См. ранее на Когита.ру:

- 53 года в России и уже 8000 дней в Америке

- 53 года в России и уже 8000 дней в Америке. Продолжение 1

 ** 

Докторов Б.З. Моя жизнь: 53 года в России и уже 8000 дней в Америке. М.: ЦСПиМ, 2016. – 91 с. URL: http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=456

 (Продолжение 2)

<…>

Е. Рождественская: Борис, мимоходом, на фоне описания работ по методам ты упоминаешь о подготовке к отъезду в США. Что происходило подспудно с тобой, твоей семьей в это время? Как принималось решение об отъезде и чем мотивировалось?

Б. Докторов: Мы с тобой только что «были» во времени разгара перестройки, но вопрос о принятии решения об эмиграции переносит меня в начало 1990-х. Однако согласен, не будем затягивать, коснемся этой темы сейчас, тем более, что все прошло настолько быстро и в целом легко, что рассказ об этом не будет долгим.

Начну с 1992 года, когда мой сын Саша с женой Яной решили уехать в Америку, там жил ее дядя, и он давно звал своих родственников присоединиться к нему. Оформилась вся семья невестки, но уехали они вдвоем. Уехали с несколькими баулами вещей и хорошим образованием в области программирования. Недолго пожили у Яниного дяди в Лос-Анжелесе и подались в Силиконовую долину, Северную Калифорнию, - Мекку программистов всего мира. Саша быстрее, Яна – несколько позже нашли работу и начали обживаться.

Когда ребята уезжали, они спросили нас (меня, Люсю и ее маму) о наших планах присоединиться к ним. Мы ответили, присылайте приглашение, подумаем. Никаких планов на эмиграцию мы не строили. В начале 1993 года пришло приглашение, мы разузнали, где, что и как и поехали в Москву, не очень веря в то, что нам дадут разрешение на выезд. Эмиграция тогда была еврейской, жена и теща – русские, и им могли дать разрешение только как моим родственникам. Я был членом КПСС, работал в партийной образовательной системе (конечно, все это было указано в заявлении на выезд), и была велика вероятность отказа. Но <…> в Москве мы получили разрешение на выезд.

Ни о чем мы не думали, как ехать, как будем там жить... наш единственный сын был в Америке, он прислал нам вызов... надо ехать. К тому же незадолго до этого Люся перенесла сложную онкологическую операцию, прошла курс химиотерапии, и мы надеялись, что американские онкологи смогут ее поддержать эффективнее, чем российские. В России уже наблюдался развал медицины, было сложно с лекарствами. Начали потихоньку собираться: избавляться от вещей, книг, думать о том, что брать с собой.

В то время отъезд из страны уже не сопровождался партийными и профсоюзными собраниями, в этом плане все было гуманно. Фирсов находился в командировке, поэтому первому, кому я сказал о предполагавшемся отъезде, был Владимир Александрович Ядов, он уже был директором Института социологии РАН, когда он приехал на несколько дней в Ленинград. В Москве – первой я сказал Татьяне Ивановне Заславской, с которой у меня сложились добрые отношения во время работы во ВЦИОМе.

Конечно, эмиграция, помимо всего, это масса хлопот, но все же перед отъездом я подготовил для себя «отчет» о сделанном за 1967-1993 гг., это – список всех (по крайней мере, большинства) публикаций за указанный момент времени. С тех пор прошло 22 года, я забыл об этом документе, но наш разговор напомнил мне о нем и заставил меня найти его. Мне самому все это крайне интересно.

Все опубликованное за весьма продолжительный период – четверть века, было сгруппировано в десять разделов, привожу названия, которые тогда же были сделаны: 1. Население России в меняющихся условиях (10 работ); 2. Исследование экономического сознания и поведения (9 работ); 3. Исследование экологического сознания и поведения (17 работ); 4. Исследование театральной жизни (12 работ); 5. Общие методологические проблемы надежности результатов социологических исследований (15 работ); 6. Методы социологии, организация и экономика социологических опросов (41 работа); 7. Методы математической статистики и их применение (21 работа); 8. Исторические аспекты различных предметных областей (7 работ); 9. Рецензии на социологические книги (5 рецензий); 10. Статьи в прессе (10 статей).

Итак, за 25 лет работы я подготовил о опубликовал 147 работ, включая авторскую книгу, брошюры и коллективные работы, книги, статьи для сборников и журналов, тезисы, рецензии и материалы для прессы. Тогда мне казалось, что было сделано немало, сегодня я понимаю, что было написано и доведено до публикации в среднем – около шести работ в год. Безусловно, это указывает на мою исследовательскую и публикационную активность (или пассивность?), но в этом отражаются и обстоятельства нашей научной жизни. Главное – отсутствие свободы в выборе исследовательских тем, необходимость корректировать их с учетом массы внешних обстоятельств, огромные сложности с получением права на подготовку авторской книги (монографии), вместо них – коллективные монографии (их называли «братскими могилами»). Существование всего одного периодического издания – «Социологические исследования», необходимость получения одобрения на публикацию от руководства отдела, часто – института, конечно, цензура и самоцензура. И ведь надо отметить, что я не ходил «в сачках», защитил две диссертации, пробовал себя в разных жанрах, например, с перестройкой начал писать для прессы.

Но время приближалось к отъезду. И в конце апреля 1994 года, это произошло.

ЧАСТЬ II. Моя жизнь: первые 8000 дней в Америке

Освоение Америки. «Гэллапиада»

Хорошо, и как складывался американский период твоей жизни? Какие занятия, какие люди тебя окружали? Как тебя восприняли коллеги, язык, квалификация, образ «приехавшего с холода»? Перспективы продолжить карьеру социолога с того же места, задачи вписывания? Где нас ждут, а где – нет?

Выше я отметил, что в эссе «Шесть тысяч дней другой жизни» [4] рассказал о первых 16 годах моей (нашей) американской действительности. Не буду повторять текстуально тот материал, но повтор, естественно, будет, так как я буду говорить о том периоде жизни. Повторю, мы приехали в Америку в конце апреля 1994 г., Люся не хотела, чтобы мы приехали в мае – «маяться придется». Но это нас не спасло, маеты был предостаточно. По моему представлению, у меня были какие-то выходы на американских социологов-советологов, к которым я мог обратиться с вопросами трудоустройства. Они в годы перестройки неоднократно бывали в СССР, я встречался с ними в Ленинграде и Москве, у нас были ровные профессиональные отношения. Воздержусь от упоминания фамилий, это придаст моему рассказу более общий характер.

Буквально через неделю после приезда сын отвез меня в Стэнфорд, недалеко от которого мы живем. Беседа проходила дома, было множество добрых слов, был чай, было предложение приезжать на семинары Центра, занимающегося Россией и Восточной Европы, но не было (даже намека) вопросов о том, где я предполагаю работать. Вскоре я был дома еще у одного известного социолога-политолога, она была как всегда мила, но разговор шел очень и очень вообще. Мне повезло в том, что я был уже вполне взрослым и понятливым, чтобы смекнуть: все двери «закрыты». Отношения наши не прервались, они стали даже еще теплее, ибо обе стороны понимали, что никто друг от друга ничего не ждет. Меня приглашали на семинары, я там даже несколько раз встречался с московскими и эстонскими коллегами, но уже через полгода я понял, мне – не интересно, скучно. Обычно я слышал того же уровня обсуждение российских проблем, как мы в давние времена обсуждали американские проблемы, не бывая в Америке и имея весьма ограниченный доступ к американской литературе.

Я по старой привычке заходил в библиотеку, но вскоре и от этого отказался. Днем в Стенфорде невозможно парковаться, вечером мне было не удобно. Жизнь новых эмигрантов во многом определяется их возрастом. Молодые с хорошим (математическим или компьютерным) образованием в Силиконовой Долине быстро находят работу, люди – старше 65 сразу могут получить пакет государственной помощи (пенсия, медицина, очередь на государственное жилье и прочее), но мы с женой лишь (или уже) разменяли пятый десяток. Не совсем чтобы молодость, но и не время для получения глубокой помощи от государства. И все же – помереть не дают; выдают фудстэмпы (деньги, которыми можно в магазинах платить за продукты питание), какие-то деньги на оплату жилья и небольшую медицинскую страховку; на День Благодарения давали индейку, на Рождество – сладкие подарки и даже елку. Я пробовал трудоустроиться в каких-либо маркетинговых службах, но и здесь я понял, что движения не будет; тогда я совсем не знал этой области анализа.

В принципе можно было отправиться на поиски работы в других штатах, но мы ехали, чтобы быть с сыном, и я не хотел уезжать куда-либо. Было ли намерение вернуться назад? Ну да, часто хотелось сказать себе: «Хватит, к черту все...», но это опять же не отвечало целям приезда в Америку.

Завершался первый год американской жизни, это автоматически меняло наше положение. Жене после ее болезни дали нечто вроде освобождения от социальных работ; я же должен был каждый день или несколько раз в неделю (не помню) выполнять survival job (работа, чтобы выжить). В огромном помещении собирались люди, которые жили годами, всю жизнь на подобных работах и делали, что придется: всякие мелкие работы по сборке, упаковке... К примеру, моим соседом по длинному столу был белый американец (таких было мало) лет 50+, который когда-то учился в колледже, но потом «заболел на голову»... мы с ним даже вели какие-то беседы... но он постоянно был увлечен исчислением числа π; иногда я ему помогал... такая работа обеспечивала минимальный социальный пакет. Одновременно я ходил на курсы, на которых учили писать резюме, работать со списками (тогда еще не было компьютерного поиска) рабочих мест... и где-то мне сказали, что, если я буду a full time student в колледже, то я смогу работать 1-2 дня в неделю.

Хотела уточнить, планируя переезд, ты не готовил заранее возможные варианты трудоустройства через знакомых? И далее, ты решил дополнять свою квалификацию?

Нет, не готовил аэродромов для посадки. Во-первых, в Петербурге я не видел вокруг себя людей, к которым мог бы обратиться, во-вторых, все необходимое для отъезда, надо было делать быстро, а дел было очень много.

Еще дома, в Питере, и первое время после приезда в США мне казалось, что моего образования хватит для жизни здесь. Столкнувшись же с проблемой трудоустройства, я понял, что образование у меня есть, но – не то, что надо. Знаешь, в Америке есть понятие “overqualified”, что в моем случае можно перевести как «шибко грамотный». Прожив год в штате Калифорния, я получил статус резидента, и это давало мне возможность учиться в местном public колледже бесплатно. При регистрации на новый семестр я должен был заплатить один доллар, но по окончании семестра, если ты действительно учился, этот[A1]  доллар можно было забрать. В американских public колледжах нет никаких вступительных экзаменов, не надо ничего представлять о своем образовании, лишь пройти через placement, типа зачета. Его результат дает возможность для выбора уровня курсов по математике и английскому. Если результат очень слабый, то придется год-два изучать школьную программу. Я прошел все эти испытания отлично и сразу мог «брать» разные курсы по программе колледжа.

Но я пошел в колледж не только потому, что это давало освобождение от рутины исчисления π и аналогичных операций, но позволяло узнать страну, в которой мы жили. Я прошел через все математики (это лишь для того, чтобы было достаточное количество изучаемых предметов), через несколько курсов английского языка, нажимая на writing, изучал много нового: «Конституция Калифорнии», «Искусство эпохи Возрождения», «Астрономия», «Биология человека», «Введение в экологию» и много еще чего. Но все же мой major (специализация) был Business Administration. Так что моими основными предметами были “Accounting”, “Investing”, “Business Administration”, “Marketing”, “Sociology”, несколько специальных компьютерных предметов. Так что, действительно, я многое узнал. Одно из главных – я узнал изнутри американскую систему образования. Ее главный принцип: ты поступил, мы тебе предоставляем широкий спектр предметов, выбирай и учись. Нужна помощь – приходи, поможем; можно обращаться в специальные часы к профессору, можно записать на консультации к преподавателям, каждый студент прикреплен к counselor (советник), без помощи которого просто невозможно составить план своего обучения.

И еще один аспект: отношение преподавателей, сотрудников различных служб к студентам. Если кратко, то доброжелательное, но жестко заданное разными инструкциями, отделяющими однозначно «можно» от «нельзя». Списывать – нельзя. Если преподаватель заметит, что в процессе контрольной студент списывает, скорее всего этот студент по крайней мере на год будет отлучен от колледжа. Домашние задания проверяются, если не выполнено, оценка за семестр может быть снижена. Однажды я забыл дома листки со сделанным домашним заданием, в перерыве подошел к преподавателю и спросил его, можно ли в следующий раз принести, у меня все сделано, но я забыл листки дома на столе. Он узнал, хватит ли мне часа, чтобы привести сделанное, я сказал, что успею и привез. Мы оба были довольны; он увидел, что я - честен, я – что зачет будет…

Если есть какие-либо программы материальной помощи, гранты, никто «темнить» не будет, информация распространяется по разным каналам. В начале августа 1996 г. я случайно узнал о существовании программы штата в помощи студентам, хорошо обучающимся по Business Administration; было два условия: скорректировать перечень изучаемых предметов в интересах этой Программы и потом в течение трех месяцев устроиться на работу. Программа оплачивала все учебники и необходимые студенту канцелярские товары, оплачивала бензин за каждый учебный день и давала ваучер на парковку. Все это – очень немало. Я подписал контракт, и все выполнил, все нужные предметы были успешно освоены. Но устроиться на работу я не мог, кому нужен уже седеющий мужчина без опыта работы в США на должность, с которой справляется 20-летний сотрудник? Позвонил моему советнику по этой Программе и сказал, что готов на любую работу, если моей жене будет дана медицинская страховка не через полгода моей работы, а сразу. Через пару дней она позвонила и спросила, готов ли я работать секьюрити. Ничего не спрашивая, я дал согласие, оказалось, что место моей работы – в пяти минутах от дома: 23-этажное здание, что крайне редко для нашей сейсмически неспокойного региона. Пройдя инструктаж и получив нарядную форму, я 30 марта 1997 г. (на 1068-й американской день) впервые за время пребывания в США вышел на нормальную работу. Так я стал секьюрити (the lower middle class) и продолжал обучение. Работая в этой должности несколько лет, я очень много узнал о реальной жизни простых американцев.

Не могу не вспомнить об одном уроке американской культуры, который преподал мне мой «бригадир», афроамериканец, военный пенсионер. Как-то в воскресный день вышел из строя фонтан, струя била до восьмого этажа. В технической комнате воды было по колено, но я смог перекрыть воду. Мне казалось — в духе советской трудовой этики — что я сделал то, что надо. В понедельник Джордж отозвал меня в сторонку и сказал, что я совершил крупную ошибку. Заметив непорядок с фонтаном, я должен был зафиксировать это в журнале событий и позвонить дежурному диспетчеру. Не более. Героизм на рабочем месте не приветствуется, важнее – безукоризненное следование инструкциям, проверенным жизнью.

Контракт с Центром занятости был выполнен полностью, и в августе 1997 г. я получил его высшую награду — звание Alumni Super Star. Это – бронзовая настольная звезда, грамоты от представителя нашего избирательного округа в Конгрессе США, калифорнийского сенатора и члена законодательной ассамблеи штата, в которых ключевыми словами были: “The People of the State of California salute your indomitable spirit in overcoming the odds”. Все это было радостно и волнительно.

Колледж я закончил в июне 1999 года, и сегодня могу точно сказать, что годы обучения оказались не пустыми. Помимо того, что в целом расширилось мое представление об Америке, было и два весьма конкретных приобретения.

Первое – может показаться странным, вместе с тем – это полная правда. Наверное, ты знаешь, что в Америке практически нет устных экзаменов? все – письменно; по каждой изучаемой теме школьники и студенты отчитываются текстами; скажем, я писал о развитии Интернета в России, о Копернике, творчестве Павла Филонова и многое другое. Но прежде всего я должен был освоить ряд курсов по написанию текстов, помню: “Critical Thinking” и “Academic Writing”. Нас учили планированию, структурированию текста и аргументации своих утверждений. Это то, что в годы моего обучения в школе я в принципе не мог получить. В последние годы я пишу и публикую много, и в значительной степени это следствие моего обучения. К работе с текстами я подхожу «сугубо» по-американски: долго планирую и заранее определяю объем всего текста и его основных разделов. И я никогда не начинаю писать, не придумав заголовок. Конечно, в процессе работы нередко приходится менять структуру и уточнять заголовок, но в таких случаях я точно знаю, почему.

Второе – более серьезно, более значимо. Оно предопределило мое возвращение в социологию.

Не помню, в какой год, но я записался на курс “Investing”. У меня не было денег для инвестирования и не было планов работать трейдером. Но было интересно узнать, что же это такое, ведь в советское время мы ничего не знали об инвестировании, а в начальные постперестроечные годы появилась лишь первая рекламная информация. Пожалуй, это был курс, в котором я не мог перевести на русский язык основные понятия. Особенно меня привлекла тема – mutual finds, уже позже я узнал, что в России этот инструмент инвестирования называется «Паевым инвестиционным фондом» (ПИФ). Я стал много читать о mutual finds, так как увидел в его основании красивый синтез рационального и интуитивного. Рациональное проистекает из ясности математических схем хорошо сконструированных фондов, интуитивное обусловлено тем, что надо не только понимать, но чувствовать поведение рынка; есть, выражение: “The market knows best”.

Вскоре мне попалась на глаза книга по истории американских ПИФов, из которой я узнал, что лучшим менеджером в этой области инвестирования считается сэр Джон Темплтон, признаваемый одним из крупнейших современных финансистов и выдающимся филантропом. Я мог бы проскочить мимо этого нового для меня имени, но штаб-квартира глобальной инвестиционной кампании «Франклин–Темплтон» расположена в 15 минутах ходьбы от моего дома, и поэтому я знал фамилию Темплтон. Кроме того, в этой фирме тогда работала моя невестка-программист.

Многое из сделанного сэром Темплтоном было следствием его исторического оптимизма. Он предвидел послевоенный рост японской экономики и, когда акции японских предприятий ничего не стоили, покупал их. Последующий промышленный бум в этой стране принес ему и тысячам вкладчиков его ПИФов огромные доходы. В 1997 году он издал 500-страничную книгу «Всеобщие законы жизни» (Worldwide Laws of Life), в которой изложил принципы своей философии оптимизма. Я прочел книгу и, как это ни покажется странным, поверил сказанному. Видимо, я тогда пребывал в том положении, когда должен был поверить в идею оптимизма, и потому эта книга сыграла в моей уже очень даже взрослой жизни ту же роль, что в юности книги Шредингера и Инфельда. В «Шесть тысяч дней другой жизни» [4] я описываю подробно, что случилось затем, но если кратко, то – я стал оживать, растормаживаться. Кончилось это тем, что представитель благотворительного Фонда The John Templeton Foundation пригласил меня в начале 1999 года в Вашингтон на конференцию «Будущее Свободы в России» и представил меня сэру Темплтону. В то время ему было около 90 лет. В Вашингтоне я впервые после отъезда из России услышал рассказы российских участников о происходившем в стране и понял, что все это интересно мне в исследовательском отношении, и уже во время полета из Вашингтона домой подумал о возвращении в профессию, о восстановлении моих связей с российскими социологами.

Общественное мнение у нас и в США, это же колоссальная разница?

Да, конечно, и природа общественного мнения, и практика его анализа в США отличны от того, что мы видим в России, и я постараюсь показать это, но прежде, - как и почему после долгих лет, в течение которых я был очень далеко от науки и научных исследований, я вернулся именно к тематике, связанной с изучением общественного мнения.

Отчетливо помню, как вернувшись из Вашингтона и пойдя в ночную смену охранять порученный мне объект, я раздумывал, с чего начать, как снова входить в науку. Ведь я крепко выпал из тематики российских исследований. В то время я активно общался с питерским социологом и полстером Романом Семеновичем Могилевским, с которым меня связывали долгие дружеские отношения. И он в одном из мэйлов просил назвать тему для проведения в Питере конференции, на которую он постарается меня пригласить. Я завершил колледж и к тому времени в качестве «курсовых» провел несколько небольших исследований содержания российского Интернета. И я предложил провести конференцию по группе вопросов, связанных с распространением этого новшества и определением его аудитории. Мое предложение было принято, Семинар назывался «Интернет в меняющемся обществе: петербургские реалии», он открылся в «Белые ночи» 23 июня 1999 года и был один из первых в стране по социологии Интернета. Так я через пять с небольшим лет оказался в России. Потом мне друзья говорили, что я не ходил по земле, я – летал. Еще бы, ведь я снова оказался в своей на сто процентов среде...

Как тебя встретили коллеги и друзья? Какой был типичный вопрос по приезде?

Все было очень трогательно, и обычно задали один очень «простенький» вопрос: «Ну как ты там?», ты понимаешь, на такой вопрос нет ни короткого, ни длинного ответа. Благодарил за внимание и рассказывал какую-либо байку...

Через несколько дней, уже в Москве, состоялась незабываемая для меня встреча с Александром Анатольевичем Ослоном и Еленой Серафимовной Петренко в Фонде «Общественное мнение» (ФОМ). Был просто разговор «за жизнь» и немного о науке. Эта беседа оживила наши давние дружеские отношения и породила необычную для того времени форму сотрудничества. В начале августа 1999 г. мы договорились о совместной работе над книгой, обобщавшей результаты опросов ФОМ за весь период президентства Бориса Ельцина. Потом были две встречи в Москве, но в основном работа шла через электронную почту. Книга «Эпоха Ельцина» [17] была сделана и летом 2002 года опубликована. Примечательно, в эту книгу были включены два интервью с исследователями общественного мнения: Александром Ослоном и Георгием Сатаровым; еще никого замысла интервьюирования российских социологов не было, то была лишь попытка использования этого метода сбора данных в рамках анализа фрагмента современной истории изучения политических установок населения.

Как ты знаешь, работа над книгой, даже когда текст сделан, это долгий процесс, и я использовал появившееся время, теперь можно сказать, весьма плодотворно. В начале 2000 года я был в Москве, где мы обсуждали ход подготовки названной книги. По возвращении домой меня многие спрашивали, кто победит на президентских выборах в России в марте 2000 г. Ссылаясь на результаты опросов ВЦИОМ и ФОМ, я говорил о весьма вероятной победе Путина. Но люди не верили, и агрессивно старались убедить меня в том, что по результатам опросов тысячи с небольшим человек невозможно точно предсказать поведение электората. Исчерпав все аргументы в пользу эффективности использования небольших научно-организованных выборок, пошел в библиотеку, нашел книгу с результатами прогнозов Гэллапа и написал небольшую статью. Один из моих соседей — Феликс Дозорец работает в Сан-Францисской русской газете, и я попросил его прочесть написанное. Помимо ряда ошибок, на которые он мне указал, Феликс попросил меня написать немного собственно о Гэллапе. Я ничего о нем не знал, но полистав несколько «Who is who», нашел базовую биографическую информацию, внес ее в текст статьи и отправил материал в местную газету. 17 марта 2000 г. она была опубликована, а еще через четыре дня — в филадельфийском еженедельнике «Посреднике». Его редактировал, возможно, ты знала его, эмигрировавший несколько позже меня харьковский социолог Юрий Неймер. Так родилась моя «гэллапиада».

Такое ощущение, что счастливо сошлись эффекты прорицания / прогнозирования в опросах и понимание логики биографических путей…

Но мое погружение в биографию Гэллапа и в процесс становления технологии и культуры изучения общественного мнения в США оказалось настолько глубоким, что я не остановился на газетных публикациях, а начал писать для себя некий текст, постепенно структурируя его, вводя новых героев, подключая историю рекламы, обращаясь в архивы. В этой тематике соединились два моих давних интереса: собственно методы изучения общественного мнения и биографии ученых, в частности заявило о себе не реализованное стремление написать книгу о Карле Пирсоне. Мне очень повезло в том, что в центральной библиотеке нашего county, в 20 минутах езды от меня, есть неплохая коллекция биографических словарей, качество которых в Америке очень высокое, и более того – были разрозненные тома ежегодников измерения общественного мнения, многие годы выходивших под редакцией Гэллапа. И еще одно обстоятельство: стремительно наполнялось многообразной информацией веб-пространство и заработал поисковик Google. Знаешь, я чувствовал себя охотничьей собакой, уловившей след зайца; фарт пошел. Если я находил информацию, так или иначе относившуюся к Гэллапу, изучению общественного мнения, истории рекламы, я сразу писал в архивы университетов, искал в сети электронные адреса авторов этих статей и книг и обращался к ним за помощью, писал в городок Jefferson, в котором Гэллап родился, в университет, в котором он учился. Возник уникальный он-лайн магазин книг amazon.com, и я мог очень дешево (иногда дешевле пересылки) покупать книги Гэллапа и даже его учителей, так что вскоре я знал в деталях содержание прослушанных им курсов. Почти в самом начале работы в одном из справочников я прочел, что Гэллап – американец в десятом поколении, нашел в Интернете “The Gallup Association”, созданную в начале прошлого века. Получил от нее в подарок обстоятельную книгу по генеалогии семьи Гэллапов. Еще живя в Ленинграде, я познакомился с двумя суперэкспертами в области изучения общественного мнения Eleanor Singer и Howard Schuman, сегодня они признаны классиками в области методологии измерения общественного мнения. Через них я вышел на тех, кто знал Гэллапа, работал в первые послевоенные годы в старейшем и самом известном в среде полстеров журнале Public Opinion Quarterly. Подчеркну, у меня не было никаких возможностей ездить по Америке, все – по электронной почте.

Только начиная знакомиться с биографией Гэллапа, я прочел, что он еще до того, как стал изучать общественное мнение, получил, будучи совсем молодым, широкое признание в среде рекламистов, благодаря своим исследованиями факторов читаемости рекламы. Вот где пригодилось мое американское образование, я не отшатнулся от этой совсем не академической темы, а, наоборот, опять отправился искать «корни». Заказывал книги, читал старые журналы, писал на факультеты маркетинга.

Я думаю, меня недобрым словом часто поминали наши почтальоны, они постоянно привозили мне купленные книги. В общем, это были очень интересные годы. Заметив, что мой текст по этой многоаспектной тематике превысил миллион знаков, более 30 листов, я понял, что пора писать книгу. Но осознал, что такую объемную книгу будет сложно издать, надо сделать небольшую. Конечно же я написал Елене Петренко и Александру Ослону о том, что у меня есть интересный материал по истории изучения общественного мнения, узнал, не помогут ли они мне издать книгу. Они согласились; вскоре получил электронное письмо от Наташи Мазлумяновой: я ваш редактор... и все закрутилось. Опускаю детали, но из этой сырой рукописи, конечно, я ее постоянно дополнял новыми материалами, за несколько лет в сотрудничестве с Наташей получилось четыре книги. Это – уникальный случай совместной работы автора и редактора, тем более, что мы были разделены океаном и 10-11 часами.

Сначала, в 2005 г., вышла книга «Первопроходцы мира мнений: от Гэллапа до Грушина» [18]; это были биографические очерки о Джордже Гэллапе, Элмо Роупере, Арчибальде Кроссли, Хедли Кэнтриле и Борисе Грушине. Рассказывая об этих исследователях, удалось осветить важнейшие аспекты возникновения технологии и практики изучения общественного мнения в США и СССР. Через год - «Отцы-основатели. История изучения общественного мнения» [19] и вскоре «Реклама и опросы общественного мнения в США: История зарождения. Судьбы творцов» [20]. Наконец, в 2011 г. появилась книга «Джордж Гэллап. Биография и судьба». Подобной работы нет не только в России, но и в Америке, мне удалось собрать уникальную информацию о студенческих годах Гэллапа и представить его одновременно и как исследователя рекламы, и как создателя научной технологии изучения общественного мнения. Книга по истории американской рекламы и выборочного изучения общественного мнения в США в 2009 г. получила Всероссийскую премию в области развития общественных связей «Серебряный Лучник» в номинации «Лучшая работа по теории».

В этом исследовательском цикле в фокусе изучения было рождение опросной технологии и биографий тех, кто стоял у истоков изучения общественного мнения в США, и абсолютно оправданно говорить, - в мире. Ибо именно Джордж Гэллап еще до войны начал открывать аналитические центры сначала в Канаде, а затем – в Скандинавии, а в 1947 году он создал “The Gallup International Association” – первую международную структуру, сегодня ставшую глобальной. Вместе с тем следует сказать, что Гэллап уделял значительное место анализу феноменологии общественного мнения, и здесь он в первую очередь следовал построениям английского историка и политолога Сэра Джеймса Брайса, разглядевшего в Америке в конце XIX века ростки новой демократии, при которой общественное мнение играет важнейшую роль в управлении общественными процессами. Причем, эта новая форма демократии была развитием базовой для страны системы самоуправления – Городское, или Массачусетское, городское собрание. Эта форма демократии, отец которой – Роджер Ландлоу – прибыл в Новый Свет на одном пароходе с первым американским Гэллапом в 1634 г. Сэр Брайс был сторонником швейцарской модели демократии с ее системой референдумов, но он понимал, что в такой большой стране, как США, невозможно проведение референдумов. Гэллап увидел в своих выборочных опросах современную для середины 1930-х годов форму общенационального Городского собрания, или референдума.

Продолжая и в настоящее время, но уже не столь интенсивно и всеохватно анализировать прошлое американских исследований общественного мнения становление рекламы в США (три книги с обсуждением этой проблематики были опубликованы в 2013-2014 гг. [21], [22],[23], я в 2008 г. стал заниматься изучением классической и самой «горячей» для полстеров темы – президентских выборов в США. И опять – во многом, дело случая, но все же, прежде всего, из-за стремления к поиску новых исследовательских ниш, в разработке которых я мог бы опираться на накопленный опыт. Неожиданно в повседневную рутину моих американских, а к тому времени и российских историко-социологических исследований вмешались внешние обстоятельства. 4 января 2008 г. шторм затопил дом моей невестки. Занимаясь несколько дней откачиванием воды, а потом — будучи постоянно начеку и слушая сообщения комментаторов о погоде и заодно о начавшемся президентском марафоне, я задумался о том, что неплохо бы осуществить его социологический мониторинг. 14 января я отправил Ослону и Петренко письмо с предложением приступить к отслеживанию хода борьбы за Белый дом. Их согласие обрадовало меня. Таким образом, оказалось, что, справившись с потоком воды, я надолго оказался в мощном потоке информации о президентских выборах.

Борис, не могу не отметить, уже который раз ты демонстрируешь удивительное умение подчинить обстоятельства себе. Речь ли о разнообразных формах образования и труда после переезда в США, что пригодилось потом («Вот где пригодилось мое американское образование»), осушая дом невестки и включаясь в мониторинг президентской гонки. Но продолжай...

Позже, в книге «Явление Барака Обамы», в которой излагались методология мониторинга и его результаты: я писал: «В первые дни 2008 года у меня не было даже смутной идеи заняться мониторингом начинавшейся тогда в США президентской избирательной кампании. Но вскоре такая идея появилась, потом решение было принято, и у меня началось весьма необычное время. Ночи стали короткими, утра — ранними, а дни — долгими. Но их постоянно не хватало. Недели не отделялись одна от другой выходными, а специфическая тепло-мягкая погода Северной Калифорнии, где я живу, не позволяла, выглянув в окно, замечать переход весны в лето, а лета — в осень» [24, с. 18]. Осень того года была жаркой во всех отношениях, некоторые новостные сайты приходилось посещать по несколько раз в день.

В январе 2010 г. я начал анализ и описание собранной информации. Если книги по истории опросов и рекламы базировались на материалах «базовой» рукописи и серии биографических очерков, то в данном случае текст писался с «нуля». В этом есть положительные моменты — написанное ранее не «давит», но есть и негативные: жалко оставлять без внимания собранный эмпирический материал, т. е. становишься к нему менее, чем следовало бы, критичным. Помимо отслеживания динамики электоральных установок в рамках мониторинга изучались особенности использовавшихся новых приемов опроса и уделялось особое внимание аналитическим разработкам, в которых избирательная кампания 2008 г. трактовалась как «точка» в семидесятилетней истории изучения американскими полстерами президентских выборов. Другими словами, мониторинг, подобно «гэллапиаде», тоже был историческим исследованием, но применительно к настоящему.

Вот в рамках мониторинга я уже во всю наблюдал за механизмами культивации и динамики установок. Конечно же здесь все не так, как в процессе изменчивости мнения в российских электоральных компаниях, но это «не так» обусловлено тем, что в США президент выбирается в результате очень жесткой, конкурентной борьбы сначала внутри двух главных партий, а потом – кандидатов, номинированных партиями на пост президента страны. Действующий президент, если он сам не борется за второй срок руководства страной, не может назвать своего преемника, тем более задолго до начала избирательной кампании. В Америке, согласно Конституции, президентские выборы происходят раз в четыре года, и никто, если только не какой-либо экстраординарный случай, не может сократить или увеличить время работы избранного президента. Конечно, существуют центры изучения общественного мнения, работающие по заказам партий, но их результаты либо носят конфиденциальный характер, либо публикации полученных распределений мнений сопровождаются словами, что выполнено для такой-то партии. Но большинство известных полстерских организаций – независимые, они работают либо по заказам крупных ТВ-каналов и издательских корпораций, либо концернов, объединяющих различные СМИ.

Итак, мониторинг президентской избирательной кампании, который я проводил анализируя ежедневно информацию многих аналитических служб и читая десятки комментариев политических журналистов и политологов, это физически сложное действие. Но оно трудное еще и потому, что не хотелось бы ошибиться в прогнозе. В 2008 году я редко публиковал свои промежуточные выводы относительно победителя, но все же всегда отмечал, что общенациональный электорат склоняется к поддержке Обамы. Замечу, что основная часть русскоязычных газет США откровенно и до последних дней гонки была на стороне Джона Маккейна; соответствующим было и мнения аудитории этих изданий. Я посылал некоторые свои материалы в газеты, где меня знали и где не знали, но про-Обамовские выводы не принимались.

В 2011 году, когда увидела свет книга «Явление Барака Обамы», я уже «мониторил» вторую избирательную кампанию Обамы; в этом случае я приступил к отслеживанию событий на «дальних подступах» к Белому дому и сразу решил постоянно публиковать наблюдения и выводы. На сайте Фонда «Общественное мнение» был создана специальная колонка» [25], в которой в течении 2011-2012 гг, было размещено полсотни постов, и можно проследить, что я постоянно предсказывал переизбрание Обамы. Это не говорит о моем «ясновидении», просто тогда я верно оценил новые прогностические технологии и следовал выводам тех аналитиков, которые их разрабатывали. Отмечу, что в 2012 году в случае выбора традиционного угла зрения на электоральную статистику можно было долго предсказывать победу Митта Ромни, а некоторые обозреватели это делали даже в преддверии дня голосования.

И в этом случае по материалам наблюдения была подготовлена книга, но она пока не издана. В частности, это обстоятельство не позволяло мне заранее принять решение о мониторинге начавшейся избирательной кампании 2016 года, не считая, конечно усталости и понимания того, насколько это сложный процесс. И все же я не смог отказать себе в том, чтобы не «зайти в эту воду» еще раз. Тем более, что три года назад, еще в марте 2013 г. я, используя одну из процедур долгосрочного прогнозирования, предсказал победу Хиллари Клинтон, если она вступит в президентскую гонку [26]. Она решилась, и мне интересно, оправдается ли мое предсказание или нет. В феврале 2016 г. все начиналось с малого, я размещал на моей Face Book – странице несколько постов в неделю, но к концу марта поток информации о президентской кампании – первичных выборах, прогнозах общенационального голосования и прочие сюжеты – настолько возрос, что в некоторые дни я уже размещал до трех постов.

Так что, Лена, получается, что первые полтора десятилетия нового столетия я оставался достаточно погруженным в изучение проблем методологии и методики измерения общественного мнения в США и, в меньшей степени, в России. И, пожалуй, мои главные темы – развитие арсенала опросных методов и становление новых технологий электорального прогнозирования. И как ты видишь, сделано немало: я указал полдюжины выпущенных книг, но есть еще несколько десятков статей, было прочитано немало лекций и проведен ряд мастер классов в разных российских университетах.

Биографические интервью. История российской социологии

С какого момента ты развернулся к теме биографий? А как это восприняли твои коллеги в Штатах, им интересно?

Сначала отвечу на твой второй вопрос, ибо здесь все можно сказать быстро, а потом постараюсь развернуто ответить на первый вопрос. Если рассматривать в качестве коллег тех людей, которые активно помогали мне в освоении истории изучения общественного мнения в США, то им мои историко-биографические штудии в области советской и постсоветской социологии, на мой взгляд, не интересны; во всяком случае в момент начала разработки этого проекта я их не информировал. А позже – тем более. Ты понимаешь, российская социология может интересовать лишь тех, кто занимается Россией и знает русский язык. Да и то, думаю, сейчас их могут интересовать лишь ключевые фигуры нашего профессионального сообщества.

Тем не менее, должен сказать, что американцам и исследователям других стран известен сайт «Международная биографическая инициатива» [27], созданный в 2006 году Дмитрием Шалиным и мною. Социологи старших поколений в Москве и Санкт-Петербурге помнят Шалина как аспиранта Института конкретных социальных исследований АН СССР и сотрудника Ленинградских секторов этого института. В 1973 году он эмигрировал в США и уже многие годы является профессором Университета Невады в Лас-Вегасе и директором Центра демократической культуры. На названном сайте размещено большое число интервью с российскими социологами (не только проведенных мною), биографического материала и статей по биографическому методу.

Теперь, о моем развороте к теме биографий российских социологов. По-видимому, рано или поздно, он случился бы, все же за годы работы в советской социологии я вжился в нее, был знаком со многими социологами и осознал бы, что нельзя замыкаться лишь в американскую реальность. Но события развернулись в эту сторону в 2004 г. Особое значение имела встреча с Б.А. Грушиным, в апреле того года я был у него дома; он подарил мне очередной том своего «четырехкнижия» и рассказал о дальнейшей работе над этим грандиозным проектом. Опыт изучения биографий американских полстеров, многообразные российские впечатления, приближавшийся 75-летний юбилей Грушина стимулировали меня начать писать статью о нем. Я позвонил Грушину, сказал о своем замысле и предупредил, что статья не будет «юбилейной».

Борис, момент, который я хотела бы услышать откомментированным тобой. Череда солидных юбилеев маститых ученых, а порой и ухода, поневоле подталкивали к особому жанру биографий-некрологов, которые довольно жестко институционализированы и предъявляют требования к субъекту интерпретации – на чьей он стороне и какие интересы обслуживает. Какие установки были у тебя?

Лена, это вполне закономерный, естественный вопрос, я отвечу на него ниже... а сейчас продолжу рассказ про создание текста о Грушине...

Вообще говоря, я еще был погружен в Гэллаповскую тематику, но думал, что рассуждения о «линии Грушина», вошедшие в «Эпоху Ельцина» [17] можно будет быстро довести до статьи. Однако на это потребовался месяц, статья вышла в сентябрьском номере «Телескопа» [28]. Грушин был тогда в Америке и, получив от меня журнал, позвонил мне. Указав на ряд неточностей, он в целом принял работу. После этого я с легкой душой отправил текст статьи моим коллегам, знавшим Грушина и дружившим с ним. Фирсов ответил: «Так мы друг о друге не писали..», Ядов написал: «Прочел твою статью о Грушине, каковая далеко не только о нем, но многом другом, что важно для понимания процессов развития важнейшего направления в социологии. Совмещая в своем сознании статью о Гэллапе и “пост...”, я думаю, что хорошо бы тебе подготовить и опубликовать у нас свою книгу».

Таким образом, статья о Грушине стала «чистым» переносом того, что я делал при исследовании истории американских опросов на российскую почву. И, естественно, что в первую книгу, сделанную на базе названной выше «мегарукописи», была включена статья о Грушине, а книга получила подзаголовок «от Гэллапа до Грушина». Поначалу я намеревался провести некое сравнительное изучение процессов становления опросов общественного мнения в США и СССР, и это видно в том, что первые, с кем я провел интервью, были социологи, причастные именно к опросам общественного мнения: Б.М. Фирсов, Л.Е. Кесельман, В.Э. Шляпентох, В.А. Ядов, который как известно, кроме всего прочего, внес большой вклад в изучение различных форм сознания. Но постепенно состав респондентов расширялся и нацеленность на нечто камерное, интересное, но локальное – сопоставление процессов зарождения и проведения опросов общественного мнения в США и России, перерастало в установку на изучение истории современной социологии. Приходило понимание того, что нельзя проводить интервью лишь с исследователями общественного мнения и лишь с теми, кого я знал до отъезда в Америку.

А какова динамика развития этого проекта, как откликались первые респонденты?

Очевидно, если бы мои первые респонденты, они названы выше, не откликнулись на мое предложение рассказать о себе, ничего бы не получилось. Ведь приглашая новых собеседников, я всегда называл имена тех, с кем интервью были завершены или находились в работе. Я благодарен всем моим респондентам за понимание того, что история нашего сообщества не может быть написана без вклада в нее каждого участника процесса становления нашей науки, и прежде всего тем, кто был первым.

Выше я отметил, что первое биографическое интервью я давал Наталье Мазлумяновой в 2005 году, тогда я делал лишь первые шаги в процессе изучения истории нашего профессионального сообщества, и в этом плане интересно сейчас заглянуть в прошлое: как мне представлялся этот проект десять лет назад? хотя, я, безусловно, не мог думать, что он окажется столь «долгоиграющим». На вопрос: «Вы хотите воссоздать историю российской социологии, сделать серию портретов «интересных людей» или здесь есть что-то еще?» я ответил: «И то, и другое, и третье». Трудно сейчас сказать, что я имел в виду под «и третье», но время показало, что в действительности ответ-то мой был верным.

Начну с «портретов», и не только потому, что их сделано немало и выполнены они в различных жанрах, но и потому, что в моем сегодняшнем представлении «портрет», точнее – человек, социолог является центральным элементом моего исследования, и в ближайшие годы я предполагаю специально заниматься методологией написания собственно биографических текстов.

В первые годы работы в силу множества методологических и организационных проблем архив интервью накапливался весьма медленно. Так, к началу 2011 г., т.е. за шесть лет было проведено немногим более трех десятков интервью. Тем не менее, к 12 февраля 2015 г. оказалась реализованной почти мифическая цель: было закончено и размещено в Интернете 100 интервью. В конце 2015 г. общее количество проведенных интервью достигло 135 (в начале этого года добавилось еще два); но еще осенью прошлого года я решил, что новых интервью начинать не буду: по-моему, и общее количество интервью, и численность бесед с представителями каждого из поколений – вполне достаточны для историко-социологического анализа. Тем более, что при необходимости можно откорректировать принятое решение и «добрать» некоторые из групп.

Интервью – один из видов «автопортрета», хотя, конечно же, все, что вспоминает и рассказывает респондент обусловлено темой и вопросами, которые я задаю ему. Второй вид портретов – это очерки, статьи о социологах, которые я пишу на базе информации, полученной в процессе интервью или / и почерпнутой из иных источников. За прошедшие годы написано большое число биографических текстов, самые объемные из них – об А.Н. Алексееве, В.Б. Голофасте, Т.И. Заславской, Ю.А. Леваде, Г.В. Старовойтовой, В.Э. Шляпентохе, В.А. Ядове. В 2014 г. была опубликована книга о Б.А. Грушине, в конце 2015 г. завершена книга о В.А. Ядове. В чем я вижу особое значение этого жанра, что меня привлекает в нем в сравнении с другими историко-социологическими форматами или жанрами? Прежде всего, пожалуй, возможность продолжить общение с близкими мне людьми.

Лена, во-первых, уточню, я здесь назвал лишь несколько фамилий тех, о ком писал специально, но не тех, с кем проводил интервью. Так, я «строил портреты» Голофаста, Грушина, Левады. Старовойтовой, но я не проводил с ними биографических интервью. Во-вторых, я скажу даже больше, «за бортом» оказываются и многие, с кем судьба меня сводила и о ком, конечно, я мог бы написать. Просто физически нет времени и часто нет запаса энергии на написание портрета. Это очень сложный жанр, помню, сделав статью в память о Т.И. Заславской, я не менее полугода не мог писать о ком-либо.

Здесь я постараюсь ответить на твой вопрос о биографиях-некрологах как особом жанре историко-биографических текстов. Если совсем кратко, без деталей, то я различаю некролог и текст, написанный после самых трудных, траурных дней. К сожалению, за последние годы умерло большое число социологов, которых я знал, с которыми дружил. Узнав о смерти близкого мне человека, я пишу некролог сразу, моментально, несколько предложений, мне не надо задумываться о требованиях жанра. Бывало уже несколько случаев, когда мои российские коллеги узнавали о случившемся из моего некролога. Отчасти, но лишь отчасти, это обусловлено разностью во времени. Скажем, в Москве – ночь, возможно, горькую информацию отправили, к примеру, в Петербург и мне, но в Питере – ночь, и получатели спят, а у меня – день. Но есть, конечно, более сущностные моменты, я пишу некролог, поскольку не могу не написать его... по-моему, сейчас остались лишь самые общие требования этического характера. Мне их соблюсти несложно; ведь я пишу только о тех, с кем был дружен...

Но потом проходит какое-то время, скажем, полгода или год-два, и тогда можно писать статью в память о человеке, она – более развернутая, информационно насыщенная. Насколько мне помнится, именно так все обстояло, когда я узнавал об уходе Б.А. Грушина, Т.И Заславской, А.Г. Здравомыслова, С.А. Кугеля, В.Э. Шляпентоха.

Но это все – отдельные моменты одной темы, или одного принципа: писать равнодушно, о человеке, которого знал или, как в случае работы над очерками о классиках американской рекламы и первых полстерах, прочел все доступное, невозможно. Да и сам акт изучения биографии этих людей это, в первую очередь, стремление либо продолжить общение с ними, либо поближе узнать их. Вторая причина заключается в том, что именно здесь оказывается возможным подойти к рассмотрению «ядра» личности и творчества исследователей. Сказав в том первом автобиографическом интервью: «И то, и другое, и третье», я добавил: «Изучение американской истории опросов и судеб американских аналитиков общественного мнения подвело меня к понимаю неких закономерностей в развитии научного творчества. В частности, меня интересует личное и внеличное (социальная среда) как факторы деятельности социального исследователя. Такие задачи надо решать в рамках кросскультурного и историко-биографического анализа». Тогда замечание о кросскультурной направленности анализа было обусловлено намерением сопоставления фрагментов процессов развития науки в разных социально-политических средах, раскрытие соотношения личного и внеличного, вообще говоря, этого не требует. Достаточно – во многих случаях – углубиться в биография одного человека.

К тому же, изучение жизненных траекторий Голофаста, Грушина, Заславской, Левады, Старовойтовой, Ядова напрямую подводит ко многим проблемам соотношения личного и внеличного, но пока я лишь ищу инструмент для изучения этой проблемы и форму, средства для обсуждения наблюдений и выводов.

Теперь о воссоздании истории российской социологии... вопрос Мазлумяновой был лобовым, а мой ответ – рефлексивным, за ним не могло быть понимания того, что это такое и как это делать. Даже не «сделать», а именно делать, т.е. как продвигаться к такой цели. А вот сейчас мне интересно, к какому бы решению об алгоритме воссоздания нашего полувекового развития я пришел бы, если бы тогда или несколько позже задумался бы о решении такой задачи. Но время поисков такой схемы пришло позже. Причем, мне стало это понятно, когда такая схема фактически уже была создана.

Все началось в 2007 г., когда количество проведенных и проводившихся интервью стало заметным (в районе 10-12) и потребовалась некое правило для упорядочения собранной информации. Ответом на этот вызов стало построение «лестницы» социологических поколений, т.е. схемы, в которой учитывался бы возраст интервьюируемых социологов, но которая при этом была бы априори соотнесена с информацией о возрасте тех, кто стоял у истоков отечественной социологии, и с традициями типологического анализа. Моих собственных данных еще было недостаточно для разработки поколенческой классификации, я активно пользовался материалами книги по истории российская социология шестидесятых годов, вышедшей под редакцией Г.С. Батыгина [29].

Принципиальный для каждой поколенческой классификации вопрос о временных границах поколений решался на основе общенаучного принципа минимизации количества ad hoc допущений. Это автоматически должно было устранить или приглушить субъективизм в отнесении респондента к тому или иному поколению. Итогом ряда теоретических рассуждений и анализа биографической информации стало принципиальное решение о равной протяженности, или продолжительности всех поколений.

В целях обеспечения будущего многовариантного анализа собранной информации продолжительность поколения была определена в 12 лет. Поясню это кратко. Делимость 12 на 2 позволяет говорить о старшей и младшей частях поколения; делимость – на 3 приводит к трем 4-летним слоям каждой когорты: младшие, средние и старшие; кратность 12 четырем открывает возможность для формирования четырех трехлетних слоев поколения и позволяет объединять младших одного поколения со старшими – следующего. Кроме того, продолжительность поколения в 12 лет соответствовало тому, что 10-12-летние поколенческие объединения рассматриваются и анализируются в специальных исследованиях по возрастной (поколенческой) структуре населения многих стран. Помню, я сам удивлялся тому, что моя, построенная сугубо на пифагорейских (без учета социологической канвы типологизируемых «единиц») принципах, конструкция поколений в проведенных лабораторных испытаниях демонстрировала высокий уровень «внешнего оправдания», хотя при построении шкалы поколений не ставилась задача ее «подгонки», сопряжения с теми или иными макро событиями. Шкала сама вписалась в них; во что было сложно поверить.

Сама идея поколенческого анализа в историко-социологическом исследовании не была новой, но она оставалась лишь обозначенной, заявленной, но не была проработанной. И все же в начале апреля 2008 года я решил подготовить текст для его обсуждения в Институте социологии РАН на Вторых чтениях памяти Г.С. Батыгина. Как всегда, отправил написанное друзьям. Л.А. Козлова написала: «... Скажу только, что однозначно текст интересный, вызовет обсуждения. Причем даже у людей, которые не занимаются ни поколениями, ни наукой, ни биографиями. Поскольку в основе Вашего рассуждения - "синтетические" идеи». А.Н. Алексеев отметил, что некоторые достоинства модели поколений обеспечиваются «магией цифр» и «равенством временных интервалов, что, похоже и справедливо для социокультурных поколений». Вместе с тем он не нашел в моем изложении сделанного необходимых для социолога пояснений и иллюстраций. В.А. Ядов отреагировал: «Мистика, но выглядит убедительно». Я благодарен В.В. Семеновой, которая, несмотря на многие «темные места» в схеме поколений, все же решилась изложить ее на конференции. А в последнем выпуске журнала «Телескоп» за 2007 год была опубликована моя статья [30], в которой впервые было изложено мое видение «лестницы поколений» и рассмотрено движение ученого в социологию в опоре на его биографические данные и на поколенческие характеристики.

Теперь я иногда задумываюсь: а не являлась ли «мистичность», которую я сам ощущал в 2007 году, и которую отмечали Алексеев и Ядов, своеобразным проявлением «сумасшествия» идеи равных поколенческих интервалов, которая необходима каждой идее, чтобы быть верной (принцип Н. Бора)? Конечно, здесь не имеется в виду верность отражения каких-либо процессов, происходящих в природе или обществе, но некое соответствие (релевантность) свойствам анализируемых историко-научных проблем.

Может быть, эта идея равенства временных интервалов, заложенная в принцип поколений для интервьюирования, компенсирует твой субъективный принцип отбора персонажей («возможность продолжить общение с близкими мне людьми..»).

Не совсем так.

Во-первых, хочу напомнить два эйнштейновских критерия верной теории. Первый критерий: внутреннее совершенство, т.е. способность теории отражать, описывать важнейшие свойства изучаемых процессов. Ведущим атрибутом такого рода теории является отсутствие, минимальное количество ad hoc положений, допущений. Равные интервалы, как легко понять, избавляют нас от произвола в обозначении границ временных интервалов для введенной системы поколений. Второй критерий – внешнее оправдание. Теория не должна противоречить множеству известных фактов, накопленной информации. Пока я это наблюдаю.

Во-вторых, «принцип поколений» введен не для управления процессом интервьюирования, а для раскрытия истории нашей социологии; поколение – очень емкое образование, и появление поколений, а теперь мы наблюдаем и уход поколений – это динамика нашего профессионального сообщества. Это – важная сторона нашей истории.

Но принадлежность к поколению – не единственный критерий отбора персонажей для бесед, к тому же желание продолжить общение... было импульсом к началу исследования, сейчас, глядя на портретную галерею моих собеседников, я могу сказать, что с большей половиной из них я до начала интервью не был знаком. О многих даже никогда не знал... так что я очень давно покинул исходное пространство «близких мне людей». Теперь - «близкие» и те, кого я многие годы знал до отъезда в Америку, и те, кого я узнал в процессе интервью.

Все прошедшие годы я постоянно работал с этой конструкцией поколений, достраивал ее, проверял на новом материале, и теперь я не вижу в ней ничего «мистического». Наоборот, раскрылся ее прагматизм. Безусловно, ряд исследователей в своих статьях и в личной переписке отмечали, что не могут согласиться с таким подходом, но при этом, никто почти за десятилетие не предложил своего подхода к целостной поколенческой стратификации нашего профессионального сообщества.

Ниже будет дано пояснение к Таблице 1, сейчас же она проводится, чтобы слова о системе поколений не казались абстрактными.

Таблица 1. Главные функции первых семи поколений советской / российской социологии

На протяжении 2005-2012 гг. моими собеседниками были социологи первых четырех поколений, т.е. те, кто родился до 1958 г. Причин тому было много, и одна из них заключалась в том, что родившиеся позже долго казались мне «слишком» молодыми в качестве информаторов при изучении прошлого нашей науки. Лишь в 2013 г. было проведено первое интервью с представителем пятой профессионально-возрастной группы и начато изучение биографий исследователей шестого поколения советских / российских социологов. Знакомство с социологами пятого и шестого поколения происходило легко, быстро, и к концу 2014 г. суммарное количество бесед с представителями двух этих групп приближалось к 30.

Но спускаться еще ниже по лестнице поколений мне не хотелось, даже в первом полугодии 2014 г. я отмечал проблематичность того, что вообще, и по крайней мере – в ближайшие годы, буду изучать седьмую когорту. Боялся исключительной неизвестности для меня этой общности. Когда в начале 1994 г. я уезжал из России, старшим было 10-11 лет, а самые младшие еще и не родились. Сейчас возраст социологов этой страты нашего сообщества варьирует в интервале от 20 лет до 31 года, и у меня было основание считать их «слишком» молодыми для беседы о прожитом и сделанном.

Однако в конце августа 2014 г. я решился на такой шаг, хотелось пусть немного узнать это «племя молодое, незнакомое». Но после того, как сомнения в правомерности изучения биографий социологов шестого и седьмого (тем более, пятого) поколений рассеялись, когда была построена система общения с ними, я с уверенностью могу утверждать, что все это было необходимо сделать. В рамках короткого перечня профессиональных поколений (первые четыре-пять) было бы крайне сложно изучать многие проблемы динамики науки, другими словами, без интервью с поздними поколениями автоматически снижается ценность информации, полученной от представителей первых когорт.

Как видно из Таблицы 1, сейчас в российской социологии работают представители семи поколений, и наше сообщество – высоко гетерогенное во многих отношениях.

Сейчас собрано около 140 биографий социологов, конечно в статистическом отношении этот массив не репрезентирует все сложно организованное многопоколенное и дисперсное сообщество советских / российских социологов. Но эта совокупность респондентов – не группа «случайных» людей, это – «лидерское», рискну сказать – «элитное» множество ученых, во многом определявших развитие советской/российской социологии на протяжении более полувека и давших импульс основным трендам в ее динамике на несколько десятилетий вперед. Методология моего историко-социологического изыскания, вообще говоря, не требует наличия группы ученых, статистически репрезентирующих генеральную совокупность социологов, к тому же я вообще сомневаюсь в возможности построить такую выборку. Уж очень неопределенна природа и параметры этого гипотетического генерального множества. Работа задумывалась и сложилась как совокупность «кейсов», ее можно трактовать как монографическое исследование меняющейся во времени реальности с помощью целенаправленно настраиваемой измерительной технологии.

Каждый человек, рассказывая историю своей семьи, описывая процесс ранней социализации, получения образования, начало и развитие собственной карьеры, выстраивает нечто уникальное, единственное. Вместе с тем это уникальное во многом раскрывается в цепочке сюжетов, фактов, аргументов, часто встречающихся, повторяющихся в биографических повествованиях его коллег, прежде всего – его ровесников и представителей его социологического поколения. Все эти более или менее часто встречающиеся жизненные коллизии образуют то, что я стал называть «матрицей событий», или «событийным каркасом» совокупности собранных биографий.

Борис, не мог бы ты здесь кратко описать эту матрицу событий, выстраивающую социологов, несмотря на поколенческие различия?

В этой матрице есть события разной степени общности, есть – объединяющее всех, есть – характерные для нескольких соседних поколений, есть – специфические для одной когорты. Среди суперуниверсальных, конечно, отношение к войне. Однако, для одних – рассказ о войне - это воспоминание о пережитом ими, для других – о пережитом родителями, для третьих – дедушками и бабушками. Но видно одно – война присутствует в сознании всех. Для первых двух-трех поколений событием стала смерть Сталина и «оттепель». На статус универсального события претендует и перестройка. И опять же, старшие встретили ее в зрелом возрасте, тогда как есть уже и такие (в VII поколении), кто родился в постперестроечной России и для кого СССР – история.

Конечно, событием является процесс вхождения в социологию, и отчетливо видна его поколенческая специфика. Весьма интересным и «показательным» событием является общение с иностранными социологами, прежде всего – поездки за границу. От практически невозможного или крайне редкого и обставленного множеством «нельзя» до ставших обыденным длительные пребывания в «дальнем зарубежье»: преподавание, исследования, обучение, подготовка диссертаций.

Очевидно, пока количество интервью оставалось небольшим, содержание каждого нового заметно увеличивало количество матричных ячеек, это означало, что результаты анализа собранной информации имели низкую логическую валидность. Но постепенно, с ростом числа бесед новые ячейки в матрице стали появляться все реже, происходило лишь уточнение границ уже существующих. Вот это-то и позволяет говорить о валидности, или логической репрезентативности, собранного массива информации. Основанием для приведенных рассуждений являются выводы и практика статистического последовательного анализа (statistical sequential analysis), предложенного в конце 1940-х американским математиком А.Вальдом

По-моему¸ легко понять, что в стартовые три года моими респондентами были исключительно петербуржцы и москвичи; знакомая среда. Первым социологом из не столичных городов был новосибирец В.А. Артемов (2008 г.) и, два года спустя – социолог из Иваново А.Ю. Мягков (2010 г.). Переломным – в силу ряда организационных моментов – оказался 2014 г., тогда резко возросло число проводимых интервью и сразу значительно изменилась география опроса. В 2014 г. состоялись беседы с социологами Комсомольска-на-Амуре и Хабаровска, Сургута и Иркутска, Тюмени и Екатеринбурга, Ставрополя, Белгорода, Воронежа. Ранним утром 25 декабря 2014 г. я получил ответы на последние вопросы от С.Ю. Цыпленкова, калининградского исследователя рынка. Таким образом мой опрос охватил всю территорию страны от крайнего Запада до Дальнего Востока.

Все это в начале 2015 г. породило заманчивую и – казалось – неосуществимую идею; подготовить и издать серию книг интервью с социологами одного региона. Но мое предложение было принято, и работа началась. Уже во второй половине мая вышла книга, представляющая социологию Урала. Наличие в ней вводной статьи Ю.Р. Вишневского и Г.Е. Зборовского, коллективной статьи о Л.Н. Когане, воспоминаний А.Ф. Филиппова об отце – Ф.Р. Филиппове и шести интервью с активно работающими социологами разных поколений, дает богатый материал о рождении и развитии социологии в этом регионе [31]. Вслед за этой книгой в таком же формате были подготовлены книги о Тюменской социологии (15 биографий) [32] и Дальневосточной (пять биографий) [33]. Коллекция биографических интервью обладает мощным синергетическим эффектом и сама по себе, даже без специального анализа, может рассматриваться в качестве историко-социологического исследования. Сразу открывается возможность для выявления общего и специфического в истории трех школ Сибирского пространства. В моем понимании, три этих книги – это самый значительный в нашей историографии «вброс» информации о социологах, работающих в регионах.

Достаточно долго я искал названия для выделенных поколений, и во всех публикация отмечал, что работа в этом направлении не завершена. Примерно в 2010 г. анализ накапливавшейся эмпирической информации подвел меня к идее функций социологических поколений, их ролей в развитии науки, но тогда в поле моего зрения находились лишь жизненные траектории представителей четырех поколений, и количество опрошенных не достигало и полусотни. Однако в январе 2015 г., когда было проведено около сотни бесед с социологами уже семи поколений, пришло время вернуться к рассмотрению функций поколений. Вся совокупность функций поколений включает в себя поиск ответов социологического сообщества на новые социальные вызовы, запросы, а также решение новых проблем методологического и инструментального характера, возникших внутри науки. Условно можно сказать, что ответы на первую группу задач востребованы обществом, тогда как удовлетворение второго типа требований ожидаемо самими социологами.

В моем представлении, каждое поколение – многофункционально, так как функции зарождаются, постепенно оформляются, созревают, и реализуются они не одним, а рядом поколений. Но каждому из них время дает свою, доминантную функцию, отличающую его от предыдущих и последующих поколений.

Для раскрытия сути поколенческо-функционального анализа принципиально отметить, что два ключевых образования моего проекта: поколение и функция поколения – это субстанции, развивающиеся в разных временных пространствах. Поколение – это профессионально-возрастной срез населения, оно несет в себе следы времени рождения, социализации и т.д. Оно существует во внешнем, общем для всех социальном времени. Тогда как функция поколения – это производная от состояния науки, которая – естественно – не свободна от внешнего времени, но в известном плане независима от него, имеет свои собственные, внутренние законы развития. Функция поколения развивается во внутреннем, внутринаучном времени.

Таким образом, поколенческо-функциональный анализ истории советской и пост-советской социологии – двухтемпорален, это изучение нашего прошлого-настоящего и будущего во внешнем и внутреннем временах.

Сказанное, естественно, не означает, что мне уже известен алгоритм анализа собранной информации, скорее, я думаю, что мне удалось обозначить рамки методологии продолжений исследования.

(Окончание следует)