Настоящий цикл материалов на Когита.ру был начат перепечаткой фрагмента из электронной переписки В.А. Ядова и Д.Н. Шалина (2010-2014), относящегося к «драматической социологии» А.Н. Алексеева, с комментарием последнего в виде извлечений из двух статей А. Алексеева в составе так называемой «Дискуссии через океан» (2011-2013). Эта первая публикация на Когита.ру называлась: Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

Вторая публикация называлась:  Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева.  В нее вошла статья А. Алексеева «Наблюдающее участие и его синонимы» (2006), ранее публиковавшаяся в интернете, а также в журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2012).

Третья публикация  -  А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось – включала одноименный текст, написанный в 2001 г. и впервые опубликованный в: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 2. СПб.: Норма, 2003.

Четвертая публикация - Натурные эксперименты и пристрастное знание включает в себя переписку Д. Шалина, А. Алексеева и Б. Докторова на темы, релевантные содержанию данного цикла.

Нынешняя, пятая публикация в рамках цикла «Драматическая социология и наблюдающее участия»  воспроизводит статью автора этих строк, впервые опубликованную в журнале «Телескоп» (2006), а позднее в журнале «7 искусств» (2013).

А. Алексеев.

**

А. Алексеев

 ПОЗНАНИЕ ДЕЙСТВИЕМ

(ТАК ЧТО ЖЕ ТАКОЕ “ДРАМАТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ”?)

Содержание:

 - Предуведомление

- Из интервью 2006 года

- Извлечения из “дела” социолога-рабочего (1984-1987)

- Производственные страсти, или как мы боролись с двухсменкой. 1986

- Вместо заключения

 **

(Окончание)

ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ СТРАСТИ, ИЛИ КАК МЫ БОРОЛИСЬ С ДВУХСМЕНКОЙ. 1986

Несколько вступительных слов

Ниже — тематизированное извлечение из книги “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия” (том 3). В центре рассмотрения — сюжет производственной жизни конца “эпохи застоя” и начала “перестройки”, достаточно ярко характеризующий ситуацию глубокого кризиса “административно-командной системы” и особенности поведения разных социальных субъектов в этой ситуации. Сам по себе этот сюжет (навязываемый сверху двухсменный режим работы) может показаться сегодняшнему читателю архаичным... Однако тема бессмысленной кампанейщины во всех областях нашей жизни не стареет.

Данный эпизод наглядно иллюстрирует практику применения метода “наблюдающего участия” и “моделирующих ситуаций”. Функцию “исследовательских протоколов” здесь выполняют письма: одно — в газету, другое — личное письмо другу. (Июль 2006).

Письмо группы слесарей цеха № 3 в редакцию многотиражной газеты ПО “Ленполиграфмаш” (ноябрь 1986)

Для дела или для рапорта?

Известно, что главный смысл перехода на двух- и трехсменную работу — это повышение фондоотдачи, максимальная загрузка нового, прогрессивного оборудования. Двухсменка — не самоцель, а средство достижения более высокой эффективности производства.

Но вот что получилось из этого в нашем третьем цехе. Еще в октябре все бригады токарей, фрезеровщиков, слесарей разбили пополам. Одна половина работает утром, другая — вечером (по очереди). При этом используются не современные станки, а старые, с “возрастом” от двадцати лет и старше. Загрузка же высокопроизводительного оборудования осталась прежней (порой и на одну смену работы не хватает).

В условиях дефицита станочников станки днем стоят, а вечером крутятся. Особенно нелепо получается со слесарями, где велика доля ручного труда.

Для чего же такая двухсменка? Доводы, выдвинутые начальником цеха А. А. Косачевым, по меньшей мере странны: необходимость ритмичного расходования электроэнергии и разгрузка общественного транспорта. Понятно, что к повышению фондоотдачи это никакого отношения не имеет.

Подобные аргументы приводятся, видимо, постольку, поскольку неловко признаться в другом: поспешный, не обеспеченный ни оборудованием, ни технологией, ни кадрами, “поголовный” переход на работу в две смены совершается не столько для пользы дела, сколько для рапорта.

Получается явный перегиб, профанация двухсменки. <...>

Административное усердие в формальном насаждении двухсменки имеет и еще одну причину. Это недоверие к опыту самих исполнителей, рабочих. Ведь бригада, получив задание, сама может организовать свой труд. И сколько раз бывало: возникнет “узкое место” — мы сами оперативно организуем двухсменную работу на нужном участке. Не для формы, не напоказ, а для конечного результата.

Этот порядок следует восстановить (исключая, разумеется, станки с ЧПУ, которые нуждаются в постоянной двухсменной эксплуатации).

А во внедрении двухсменки сегодня главное внимание следует уделить технологической подготовке производства и переводу все большего количества номенклатуры на современное высокопроизводительное оборудование.

А. Алексеев, В. Косульников, Е. Рыжов, В. Николаев, М. Гущин, А. Брикач, С. Русинов, В. Носов, В. Ильин, А. Сыцевич, слесари цеха № 3 [14]

“...повсеместно и бездумно — до полного идиотизма”

А. Алексеев — Р. Ленчовскому (ноябрь — декабрь 1986)

Дорогой Роман!

<...> “Внеплановым” вложением в этот конверт является пока еще не опубликованный текст письма в редакцию заводской газеты — от 10 слесарей нашего производственного участка, насчет бюрократических извращений с двухсменкой, которую вдруг начали насаждать повсеместно и бездумно, до полного идиотизма.

Мы затеяли написать это письмо втроем. Но круг “подписантов” расширился почти независимо от меня. Дело было во вторник, 18 ноября (следи за датами!). Редакция решилась на публикацию, не без колебаний...

Коммунисты нашего участка, поддержав на словах, подписываться под письмом не стали (ведь на партбюро вызовут!). Беспартийные отнеслись к их уклончивости в общем с пониманием (“им, партийным, нельзя...”). Зато высоко оценили поступок моего бригадира, коммуниста А. Сыцевича (хоть его подпись и была последней).

Вся эта акция поначалу носила “крамольный” характер. Как вдруг мы получили мощное подкрепление: городская газета “Ленинградский рабочий” вышла в минувшую пятницу, 21 ноября, с 2-х подвальной статьей наладчика станков с ЧПУ А. Ефимова с Кировского завода: “Проблемы двухсменной работы. Ради цифры в отчете”. Выступление “ЛР” и наше письмо в заводскую газету совпали и в аргументации, и в выводах, и даже в некоторых словесных оборотах.

(Можно подумать, что, сочиняя свое письмо, мы уже были знакомы с этой публикацией. Что это не так, видно хотя бы по датам).

Теперь, после выступления “газеты обкома КПСС” <...> нашей многотиражке уже просто нельзя не напечатать письмо 10 слесарей из 3-го цеха.

Могли бы даже и коммунисты подписаться... Да вроде опоздали.

***

Теперь — “историческая” справка.

У нас в цехе двухсменку ввели сперва полуофициально (т. е. без приказа), с начала октября. Я это “пожелание” администрации игнорировал, поскольку тогда бы мой станок днем стоял. Игнорировали и некоторые другие, по разным причинам (т. е. выходили на работу в утро, а не в вечер).

Ввиду такого “саботажа”, уже в середине ноября (а именно — в пятницу, 14 ноября) было вывешено распоряжение, с пофамильным списком — разбиение по сменам. Оно было без даты и номера (“небрежность” администрации, объясненная тем, что книга распоряжений находится-де “на проверке” у юриста).

Ну, своим звонком заводскому юристу Никитиной я вынудил проставить номер и дату, что и было сделано — 17 ноября (понедельник).

Так это распоряжение “вошло в силу”, и стало можно... его отменять. И вот на следующий день 18 ноября возникло письмо десятерых слесарей.

В пятницу, 21 ноября, еще не будучи вполне уверен, что заводская газета напечатает наше письмо, я “неформально-публично” (т. е. в бригаде) объявил, что в понедельник, вопреки графику, все-таки выйду в утреннюю смену. Чем дам администрации повод отстранить меня от работы.

Моя “легенда” сводилась к следующему: работы на ПКР (пресс координатный с револьверной головкой. — А. А.) сейчас много, вся — срочная; меня просили выйти сверхурочно, в эту субботу (!); я сказал, что, к сожалению, не могу; но вот теперь, “идя навстречу интересам производства”, выхожу в понедельник утром, вместо вечера (!).

<...> Одно замечание, в скобках: если принять общественную реактивность твоего корреспондента за постоянную величину, то ускорение, динамизм общественной жизни эмпирически подтверждаются фактами сокращения временнóго разрыва между его индивидуальными действиями и соответствующими общественными событиями.

Так, если с “ожиданием перемен” я поспешил на несколько лет, то с указанием на “приспосабливающееся противодействие” и “сопротивление перестройке” опередил Горбачева всего на несколько месяцев.

Что же касается двухсменки, то “Ленинградский рабочий” и вообще наступил рабочему-социологу на пятки. Едва успели написать в заводскую газету, как уже вышла городская... [15]

***

<...> Уж коли включил я Тебя в ситуацию с нашей двухсменкой, продолжу, поскольку и Тебе интересно, и мне потом не забыть.

В понедельник, 24 ноября, выйдя, как обещал товарищам, в первую смену вместо второй, я вывесил на не слишком видном месте пятничный номер “Ленинградского рабочего”. И предложил всем своим соавторам (10 слесарей) — почитать. Выступление городской газеты было встречено, понятно, с интересом и удовлетворением.

Женя Рыжов заметил ревниво: “Хорошо написано, но и наша заметка не хуже!”. Я сказал, что мы-то написали неплохо, но пока еще не напечатано, и наше письмо запросто могут “подпортить”...

Работа у меня, напомню, срочная, аварийная. Мастер Гоша ко мне, было, с претензией, что я вышел утром, а не вечером. Я посоветовал ему... отстранить меня от работы. Тот сбегал к начальнику цеха Косачеву и больше не возникал. Я же перевесил газету на более видное место.

Отштамповав детали, которых ждали на сборке, в обед иду в редакцию “Трибуны машиностроителя”. Мне дают гранки <...>. Письмо 10 слесарей готовила к печати не Наташа Поречная (на которую можно было бы положиться), а другой сотрудник редакции.

Тот сильных выражений, вроде “профанации”, не выбрасывал, но редактировал неуклюже и, действительно, “подпортил”...

Сам корреспондент куда-то вышел, а я выразил неудовольствие редактору Н.Н.Харьковой. <...> Нина Николаевна очень занята и говорит: “Ну, поправьте сами”.

Тогда веду себя почти как Л. Толстой с версткой “Войны и мира” — переписываю всю заметку, в междустрочиях и на полях, иногда возвращая к первоначальному варианту, иногда формулируя заново.

Подошедший корреспондент покорно берет текст, чтобы перепечатать его. Рабкор стал редактором, сотрудник редакции — машинисткой... Все — “вверх дном”.

<...> Я поставил на гранке — “визу”: “По доверенности всех авторов. А. Алексеев. 24.11.86. 13 час.”

Вся эта операция была проведена за час до того, как отправлять листы в типографию. Вернувшись в цех, я доложил своим соавторам, что заметка приведена к виду, за который нам не будет стыдно...

Во вторник, 25 ноября, я снова вышел в утреннюю смену, вместо вечерней, причем, оказалось, не один.

Нас отстранили от работы, когда пришло начальство (в 9 час.). Тогда Витя Носов пошел спать, Вася Николаев — в здравпункт, а я... поехал на Фонтанку, в редакцию “Ленинградского рабочего”.

Мы трое, попавшие в одну “команду”, представляли три разные позиции в этом конфликте с администрацией. Васе — “ничего не надо”, только ему вечером не получить необходимого ему диетпитания и на свою электричку после вечерней смены он не поспевает. Витю вечерняя смена как раз устраивает, и вышел он нынче в утро вовсе не из протеста, да уж так получилось... Я же — борец с административной дуростью.

<...> Вернувшись из редакции на завод, я дисциплинированно отработал вечернюю смену. В этот день — не до половины первого [16], а до половины одиннадцатого. На основании ехидного заявления:

“Прошу предоставить мне отгул сегодня 25.11 с 22 час. 32 мин. до 0 час. 32 мин. за время отработанное сегодня же, утром (с 7 час. 08 мин. до 9 час. 08 мин.)”.

Очень ежился мастер Гоша и хотел, чтобы я переписал заявление: “Прошу предоставить мне отгул... за ранее отработанное время”. Я насмешливо посоветовал ему — отказать мне по той именно причине, что в заявлении указано, когда именно было “ранее” отработано.

Какая уж там “скрытая камера” социолога!.. Администрация вынуждена функционировать словно перед телевизионной камерой, в свете юпитеров.

Все эти события детальнейшим образом обсуждались на участке.

Такого изобилия и плотности “мироотношенческих” диалогов и монологов, как вчера вечером, уж и не припомню. Жаль, некогда пересказывать.

***

После вечерней смены во вторник, я явился на завод в среду, 26 ноября, к 8 утра (смена, напомню, начинается в 7-08). Мне нужно было в здравпункт (хотя это — скорее повод).

Захожу в цех и предлагаю мастеру завизировать... уже сегодняшнее заявление от 26 ноября, в котором предлагаю (“в интересах производства”!), свой выход на работу 26 ноября не с 16 до 0-30, а с 8 до 17, “для скорейшего завершения штамповки партии “Ф-...” и наладки следующей, тоже срочной...”.

Мастер Гоша в панике. “Ловушка”! (Небось вспомнил, как в прошлом году залетел в истории с моим, впоследствии отмененным, выговором). Согласиться нельзя (двухсменка же!) и отказать нельзя (ведь действительно — в интересах производства!). От визы отказывается.

Ладно. К начальнику цеха. Тот вызывает к себе мастера. Почему тот не написал своего мнения? Но ведь и у начальника положение не легче...

Единственный для них выход — создать видимость, что на моем станке днем работает кто-то другой.

Но бригадир, который вообще-то справился бы, категорически отказывается — “не обучен” (крыть нечем, у него формально нет разряда штамповщика). Остается 18-летний Сережа Барсуков (мой очередной ученик), который только и успел, что выучить на станке две кнопки и может на ПКР “стучать”, когда все налажено и ничего не расстроилось. Кстати, он работает в цехе предпоследнюю неделю (увольняется!).

Сережу, мирно слесарившего, тут же “волокут” к станку.

А начальник цеха на моем заявлении размашисто пишет: “Не разрешаю, т. к. в дневную смену будет работать Барсуков”.

Когда мастер Гоша ушел, начальник цеха вдруг говорит:

— Вот теперь, когда мы остались вдвоем, я хочу спросить Вас, А. Н., а на х-я ... ... ...?!

Так, думаю, надо отвечать, и адекватно.

— ... ... ...!! — говорю. — Не боишься (на “ты”! — А. А.), что у меня микрофон в кармане?

Тот едва не поверил, т. к. я (пока не ясно, разрешат ли мне работать в утро) не переодевался в робу и был в широком плаще.

Как справедливо писал автор “Записок инженера” Ю. Шишенков (Новый мир, 1986, № 6), “настоящее участие в производстве жажду в страстях удовлетворяет с лихвой”...

Ухожу. До начала вечерней смены (16 час.) мне на заводе делать нечего.

Несколько часов спустя. По дороге в цех, беру в редакции “Трибуны...” несколько экземпляров только что вышедшего номера газеты с нашей заметкой “Для дела или для рапорта?” (заметка, как Ты мог заметить, сугубо проблемная и персональной критики не содержит). Вывесил на участке, на видном месте. <...>

Читали все, даже с другого участка приходили.

Сережа Барсуков, на удивление, отработал без приключений (все ему было налажено, да и бригадир рядом). Я исправил его брак в двух деталях, закончил партию.

Стал налаживать следующую. К 17 час. к моему станку подходит технолог Л. Кутырина. Она у нас по совместительству кассиром. Мне была вручена премия (75 руб.), за победу в социалистическом соревновании в III квартале. <...>

При наладке очередной партии деталей (там очень сложная и трудоемкая наладка!) обнаружилось, что в кладовой не хватает нужной оснастки (есть, но неисправная). В таких случаях обращаются к технологу: чем заменить?

Кутырина, дежурящая от администрации сегодня вечером, — самый осведомленный (из начальства) в ПКР-ской технологии человек, к тому же — нач. бюро технической подготовки. После получасовых поисков по заводскому стандарту ПКР (известному мне чуть не наизусть), она предлагает замену. Но при этом невнимательно посмотрела в чертеж, на что пришлось ей указать. Ее предложение отпало.

Еще полчаса поисков ею выхода из положения — безуспешно. Звонить конструкторам, за разрешением об отклонении от чертежа — некому (вечер!). Истерика Кутыриной: я не могу Вам предложить замены (инструмента) и не могу разрешить Вам пользоваться неисправной оснасткой!

(Намек — если бы Вы пренебрегли моим запрещением, было бы хорошо).

Тем временем закрывается кладовая (19 час.). Переналаживать на другую партию деталей уже поздно, да эта — и самая срочная.

Формально я подчиняюсь мастеру. Мастер в этот вечер — не Гоша, а с токарного участка, он вообще не в курсе слесарных дел.

Раз нельзя работать на станке — возьмите слесарную работу у Виноградова, говорит (он даже не знает, что я уже два года как в бригаде Сыцевича).

Мой бригадир успел отработать сегодня в день. Нас из бригады сейчас трое. Консервирую наладку, выключаю станок, спрашиваю у Вити Носова (слесарь из нашей бригады), нет ли чего для меня.

Бригадир ему ничего не наказывал. Разве только помогать глухонемому... Беру напильник и с 19 до 24 час. запиливаю грады, вместо того чтобы делать сверхсрочную работу на ПКР!

Утром бригадир Сыцевич (Толик) и мастер Соколов (Гоша) будут ломать голову, почему не отштампована “Ф-...”. В отличие от постороннего мастера, им этот простой — зарез.

Будут все валить друг на друга, возможно, и на меня, который, пожалуй, мог бы, в отличие от Кутыриной, придумать, чем заменить неисправную оснастку, да и на неисправной сумел бы выпустить годную деталь.

Но тогда не следовало обращаться к технологу. А коли обратился, да еще в вечернее время, то вот и результат.

Ну, остается добавить, что мое “высокопроизводительное оборудование” скорее всего простоит (а “аварийная деталь” пролежит) до 16 час. сегодняшнего дня 27 ноября (четверг). Ибо кроме меня вообще некому эту деталь наладить (в данном, не стандартном случае не сумеет и бригадир).

А я, как Ты понимаешь, выхожу сегодня опять в вечер (согласно графику).

Вот такие гримасы “Интенсификации-90” и дуболомного внедрения двухсменки...

<...> Придя на работу во вторую смену в четверг, 27 ноября, я, разумеется, застал ситуацию почти в неприкосновенности, да еще с “нюансами”, подвигшими меня на служебную записку начальнику цеха, датированную завтрашним числом. Не пересказываю, прилагаю ее текст. <...>

(Смысл записки будет ясен из дальнейшего рассказа. — А. А.).

...Когда 28 ноября (пятница) я вышел на работу с этой запиской в кармане, оказалось, что наш начальник цеха Косачев... уже переведен в другой цех (и накануне об этом, разумеется, знал; ходили и у нас такие слухи, почему я и не проставил фамилии начальника в тексте).

Его место занял Н. Ярош (упоминаемый в записке в качестве зама). Ну, не соскучишься...

Я бы не поцеремонился и новому начальнику вручить, в первый день его заступления. Да не оказалось в пятницу Вани Смирнова, инструментальщика-контролера, с которым надо было посоветоваться.

Дело в том, что именно Ваня перемаркировывал мою оснастку с № 4204 на 4205 (чтобы я “имел право” ее использовать; в сущности “подделка” документов, только в металле). И я отложил до понедельника.

А в понедельник, 1 декабря, узнал, что незаконную перемаркировку эту он делал... “по своей инициативе”, и Кутырина все свалила бы на него. А Ваня — свой брат, зачем его подводить...

Так и осталась моя “убийственная” записка на эту тему не поданной, хоть в пятницу вечером и повторилась аналогичная ситуация (нет инструмента, технолог навязывает рабочему нарушение, и т. д.).

Как видишь, далеко не каждый поднятый с земли булыжник я швыряю. (“Булыжник — оружие пролетариата”).

<..> Следующую неделю (т. е. нынешнюю) я работаю в утро. Напряженность вокруг моего ПКР нарастает. Сменщика у меня нет, а прошлую неделю, работая во вторую смену, я наполовину потерял.

Бригадир Сыцевич разрывается между двумя мотивациями: надо “делать деньги” (а денег без моего ПКРа не набегает), и надо проучить администрацию. <...> Он созревает до социального (не производственного!) задания мне. Ты только послушай, что мне говорит бригадир:

— Дело не только в двухсменке, а в социальных условиях рабочего класса. Я тебе, Андрей, такую тему даю!

Мда...

Я предупреждаю бригадира, что на днях “ложусь” на операцию (строго говоря, не ложусь, а иду, амбулаторно, но поскольку операция на правой руке, то неизбежно освобождение от работы).

<...> При встрече на пересменке 2 декабря (вторник) бригадир говорит:

— Работы до х-я. Я тебе тут список приготовил, в какой очередности делать.

— Это ты его себе приготовил, — говорю ему сочувственно. — У меня операция назначена на завтра...

Бригадир застывает в задумчивости и вдруг многозначительно говорит: “Отлично!” (за невозможностью реализовать первую мотивацию, он дал волю второй).

Старший мастер Соколов “в трауре”. Понимает — достукался.

Они стоят с бригадиром у моего станка и невесело совещаются. Уходя, прощаюсь с бригадиром, мастера Гошу не замечаю, ему сочувствовать и даже лично предупреждать о своем предстоящем недельном отсутствии я не обязан, вернее — он “не заслужил”. <...>

(Операцию мне сделали сегодня, 3 декабря. Ее, кстати, в самом деле нельзя было дальше откладывать). <...>

P.S . За время моего пребывания на бюллетене ситуация в цехе, как и следовало ожидать, радикально не изменилась. Я же, добытым себе к тому времени медицинским освобождением от вечерней смены (не буду отвлекаться на этот побочный сюжет!), пожалуй, усугубил “затруднения” администрации.

Последней, если бы вдруг она и сумела загрузить ПКР на две смены, пришлось бы теперь давать мне двоих учеников (ведь даже, имей я сменщика, он не может всегда работать в вечернюю смену).

Впрочем, подобными справками обзаводились и другие — кто как сумел.

Когда я вышел на работу в утро, после 2-недельного отсутствия, бригадира не застал: он нынче — в вечер.

А. С. появляется с обеда (надо же как-то бригадой руководить!). Спрашивает:

— Гоша (мастер) не ох-л, когда тебя увидел?

— От радости или от ужаса?

— От радости, конечно. Он ко мне так приставал про тебя... Так я, чтобы отвязаться, сказал, что ты сегодня выйдешь, мол, звонил. Надо ж так угадать!

Мастер волновался не напрасно. За две недели бригадир наладил, а Сережа (ныне уже уволившийся!) отштамповал всего две партии.

Мастер Гоша настаивал, чтобы бригадир сам становился за ПКР. А тот — делает это только в самых крайних случаях. Он, как бы это сказать, мой станок “не любит”. И, пожалуй, даже побаивается — не станка, как такового, разумеется, а всех связанных с ним технологических и организационных безобразий, которые я для бригады как-то амортизирую.

Так что радовались моему появлению на работе даже те, кому от меня худо. <...>

Обнимаю Тебя!

Твой Андр. Ал., ноябрь-декабрь 1986

“Гримасы” перестройки и триада социологического познания

Автостенограмма выступления на отчетно-выборном собрании Северо-Западного (Ленинградского) отделения Советской социологической ассоциации (март 1987)

Уважаемые коллеги!

Я думаю, на сегодняшнем собрании уместно говорить не только о наших сугубо профессиональных, социологических делах. Писатели на своем съезде, как известно, обсуждали не только писательские проблемы. Жгучим проблемам жизни отдавалось предпочтение перед узкоцеховыми сюжетами. Вот и нам, социологам, думается, стоит выйти за рамки научно-организационной темы.

I

Расскажу о новом общественном явлении, которое даже нынешняя, обновляющаяся публицистика пока обходит своим вниманием. Тем более не раскачалась социология. Процитирую небольшую заметку из заводской газеты ПО “Ленполиграфмаш”, от 26.11.86. Называется: “Двухсменка: для дела или для рапорта?”. Авторы — десятеро рабочих, слесарей механического цеха (среди них и я). <...>

(Здесь опущен зачитанный автором текст публикации в газете “Трибуна машиностроителя”; см. выше. — А. А).

Авторы цитированной заметки оказались не одиноки. Примерно так же внедрялась двухсменка и на других предприятиях Ленинграда. Недоумение, рабочая критика этой показухи выплеснулись на страницы ленинградской печати. <...>

(Здесь опущены зачитанные автором цитаты из публикаций городских газет. — А. А.) .

Вокруг этой скромной заметки у нас на “Полиграфмаше” разгорелись страсти. Чрезвычайное богатство социальных связей и противоречий перестройки, столкновение интересов — раскрыл этот эпизод!

Генеральный директор объединения публично заявил, что многотиражная газета допустила “антивыступление” (так и сказал!). “У нас (т. е. у него, директора) нет никаких сомнений, вопрос назрел четко, нечего тут дискутировать. Есть партийная установка на двухсменку, нельзя на этих слесарях строить политику... А редактора газеты следовало за эту заметку депремировать”, — заявил генеральный директор. Вот такая административная отповедь... И говорилось все это не когда-нибудь, а в дни январского Пленума.

“Издевательством над здравым смыслом, над большим государственным делом” назвал месяц спустя, выступая на XVIII съезде профсоюзов, подобную практику внедрения двухсменки М. С. Горбачев. К тому времени и наша заводская администрация созрела для официального ответа через газету “этим слесарям”. Их критика в многотиражке была признана правильной. Но при этом утверждалось, будто введение двухсменки “позволило цеху решить ряд острых проблем”... (Трибуна машиностроителя, 25.02.87). И все осталось без перемен.

Это было в феврале. А в марте на “Полиграфмаше” затрещал план. Думаю, во многом — из-за внесенной “поголовной” двухсменкой дезорганизации. И вот в середине марта на цеховой доске объявлений появилось многозначительное распоряжение: “В связи с производственной необходимостью (!) временно перевести в односменный режим работы следующих рабочих...”. И список: добрая половина цеха.

Поговаривают (в рабочей среде), что цеховое начальство именно двухсменкой пытается теперь объяснить срыв февральской программы.

II

Так что же это за явление, которое еще и имени не получило, не говоря уж о социологическом осмыслении? Я бы назвал это — одурачением, или гримасами перестройки. Профанация перестройки — это пострашнее “сопротивления” ей... Это такое приспосабливающееся противодействие, когда сам противодействующий полагает себя добросовестным перестройщиком. Он иначе просто не может, не умеет.

Новые задачи пытаются решить старыми способами. Моделей тут несколько. Например, выдвигается общественно значимая цель. Разрабатываются средства для ее достижения. Затем спускается разнарядка или отчетный показатель — по внедрению средств. В итоге, средства абсолютизируются (вроде “кукурузы” в свое время). И замещают цель в сознании бездумных исполнителей. Отчасти, так и произошло с двухсменкой.

Или другая модель: достижение цели “любой ценой”, за счет средств, совершенно ее дискредитирующих. Например, надо, чтобы росла производительность труда. Но новая техника остается не загруженной, простаивает по разным причинам. Тогда ужесточают нормы (или, говоря “по-рабочему”, срезают расценки) на старых рабочих местах. Понятно, без всяких организационно-технических мероприятий, которые оправдывали бы этот пересмотр. Все для того, чтобы показать, что производительность труда все-таки “растет”, неважно как. И, вместо интенсификации производства, получается элементарная интенсификация живого труда.

Однако такая потогонная система не срабатывает. И возникает необходимость в сверхурочных, в том числе скрытых (т. е. как бы добровольных, чтобы рабочему удержаться хотя бы на прежнем уровне зарплаты). Могу вас заверить, что за последние семь лет в цехе, где я работаю, никогда не было такого количества сверхурочных, как в минувшем, “первом году двенадцатой пятилетки”. То же продолжается и в этом году.

Или, например, “гримасы перестройки” в наших средствах массовой информации... Ну как иначе назвать бюрократически-административную “атаку на рабочий класс” — диковатую кампанию под лозунгом “Чего боится сдельщик?”, начатую, еще прошлой весной, газетой, которая называется “Ленинградский рабочий”? Эта кампания была поддержана и некоторыми центральными газетами. Сдельщик, видите ли, “не патриот”: не желает сам просить у администрации, чтобы ему срезали нормы и понизили зарплату.

Не буду сейчас углубляться в эту тему, заслуживающую отдельного исследования в рамках “экономической социологии”. Скажу лишь, что налицо попытка за счет рабочих решить действительно встающую сейчас проблему “одного с сошкой, семерых с ложкой” на нашем производстве.

Кстати сказать, в ходе этой газетной кампании, был беспардонно ошельмован рабочий-новатор, бригадир передовой бригады фрезеровщиков на “Полиграфмаше”, мой товарищ Геннадий Богомолов.

Спрашивается, как относиться ко всем этим явлениям нам, социологам? Прежде всего — замечать их. Далее — не бояться исследовать! Но тут и в социологии нельзя обходиться только старыми, привычными методами.

Сейчас много говорят о региональной социологической службе, ее контролирующей, координирующей функциях. А я бы спросил: готова ли эта служба к выполнению экспертной функции, относительно того, как совершается перестройка? Не еще одним чиновным органом должны выступать районные социологические службы, как у нас в Ленинграде, а своего рода научно-методическими центрами, рабочими семинарами по вопросам общественной перестройки. Руководителями таких семинаров должны быть ведущие ученые, и даже не обязательно “прописанные” в данном районе по месту основной работы.

 ***

В заключение одно почти теоретическое соображение.

Принято различать социологическую теорию и социологическую эмпирию. Мне представляется уместным достроить эту пару до триады. Третьим равноправным членом, по-видимому, должно выступать социологическое действие. Я имею в виду вовсе не набор “практических рекомендаций” (в которых как теоретики, так и эмпирики накопили изрядный опыт угадывания желаний начальства). А — познающее действие, познание через действие, через эксперимент, живое соприкосновение с социальной практикой, погружение в нее.

Мне кажется, со временем войдет в научный обиход понятие “социолог-экспериментатор”, или “социолог-испытатель”...

А. Алексеев, 17.03.87

Ремарка: Кому это было надо

Стоит заметить, что рассмотренная выше “гримаса перестройки” оказалась довольно живучей. Несмотря даже на “критику сверху”, навязывание двухсменки без учета конкретных обстоятельств производства, в том числе и на слесарных участках, где это и совсем нелепо, так или иначе продолжалось, в частности, на “Ленполиграфмаше”, по крайней мере до середины 1988 г..

Оказалось, что администрация заинтересована в этом и не только “для рапорта” по инстанциям, но также и для маскировки неритмичности производства, слабой загруженности высокопроизводительного оборудования, для повышения “управляемости” рабочих и т. п. (Июль 2006).

 ***

Вместо заключения

 Мне хотелось бы привести здесь фрагмент из предисловия к ранней версии “Драматической социологии...”, а именно из книги 1997 г.:

“...Жизненный эксперимент, вообще говоря, является довольно распространенной (пусть не массовой) формой социальной активности. Поведение субъекта в таком случае заведомо нестандартно и отклоняется от социальных стереотипов. Мотивы тут могут быть различными. Скажем, гражданственная мотивация (богатую палитру примеров представляет правозащитное движение), Или же мотивы психологические (поиск новизны, “испытание себя”), мотивы экзистенциальные (типа “жить в ладу с собой”). Реже встречается собственно исследовательская мотивация эксперимента “на самом себе”.

Здесь заметим, что сам по себе уход автора в рабочие, на рубеже 1970—1980-х годов , вовсе не был явлением исключительным и среди социологов.

Только из ближнего круга коллег — трое профессиональных социологов (Ю. А. Щеголев, А. А. Кетегат и С. М. Розет, ныне покойный) в ту же пору, вовсе не вынуждаемые кем или чем-либо, а из внутренних побуждений, круто повернули свою жизнь, став рабочими (Юрий Щеголев сделал это двумя годами раньше автора). Сложилось так, что именно у автора данной книги в этой жизненной перемене получил наиболее последовательное развитие профессонально-исследовательский мотив...”.

А вот — из предисловия к последней версии “Драматической социологии…” (2003-2005):

“...Конечно же, это мог быть вовсе и не эксперимент социолога-рабочего... И не “коррида” социолога-тореадора с быком-системой... И не изобретение новых социологических методов и т. п. Вообще, это могла быть любая “своя жизнь” — с неизбежно сочетающимися в ней элементами жизнестроительства и выживания, активизма и созерцательности, “думания” и “делания” (Гете)”. [17]

Июнь-сентябрь 2006

Примечания

  [14] Опубликовано в газете “Трибуна машиностроителя”, 26 ноября 1986 г.

[15] Вышеприведенная часть письма написана, по-видимому, 22-23 ноября 1986 г. Остальное — уже после 26 ноября, когда вышла в свет заводская газета с заметкой “Для дела или для рапорта?”.

[16] Тогда метрополитен в Ленинграде работал до 1 часа ночи.

[17] Из Гете: “Думать и делать, делать и думать — вот итог всей мудрости... И то, и другое в течение всей нашей жизни должно вершиться попеременно, как вдох и выдох, и как вопрос без ответа, одно не должно быть без другого...”.

 **

Постскриптум

За истекшее со времени написания и первопубликации этого материала время появился еще ряд работ  автора этих строк, и не только его, так или иначе обсуждающих эту тему. Их наиболее полный обзор и навигатор по сетевым ссылкам см: А. Алексеев. О наблюдающем участии и драматической социологии - http://www.cogita.ru/kolonki/andrei-alekseev-1/a.-alekseev.-o-nablyudayuschem-uchastii-i-dramaticheskoi-sociologii .

А. А. 11.04.2013