
Медяные углы...

Дай силу не покинуть,
Господь, пути Твои!
Дай силу отодвинуть
Тугие вереи!

Примечания

[1] Идея подобной дифференциации заключается в том, что общество, не защищающее свободу и плюрализм, лишающее гражданина права на инакомыслие, неизбежно будет основано на страхе: механизм тирании не оставляет места ни для чего другого.

[2] Averintsev S. Overcoming Totalitarian Past // Religion in Eastern Europe XXIV, 3 (June, 2004). P. 29.

[3] Гроппо Б. Как быть с «темным» историческим прошлым // Публичная лекция в клубе «Билингва» 25.02.2005.

[4] Ясперс К. Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии. М.: «Прогресс», 1999. С. 65.

[5] Бороздняк А.И. Прошлое, которое не уходит. Очерки истории и историографии Германии XX века. Е., 2004.

[6] Ферретти М. Расстройство памяти: Россия и сталинизм // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 5.

[7] Public Opinion in Occupied Germany. The OMGUS Surveys, 1945-1949 / Ed. by Merrit A.J. & R.L. University of Illinois Press. 1970. P. 31, 32, 171.

[8] Там же. P. 31, 38-40.

[9] Ферретти М. Указ. соч.

[10] Левада Ю.А. От мнений к пониманию. Социологические очерки 1993-2000. М., 2000. с. 450.; Дубин Б.В. Сталин и другие. Фигуры высшей власти в общественном мнении современной России // Мониторинг общественного мнения, 2003, № 2, с. 26-40. Левинсон А. Люди молодые за историю без травм // Неприкосновенный запас. 2004, № 4 (36).

[11] Левада Ю.А. Указ. соч. C. 453.

[12] Гудков Л.Д. Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам // Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. – М.: Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. C. 663.

[13] Habermas J. A Berlin Republic: Writings on Germany. Polity Press. 1998. P. 162.

[14] Applebaum A.. GULAG. A History. – New York, 2003. С. 525.

[15] Гудков Л.Д. Указ. соч. С. 665.

[16] Habermas J. A Berlin Republic: Writings on Germany. Polity Press. 1998. P. 162-164.

[17] Трудолюбов М. Молоко и мед // Трудности перехода: демократия в России / Составители Э.Качинс, Д.В. Тренин и др.; Московский Центр Карнеги. М.: Издательство «Неостром», 2004. С. 8.

[18] См. Доклады о ситуации с правами человека в России, например, Меморандум Human Rights Watch «Хуже войны: Насильственные исчезновения в Чечне - преступление против человечества». Март, 2005.

[19] Шевцова Л. Как Россия не справилась с демократией: логика политического отката // Pro et Contra. 2004. Том 8. № 3. C. 36. 

См. также на Когита!ру:

Информация о конференции «Между памятью и амнезией: Следы и образы ГУЛАГа» (2007) 

Зузанна Богумил. Коми, первооткрыватель и зек: Образ истории в краеведческих музеях Республики Коми

Архив как «место памяти»

Зузанна Богумил. Кресты и камни: соловецкие символы в конструировании памяти о Гулаге