Путешествие из прошлого в настоящее
Репортаж о награждении победителей 25 ноября 2014 в Петербурге
…Наш самолет, взявший курс на Варшаву, оторвался от бетонки Пулковского аэропорта. Мелькнули где-то там внизу питерские окраины, дачные дома и автомобильные развязки и тут же исчезли в тумане сизой январской облачности. Крен влево, крен вправо… И снова солнце яркое, ярое, вспыхнувшее поверх облаков, похожих на вздыбленные льды с разломами трещин и пятнами промоин… Пора доставать ноутбук и писать обо всем, что вижу, слышу, вспоминаю…
А вижу я пока лишь только белизну заоблачных полей, слышу голоса бортпроводниц. И думаю о том, что роднит меня с Польшей, той удивительной страной, которой бредил с ранней юности, когда читал романы Болеслава Пруса, перечитывал рассказы о писателях Яна Парандовского, смотрел фильмы Анджея Вайды…
И со столь трепетным отношением к Польше, наверное, не мог не оказаться в этой сказочной для меня стране, когда пришел черед служить в армии. «Северная группа войск, гарнизон Борне-Сулиново», услышал я от отцов-командиров, когда с такими же, как я, новобранцами, шагал по улицам пропахшего каштанами и черемухой города Бреста. Все шли налегке, а я, обливаясь потом, тащил картонный ящик с сухим пайком, который потом по-братски был поделен на всех. И это нечаянное дорожное неудобство я счёл данью за счастье оказаться в стране, где блуждала душа моя.
Первое армейское лето запомнилось мне запахом цветущего шиповника, дорожного щебня, сказочным видом черепичных крыш и писком морзянки из радиокласса, где мы, как юные пианисты, пропадали часами, отстукивая телеграфными ключами армейские гаммы: «дай-дай-за-ку-рить», «ку-да-ты-по-шла», «я-на-гор-ку-шла…»
Так я стал радиотелеграфистом, радистом… И вслушиваясь, как шумит и потрескивает в наушниках радиоэфир, читал на дежурстве роман Тургенева «Дворянское гнездо». И мерещилось мне, что это в меня, а не в Лаврецкого, влюблена трепетная Лиза, и ко мне дождливым вечером вышла она на балкон, и не ему, а мне адресованы ее полные скрытого душевного огня улыбки и взгляды... И забывал о том, что живу веком позже, что на моих плечах не дворянский сюртук, а гимнастерка с погонами рядового Советской Армии... Что рядом со мной не бедняга Лемм, вынужденный доживать свои дни на чужбине, а полные сил и нерастраченной энергии парни из Куйбышева, Новгорода, Минска и Могилева. Всех нас роднило то, что каждый, как бы ни храбрился, скучал по оставленному где-то далеко дому. Польша была для нас такой же чужбиной, какой была для старика Лемма холодная и непонятная Россия.
Я тоже был вне России, но не в изгнании. Я служил в одном из ее бесчисленных гарнизонов «на ближних подступах к нашим границам», которые, как говорили тогда щеголеватые политработники, наш мотострелковый полк охранял самим фактом своего существования. «В случае войны, войска Северной группы войск могут сыграть роль ситцевой занавески, в которой противник должен запутаться, дав возможность основным силам подготовиться, чтобы дать достойный отпор агрессору!» - с пафосом говорили нам наши политруки. И сами не верили в то, что кто-то помешает им жить своей молодой, мало к чему обязывающей армейской жизнью.
Грассирующее слово «агрессор» подскакивало, как целлулоидный шарик на теннисном столе, который стоял на чердаке казармы, где располагалась рота связи, в коей мне было уготовано пройти срочную службу.
Воспоминания клубятся, как облака за бортом «Боинга», возвращая к тем памятным для меня дням тысяча девятьсот давнего года.
«Рота, в ружье!» «Боеготовность номер один!» Топот ног, запах смазки в ружейной комнате, автомат, штык-нож, брезентовый подсумок, два желтых целлулоидных рожка с холостыми патронами… Построение в коридоре… «Бе-гом! Марш!»
…Автопарк. Мы выгоняем из боксов машины, разворачиваем антенны, настраиваем радиостанции на рабочие частоты. И ждем приказа выступить в район сосредоточения. Но вместо этого приказа приходит другой, неожиданный и желанный для меня – приказ отправляться в краткосрочный отпуск на Родину. Причем, немедленно, сию секунду! Я бегу в казарму, сдаю автомат и патроны, влезаю в парадный мундир, подогнанный ротным умельцем по моей худощавой фигуре, надеваю шинель, перекидываю через плечо спортивную сумку с подарками для родни и бегу к полковому штабу, где уже толпятся экипированные так же, как и я, отпускники…
Строгий, как прокурор, военный комендант проверяет нас на наличие неуставных вставок в погонах, неуставных значков и наставляет, как вести себя в пути: «С местными жителями не разговаривать, не пить спиртного… Словом, не ронять светлого облика советского солдата». Мы терпеливо выслушиваем пересыпанный армейским матерком инструктаж и строем шагаем на вокзал, к поезду, который проследует до Бреста. А дальше, как повезет…
«…До-мой, до-мой, до-мой…», - торопливо стучат чугунные колеса, когда состав, разгоняя белесую декабрьскую муть, летит сквозь заснеженные версты из пункта «А» в пункт «Б». Пунктом «А» был польский город Щецинек, неподалеку от которого проходила моя служба, пунктом «Б» - родной дом в новгородской глуши.
Прошло много лет. И вот мы летим в Польшу по приглашению «Общества боровичан», с которым связаны трагические страницы нашей общей истории. Советские лагеря под Боровичами в далеком сорок четвертом приспособили под лагеря для интернированных и военнопленных. Узники их Польши использовались как рабочая сила на угольных шахтах («копальнях») и в глиняных карьерах, на заводах и фабриках, в колхозах и подсобных хозяйствах. Ну, и, разумеется, на традиционном лесоповале. Такова, вкратце, предыстория лагеря № 270 НКВД СССР, судьба которого тесно связана с судьбой интернированных солдат Армии Крайовой.
По доброй воле российских и польских властей четверть века тому назад на местах захоронений интернированных поляков установлены памятные кресты. На бетонные плиты мемориала с печальным шорохом ложится палая листва. Печально шелестят слова молитвы, произнесенные польским священником Кшиштофом Пожарским: «...Умирая в голоде, холоде и болезнях, бедные мученики без молитвы и христианского погребения нашли временное пристанище на этой святой земле. Сегодня мы всех их воскрешаем в нашей памяти... Не зная всех их имен, мы знаем точно, что их души обрели вечную обитель, где нет ни страха, ни печали, ни отчаяния, ни болезней, но есть жизнь вечная».
События эти были бы невозможны без демократических перемен в России и Польше. Это уже другая страна, с другой историей, другим настоящим, другим будущим… Польша, как прежде, хороша, мила, и гостеприимна. Здесь, к нашему удивлению, еще не забыли русский язык. И мы, стыдясь слабого знания польского, прекрасно понимаем его на слух, с легкостью находя в нем отзвуки родной речи. И к месту и не к месту употребляем польские слова и выражения. Вместо «холодно» говорим «зимно», вместо «здравствуйте» - «дзенькуе»… И радуемся тому, что славянское братство, как «пепел Клааса, стучит в наших сердцах». И узнаем, что, невзирая на политические разногласия былых и нынешних времен, русскую речь изучают в школах, гимназиях и университетах, что переводчикам прибавилось работы, что необходимость общения возникла вместе с восстановлением экономических и торговых связей между Польшей и Россией.
Перемены, произошедшие в наших странах, ослабили идеологические узы, зато укрепили узы дружбы и взаимной приязни. О самых сложных и трагических вопросах современной истории теперь можно говорить без обид и взаимных обвинений. И вспомнить Катынь, вспомнить интернированных поляков из Армии Крайовой, ставших узниками ГУЛАГА в новгородском городе Боровичи и его окрестностях. Вспомнить погибших за освобождение Польши советских солдат, за могилами которых бережно ухаживают на мемориальных кладбищах.
О добрых переменах от взаимного недоверия и подозрительности к доброжелательности и симпатии сами за себя говорят дорожные записи, которые я вел, когда доставало сил и времени на то, чтобы хоть что-то записать.
«В Варшавском аэропорту делегацию нашу встречали. Директор фонда «Русский мир» Людмила Гавриловна Шепелевич предложила сесть в ее желтый, как канарейка, автомобиль. Машину она вела, то и дело бормоча себе под нос, что не туда свернула, что надо было ехать другой дорогой… Но между делом мы все же разговорились о демократических переменах в Польше, о трудностях, с которыми пришлось столкнуться при смене вех… О том, что русский язык в Варшавском университете сейчас на втором месте после английского… Что в Польше сейчас активно развиваются рестораны с национальной кухней, где возрождают старинные польские рецепты… Что повсеместно открываются российские гастрономы «Матрешка» с русской водкой, печенью трески, салом, бубликами и селедкой… О том, что медленно, но верно уходят в прошлое идеологические разногласия».
«Все еще едем. В Люблине, согласно программе культурного обмена, должны быть в восемь часов вечера. А сейчас петляем по пригородам Варшавы, в которой, как сказал пан Янек, проживает около двух миллионов человек. Меньше, чем в Ленинграде в шестидесятые годы...»
«Люблин. Прием в городской ратуше. Встреча в гимназии №1. Пьем чай в кабинете пани Изабеллы Мациевской. Намерзлись на холодном пронизывающем ветру, возлагая венки на военном кладбище, где похоронены советские солдаты, освобождавшие город в 1945 году.
Люблин исходили вдоль и поперек. Благородная старина мирно уживается здесь с современной простотой. Старый город, Замковый Холм, Доминиканский монастырь, Краковские ворота, Старая ратуша, часовня Святой Троицы… Река Быстрица, в которую впадают две речушки со смешными названиями - Чернеюфка и Чехуфка, - несет свои быстрые воды в реку Вепж… А Вепж, вероятно, - вепрь, хищный и опасный…
Старинный польский город Замосць, включенный в список мирового культурного наследия ЮНЕСКО. До всех его достопримечательностей здесь можно добраться пешком, что мы и делаем, обходя по мокрому снегу улицу за улицей, площадь за площадью. Площадь «Ринок Велки» («Большой рынок»), дома ремесленников, остатки старых фортификационных сооружений - Ротонда, Коец, Новые и Старые Львовские ворота, городская Ратуша, дворец Замойских, дом «Под ангелом», мемориал жертвам Второй Мировой войны…
Возвращаемся в Люблин. День сегодня сырой, мозглый. То ли снег с дождем, то ли дождь со снегом… Погуляли по милому старому городу с широкой площадью, ратушей, костелом и даже православным собором. В собор так и не попали – возлагали венки к могилам советских и польских солдат. Огромное кладбище вокруг Ротонды – бывшего крепостного форта, превращенного немцами в гестапо, где проводились массовые расстрелы местных жителей и советских партизан… Могилы большей частью безымянны…»
«Старинный город Казимеж на берегу полноводной Вислы, напомнившей мне нашу Шелонь. Город защищен от реки дамбой, которую время от времени прорывает, и тогда мощенные камнем улицы обращаются в реки и озера. Об этом рассказал бессменный помощник директора люблинской гимназии пан Янек. Янек – легкий в общении, гораздый на выдумку школьный учитель. Он с нами с утра до вечера, а точнее – до ночи, потому что спать мы укладывались не раньше полуночи. Утром Янек, как ни в чем не бывало, встречает нас неизменной улыбкой и неизменной шуткой про «каву»… Кава (кофе) означает у нас дружескую выпивку.
Поездка наша подходит к концу. Пора укладывать в чемодан сувениры, подарки и дневниковые записи, которые я вел, когда не было под рукой привычного ноутбука. Калейдоскоп встреч, разговоров, впечатлений… Все это предстоит обдумать, осмыслить, заново пережить. А пока надо выспаться перед дальней дорогой. Три часа до Варшавы, три часа полета из Варшавы в Петербург… Самолет скрадывает расстояния между нашими столицами, нашими сердцами…».
