См. ранее на Когита.ру:

Ю. Линник. Русский Север – русский космос (1). Водлозерье в моей картине мира

Ю. Линник. Русский Север – русский космос (2). Петроглифы Бесова Носа

Ю. Линник. Русский Север – русский космос (3). Неисповедимое единство ноосферы

…История России – цепная реакция бифуркаций: одно раздвоение следует за другим. Вологодский писатель и искусствовед И.В. Евдокимов, павший жертвой сталинских репрессий, писал о том, что широта Новгорода Великого делит нашу страну на две части: к Югу – тоталитарный московский дух, закабаление крестьянства; к Северу – пусть реликтовое, но вполне ощутимое дыхание новгородской свободы, отсутствие крепостного права.

Москва – уплощает, сглаживает; Новгород – рыхлит, структурирует. Применив это противопоставление и к общине, и к личности, мы убедимся, что оно имеет определённый смысл. Среднерусская община: торжество обезличивающей энтропии; севернорусская община: цветение хозяйственной жизни. К Югу – холопы, к Северу – граждане. Если Москва ставила на унифицирующее единство, то Новгород культивировал динамичное  разнообразие. Эти антитезы могут казаться механистичными. Но ведь трудно представить, что рязанские или пензенские крестьяне сподобились построить что-то подобное Кижам, а в их среде появился свой Трофим Рябинин или Иван Поромской. Север здесь приоритетен. И на то имеются глубокие причины.

Ландшафт Русского Севера – и его духовная культура: между ними существуют неуловимо тонкие, далёкие от однозначности, упрямо не поддающиеся формализации созвучья. Genius loci проявляет себя и в масштабах всего региона, задавая ему стилевую общность, и в отдельных локусах, придавая им самобытные черты, позволяющие легко различать, скажем, реалии Водлозерья и Кенозерья, Подвинья и Пинежья.

Это ледниковый ландшафт. Если к нему применить информационные критерии, то надо будет признать: по степени разнообразия он не знает себе равных. Ему свойственны различные перепады и неоднородности – так сказать, разности потенциалов. Они крайне благоприятны для того, чтобы вырабатывалась духовная энергия.

Ландшафт Кенозерья в этом отношении отмечен особой харизмой. Уединённое и замкнутое сочетаются в нём с открытым и распахнутым. Природа словно играет противоположностями. Этот контрапункт благодетелен для включения креативных процессов. Главную партию в геоморфологической симфонии ведут различные подъёмы рельефа. Благодарствуем Кенозерской моренной гряде! Она в разных точках даёт кенозёрам возможность пережить эффект отрыва от земли. Надо вспомнить и о соседней Андомской возвышенности. Замечательно, что многие острова на Кенозере отмечены красивыми всхолмиями – это и Медвежий, и Мамонов, и Кислуха, и Каменный. Сам рельеф воплощает здесь архетип Axis mundi – причём делает это спокойно и уверенно, без экстатичности, свойственной горам.

Эрозия ещё очень нескоро разутюжит ландшафт Русского Севера. Он молод и бодр. Его творческий потенциал далеко не исчерпан.

4. Интересно, что главный московский холм имеет два названия – Маковица и Боровицкий. Последнее указует на лес. Место бора заняли храмы. Имела место своеобразная наследственность – о ней говорит инвариантный признак: вертикаль. Архетип Axis mundi, реализованный в дереве, нашёл новый субстрат для себя в церквях и звонницах. Об этой преемственности Кенозерье свидетельствует многократно. Конгруэнтность ели и часовни запечатлена в оригинальной эмблеме парка.

Вот характерное признание человека, влюблённого в эти места – их символ он нашёл в д. Зехново: «Часовня хорошо обозревается с трёх сторон. С севера же она угадывается по высокой ели и крестам часовни, но прежде всего по высокой ели. Именно эта часовня является для меня концентрированным выражением красоты геокультурного пространства Кенозерья» /2/.

Вероятно, описываемая ель является остатком священной рощи – типичнейшего для Кенозерья феномена. Это удивительный, полный поэзии пережиток дендролатрии – культа деревьев. Священная роща узнаётся сразу. Очень выразительно она выступает – выделяется – вычленяется из окружения. Улавливая веянье нездешнего, мы ощущаем в священной роще присутствие  какой-то тайны – она инициирует в нас чувство возвышенного.

Тема Axis mundi получает в священных рощах несколько минорное, или меланхоличное звучание. Это места поминовения предков-родоначальников? Или всех умерших в череде поколений? Как бы то ни было, но трудно согласиться с лучшим знатоком дендролатрии Д.К. Зелениным, когда он пишет: «На нашем севере имелось большое количество зловредных, неприкосновенных рощ, прошлая история которых остаётся неразгаданною» /3/. В чём заключается их зловредность? Анимизм одушевлял дерево – приписывал ему чувство боли. А также и способность мстить за порубку. Считать ли это проявлением враждебности? Хотя священные рощи могли внушать людям чувство благоговейного трепета, но в конечном счёте такие переживания положительны – можно и должно говорить о душеполезности контакта с  архаическими насаждениями. Они  выводили человека из потока времени, перемещая его в координаты вечности. Очаги сакрального – в континууме обыденности: так можно сказать о  священных рощах. Они возвышали человека.

Ещё один позитив священных рощ, сознательно в них не закладывавшийся, а потому и непреднамеренный, заключается в том, что волей судеб они выполняли природоохранную функцию. Ведь перед нами микрозаповедники! А.А. Невский подчёркивал: «никто из верующих не решается воспользоваться из них ни сучком" /4/. Табу на сведение деревьев консервировало ценозы. Продолжая взаимодействовать  с окружающей средой, священные рощи обретали пусть относительную, но тем не менее очевидную автономность. Нам предстают целостные и самодовлеющие экосистемы. Они могут иметь эталонное значение при исследовании биосферного разнообразия.

За священными рощами стоит сложное мироощущение. Оно актуально и в философском, и в педагогическом плане. Основой его является тотемизм. Всё ли в его построениях следует считать изжитым? Вот главная посылка: человек и природа родственны – они суть одно. Вначале клеточная теория, а потом генетика блестяще подтвердили эту интуицию мифа. Что касается его обрядовых экспликаций, то их поэтическая ценность несомненна. Достаточно вспомнить троицкие и семицкие ритуалы. Берёза облекается в женские одеяния – девушки маскируются под берёзу. В этих игровых взаимоуподоблениях и взаимопревращениях сохраняется память о тотемной функции дерева. Она давно оттеснена в бессознательное. Тем дороже и значимей её зримые проявления в наши дни.

Ночь на Ивана Купалу…

Это верхняя точка Axis mundi в её проекции на земной календарь. Сейчас и только сейчас деревья способны передвигаться – разговаривать между собой и с людьми – принимать человеческий облик. Антропоморфизация леса достигает в купальскую ночь своего максимума. Вот пик игры! Озирая мир с его высоты, мы обнаруживаем в нём много чудесного. Священные рощи содействуют воссозданию этой сказочной атмосферы. Она благоприятна для проведения результативного экологического воспитания.

Д.К. Зеленин писал о «тотемической табуации деревьев» /5/. Человек,  заключивший с ними союз, брал на себя ряд ограничительных обязательств. При всей условности этой практики она бесспорно содействовала сохранению экологического равновесия. Тотемизм этичен. Священные рощи – памятник тотемизма. Живой памятник! Ведь местами в них до сих пор отправляется культ деревьев. Где-то даже следует говорить не просто о бытовании, а скорее об усилении и расцвете никогда не умиравшей на Русском Севере древней традиции. Она вполне вписывается в схему двоеверия. Вот мы видим, как в берёзу заплетают атласную ленту, а потом букет незабудок кладут в подножие процветшего Голгофского древа. Тут надо говорить не о скрытой преемственности, а скорее о некоей изумительной синхронии: одно вполне совместимо  с другим – язычество и христианство дополняют друг друга – в них реализуются идентичные архетипы.

Дерево является верным союзником человека в неукоснительном следовании Axis mundi. Кенозерье выявило и закрепило в своей культуре единосущность двух вертикалей. Человек дендроморфен – дерево антропоморфно. Тотемизм является одним из способов объяснить этот изумительный унисон.

5. Кенозерская прялка была открыта экспедицией Русского Государственного Музея в 1963 г. Без преувеличений: это великое этнографическое открытие – его приближающийся полувековой юбилей стоит отметить. По своей значимости и неожиданности оно может быть соотнесено как с  полевыми записями былин П.Н. Рыбниковым, так и с результатами историко-архитектурных экспедиций Л.В. Даля и В.В. Суслова.

Вернёмся в славную деревню Зехново.

Учёные из ГРМ застали здесь в живых мастера Прокопия Прокопьевича Завьялова (1887-1967). Из-под его рук вышли ошеломительно красивые прялки, производящие впечатление – и это парадокс – глубокой языческой архаики. Современник двух мировых войн, свидетель трёх революций и коллективизации, даровитый резчик работал в знаковой системе, абсолютно созвучной тем, какие мы находим в искусстве древних цивилизаций – схожие символы независимо используются в тысячелетиях при полном игнорировании пространственных и временных разрывов, обнаруживая этим общность стоящих за ними фундаментальных архетипов. Конечно, может иметь место миграция тем и образов, но первенствует всё же конвергенция, заставляющая подозревать существование единого – причём идеального, в духе Платона – первоисточника.

Лицезрея дивную завьяловскую прялку, мы наслаждаемся её самоценной орнаментикой – и одновременно пытаемся наложить на декор вполне определённые смыслы. Прялка воспринимается нами как текст, насыщенный архетипами – возникает желание правильно истолковать их. И вот тут возникает острейшая проблема интерпретации.

Что вкладывал мастер в своё создание?

И что вкладываем мы?

Прокопий Прокопьевич заведомо не владел понятием архетипа. Скажем так: творимая им музыка узоров вряд ли была программной – прямые значения в неё не вносились. Однако через бессознательное мастера могла говорить многовековая история культуры.

Мы знаем эту историю.

И мы читаем в прялке то, что мастером не сознавалось.

Насколько оправдана уверенность в том, что наше прочтение отвечает истине?

Нет ли тут самообольщения?

Памятуя о реальной опасности такового, всё же возьмём на себя смелость сказать следующее: кенозёр П.П. Завьялов и, скажем, такие маститые учёные как Ю.М. Лотман или В.Н. Топоров, черпают из одного кладезя. Мастер это делает инстинктивно – истолкователь опирается на ratio. Возможно ли совпадение? Думается, что да. Талантливая интерпретация ничего не навязывает тексту. Конечно же, она неизбежно накладывает на него новые культурные слои, однако их структура порой точь-в-точь – и это предзадано – соответствует структуре бессознательных напечатлений мастера, проясняя и обогащая их сокровенные смыслы.

Произведения народного искусства всё шире и глубже осваиваются современным эстетическим сознанием. Естественно, что они получают более богатый ассоциативный контекст по сравнению с тем, внутри которого возникли. Мы привносим в них содержание, отсутствовавшее в момент создания?  Издержки тут вероятны. Но перед нами новая культурная реальность. С ней надо считаться.

Что сегодня читается в кенозерской прялке?

Вряд ли можно усомниться в том, что она реализует архетип Axis mundi  – вытянутая по вертикали, прялка через весь свой орнаментальный строй передаёт идею подъёма, восхождения.

В число алломорфов Мирового Древа мы можем включить и кенозерскую прялку. Образно и экспрессивно, с эмоциональной яркостью в ней моделируется трёхъярусное строение космоса.

Солярная символика обильно представлена на прялке. Множество солнц! Они вовлечены в движение, которое двойственно: мастер ему задаёт и циклический, и линейный – направленный ввысь – характер.

Мы вправе предположить, что прялка является метафорическим образом как солнопутья – годичного движения нашего светила по Зодиаку, так и его каждодневной дороги – от первых лучей утром до ухода под горизонт на закате. Подземное Солнце: существует мнение, что оно изображено прямо над копылом – в начале лопаски.

Мастер использует приём, который в современном искусстве называется симультанностью: разные фазы движения – разные позиции одного объекта – передаются синхронно. Вот Солнце в нижнем положении – а вот его мажорная кульминация.

Именно взлёт – именно высота – именно апофеоз Ра-Феба-Ярилы доминируют в декоре прялки. Внутри её знакового пространства совершается поклонение Солнцу. Прялка двупланова: она выполняет свои прямые функции – и вместе с тем предстаёт как неявный атрибут солярного культа.

Закат Солнца – его ночное отсутствие – утренний восход: культура наложила на этот извечный ритм новые смыслы – мифологизировала его. Солнце умирает – Солнце возрождается. Это обнадёживало наших пращуров. В судьбе Солнца они увидели ключ к собственным судьбам.

Дерзкая аналогия включила в себя и ритм растительной жизни. Погребённое осенью, зерно воскресает весной. Путь Солнца – путь зерна – путь человека: прозревая здесь единство, человек уповал на то, что его смерть условна и относительна – он вернётся к жизни.

Этот параллелизм имеет ключевое значение для становления культуры. Он положен в основу древних мистерий. Два солнечных круга – суточный и годовой – корреспондируют с архетипом Вечного Возвращения. Религии умирающего и воскресающего Бога – христианство завершает их эволюцию – проявляют и расцвечивают этот базисный архетип.

Кенозерская прялка мистериальна.

Двигаясь посолонь по орнаментальному полю прялки, мы фактически оказываемся в роли мистагога – Вершинино аукается с Элевсином. Здесь нет преувеличения. Вот реальный инвариант: архетип Вечного Возвращения. В своей сущности кенозерская прялка изоморфна великим средиземноморским мистериям.

Солнце торжествует над тьмой – зерно над силами тления – человек над ужасом смерти.

Архаический ритуал был призван содействовать этому торжеству. Кенозерская прялка хранит память обряда – как бы калькирует и фиксирует схему священнодейства. Она универсальна: за схождением вниз – в сумрак Елисейских полей – воспоследует возвращение к жизни и свету.

Центральный круг в композиции кенозерской прялки объемлет собой образ Мирового Древа. Он геометрически обобщён, схематизирован до абстракции.

Два основополагающих архетипа –  Вечного Возвращения и Axis mundi – встречаются в композиции. Это знаменательный синтез. Благодаря ему обретается полнота в картине мира – нам дают представление о его и горизонтальном,  и вертикальном сечении.

Мировой Круг из своего центра прорастает Мировым Древом.

Лучи Солнца – и ветви дерева: на возможность их метафорического отождествления указывает В.Н. Топоров (6). Нечто схожее мы видим в и кенозерской прялке. Узор одновременно и лучится, и ветвится. Растительное и солярное дивно контаминируют в нём.

Ритуал древнее мифа.

Исходный ритуал до-вербален.

Элементы ритуального поведения обнаруживаются у животных в разных типах и классах. Инстинкты и тропизмы предопределяют его формирование.

Гелиотропизм присущ многим формам живого. Своеобразно проявляется он и у человека.

О кенозерской прялке можно сказать так: она является художественно значимой манифестацией гелиотропизма – обнаруживает первичное влечение жизни. Возможно, именно к этим глубинам нашей психики восходит генезис кенозерской прялки. Солнцепоклонничество – в его широком понимании –   естественно для культуры.

Гелиотропизм – оформление соответствующих реакций и движений в ритуале – закрепление ритуала словом, надстройка его мифом: так можно представить главные вехи в становлении солярного культа. Кенозерская прялка представляется нам его реликтом.

Уникально завершение кенозерской прялки. Горка городков! Она вторит и абрису еловой кроны, и клинчатой крыше часовни. Поэтичная аналогия разнородных форм – природной и архитектурной – теперь может быть дополнена ещё одним элементом. Ель – часовня – кенозерская прялка: за их вторением друг другу мы чувствуем единый порыв бытия.

Внутри узорной, звучно раскрашенной лопаски действуют восходящие токи. Они увлекают нас вверх, вдоль Axis mundi. Адорирующая Макошь на северных вышивках, вздымающая руки к небу, хорошо гармонирует с кенозерской прялкой.

Axis mundi – ось духовности: Русский Север утвердил её прочно и основательно.

1. Тюгашев Е.Ю. Плоскость равнины. В кн.: Евразийский мир. Ценности, константы, самоорганизация. Новосибирск, 2010. С. 173.

2.  Коротаев  В.И. Север любовь моя. Визуальная геопоэтика Кенозерья. В кн.: Поморские чтения по семиотике культуры. Выпуск 5. Архангельск, 2011. С. 15.

3. Зеленин Д.И. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917-1934. М., 1999. С. 146.

4. Невский А.А. Заповедные рощи Вологодского края. Сообщения ГАИМК, № 11-12, 1931. С. 61.

5. Зеленин Д.И. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1934-1954. С. 161.

6. Топоров В.Н. Мировое дерево. Т. I. М., 2010. С. 216.

 (Продолжение следует)