Наталия Соколовская – автор поэтических сборников и книг прозы – «Любовный канон», «Литературная рабыня», «Вид с Монблана», «Рисовать Бога». При участии Соколовской увидели свет книги, связанные с одной из самых трагических страниц в истории Второй мировой войны – блокадные дневники ленинградцев – это и дневник школьницы Лены Мухиной «Сохрани мою печальную историю», и «Записки оставшейся в живых» и «Ленинградцы». Благодаря участию Наталии Соколовской мы можем прочесть книгу о Борисе Корнилове «Я буду жить до старости, до славы…» и книга «Ольга. Запретный дневник» - блокадные дневники Ольги Берггольц. Сейчас в издательстве Вита Нова готовится к печати полное издание блокадных дневников Ольги Берггольц. Наталия Соколовская была редактором нового издания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Она постоянный автор «Новой газеты» и блогов на «Эхе Петербурга».

Наталия Евгеньевна в «Беседе о корнях» говорит о том, что связывает ее с Польшей и не только.

«Я очень редко об этом с кем-то разговариваю. Кроме мамы, не осталось никого, чтобы об этом поговорить,  почти все, что было узнано мною – это из детских и юношеских моих расспросов. Я рано уехала из дому: сначала учиться в Москву, в Литературный институт, потом почти на десять лет в Грузию.

Так вот. У меня был дед любимый, я его обожала. Его звали Марьян Мартынович Соколовский. В семье вообще был культ Марьяна. Дед Марьян умер, когда мне было шесть лет. И для меня – а я в детский сад ходила, это была первая смерть. И в детском саду ни у кого еще никто не умирал, поэтому я так запомнила день его смерти и это странное ощущение избранности и даже значимости какой-то среди других детей. Дед Марьян умер, и образовалась огромная пустота– потому, что он был каменной стеной для всей семьи, защитой был, замечательным, надежным и верным человеком, мой польский дед. И каким шоком было для меня лет в 15 узнать, что он не родной мне по крови. Мне рассказал об этом отец. Нет, ничего не изменилось в моем отношении к деду, к памяти о нем. Но обострилось переживание потери и появилось ощущение, что что-то сместилось в системе координат.

Моя бабушка Тамара Васильевна, мать отца, жила на Кубани в Краснодаре, вышла замуж, родила дочь – мою тетушку будущую, а когда была беременна сыном – моим будущим отцом, то мужа ее, моего родного деда – Владимира Карповича Бенутова – арестовали. А у него были кавказские корни. Бабушка как-то обронила: «Арестовали за то, что слишком громко пел белогвардейские песни». Потом его  выпустили, потом арестовали снова. Бабушка оказалась в Москве и там познакомилась с Марьяном, который стал ее вторым мужем и усыновил-удочерил ее детей, вырастил их и воспитал. Родной мой дед после второй отсидки  вышел на волю, женился вторично. Но хочу про первый его арест сказать – это были 1928-29 годы, Соловки. Читаю воспоминания Дмитрия Сергеевича Лихачева, который в это же время там же сидел. Дмитрий Сергеевич пишет, что в лагере много было заключенных с Кубани – красивых мужчин в черкесках с глазырями. И я вспоминаю фото деда Бенутова в черкеске… И еще Лихачев пишет о том, как в СЛОН приезжал Горький со своей невесткой Тимошей – чекистской, затянутой в кожанку. Это приезд стоил тогда многим заключенным жизни…И я вдруг увидела все это глазами своего деда…

А бабушка, уже выйдя замуж за Марьяна, много с ним переезжала со стройки на стройку, в том числе и лагерные стройки были, он был бухгалтером, такая вот неромантическая профессия, круглые смешные  очки носил. Помню, у него в нагрудном кармане костюма была перьевая чернильная ручка, и как-то я со всего размаху бросилась к нему на грудь – обниматься,  и раздавила эту ручку. Чернильное пятно огромное. Костюм испорчен…Я не знаю, как Марьян появился в СССР…  У нас дома и сейчас у меня хранится послевоенный альбом с видами Варшавы, изданный обществом «Полония»…Дед Марьян умер в Ленинграде, ему было всего шестьдесят четыре года. Я помню, что говорил он с едва заметным акцентом…

История другой ветви моей семьи нашла отражение в повести «Рисовать Бога». Моя другая бабушка – мамина мама – была «поповской дочкой», у нее были три сестры и два брата. Прадед был дьяконом в Никольском соборе, но рано умер – в 1903 году, от тифа. Прабабушка осталась с детьми одна, умер маленьким один из сыновей. А остальные выросли. Старшие девочки закончили до революции гимназию. А уже при советской власти – курсы стенографии и машинописи. И в 1925 году моя бабушка – Антонина Николаевна  вышла замуж за внука раввина – Эммануила Борисовича Лесмана. Они были красивой парой, чем-то даже похожи были друг на друга, и очень друг друга любили. Жили мои двоюродные бабушки в знаменитом Доме Бенуа, который занимает целый квартал, выходит и на Каменноостровский, и на Большую Пушкарскую и Кронверкскую. Они жили на два этажа выше квартиры Шостаковича, кстати. И я там провела часть детства, когда там осталась только двоюродная бабушка, младшая, Манечка – Мария Николаевна, в маленькой комнате при кухне, окнами во двор. Эта квартира снится мне до сих пор. Пару лет назад я побывала там –  в подъезде тот же старинный лифт до пятого этажа, а на шестой надо идти пешком.

Я написала эссе «Мания Бенуа» о том, что построил в Петербурге Леонтий Бенуа, текст этот вышел в журнале «Время культуры».Так вот, я там писала о лестницах этих зданий – соразмерных человеческому шагу, удобных лестницах…И я представляла, как мои двоюродные бабушки (родная с дочерьми была в эвакуации)  по этой лестнице спускают моего умершего в феврале 1942-го деда, по этим соразмерным человеческому шагу ступенькам…И я благодарила Бенуа еще и за то, что он сделал эти ступеньки достаточно пологими.

Двоюродный брат моего деда – Моисей Семенович Лесман,  музыкант, знаменитый библиофил, первая его коллекция пропала в блокаду, он собрал вторую. После смерти Моисея Семеновича его вдова Наталья Георгиевна Князева передала часть коллекции в Институт русской литературы – Пушкинский Дом, другую же – в создававшийся тогда музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. И вот Моисей Семенович как-то однажды сказал, что польский поэт Болеслав Лесьмян – «это из тех Лесманов, что и мы все, с Украины». Он ничего не утверждал, и я ничего не утверждаю. Наша общность имеет лишь косвенные доказательства – я тоже пишу стихи, и в роду нашем стихи тоже кто-то писал. И еще: многие  мужчины со стороны Лесманов подпадали под описание Болеслава Лесьмяна – «маленький, худой, чрезвычайно подвижный и эмоциональный».

Я понимаю, что это просто гипотетическое предположение – вот эта дальняя кровная связь с поэтом, которого называли «польским Блоком», которого почитали и переводили в России – Пастернак, Мария Петровых, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Анатолий Гелескул… Но мысль даже о самой возможности такого родства меня поразила. И когда я задумала повесть «Рисовать Бога», то знала, что одним из главных героев ее станет польский поэт  Теодор Полян, а вторым – маленький ленинградский пенсионер Славик Полян… И как они будут трудно идти навстречу друг другу.

Конечно, судьба Тео Поляна – литературного героя, вымышлена. Он из Польши попадает во Францию, влюбляется там накануне Второй мировой войны в русскую девушку Риту, которая, подобно Ариадне Эфрон, рвется в СССР. Они уезжают. Их поселяют в Гатчине. И вот мой герой оказывается на Балтийском вокзале, обнаруживает, что он похож очень на Восточный вокзал в Париже… Вся жизнь держится на перекрестных рифмах…Жизнь Тео и Риты в СССР заканчивается трагично. Но о нем, всеми забытом, вспоминает, почти вынужденно, его дальний потомок Славик Полян, который всю свою жизнь (не по своей вине) прожил так, «будто его нет». Славик все же доискивается правды, возрождает жизнь погибшего поэт и возрождается сам. Кстати, сам Болеслав Лесьмян умирает в 1937-м году – от разрыва сердца, когда к его дочери пришел свататься нацист.

Для меня стихи Лесьмяна неразрывно связаны с Пастернаком, с его переводом стихотворения «Сестре»: «В доме каждая смерть говорит о еще не открытом злодействе..». Это евангельская мысль о том, что мы часто сильнее всего страдаем от самых близких.

Фантастической частью моей жизни стала Грузия. Я жила там почти десять лет, причем некоторое время в семье Ниты Табидзе,  дочери дружившего с Борисом Пастернаком Тициана Табидзе. И даже
какое-то время спала на тахте, на которой спал Пастернак в свой последний приезд в Грузию, уже после скандала с Нобелевской премией.

Нита стала моей крестной матерью, и в прямом, и в переносном смыслах. Но это отдельная история…»

Записала Галина Артеменко, фото Надежды Киселёвой

Полная видеозапись беседы

Встреча с Н.Е.Соколовской состоялась 21 января 2015 в Санкт-Петербургском государственном Интерьерном театре в рамках цикла "Беседы о корнях" - совместный проект Издательского Дома "Когита", НИЦ "Мемориал" и Генерального консульства Республики Польша в СПб.

Ранее на Когита!ру:

Беседа о корнях с Наталией Соколовской (анонс)

Беседа о корнях с Ольгой Крокинской

Беседа о корнях с Александром Войцеховским