См. ранее на Когита.ру:

- «Ядовские чтения были не столько МЕМОРИАЛЬНЫМИ, сколько КОНЦЕПТУАЛЬНЫМИ, и право же, это – лучшая память об Учителе…» (1)

- Я. Гилинский: Движение ядовской мысли к постмодернистскому восприятию мира (2)

- Г. Татарова. Аксиоматические положения, вытекающие из творчества В.А. Ядова (3)

** 

Ядовские чтения: перспективы социологии: Сборник научных докладов кон­ференции, СПб., 14–16 декабря 2015 г. / под ред. О. Б. Божкова, С. С. Ярошенко, В. Ю. Бочарова. — СПб.: Эйдос, 2016. — 459 с.

**

Из портала Когита.ру:

…Тираж бумажного издания сборника «Ядовские чтения: перспективы социологии», невелик. И вряд все заинтересованные лица станут обладателями 450-страничного томика.. Но, к нашему глубокому удовлетворению, электронная версия pdf размещена на сайте Социологического института РАН, и, стало быть текст книги общедоступен. Вот адрес электронной версии: http://socinst.ru/sites/default/files/books/PS_Yadov.pdf

Кроме того, автор этих строк намерен завести в своем блоге на информационно-аналитическом портале Когита.ру специальную рубрику: «Из материалов первых Ядовских чтений». Там немало текстов, заслуживающих внимания не только социологов-профессионалов.

 А. Алексеев 18.12.2016.

**

Т.З. Протасенко

ГРАЖДАНСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ СОЦИОЛОГА

В нашей стране социология стала публичной в эпоху перестройки. Пу­бличной в том смысле, что результаты социологических исследований, опро­сов общественного мнения вышли из узко научной сферы или из закрытой политической сферы, сферы исполнительной власти, которая эти опросы вре­мя от времени заказывала, но практически нигде не публиковала. То есть не доводила до населения. О том, какие и каким образом опросы проводились, можно прочитать в книге Ю. А. Грушина «Мнения о мире и мир мнений», впервые изданной в 1967 году (в 2011 году книга была переиздана в наиболее полном формате и прекрасно откомментирована) (17).

О заказных со стороны властей опросах есть немало воспоминаний. На­пример, Борис Докторов пишет о том, что в 70-е годы в Ленинграде на базе ВПШ (18) и Института социально-экономических проблем АН СССР была соз­дана система оперативного изучения общественного мнения, однако, «ре­зультаты наших опросов общественного мнения мы вообще не имели права оглашать» (19).

Любопытно, что в июне 1988 г. ЦК КПСС принял постановление «О по­вышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых про­блем советского общества»… То есть фактически рекомендовалось прово­дить социологические исследования весьма практической направленности. Они и проводились, но, повторю, до широких кругов населения они не дово­дились. Но вот доводились ли они до лиц, принимающих решения, до ключе­вых властных фигур — большой вопрос. Приведу слова первого секретаря Ле­нинградского Обкома КПСС Юрия Филипповича Соловьева на встрече с со­циологами после серьезного поражения КПСС на выборах 1989 года в Ленин­граде: «Жизнь заставила нас прийти к вам. Не то, что мы провалились. Это благо. Жизнь заставила нас пересмотреть планы. То, что вы сегодня рассказы­ваете, для меня — откровение. Я не знаю, где лежат материалы ваших иссле­дований (курсив мой. — Т. П.). Мы должны работать совместно. Без социоло­гии нам не обойтись. Общество так быстро меняется, что нужно его изучать, прогнозировать…» (20).

И вот социология, а главное, социологи, вышли из тени. Произошло это во время выборов, во время избирательных кампаний разного уровня конца прошлого века. И, прежде всего, избирательных кампаний 1988 и 1989 годов. Когда выборы в России стали достаточно демократичными, с участием разно­образных кандидатов и партий.

Социологию и социологов испытывали, прежде всего, на рейтинги этих самых кандидатов и партий. Основной вопрос, который им задавали — прой­дут или не пройдут они в органы законодательной власти. И социологи дава­ли бесчисленные прогнозы, порой не вполне отдавая себе отчет, как им это аукнется. В результате подведения итогов выборов появилась расхожая фра­за — «социологи ошиблись». А потом — «социологи опять ошиблись». Осо­бенно это муссировалось на выборах 1994 года. Когда неожиданно очень большое число голосов набрала ЛДПР — партия Жириновского.

После этого много было всяких ситуаций с социологами — как с точно­стью прогнозов, так и с поражениями и ошибками. Был какой-то период, ког­да прогнозы и результаты экзит-поллов поражали своей точностью. Социоло­ги били себя в грудь и гордились своей работой. Тогда они не ошибались… якобы.

Не буду анализировать социологические достижения за последние два де­сятка лет. Остановлюсь на том, что происходило в период с 2012 года по на­стоящее время. Когда социологи и, в частности, автор текста заметили новые тенденции в опросах общественного мнения, прежде всего связанные с элек­торальным поведением населения.

Замечу, что в последние два-три года интерес к социологическим опросам в нашей стране вроде бы серьезно вырос, прежде всего со стороны власти к опросам общественного мнения. Заявления о том, что во внимание при при­нятии судьбоносных решений принимаются результаты опросов обществен­ного мнения — типичны и регулярны. Чего стоят заявления об этом прези­дента РФ В.В. Путина в апреле 2015 г. в интервью по поводу присоединения Крыма. Он сказал, что в 2014 году были заказаны и проведены широкомас­штабные опросы в России и в Крыму. В Крыму — большинство опрошенных высказались за присоединение к России. И в России ситуация в целом подоб­ная — россияне тоже за присоединение. А мы, мол, поддержали население.

Откуда такая любовь к социологии? И есть ли идеолог этого явления? Оказывается, есть. Это неплохо проанализировано в книге М. Зыгаря «Вся кремлевская рать» (21). Сразу замечу, что наша власть на самом высшем уровне пользуется двумя родами опросов.

Первые — это, так сказать, «наши» опросы, которые проводят достаточ­но известные, публичные социологи и социологические службы как на феде­ральном, так и на региональном уровнях. Например, ВЦИОМ, Левада-Центр, РОМИР, центры при НИИ, различные региональные центры и т. п. Это так называемые открытые опросы, результаты которых широко публикуются и в СМИ, и на сайтах этих учреждений. Но есть закрытые опросы, результа­ты которых, как правило, нигде не публикуются. Ранее они были известны как опросы ФАПСИ (Федеральное Агентство правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации), теперь как опросы ФСО (Федеральная служба охраны РФ). Кто проводит эти опросы, и по каким вы­боркам — нам доподлинно неизвестно. С результатами этих исследований мы, профессиональные социологи, как правило, можем ознакомиться только по доброй воле чиновников, имеющих допуск к этим материалам. При этом надо сказать, что результаты некоторых подобных опросов, имеющих региональный аспект, рассылаются и в регионы, прежде всего губернаторам. И, по моим личным наблюдениям, эти опросы еще совсем недавно выступали в ка­честве манипулирования региональными властями, когда специально обра­щалось внимание на плохие показатели работы тех или иных регионов.

Сейчас использование таких опросов весьма расширено. Кремлевским идеологом использования социологических опросов в Кремле является Вя­чеслав Володин. «У самого Вячеслава Володина позиция почти безупречна — он во всем опирается на мнение народа. Он очень любит соцопросы, в них он смотрит как в хрустальный мир, в них он видит будущее. <…> Себя он счи­тает человеком дела. Более того, искренне уверен, что никто так, как он, не знает, чего на самом деле хотят люди, никто так к ним не прислушивается. Он, наверное, искренне считает себя настоящим демократом — закрытые со­цопросы дают ему возможность точно угадывать истинную волю народа» (22).

«Внутриполитические технологии Володина были довольно успешными. Новый идеолог Кремля избрал подход, противоположный прежнему сурковско­му методу — он не пытался выстраивать какие-то сложные конструкции, про­поведовать новые ценности или придумывать новые системы. Он считал, что нужно давать народу то, что он хочет. Володин любил изучать статистические выкладки и социологические опросы, они подтверждали, что власть все дела­ет правильно, что Путин популярен и все его действия одобряются. При этом в своих действиях Володин очень любил руководствоваться именно анализом предпочтений населения и проводить политику, которая наверняка будет по­пулярна. А новый популизм означал упор на традиционные консервативные ценности» (23). (От себя добавлю: консервативные ценности по–российски, или даже по-советски. По Путину, это — Бог, семья, собственность. Что не впол­не совпадает с традиционными консервативными ценностями по-западному).

Итак, понятие определено — в нынешних взаимоотношениях власти с социологами и социологией — ключевым является популизм. О том, что в последнее время популисты стали чрезвычайно успешными политиками, а в ряде стран пришли и приходят к власти — общеизвестный факт. Италия, Испания, Венгрия. Греция, Франция, Польша, США, Австрия. Собственно говоря, и ре­зультаты референдума в Великобритании о выходе из ЕС (сторонники выхода победили) тоже можно назвать влиянием популизма и популистов. Как заяв­ляет в аннотации к своей публичной лекции профессор ВШЭ Григорий Юдин, «либеральные демократии в разных частях мира столкнулись с подъемом по­литиков и партий, опирающихся на мобилизацию масс, прямую демократию и антисистемную риторику… К власти в мире приходят популисты».

С моей точки зрения, возможно, ошибочной, популизм — это следствие широчайшего распространения всеобщего избирательного права, стремле­ния вовлечь в избирательный процесс как можно большее количество насе­ления во всех странах. А поскольку на призывы голосовать на базе популист­ских «народных» лозунгов откликается прежде всего народ, значительное ко­личество которого составляют «непрофессиональные» избиратели, то есть не слишком хорошо разбирающиеся в тонкостях политики и экономики, то народные избранники-популисты получают много голосов. Возможно, это и кризис общепринятых демократических принципов избирательной системы, и усталость народов от современных принципов устройства большинства го­сударств. В конце концов, не стоит ли подумать о введении принципов ква­лификации избирателей — определенных цензов, когда к голосованию допу­скаются избиратели, соответствующие ряду условий. На этой позиции наста­ивает, например, Либертарианская партия.

Кстати, хочется напомнить о том, что недавно на одном из съездов Еди­ной России в 2016 г., ее руководитель Дмитрии Медведев говорил о том, что нельзя быть популистами…

И как это все сочетается?

Итак, я обратила внимание на философию закрытых опросов. За них мы не несем ответственности. А несем за свои — открытые. И здесь появляется вопрос — если наши данные используют для принятия судьбоносных реше­ний для жизни страны — во что можно оценить уровень нашей ответствен­ности за данные, которые мы предоставляем, за их интерпретацию, в конце концов, за их репрезентативность, валидность, достоверность и т. п.

Коротко обозначу современные болевые точки социологических опросов, и, прежде всего, опросов общественного мнения. Поскольку именно их ре­зультатами пользуется власть.

1. Проблема, достаточно серьезно заявившая о себе в период президент­ской избирательной кампании в январе—марте 2012 года. Грубо мы ее обо­значаем, как «вранье респондентов» в ответе на вопросы, причем самого раз­ного плана. В итоге после применения различных методик мы определили, что искажения происходят, прежде всего, по линии социально-структурного статуса респондента. Люди с высшим образованием могли в реальности про­голосовать за Путина, однако, интервьюерам говорили о том, что они за него голосовать не будут, а проголосуют за кого-то другого. Причина, как выясни­лось, была в ориентации на мнение референтной группы, с которой иденти­фицировал себя респондент. Считалось, что наш высоколобый класс не жалу­ет Путина, для них голосовать за него неприемлемо. Об этом свидетельство­вали многие косвенные данные и результаты фокус-групп. Однако у части ре­спондентов прагматизм брал верх, и они голосовали за Путина.

В то же время в группе рабочих и пенсионеров намечалась обратная тенденция. Общепринятым мнением было, что они все за Путина. На деле же — часть твердо голосовала за других кандидатов.

В итоге — пересечение этих плюсов-минусов давало относительно «пра­вильный» результат. Во всяком случае, рейтинг В. В. Путина я и мои коллеги из СЦ «Мегаполис» определили и спрогнозировали достаточно точно. Но для этого потребовалось проводить немало дополнительных исследований. По­нятно, что для получения достоверной информации нужны интервьюеры вы­сокой квалификации, умеющие вытянуть из респондентов необходимую ин­формацию. А вот с этим есть проблемы — таких интервьюеров не хватает.

Присутствовал ли в то время при таком голосовании фактор страха? То есть боязнь ответить не так, как было принято во власти и властных структу­рах? По моему мнению, фактор страха играл очень незначительную роль, в большей мере имело место влияние референтной группы.

А сейчас? Многие исследователи считают, что фактор страха «ответить не так» — при том, что часть респондентов считают, что их ответы не аноним­ны, и их легко вычислить и идентифицировать — начал играть усиливающу­юся роль. Особенно это проявилось в «политических» опросах, в частности, касающихся Крыма и Украины. Сошлюсь на мнение Сергея Белановского: «Люди, принимающие участие в соцопросах, все чаще боятся дать откровен­ные ответы… на этот раз я столкнулся с тем, с чем до сих пор не сталкивал­ся — многие люди явно опасались говорить то, что думают. Признаков это­го было очень много — чересчур краткие ответы, уклонение от беседы, отве­ты типа “не знаю”, “все хорошо” и тому подобное. Разговорить их получалось лишь с помощью своего рода психологических провокаций: я сообщал, что в группе, которая была перед ними, люди высказались так-то и так-то. После этого моих собеседников как прорывало. Делались самые разные высказыва­ния, вплоть до весьма нелицеприятных для власти. То есть примерно то, что мы слышали в “довоенном” 2013 году, до Олимпиады и присоединения Кры­ма. Но тогда люди отвечали безо всякого страха». В то же время есть утверж­дения об экспериментально подтвержденном факте, что «если тот или иной товар рекламировать постоянно и в больших объемах, то у людей возникает ощущение, что он им хорошо знаком. И, придя в магазин, они предпочитают его другим — с такими же или даже лучшими потребительскими свойствами, но менее знакомым. Примерно тот же эффект мы наблюдаем и в отношении Путина. Так что данные опросов вряд ли можно навать ложью…» (24)

Так что же это — страх перед своей референтной группой, друзьями, кол­легами, членами семьи? Или страх перед властью? А может быть, это все-таки глубоко укоренившиеся стереотипы? Автоматизм общественного мне­ния, когда отвечают не задумываясь. Так же как и совершают определенные действия. Для этого нужны специальные исследования, причем именно в России. И поэтому отделить правду от лжи в результатах опросов обществен­ного мнения в настоящее время очень сложно.

2. Так, может, все дело в методах? В формулировках вопросов, месте и спо­собах проведения опросов. В нахождении определенных респондентов. Воз­можно, все сводится к способности сформировать репрезентативную выбор­ку по определенным параметрам, и в соответствии с ее требованиями найти и разговорить респондента. Как мне представляется, это «основной вопрос опросов общественного мнения» — где отловить респондента? В квартиры теперь попасть очень сложно. Парадные закрыты. Пенсионеры боятся откры­вать двери, будучи не раз обманутыми разными «пришельцами». В том числе и под видом интервьюеров-социологов. Да и набрать репрезентативную вы­борку при нынешней мобильности населения сложно.

Телефонники тоже дают сбои — все больше и больше людей отказывают­ся от стационарных телефонов, базы личных телефонов очень быстро устаре­вают, а базы мобильных телефонов не отражают территориальной принад­лежности респондента, места его проживания. Выборку по этим базам сфор­мировать чрезвычайно сложно. Уличные опросы, на первый взгляд, провести проще всего. Особенно в период выборов. Однако и здесь возникают слож­ности. Поскольку в них, как правило, не попадают респонденты, практиче­ски никогда не появляющиеся в людных местах, где проводят опросы: води­тели авто, избиратели с высоким уровнем дохода и т. п. Вообще говоря, опро­шенные по телефону отличаются от тех, кто опрошен на улицах. Это несколь­ко разные выборки. Поэтому при наличии финансов всегда полезно делать одновременно опросы на улице и по телефону, а потом выборки объединять.

Тем не менее среди профессионалов-социологов есть приверженцы и апологеты и тех, и других выборок. Разных методов доступа к респондентам.

Так, В. Сократилин, тщательно анализируя возможности «телефонников», «квартирников» и «уличников», настаивает на приоритете «уличников», осо­бенно в период избирательных кампаний. Его аргументы в пользу такой по­зиции:

«В прикладной социологии можно выявить, по крайней мере, три фундаментальных фактора, способствующих тому, что при проведении личных ин­тервью, респондент отвечает неправду:

––желание соответствовать принятым в обществе морально-этическим нор­мам;

––желание присоединиться к мнению большинства (см. об этом предыду­щие рассуждения автора. — Т. П.)

––опасения, что “неправильный” ответ может ему (респонденту) навредить.

В целом же, опасения негативных последствий для себя, особенно в лич­ных интервью, демонстрируют участники опросов, проведенных Левада- Центром и ФОМом. Так, по данным ФОМа, причиной нечестности при опро­сах 19% назвали боязнь, недоверие посторонним людям (интервьюерам), 7% — сказали о том, что не хотят говорить прямо правду. Это их личное дело» (25).

По мнению В. Сократилина, социологические опросы, которые не обеспе­чивают полную анонимность респондентов, будут давать искаженные резуль­таты. Телефонники, квартирники, планшет… могут искажать информацию. Он приводит данные о том, что при уличном опросе, который проводился его структурой осенью 2015 года 73% ответили отказом на предложение принять участие в квартирном интервью независимо от темы, 64% мотивировали свой отказ соображениями безопасности (26). Однако он обращает внимание на то, что глава ВЦИОМ В. Федоров в качестве технологий электорального про­гнозирования назвал использование результатов опросов — «телефонников» и «квартирников», переведенных на планшеты.

«Наблюдая за состоянием общества и используя модель для интерпрета­ции изменений в обществе, необходимо выбрать адекватные инструменты для исследования. В этом и состоит одна из важнейших профессиональных задач социологов, решение которой обеспечивает получение достоверных результатов на выборах» (27).

3. Еще один подводный камень, влияющий на результаты опросов и тес­но связанный с методами и местом поиска респондентов — время проведения опросов. Особенно это важно для проведения опросов в крупных городах. Дело в том, что, по данным наших регулярных исследований, наиболее активный избиратель — это пожилые женщины (во всяком случае, в Петербурге). Начи­ная с мая, в июле и в августе, когда внуки закончили школу, когда урожай зре­ет на грядках, они уезжают на дачу и в городе отсутствуют. Несколько лет на­зад наметилась было тенденция уменьшения страсти к пребыванию на дачах летом, к выращиванию своего урожая. Возникла тяга к путешествиям… (Одна­ко все равно эти дамы в это время отсутствовали в городе). Но сейчас, в связи со сложным экономическим положением, вернулось хорошо забытое старое — дачная жизнь. Поэтому именно эту группу населения отследить летом, особен­но в июле — начале августа — очень сложно. А в августе начинаются отпуска у представителей среднего класса, среднего возраста, семей с детьми… Меж­ду прочим, именно они и были электоратом таких политиков, как Навальный. Отследить их предпочтения в летних опросах очень сложно. Допустим, опро­сы провели… в августе. Что, кстати было сделано на выборах мэра Москвы.

И прогноз оказался абсолютно неверным (и по явке, и по рейтингам кандида­тов). И только опросы начала сентября 2014 г. стали давать более или менее реалистичные результаты. Электорат Собянина еще как-то можно было отсле­дить. А вот электорат Навального вернулся в Москву как раз к сентябрю. По­этому и явку спрогнозировали неточно. Вообще говоря, лидерам избиратель­ных кампаний, особенно кандидатам от партии власти, очень выгодна низ­кая явка избирателей. Потому что тогда на выборы приходит их электорат. За­висимость: низкая явка — высокий процент победителя, особенно кандида­та от власти, вполне закономерна. И это проверено во многих кампаниях. По­вышение явки дает более низкий процент победителю. Высокая явка и высо­кий процент победителя — практически невозможны (поскольку увеличивают явку именно избирателей от оппозиции). Подобная картина вызывает сомне­ния в честности подсчета голосов. А парадокс состоит в том, что от руководите­лей территорий и региональных избирательных комиссий как раз требуют вы­сокой явки как свидетельства активности избирателей и легитимности выбо­ров. По мнению большинства социологов, перенос выборов всех уровней, кро­ме президентских, на вторую декаду сентября вместо октября и ноября (а так­же совмещение выборов в Государственную Думу и региональные органы за­конодательной власти) и ставило целью любыми способами вывести в победи­тели «Единую Россию». Ибо опросы в августе неточны, явка в начале сентября не слишком высокая, и поэтому возможны «красивые» результаты. А тут еще вводятся мажоритарные округа, где будут выдвигаться и независимые канди­даты, и кандидаты от партий! Избиратель получит четыре бюллетеня для го­лосования. Путаница может быть страшная. Социология отследить тенденции и спрогнозировать результаты голосования, когда начинается летняя избира­тельная кампания, может с трудом. В итоге — могут быть фальсификации.

Вообще говоря, все-таки социология для власти в чем-то — опасная вещь. Но дело в том, как эти отношения — социологов и власти — выстраиваются (28).

4. В отношении дня сегодняшнего отмечу следующее. Главное — усилива­ются тенденции манипулирования социологами со стороны властных струк­тур разного уровня, особенно федерального. Сводится это к тому, что из дан­ных, которые предоставляют социологи, выбираются те, которые власть устраивают. Раньше для подтверждения правоты и важности каких-то ситу­аций и планов в жизни нашей страны и нашего народа приводились цитаты из Постановлений съездов КПСС, теперь — ссылаются на данные социологов. А вот тут и зарыта собака — что это за опросы, каким образом они проводи­лись, кем, когда и т. п.

Именно тут социологам надо держать ухо востро. Не позволять ни журналистам, ни властям обнародовать голые цифры опросов без комментариев. Социологи должны объяснять, как были получены эти данные, где могут быть проблемы в интерпретации и т. п. Я уже не раз говорила, что данные социологов — не инструкция к применению (если есть какие-то цифры, они неизменны, и надо действовать в соответствии с ними), это лишь повод для размышления. Мы должны уметь вовлечь представителей власти, заказчиков любого рода, наконец, просто население в дискуссию, разговор по теме. И на основе этого вырабатывать решение. Однако, повторяю, власть всегда в наших цифрах находит только то, что ее устраивает. Дело дошло до того, что од­ним из наших талантливых чиновников было изобретено понятие «социоло­гические плановые показатели»…

В принципе, власть не должна слепо следовать воле населения, слепо учитывать результаты общественного мнения. Она должна это знать, а прини­мать решение, исходя из целесообразности, эффективности и многих других показателй… Но при этом обязательно объяснять, почему было принято та­кое решение. Власть же идет по достаточно легкому пути — находит, на кого свалить ответственность. В данном случае — на социологов. Но мы не долж­ны увлекаться этой своей новой ролью демиургов, ответственных, посредни­ков между властью и народом. Тем более что в силу разного рода проблем, о которых написано выше, мы не всегда уверены в том, что мнение населения мы точно доносим до власти.

Приведу несколько примеров, когда при принятии если не судьбоносных, то, по крайней мере, очень важных решений власть опиралась на мнение на­селения.

Первый пример мною уже озвучен — это Крым. Второй пример из жиз­ни Петербурга. Когда отменили строительство Охта-центра, тогда результа­ты опросов общественного мнения однозначно говорили о том, что петер­буржцы против этого строительства: превышение негатива (противников строительства) над позитивом (сторонниками) было значительным. Тогдаш­ний губернатор Санкт-Петербурга В. Матвиенко вместе с Газпромом при­няли решение о перенесении строительства в Лахту. Но вообще-то говоря, по-видимому, дело тут было не только в общественном мнении, но и в эко­номике и финансах… А вот недавняя история с названием моста через Ду­дергофку. Когда он был официально поименован именем Ахмата Кадырова. И это, несмотря на то, что несколько организаций провели опросы, достаточ­но представительные, которые показали, что петербуржцы в целом против такого названия. Сошлюсь на результаты опроса СНИЦ, проведенного в пер­вой декаде июня 2016 г. Опрошено более 1000 человек.

Результаты таковы: «за и скорее за» — около 6%; резко против 42%, ско­рее против 15% (итого против 57%); нейтрально 13%; не ответили, в том числе затруднились ответить 24%. В данном случае. Если следовать логике принятия решения по Охта-центру, надо было с названием, по крайне мере, повременить. Однако решение было принято. И это доказывает еще раз то, что что бы ни изучали социологи, что бы они ни говорили, власть решает так, как ей кажется нужным (или как от нее требуют вышестоящие начальники). А если вдруг данные опросов хорошо иллюстрируют или подтверждают при­нятое властью решение — то их используют во всем объеме, о них кричат на всех углах, Я это называю бантиками. Действительно, наши данные стано­вятся просто красивыми бантиками. И ничем более.

Отсюда и появляется чувство глубочайшего разочарования, которое вре­менами испытывают социологи: и в себе, и в своих данных, и вообще в социологии.

В настоящее время появляется все больше и больше публицистических размышлений моих коллег на тему — кому мы нужны, для чего и для кого мы работаем.

Приведу несколько откровений, которые можно прочесть в интернете. Вот, к примеру, весьма душераздирающая исповедь достаточно известного в 90-е годы петербургского социолога Юлии Крижанской, главы учрежденного в 1993 года в Петербурге «Независимого Аналитического Центра» (частная структу­ра), опубликованная на сайте Агентства Регнум в начале 2016 года. Кстати, Крижанская являлась членом штаба В.В. Путина на выборах 2000 года и вела социологическое сопровождение кампании. Смысл заключается в том, что она и ее коллеги долгое время верили, что их опросы нужны и власти, и полити­кам, и другим структурам, чтобы понять, как работать. Как вести кампании… Но выяснилось, что они никому не нужны. «До выборов (1993 г. — Т. П.) оста­валось чуть меньше месяца — достаточно времени, чтобы попытаться, опира­ясь на данные опроса, что-то изменить в предвыборной кампании, чтобы из­менить ожидающиеся результаты. И тут… неожиданно оказалось, что наши данные совершенно никому не нужны. Ни власти (которая продвигала “Выбор России”), ни КПРФ, ни “Яблоку” — к ЛДПР мы не обращались, так как совер­шенно не хотели, чтобы они улучшали свои результаты. И мэрия Петербурга и администрация Ленинградской области и местное руководство КПРФ и “Ябло­ка” были непоколебимо убеждены (уж не знаем, на каком основании) каждый в своей победе — в регионе, как минимум. На основании этой своей неизвест­но откуда взявшейся убежденности они отказывали в доверии нашим данным и уж, конечно, абсолютно ничего не собирались делать.

Действительно, зачем? Вернемся к опросам. Как понимает читатель, наши прогнозы почти точно подтвердились. Но это не доставило большой ра­дости — потому что одновременно рухнули наши иллюзии. О том, что опро­сы в демократической стране кому-то нужны. О том, что vox populi, который одновременно vox Dei, интересует и власть, и политиков примерно так же, как прошлогодний снег… Ну, и так далее.

Нет, конечно, мы расстались с иллюзиями не в один день. Но реальность не оставила нам выбора: подобные истории — когда опросы заказывались только для галочки или только для распила средств избирательной кампа­нии, когда уже проведенным опросам не верили только потому, что они про­тиворечили собственным “мне так кажется” или “мне так хочется”, когда отказывались принимать меры и хоть что-то делать по результатам опросов по социально-экономическим вопросам… и так далее и тому подобное — толь­ко множились и приобретали все больший размах (вместе с ростом мощно­сти и возможностей наших опросов).

Выборы в петербургское Законодательное собрание 1994-го… Выборы в Думу в 1995-м… Выборы мэра Петербурга в 1996-м… Наконец, президент­ские выборы 1996 г. — помните, как “голосовали сердцем”? Уже к этому мо­менту иллюзий не осталось совсем. Более того, пришло понимание происхо­дящего — в отношении исследований общества, конечно.

Ведь зачем вообще нужны исследования общества? В нашем иллюзорном мире казалось очевидным, что они нужны, чтобы лучше его понимать и на этой основе лучше управлять. И лучше развивать. И направлять это развитие. Но в реальности эти цели (управлять, развивать, направлять) никто — ни власть, ни “оппозиционные” политики — перед собой не ставили…» (29).

Собственно говоря, с этими высказываниями могут согласиться многие из моих коллег. В чем же выход? Он очень прост — пытаться сохранить свою независимость и достоинство, не дать собой манипулировать. Что, естествен­но, очень трудно в нынешних экономических реалиях. Когда денег в стра­не нет — ни на пенсии, ни на научные исследования, ни на серьезные опро­сы общественного мнения. В этих условиях велик соблазн идти по пути наи­меньшего сопротивления и подыгрывать власти. Но есть надежда на то, что все-таки у социологов появится серьезный заказчик на получение знаний об обществе, о человеке, о том, как ему предстоит жить и меняться в современ­ном мире. Когда закончится нефть, и все надежды будут связаны с человеком. Именно об этом говорили практически на всех заседаниях и дискуссиях не­давно прошедшего Петербургского экономического Форума (16–18.06.2016). И этому была посвящена одна из самых цитируемых и запоминающихся дис­куссий во главе с модератором Германом Грефом под эпатажным названи­ем — «Изменись или умри» (30). И тут-то знания и услуги социологов будут, на­деюсь, весьма востребованы.

17 Грушин Б. А. Мнения о мире и мир мнений. М.: Праксис. 2011.

18 ВПШ — Высшая партийная школа.

19 Докторов Б. З. Современная российская социология. СПб.: ЕУСПБ, 2013.

20 Там же. С. 444.

21 Зыгарь М. Вся кремлевская рать. М.: Интеллектуальная лит-ра, 2016.  

22 Там же. С. 293.

23 Там же. С. 305.

24 Белановский С. Фактор страха // Московский комсомолец в Питере. 2016. 18–25 мая.

25 Сократилин В. Когда зацветет соломенный рейтинг, или по каким причинам не сбудутся прогнозы социологов на выборах осенью 2016 года? // Телескоп. 2016. № 3. С. 25.

26 Там же. С. 27.

27 Там же.

28 См.: Протасенко Т. З. Социология и власть. Новые реалии // Социология вче­ра, сегодня, завтра: Вторые социологические чтения памяти В. Б. Голофаста. СПб.: Бильбо, 2008. С. 22–39.

29 URL: https://regnum.ru/news/polit/2034196.html

 30 Более подробно см.: Минкин А. Россия — Родина слонов // Московский ком­сомолец. 2016. 22–29 июня;а также интервью проф. Лорена Грехема: «В Рос­сии люди боятся быть успешными» (Новое время. 2016. № 22 (412). С. 40–43).