На снимке: Алиса Гофман

См. ранее на Когита.ру:

- Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

- Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева

- А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось

**

А. Алексеев – Д. Шалину. Копия – Б. Докторову

Здравствуйте, Дима!
Коль скоро в недавней публикации Вашей переписки с Ядовым 2010-2014 гг. на страницах «Вестника общественного мнения» актуализировалась тема методологической и этической правомерности моего опыта "драматической социологии" 80-х гг, я счел уместным откомментировать на Когита.ру эту сюжетную линию вашей беседы.  См. Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

При этом я использовал извлечения из своих статей в журнале «Телескоп», на страницах которого в 2011-2012 гг. разворачивалась наша дискуссия на эту тему.

…Пользуюсь случаем спросить Вас, как специалиста по наследию И. Гофмана: насколько отвечает Вашим требованиям этической корректности и проч. его "драматургическая социология"? Углубляясь в более далекую историю, интересно было бы рассмотреть с этой точки зрения также исследовательскую практику чикагской школы.
Ваш - Андр. Алексеев. 16.02.2016.

Д. Шалин – А. Алексееву. Копия – Б. Докторову

Добрый день, Андрей.
С интересом перечитал нашу полемику о натурном эксперименте.  Какие-то из ранее опубликованных материалов можно было бы добавить к вашей экспозиции.  Например, два-три последних параграфа из моего ответа вам в Телескопе, где я отвечаю на вашу критику, http://cdclv.unlv.edu/archives/articles/ds-reply-AA-12.pdf.  В частности, я там призываю заручиться согласием человека и предоставить ему возможность объяснить рассогласование слова/дела/аффекта, подчеркиваю значение такта и автобиокритики, ставлю вопрос об ущербе репутации человека, лишенного анонимности – независимо от того, насколько нам симпатичен этот человек.  Но всего существенного не воспроизведешь, а извлечения неизбежно выборочны.

Тут есть еще, о чем поговорить, с чем не согласиться.  Скажем, я не вижу “логического противоречия между … предположением о «неразглашении статуса» и требованием «согласования с участниками»”.  Приглашение участвовать в натурном  эксперименте или быть объектом наблюдения обычно сопровождается гарантией анонимности и, как правило, принимается при наличии такой гарантии. 

Я не уверен, что можно провести резкую грань между автобиографическим повествованием с его вниманием к частной жизни и исследованием общественной жизни, нацеленным на роли и институты.  И в том и другом случае присутствует авто-рефлексия, описываются установки и эмоциональные реакций, раскрывается взаимовлияние институциональных и частных сфер.  Это относится не только к само-презентации исследователя, но и к анализу действий объектов исследования.  И поскольку эти объекты не социальные функции, а живые люди – субъекты истории, с которым мы делим жизненный мир (Lifeworld) – то расщепление жизненного опыта на автобиографический и безлично-институциональный вряд ли возможно, или, во всяком случае, плодотворно.

Вы отмечаете “некоторую противоречивость его [Шалина] оценок:  с одной стороны – наивысочайшие, имея в виду исследовательские результаты, а с другой – отрицающие правомерность самого процесса исследования, осуществлявшегося социологом-испытателем”.  Да, противоречие здесь есть – как может проблематичная с точки зрения этики процедура дать ценные результаты?  Но эта ситуация хорошо знакома исследователям в медицине, психологии, социологии.  Ценность результатов не оправдывает сомнительные средства.  Именно поэтому были учреждены комиссии по экспериментам с людьми и животными.  Дело здесь не в политической корректности в смысле “говори и делай, чего требует партийная дисциплина”, а в балансировании целей и средств.

Я не думаю, что поднятые мною вопросы объясняются политкорректностью, что здесь нет предмета для серьезного обсуждения и пространства для честного расхождения во мнениях.  Хотя, возможно, я нахожусь под влиянием предрассудков своего окружения.  Со стороны виднее.

Что касается методологии Ирвинга Гофмана, то вопрос это запутанный.  Я сейчас редактирую специальный номер журнала, посвященному Гофману, игорному делу и социальным рискам, http://cdclv.unlv.edu//archives/publications/eg-vegas-journal.html.  Моя статья, открывающая эту подборку статей, представляет на сегодняшний день самую развернутую попытку применить концепцию биокритики, показать как история и теория трансформируются в биографии конкретного человека.  Есть там раздел, где я разбираю методологию Гофмана и комментирую сомнительные стороны его этнографии игорного бизнеса в Лас-Вегасе. 

Еще более интересна с точки зрения этики и методологии включенного наблюдения история дочери Ирвинга, Алисы Гофман.  Два года назад она напечатала книгу On the Run: Fugitive Life in an American City.  Это ее диссертационный проект, которому она посветила шесть лет жизни, проведя их с афроамериканцами в бегах от правосудия.  Книгу приняли на ура, она получила ряд призов, Американская ассоциация социологов признала ее докторскую лучшей диссертацией года.  Но потом дотошные критики обнаружили в книге сомнительные факты, неправдоподобные истории, статистические данные, якобы, основанные на 100% выборке жителей данного района.  В методологическом аппендиксе Алиса Гофман рассказывает, как она принимала участие в криминальных разборках, помогая друзьям выслеживать врагов с целью их уничтожения (что по нормальным меркам не только не этично, но и преступно).  Разразился грандиозный скандал.  Ведущие газеты и журналы напечатали подборки материалов и анализов, посвященных делу Алисы Г.  Ниже привожу несколько ссылок на электронные публикации, посвященные этой истории.  Будет желание разобраться в этой запутанной истории, посмотрите.
А пока всего хорошего,

Дима  (18.02.2016)
- Schuessler, Jennifer. "Alice Goffman’s Heralded Book on Crime Disputed". The New York Times.

- Lubet, Steven. "Alice Goffman's Denial of Murder Conspiracy Raises Even More Questions." The New Republic.
- Lubet, Steven. "Ethics On the Run". The New Rambler
- Campos, Paul. "Alice Goffman's Implausible Ethnography". Chronicle of Higher Education.

- Parry, Marc. "Conflict Over Sociologist's Narrative Puts Spotlight on Ethnography". Chronicle of Higher Education.

- Lewis-Kraus, Gideon. "The Trials of Alice Goffman". New York Times Magazine.

А. Алексеев – Д. Шалину. Копия – Б. Докторову

Дорогой Дима!
Спасибо за обстоятельный ответ.
Как Вы понимаете, моя републикация своих аргументов из нашей "дискуссии через океан" была спровоцирована гальванизацией темы методологической и этической правомерности "драматической социологии"  в мемориальной публикации Вашей с Ядовым переписке 2010-2014 . Читатель этой переписки в "Вестнике общественного мнения" 2015 вряд так уж осведомлен о нашей полемике 2011-2012, и естественно мое желание донести до "нынешнего" читателя также и свою точку зрения по вопросу, который Вы тогда поставили перед Ядовым.
Я всего лишь комментировал (своими прежними возражениями) Вашу "инвективу".  Реконструировать всю дискуссию я не претендовал, да в Вашей переписке с Ядовым уже содержался основной корпус Ваших претензий к "эксперименту социолога-рабочего" 1980-х гг.
Судя по Вашему нынешнему письму, никакого сближения наших точек зрения по данному вопросу не произошло. И наша полемика носит скорее "демонстративный" характер: каждый убеждает не столько другого, сколько общих для обоих читателей (подобно предвыборным дискуссиям конкурирующих кандидатов). Сейчас происходит уже "повтор" аргументации. Так что вряд ли есть смысл дальше дискутировать.
Как говорится, остаемся "при своих". Время, читатели, коллеги рассудят, если не предположить, что эта тема канет в Лету забвения.
Интересно то, что Вы рассказываете о дочери И. Гофмана. Ну, дочурка пошла в папу. Насколько я понял, скандальными оказались некоторые подтасовки в ее диссертации, а также хотя бы косвенное участие в преступных акциях. Но вряд ли сам факт включенного наблюдения (или наблюдающего участия - не знаю). Думаю, и сам И. Гофман, и - ранее - чикагцы не получали соответствующих разрешений от академических комиссий.
Уж не говорю о том, что в советской, да даже и в постсоветской социологии Ваш ригоризм вряд ли имеет право на существование. Вот уж кто экспериментирует у нас над людьми (как над животными!), так это государство. Но тут не помогут никакие академические комиссии по этике.
Знакомство с Вашей статьей о Гофмане, включающей также разбор "сомнительных моментов его методологии" (очень интересно!) мне придется отложить, т. к. освоение англоязычного текста для меня все же трудоемко, а срочные дела подпирают.
При случае, черкните кратко, что там было сомнительного, равно как и у чикагцев (если было).
Мы с Вами, Дима, являем собой едва ли не классический тандем коллег-оппонентов. Как же приятно, что удается удержаться на эмоционально корректном, академическом уровне  взаимного публичного несогласия.
Ваш - Андрей Алексеев. 18.02.2016.

Б. Докторов – А. Алексееву, Д. Шалину

Дорогие Андрей и Дима
...Мне ваша переписка крайне ценна, и ясно, почему. Вопросы, которые вы обсуждаете, и я обсуждаю давно... и непрестанно... и когда провожу интервью, и когда пишу историко-биографические книги… и никак не могу дать СЕБЕ на них ответы; конечно, практические решения я принимаю: спросить - не спросить? внести или не внести в очерк, книгу ту или иную информацию о герое? комментировать его позицию или нет?.... но пока не готов сформулировать общих ответов... боюсь загнать СЕБЯ в тот угол этико-профессионального пространства, из которого мне САМОМУ будет сложно выходить... тем более, что я предполагаю продолжить написание историко-биографических текстов, будем, Боря. (18.02.2018)

Д. Шалин – А. Алексееву. Копия – Б. Докторову

Андрей,
Считается, что Ирвинг Гофман провел два полевых исследования в своей профессиональной жизни.  В 1949-1951 годах в Шотландии он исследовал фермеров-островитян в ходе работы над диссертацией по коммуникативному этикету.  Результаты этого проекта частично отражены в книге Презентация Я в повседневной жизни.  В 1956-1958 годах Гофман исследовал заведение для умалишенных, описав его в книге Убежища:  Эссе о пациентах клиник для душевнобольных и прочих узниках. 
Как я показываю в своей последней статье, Гофмане провел еще одно полевое исследование, в ходе которого он получил лицензию и затем работу крупье в игорном заведении Лас-Вегаса.  До последнего времени об этой работе мало что было известно.  Гофман опубликовал статью об игроках и работниках казино, но неоднократно анонсированная книга по этому проекту так и не была напечатана.
Первый этнографический проект Гофмана достаточно традиционен.  Автор представился аборигенам как ученый, изучающий фермерское хозяйство, участвовал в местных сходках, помогал работникам местного мотеля.  Более проблематичен второй проект, в ходе которого Гофман презентировал себя пациентам больницы чем-то вроде физрука.  В книге приводится эпизод, где автор был свидетелем изнасилования одного пациента другим.  Как следует из описания, Гофман не вмешивался в происходящее, используя ситуацию для сбора информации о том, как реагировали на этот инцидент пациенты. 

 По некоторым данным, Гофман получил работу в казино при помощи представителей организованной преступности, контролировавших игорное дело в Лас-Вегасе.  Эта связь могла ему откликнуться, когда обнаружилось, что он при содействии коллег и участии жены выигрывал значительные суммы, используя метод подсчета выданных карт, разработанного известным математиком.  По свидетельству сына Гофмана, службы безопасности сфотографировали его родителей и выдворили их из казино с запретом там появляться.  Желание Гофмана не спешить с публикацией книги об индустрии игорного дела становится понятным в этом контексте. 

Можно по-разному оценивать этическую сторону исследований Ирвинга Гофмана и его дочери, Алисы Гофман.  Отсутствие четких стандартов и контроля за работой этнографов Чикагской школы в 50-х годах дает возможность разночтений о приемлемости некоторых методов Ирвинга.  В случае Алисы Гофман пространства для разночтений меньше, хотя и здесь оно присутствует и его нужно учитывать, принимая во внимание брутальность обращения полиции с афроамериканцами в городских гетто, описанную в книге АГ. 

Среди участников этого проекта были дети в возрасте 11 лет.  Дома у автора исследования скрывались от полиции несколько членов близкого ей бандформирования.  Некоторые из ее друзей-соучастников были застрелены в ходе разборок между конфликтующими группировками.  АГ сидела за рулем машины в ожидании партнера, которому она помогала охотиться за членами чужой банды. 

Есть все основания сомневаться, что данный проект в том виде, в каком он описан в книге, получил одобрение университетской комиссии по исследованию с людьми.  После того, как работа Алисы Гофман попала во внимание прессы, в академическом мире и за его пределами широко обсуждается вопрос о научном статусе метода включенного наблюдения и этике этнографии в целом.

Всем привет, Дима

Б. Докторов – Д. Шалину. Копия – А. Алексееву

Ого, Дима, неслабо... В моем понимание, и Гофман, и его дочь - «снесли» ряд важнейших барьеров, стоящих на пути между исследователем и людьми (ситуациями), которые он наблюдал... Я не знаю, что это ему принесло, что нельзя было получить иначе... Зачем наблюдать сексуальное насилие? что эта дает? разве нельзя многое необходимое для НАУКИ, получить через глубокие опросы пострадавших (и насильников)? что дало Гофману то, что он слышал (если были?) крики жертвы? пот? кровь? не знаю... не знаю... где граница науки? будем, Боря. (19.02.2016).

А. Алексеев – Д. Шалину, Б. Докторову

Уважаемые друзья!

Беда и этические девиации И. Гофмана и Алисы Гофман, да и многих «включенных наблюдателей», состояла, по-видимому, в том, что в их «исследовательский план» изначально было заложено ВРАНЬЕ, в виде тех или иных «легенд», типа шпионских.

Насколько понимаю, они притворялись «своими» среди чужих, они выведывали «секреты» среды, они лишь «делали вид», хоть вроде бы ничем не отличались от своего окружения. Вадим Ольшанский рассказывал в своих воспоминаниях, как работяги едва не избили его, когда узнали о его «включенном наблюдении».

Я бы определил суть инсайдерского метода как ПОГРУЖЕНИЕ, причем не «понарошку», а всерьез. А всерьез – это также значит отказ от «анонимности», «инкогнито» и т.п.  Тогда, кстати сказать, снимаются и все этические проблемы. Ты не просто живешь «как они», но ты исполнен «эмпатии», ты идентифицирован с новыми товарищами, ты не ВРЕШЬ, ради познания, а просто ЖИВЕШЬ (участвующее наблюдение) или ДЕЙСТВУЕШЬ (наблюдающее участие), как член группы, имея когнитивную цель лишь частью своей жизненной мотивации и программы.

Интересно, что такую «идеологию («методологию»?) я исповедовал еще в первые свои опыты «хождения в рабочие» и т. п. (1960-х гг.). В «драматической социологии» 80-х это кристаллизовалось в то, что можно уже назвать методологией, без кавычек и знака вопроса.

В случае наиболее сильного, а именно - активистского «погружения», мне релевантного, происходит практически равноправная интеракция: ты учишься у окружающих и – параллельно – учишь их (им есть чему поучиться у тебя, и наоборот); ты адаптируешься к среде, но Ты и адаптируешь ее к себе. Ты испытываешь давление среды, но и встречно на нее давишь (противодействие равно действию)

При этом твои действия обусловлены вовсе не только исследовательской задачей, но – прежде всего -  потребностями самой жизни, только ты не забываешь эти свои действия и их последствия фиксировать («протоколы жизни»), интерпретировать и осмыслять.

Вот, кстати сказать, почему  у меня вызывают недоумение пополам с улыбкой попытки загнать «социолога-испытателя» в догматические нормативы американской «экспериментальной социологии». А буквальное, ученическое следование им, так просто приводит к абсурду.

Что касается полевых «погружений» в этнографии и антропологии, то , насколько слышал, были какие-то этические проблемы у некоторых классиков, но не у  Швейцера и не у Миклуха-Маклая.

Ваш – АА. 19.02.2016.

Б. Докторов – А. Алексееву. Копия - Д. Шалину

Андрей, да, очень интересно и, похоже, верно... Действительно, погружение, о котором ты пишешь, «твое погружение» дает тебе много прав, каких не может быть у наблюдателей иного типа... Мне симпатична и аналогия с опытом Миклухи-Маклая и Швейцера.
Похоже, мой принцип «пристрастности» - из этого ряда...
Спасибо, Боря (19.02.2016).

А. Алексеев – Б. Докторову. Копия – Д. Шалину

Борис!

Тебе, наверное, будет интересна и созвучна концепция «личностного знания» Майкла Полани. Ниже извлечение из «Драматической социологии…», том 4.

АА. 19.02.2016

Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая  соцтлдлшия и социологическая ауторефлексия. Том 4. СПб.: Норма, 2005

<…> П.23.2. ЛИЧНОСТНАЯ САМООТДАЧА КАК ПРЕОДОЛЕНИЕ ДИЗЪЮНКЦИИ МЕЖДУ СУБЪЕКТИВНЫМ И ОБЪЕКТИВНЫМ (М. ПОЛАНИ)

[С книгой М. Полани «Личностное знание», изданной в русском переводе («для научных библиотек») в середине 80-х, автору этих строк довелось ознакомиться в 1986 г. и найти в ней эпистемологическое подкрепление своим методолого-методическим поискам. — А. А.]

Из «Новейшего философского словаря» (1999)

 Полани (Polanyi) Майкл (1891-1976) — британский философ, один из основателей постпозитивизма, выходец из Венгрии, сотрудник (с 1923) Института физической химии (Берлин), в эмиграции с 1933, профессор физической химии и социальных наук Манчестерского университета (1933). В главных сочинениях по философии и социологии науки «Личностное знание. На пути к посткритической философии» (1958), «Неуважение свободы» (1940), «Основания академической свободы» (1947), «Логика свободы» (1951), «Знание и бытие, эссе» (1969) и др. выступил в 40-х с критикой основных принципов логического позитивизма, в 50-х — разработал концепцию «неявного знания». Стремился конструктивно преодолеть идею о возможности деперсонифицированного представления научного знания, неправомерно приравниваемого к объективности последнего. В структуре ориентировочной и познавательной активности — в сенсомоторных навыках, восприятии, использовании языка, методах диагностики и экспериментирования, актах научного творчества и т. д. — П. выделял явные и неявные компоненты. Последние, по П., осваиваются человеком в практических действиях, в совместной научной работе и служат основанием его целенаправленной активности. В науке явное знание представлено как интерперсональное знание (в понятиях и теориях), неявное — как личностное знание, вплетенное в искусство экспериментирования и теоретические навыки ученых, в их пристрастия и убеждения. Неявное знание, согласно П., не допускает полной экспликации и транслируется через непосредственное («из рук в руки») обучение мастерству научного поиска и личные контакты ученых.

Научный опыт у П. — внутренне переживаем, обусловлен страстным желанием исследователя достичь подлинно научной истины, явно личностно окрашен. П. ввел в оборот понятие «научное сообщество». В ряде работ подчеркивал необходимость определенных социокультурных условий для поддержания свободных научных коммуникаций и сохранения научных традиций.

А. Грицанов

(Новейший философский словарь / Сост. А. А. Грицанов. Минск: изд. В. М. Скакун, 1998, с. 528.

***

[Здесь предлагаю вниманию читателя свои давние выписки из книги

М. Полани. — А. А.]

Из предисловия В. Лекторского к русскому изданию книги М. Полани «Личностное знание» (1985)

<…> Появившись в печати на фоне безраздельного господства позитивизма в англо-американской философии, уже первые эпистемологические работы М. Полани привлекли внимание оригинальностью методологического подхода.

М. Полани известен как один из основоположников так называемого исторического направления в англо-американской философии науки постпозитивистской ориентации. Он одним из первых в англо-американской философии подверг серьезной критике позитивистское противопоставление философии науки тезис о беспредпосылочности (философской ненагруженности) научного знания, свойственные позитивизму наивно индуктивистские представления о логике научного открытия. Критикуя позитивистский образ науки, М. Полани выступает против так называемого эмпирического фундаментализма, согласно которому ученый должен стремиться к исключению понятий, не имеющих чувственного прообраза, к элиминации «метафизических проблем».

Но М. Полани противостоит и так называемому «критическому рационализму» постпозитивистов. Исходные теоретические представления М. Полани о механизме развития науки резко контрастируют с попперовскими.

Так, например, если Поппер считает рациональность имманентной чертой науки и ищет внутреннюю логику ее развития, отвлекаясь от воздействия на нее социально-культурных факторов, то М. Полани рассматривает в качестве имманентных характеристик науки ее культурно-исторические детерминанты, формирующие не только институциональный облик науки, но и сами формы научной рациональности. Если Поппер пытался строить «эпистемологию без познающего субъекта», то пафос работ М. Полани связан с выявлением человеческого фактора науки. (Можно полагать, что самим названием своей известной книги «Объективное знание» (вышедшей после данной работы) К. Поппер сознательно противопоставляет свои идеи концепции М. Полани). М. Полани считается одним из основателей западной социологии познания, исследовавшим проблемы научных традиций, научных школ, вопросы внутринаучной коммуникации.

<…> Собственно эпистемологическая концепция М. Полани <…> противостоит и позитивизму, и «критическому рационализму» постпозитивизма. Автор подвергает критики кантовское apriori, через которое, как утверждает он, знание явлений редуцируется к порядку без проникновения в структуру вещей самих по себе и их внутренних взаимоотношений. Смысл же научного исследования М. Полани видит в проникновении во внутреннюю рациональность и объективную структуру реальности. Научные гипотезы не выводятся прямо и непосредственно из наблюдения, а научные понятия — из экспериментов. М. Полани настаивает на отсутствии «логического моста» между фактами и теорией, обосновывает невозможность создания логики научного открытия как формальной системы. Теоретико-познавательная концепция М. Полани, таким образом, нацелена на преодоление как плоско-эмпирического, так и формально-логицистского подходов.

Сердцевиной теории познания М. Полани является его эпистемология неявного знания. Изложению этой концепции и посвящена данная монография, впервые вышедшая в 1958 г. в Англии, а затем переизданная в 1962 г. в США. Цель исследования автор видит в изучении процесса научного познания как постижения объективных связей универсума с учетом исключительной конструктивной роли познания.

<…> Основным стержнем концепции неявного знания является положение о существовании двух типов знания: центрального, или явного, эксплицитного, и периферического, неявного, скрытого, имплицитного. Причем имплицитный элемент трактуется не просто как неформализуемый избыток информации, а как необходимое основание логических форм знания. <…>

В. А. Лекторский

(Цит. по: М. Полани. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М.: Прогресс, 1985, с. 5-8)

***

Из книги М. Полани «Личностное знание» (1958)

(В скобках указаны страницы по изданию: Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М.: Прогресс, 1985).

Из предисловия

<…> Прежде всего я отказался от идеала научной беспристрастности. В точных науках этот ложный идеал не приносит большого вреда, поскольку там ученые нередко им пренебрегают. Но, как я постараюсь показать, в биологии, психологии и социологии его влияние оказывается разрушительным, искажающим все наше мировоззрение даже за границами собственно науки. Я хочу предложить иной идеал знания. (18)

<…> Может показаться, что эти два слова [«Личностное знание». — А. А.] противоречат друг другу: ведь подлинное знание считается безличным, всеобщим, объективным. Но это кажущееся противоречие разрешается иной трактовкой самого понятия «знание». (18)

<…> Для меня знание — это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства [здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, выделено мною. — А. А.]. (18)

<…> Постижение не является ни произвольным актом, ни пассивным опытом: оно ответственный акт, претендующий на всеобщность.

Такого рода знание на самом деле объективно [выделено М. П. — А. А.], поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью; контакт, определяемый как условие предвидения неопределенной области неизвестных (и, возможно, до сей поры непредставимых) подлинных сущностей. Мне думается, что термин «личностное знание» хорошо описывает этот своеобразный сплав личного и объективного. (19)

<…> Я показал, что в каждом акте познания присутствует страстный вклад познающей личности и что эта добавка — не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. (19)

Из части I (Искусство познания)

<…> Цель моей книги состоит в том, чтобы показать, что абсолютная объективность, приписываемая обычно точным наукам, принадлежит к разряду заблуждений и ориентирует на ложные идеалы. (40)

<…> Хотя содержание науки, заключенное в ясные формулировки, преподается сегодня во всем мире в десятках новых университетов, неявное искусство научного исследования для многих из них остается неведомым.

[выделено М. П. — А. А.]. (87)

<…> Можно допустить, что если в науке и технике применяется экспертиза или привлекаются знатоки, то это делается по той простой причине, что измерением их не заменишь. Измерению присуща большая объективность, благодаря которой его результаты являются устойчивыми независимо от того, где и как оно осуществляется. Однако то большое количество учебного времени, которое студенты химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о той важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. В самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно. (89)

<…> Личностное знание в науке является результатом не выдумки, но открытия и как таковое призвано установить контакт с действительностью <…>. Оно заставляет нас отдаться видению реальности с той страстью, о которой мы можем и не подозревать. Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие критерии верифицируемости или фальсифицируемости или чего угодно еще. Потому что мы живем в этом знании, как в одеянии из собственной кожи. (101).

<…> Интеллектуальная самоотдача — это принятие ответственного решения, подчинения императиву того, что я, находясь в здравом сознании, считаю истинным. Это акт надежды, стремление исполнить долг в рамках ситуации, за которую я не несу ответа и которая поэтому определяет мое призвание. Эта надежда и этот долг выражаются в универсальной направленности личностного знания. (102)

Из части II (Неявное знание)

<…> Я показал наличие молчащего знания и мышления, а также области, где молчаливая компонента в качестве фокуса нашего внимания есть значение воспринимаемой (или только что воспринятой) нами на слух речи. <…> Теперь мы обратимся к более сложно организованной области не полностью концептуализированных (в этом фрагменте выделения принадлежат М. П. — А. А.), которые могут представлять собой:

(а) поиск ощупью, результаты которого должны быть затем скорректированы в свете достигнутого нами молчаливого понимания;

(б) предвосхищающую догадку, которая позднее должна смениться нашим молчаливым пониманием. (136-137)

<…> Благодаря наличию эмоциональной составляющей мы можем рассматривать науку в одном ряду великих систем человеческого познания.

(195)

<…> Науку считают чем-то устанавливаемым объективно, независимо от ее эмоциональных корней. Здесь необходимо подчеркнуть, что с этим мнением я не согласен. <…> Мне хочется показать, что страстность в науке — это не просто субъективно-психологический побочный фактор, но логически неотъемлемый элемент науки. (196)

<…> Любой процесс исследования, не руководимый интеллектуальными эмоциями, неизбежно потонет в тривиальностях. (197)

<…> Утверждение будет приемлемо как компонент науки, если оно обладает, и будет тем более ценно, чем в большей мере оно обладает:

(1) достоверностью (точностью),

(2) релевантностью для данной системы знания (глубиной) и

(3) самостоятельной значимостью.

Два первых из этих критериев приняты в науке, третий — по отношению к ней является внешним.

Применяются все три критерия совместно, а потому недостаточность по одному из них в основном компенсируется в случае хорошего выполнения остальных. (198)

<…> Всеобщая тенденция стремиться в науке к точности наблюдений и систематичности в ущерб содержательной стороне дела по-прежнему вдохновляется идеалом строго объективного знания, который содержался в парадигме Лапласа. Эта тенденция ведет в перспективе к еще более широкой интеллектуальной дезорганизации — к опасности, угрожающей всем ценностям не только науки, но и культуры в целом. (205)

<…> Философское движение, основанное на стремлении к научной строгости (Лаплас), стало угрозой для положения самой науки. (207)

<…> Приятие нового есть эвристический процесс, акт, в котором личность изменяет себя, следовательно (в той мере, в какой это так) — это — акт обращения. (218)

<…> Наука есть система убеждений, к которой мы приобщены. (246)

Из части III (Обоснование личностного знания)

<…> Лишь слова с неопределенным значением могут иметь отношение к действительности. <…> Решение принять риск неопределенности не позволяет считать точность значения каким-то идеалом. (255)

<…> Любая философия, выдвигающая своим идеалом строгость значения, самопротиворечива. Ибо если такая философия рассматривает деятельную сопричастность философа к значению того, что он говорит, как недостаток, препятствующий достижению объективной общезначимости, то она должна на основании этой нормы отвергнуть и самое себя. (257)

<…> К настоящему времени выяснилось, что современный сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. (276)

<…> Сегодня мы снова должны признать, что вера является источником знания. Неявное согласие, интеллектуальная страстность, владение языком, наследование культуры, взаимное притяжение братьев по разуму — вот те импульсы, которые определяют наше видение природы вещей и на которые мы опираемся, осваивая эти вещи. Никакой интеллект — ни критический, ни оригинальный — не может действовать вне этой системы взаимного общественного доверия. (277)

<…> Наука существует лишь в той мере, в какой существует страстное стремление к ее совершенству, и только при условии, что мы верим, что это совершенство суть гарантия вечности и всеобщности знания. (278)

<…> Я убежден, что я должен стремиться узнать, во что я действительно верю, и пытаться сформулировать убеждения, которых я придерживаюсь. (278)

<…> Личностная причастность познающего субъекта тому процессу познания, которому он вверяет себя, осуществляется в порыве страсти.

Мы осознаем интеллектуальную красоту как ориентир для открытий и как признак истинности. <…> (299)

<…> …концепция личностного [выделено М. П. — А. А.], которое не есть ни субъективное, ни объективное. Поскольку личностное подчинено требованиям, которые оно само признает как нечто от него независимое, оно несубъективно; но поскольку оно есть действие, руководимое индивидуальными страстями, оно и необъективно. Оно [личностное. — А. А.] преодолевает дизъюнкцию между субъективным и объективным. (300)

<…> Будучи несовместимой с идеалом полностью формализованного разума, оригинальность в то же время есть нечто совершенно отличное от удовлетворения влечений. Ибо наши влечения — именно наши и направлены они на достижения именно нашего [выделено М. П. — А. А.] удовлетворения, в то время как ученый-открыватель ищет такое решение проблемы, которое было бы удовлетворительным и обязательным и для него, и для всех остальных. (302)

<…> Самоотдача есть не что иное, как некий личностный выбор, выбор искомый, при котором человек ищет и в конце концов принимае нечто такое, что и он сам, и тот, кто описывает эту ситуацию, считают заданным безлично. Напротив субъективное всецело обусловлено характером того состояния, в котором находится данная личность.

Мы видим, что в ситуации самоотдачи имеется взаимная корреляция между личностным и всеобщим. (303)

<…> Самоотдача является единственным путем приблизиться к всеобще-достоверному. (304)

<…> Согласно логике самоотдачи, истина есть нечто, о чем можно мыслить, только будучи в этом убежденным [выделено М. П. — А. А.]. (308)

<…> Личностное осуществляется в утверждении своей устремленности к всеобщему, а всеобщее конституируется в его принятии в качестве безличностного условия личностной самоотдачи.

Личностная привязанность порождает парадокс преданности: личность утверждает свою рациональную независимость, повинуясь велению своей совести, то есть обязательствам, возлагаемым личностью самой на себя. Лютер выразил эту ситуацию своим заявлением: «На том стою и не могу иначе». Эти слова могли бы быть произнесены и Галилеем, и Гарвеем, и Эллиотсоном. Они выражают суть той ситуации, в которой находится всякий первопроходец в искусстве, науке, практическом действии или вере. (313)

<…> В приверженности научному поиску уверенность, самоотдача и законополагание сливаются в единую мысль, говорящую о скрытой реальности. (318)

<…> Принять личностную вовлеченность как единственное отношение, в рамках которого мы можем верить в истинность чего-либо, — значит отказаться от всех попыток найти строгие критерии истины и строгие процедуры для ее достижения. Результат, получаемый с помощью механического применения строгих правил, безличностной вовлеченности кого-либо, не может ничего и ни для кого означать. Итак, отказываясь от тщетной погони за формализованным научным методом, концепция вовлеченности принимает вместо этого личность ученого в качестве деятельного субъекта, ответственного за проведение и удостоверение научных открытий. Процедура, которой следует ученый в своем исследовании, является, конечно, методической, однако его методы — это лишь максимы некоторого искусства, которые он  применяет в соответствии со своим собственным оригинальным подходом к проблемам, им выбранным. Открытия являются составной частью искусства познания, которое можно изучить с помощью наставлений и примеров. Но для овладения вершинами этого искусства необходимы особые прирожденные дарования, соответствующие конкретным особенностям исследуемых предметов. (318)

<…> Главное различие, проводимое в теории самоотдачи, — это различие между переживаниями, которые испытываются нами просто как страдание или удовольствие, и переживаниями, которым свойственна некая активность. Всякого рода беспорядочные, судорожные движения нельзя признать деятельностью, но все, что обнаруживает тенденцию к достижению некоторого результата, следует считать таковой, неважно, идет ли речь о каких-либо телесных движениях или же только о мысли. (320)

<…> Эта позиция не является солипсистской, ибо она основана на вере во внешнюю реальность и подразумевает существование других лиц, которые также могут приближаться к той же реальности. (325)

<…> Философия, провозглашающая изначальность доверия, не устраняет сомнение, но говорит подобно христианству, что мы обязаны придерживаться того, во что мы истинно верим, вверившись почти неразличимым проблескам истины, призывающим нас делать то, что мы делали, даже тогда, когда сознаем, сколь абсурдно малы наши шансы на удачу. (329)

<…> В своих влечениях разум правомочен осуществлять свою власть над гораздо более обширными областями, чем это представляет себе объективизм. Объективизм стремится избавить нас от всякой ответственнсти за приверженность к нашим убеждениям. Вот почему он может быть логически развит в виде систем мысли, в которых из жизни и из человеческого общества изгоняется ответственность человеческой личности.

<…> Мы отбрасываем ограниченность объективизма, чтобы исполнить свое призвание, которое обязывает нас сделать наши умы открытыми по отношению к множеству вещей, представляющих подлинный интерес для человека. (337)

(М. Полани. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М.: Прогресс, 1985)

Д. Шалин – А. Алексееву. Копия – Б. Докторову

Андрей,

Спасибо за разъяснения.  Я тоже опираюсь на работы Полани, которые пересекаются с идеями Милса, Гоулднера, Пирса, и я используя их в теоретико-методологическом разделе одной из моих работ по биокритике, http://onlinelibrary.wiley.com/doi/10.1002/symb.82/pdf. 
Тут есть о чем поговорить, с чем согласиться и с чем поспорить.  Но нет времени.  Поэтому ограничусь самоцитатой (см. ниже).  Приношу извинения за то, что она по-английски. 
Всего доброго, Дмитрий (21.02.2016)

Work on this emergent research program (Shalin 2007, 2008b, 2010, 2011, 2012) takes its inspiration from many sources.  From C. Wright Mills (1959:6), it borrows the premise that “No social study that does not come back to the problem of biography, of history and of their intersections within a society has completed its intellectual journey.”  Gouldner (1970:40, 41) reinforces this message with a concept built around the notion that “every theory is also a personal theory,” that “however disguised, an appreciable part of any sociological enterprise devolves from the sociologist’s effort to explore, to objectify, and to universalize some of his own most deeply personal experiences.”  Polanyi (1952:26) gives this undertaking credence with his demonstration that scholarly ideas have “a passionate quality attached to them,” that “no sincere assertion of fact is essentially unaccompanied by feelings of intellectual satisfaction or of a persuasive desire and a sense of personal responsibility.”  And Peirce’s pragmatist maxim supplies theoretical fodder for the biocritical inquiry premised on the notion that “the ultimate meaning of any sign consists either of . . . feeling or of acting or being acted upon” (Peirce 1931–1935:5.7; see Shalin 2007).

А. Алексеев – Д. Шалину. Копия – Б. Докторову

Интересно, Дима, как, имея общий background – Полани, Миллс, Гоулднер (у меня еще: Вебер, Швейцер, Ухтомский, этнометодологи) – мы приходим порой к противоположным заключениям. То ли от богатства идей учителей, то ли от собственной «изворотливости ума». Спасибо за релевантную автоцитату. Ваш – Андр. Ал. 21.02.2016.

Б. Докторов – Д. Шалину. Копия – А. Алексееву

Браво Gouldner: “every theory is also a personal theory”. Спасибо, Дима, всего, Боря. (21.02.2016)

Д. Шалин – Б. Докторову, А. Алексееву

Андрей, Борис.
В том то и дело, что по/знание глубоко личностное дело.  Погружение способствует, но не предопределяет результатов.  Тем более не гарантирует от ошибок, предвзятых интерпретаций, моральных проколов.  Случай Алисы Гофман тому свидетельство.
АГ шесть лет жила в филадельфийском гетто среди молодых изгоев, которые прекрасно знали, кто она и зачем хочет жить в их среде.  Алиса сошлась с родителями своих друзей, обучала их младших братьев и сестер, помогала им окончить  школу, сдать экзамены  и поступить в вузы.  Она ходила на судебные заседания, платила залог за освобождение подозреваемых, носила передачи в тюрьму, помогала семьям без кормильца.  АГ выстрадала свое место в этой культурной нише (has gone native) и была там принята как своя (became one of us).  Отсюда – живость ее наблюдений и свежесть анализа.  Тем же объясняется публицистическая сила ее активистской позиции.  Тем не менее, ряд ее поступков и обобщений более чем проблематичны. 

Погружение, ангажированность, инсайдеровская точка отсчета дело хорошее.  Но не мешает еще быть или стать Швейцером, чтобы включенное наблюдение принесло больше пользы, чем зла. 
Всего вам хорошего в жизни и научном поиске.  
Дима (22.02.2016).

А. Алексеев – Д. Шалину. Копия – Б. Докторову

Случай Алисы Гофман, конечно. яркий и показательный. От ошибок не застрахован никто, ни адепт Полани, ни адепт Поппера. Слава Богу, хоть Альберт Швейцер вне подозрений. Ваш - АА.  22.02.2016

А. Алексеев – коллегам

 Уважаемые коллеги!

 При возможности и желании, смотрите на Когита.ру:

Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева

Ваш - А. Алексеев. 22.02.2016

А. Алексеев – коллегам

И еще, из той же серии. Будет время - полистайте:

А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось

АА. 23.02.2016
 

Б. Докторов – А. Алексееву и др.

Спасибо, Андрей, очень своевременное напоминание... текст написан в 2001 году, но сейчас он нужнее, полезнее, чем тогда, так как - стал понятнее, ибо многое из тогда «темного» стало теперь «обыденным». Б. (23.02.2016).

Д. Шалин – А. Алексееву и др.

Коллеги,

Я признателен Андрею Алексееву за публикацию на его сайте извлечений из диалогов Ядова-Шалина.  Полный текст диалогов, опубликованный Вестником общественного мнения, можно найти на сайте “Международная биографическая инициатива”, http://cdclv.unlv.edu/archives/articles/vy_ds_dialogues.pdf.

Андрей прокомментировал эти диалоги в той части, где они касались метода включенного наблюдения и его хорошо известного исследования заводской среды.  Я ответил на его комментарии своими, у нас завязалась переписка.  Со временем к ней присоединился Борис Докторов. 

Надеюсь, Андрей и Борис выпустят в свет свою часть нашего разговора.  А пока предлагаю вниманию мои соображения общего порядка, высказанные в ходе нашего обмена мнениями.  Возможно, кому-то это будет интересно. 
Всем привет из Лас-Вегаса.

Дмитрий. 2.23.2016

(К этому обращению были приложены письма Д. Шалина, приведенные выше. – А. А.)

А. Алексеев – Д. Шалину и др.

Дорогой Дима!

Вы упредили мою публикацию не только своих писем на эту тему, но и всего нашего эпистолярного обмена  (Шалин – Алексеев – Докторов)  последнего времени. Получилось, на мой взгляд, довольно содержательно, и не без интриги. См. на Когита.ру: «Натурные эксперименты и пристрастное знание».

Уже одна только Ваша информация об Ирвинге Гофмане и его дочери Алисе и их натурных экспериментах, а также моя композиция извлечений из книги Майкла Полани «Личностное знание» могут расширить профессиональный и общекультурный кругозор заинтересованных свидетелей нашей переписки.

Ваш - Андрей Алексеев. 25.02.2016.