См. ранее на Когита.ру:

- Тихий подвиг носителя разума своей эпохи

- Сберечь не только память, но и дело жизни родителей

- Апокрифический марксизм Захара Файнбурга

- «Зияющие высоты» А. Зиновьева и «коллективистское общество» З. Файнбурга

**

Григорий Файнбург

ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ ЗАХАРА ФАЙНБУРГА

«Мы были такими, какими были, но других не было».

В. Богомолов

Война «… разделила их всех, или почти всех, на живых и мертвых».

К. Симонов

Захару Файнбургу было только 19 лет, когда началась война. Студент 1-го курса МИФЛИ, он в июле 1941 г. уходит добровольцем в Красную Армию.

Участвовал в боях на Юго-Западном фронте и направлении (с сентября 1941 по январь 1942 гг.), на Западном и 3-м Белорусском фронтах (с февраля 1944 г. по март 1945 г.) в качестве замполитрука пулеметной роты, помкомандира и командира стрелкового взвода, командира орудия дивизионной артиллерии.

В сентябре 1944 г. старшина З. И. Файнбург был принят кандидатом в члены ВКП (б), а в феврале 1945 г. принят в члены партии на льготных основаниях, как проявивший себя в боях.

Когда война кончилась, ему было всего 23 года.

Захар Ильич не любил рассказывать о войне. Он считал, что тем, кто там не был, никогда не понять реалий войны – одновременности ужаса смерти с обыденностью быта на войне. Но все же что-то (в назидание потомкам) говорил, что-то записывал. Сохранился ряд военных документов З.И. Файнбурга – повестка добровольца, справки, воинские требования и билеты, комсомольский и военный билеты, красноармейские книжки, письма с фронта двоюродной сестре…

Все это послужило основой для нашего повествования

**

…Мальчишки, мальчишки,

Вы первыми приняли бой.

Мальчишки, мальчишки,

Страну заслонили собой...

22 июня 1941 года студент 1-го курса экономического факультета ИФЛИ Захар Файнбург готовился к экзамену по математике, когда объявили о начале войны. После стихийно возникшего митинга в общежитии ИФЛИ на Стромынке все отправились в военкомат. Но обязательному призыву подлежали юноши только возраста 1918 года рождения и ранее. У З.И. Файнбурга был запас 2-й категории, он был 1922 года рождения. В армию его не брали, даже добровольцем. И он включился в общественную работу и начал «помогать» в райкоме комсомола, днюя и ночуя там.

Под влиянием серьезных неудач на фронте срочно в течение 6-9 июля 1941 года были сформированы дивизии Московского народного ополчения. Позже почти полностью все кто в нем участвовали, погибли, но заслонили собой Москву.

8 июля 1941 года поздно вечером для выполнения дополнительной разнарядки в Сокольническом райкоме ВКП(б) комсомольцу З.И. Файнбургу вручают специальную повестку добровольца для вступления в Красную Армию.

В ней, в частности, указывалось: «Вы зачислены добровольцем в ряды героической Красной Армии, поэтому Вам надлежит явиться на сборный пункт 9/VII 1941 г. к 8 часам утра по адресу: Стромынская 13, школа 378.». Интересно отметить, что во всех документах Захара Файнбурга местом призыва назван не райвоенкомат, как обычно, а райком партии, направивший его добровольцем в армию. В частности, в его красноармейской книжке в графе «6. Каким военкоматом призван» написано: Сокольнический РК ВКП(б) г. Москвы.

9 июля 1941 г. Захар Файнбург добровольцем вступил в Красную Армию, а 16 июля 1941 г. в военном билете Захара Файнбурга поставят штамп снятия с учета из Сокольнического райвоенкомата.

Точных данных о том, где был З.И. Файнбург после этого, не сохранилось. В личном листке по учету кадров в 1949 году рукой З.И. Файнбурга написано: VII-VIII/41 – Коммунистический полк при Московском командном пехотном училище им. Президиума Верховного Совета РСФСР. Курсант.

Подсчитывая в конце 80-х годов время своего личного участия в боях, на одном из листков черновика подсчетов З.И. Файнбург кроме всего прочего написал: «остальное – июль, август =2 – учебн. и зап. в 41 г.», т.е. он сначала учился, а затем был в запасной части.

Судя по всему, в Коммунистическом полку Захар Файнбург прошел начальную подготовку, после которой был направлен, скорее всего, в составе группы на доукомплектацию 81-й стрелковой дивизии, где впоследствии воевал.

Известно, что с 16 июля 1941 г. в г. Лубны Полтавской области 81-я моторизованная дивизия, понесшая в июне 1941 года большие потери на Юго-Западном фронте, находилась в резерве фронта и переформировывалась в 81-ю стрелковую дивизию.

До переформирования дивизия имела в своем составе 53-й танковый полк с мотострелково-пулеметным батальоном, имевшим пулеметную роту. Известно, что Захар Файнбург начинал войну заместителем политрука пулеметной роты – было в те годы в Красной Армии такое специальное звание для политработников (до отмены в 1942 г. института «комиссаров»). Удивительного в его политработе ничего нет – он учился в ИФЛИ, считался «педагогом», был комсомольцем-активистом и политически грамотным, а таких было очень мало.

Военную присягу З.И. Файнбург принял 23 августа 1941 г. и сразу же началась «его война».

Захар Ильич часто говорил, что войну начал в августе 1941 года, шагая по Украине,… и с горечью и иронией добавлял «Вперед на Запад, туда, где Солнце всходит!» [была такая (опасная для говорившего) фраза в те страшные времена отступлений и окружений 1941-1942 гг.].

Однажды, кажется на 20-летие начала войны, когда вообще впервые в нашей истории официально вспомнили о войне,– до этого она ежедневно напоминала о себе всем живущим (даже нам ребятишкам 5-10 лет) тоскующими и спивающимися солдатками и бесчисленными инвалидами – без ног, без рук, с культями – Захар Ильич стал рассказывать своему уже достаточно взрослому сыну[1] о начале войны, достал карту (хороших детальных карт не было – все считалось секретным – спутники только начинали летать), стал показывать на ней, насколько это было возможно, где он был…

По словам Захара Ильича: «Нас бросили под немецкие танки затыкать прорыв»… печально знаменитого Киевского окружения – добавим мы.

Известно, что 21 августа 1941 года Гитлер одобрил директиву, предписывающую повернуть 2-ю танковую группу Гудериана, входившую в группу армий «Центр», с московского направления на юг в целях укрепления южного фланга группы армий «Центр» и быстрейшего захвата Украины с ее стратегически важным промышленным и сельскохозяйственным потенциалом.

С 25 августа 1941 г. началось осуществление этой директивы и немецкие танки 2-й танковой группы Гудериана с севера (из района Стародуба и Почепа) и 1-й танковой группы фон Клейста группы «Юг» с юга (из района Кременчуга) начали движение навстречу друг другу, конечным итогом которого должно было стать и стало отсечение почти всей левобережной Украины и окружение огромной (более полумиллиона солдат и офицеров) группировки войск Юго-Западного фронта, оборонявших Киев.

Заметим, что конечный удар танков Гудериана был нацелен вдоль течения р. Сула как раз на г. Лубны Полтавской обл., где формировалась 81-я стрелковая дивизия (бойцом которой был 19-летний замполитрука Захар Файнбург), находящаяся в резерве Юго-Западного фронта. Части Гудериана стремительно наступали и на исходе 10 сентября заняли г. Ромны, куда был сброшен воздушный десант.

Известно, что с 4 сентября 1941 г., не закончив доукомплектование, подразделения 81-й стрелковой дивизии начали перебрасываться под Кременчуг, где через Днепр переправились части танковой группы Клейста. Было приказано эти части контратаковать и уничтожить!

Известно, что 9-10 сентября 1941 г. 81-я стрелковая дивизия с ходу атаковала противника и продвинулась на 5-10 километров. Но уже 12 сентября дивизия подверглась мощному удару 1-й танковой армии фон Клейста, понесла большие потери и остаточными группами начала отход вдоль реки Псел на север. Командир дивизии – полковник А.П. Николаев пропал без вести.

Поскольку в целях стремительного наступления и молниеносного «захлопывания» кольца окружения противник старался избегать фронтальных ударов, маневрировал, искал разрывы в расположении наших войск, то все было перепутано… Войска воевали в окружении, казалось, выходили из него, вновь попадали.. Известно много свидетельств (воспоминаний и основанных на них художественных произведений, например, «Живые и мертвые» К. Симонова), как это было, когда на основных дорогах господствовал противник, а параллельно им лесом или оврагом двигались наши части… И у всех у них были свои боевые цели движения… Есть данные, что некоторые из окруженцев прошли до 600 км, прежде чем нагнали откатывающуюся на восток линию фронта.

Расширяя прорыв, 15 сентября 1941 г. танки Гудериана и фон Клейста, обходившие район Киева с севера и юга, соединились в районе г. Лохвицы (и реки Сула). На обширном пространстве восточнее Киева в окружении оказалось более 600 тысяч человек.

Основное внутреннее кольцо проходило по реке Сула, все переправы через которую контролировали гитлеровцы. Внешнее кольцо было менее плотным, на него не хватало войск, но и оно медленно ползло на Восток к долине р. Ворксла.

Между реками Псел и Ворксла севернее Полтавы у противника было относительно мало войск, поэтому у окруженных имелась возможность пробиться. Массовый выход окруженных частей и подразделений из Киевского окружения продолжался до 26 сентября.

В это же время в районе самой Полтавы войска противника начали стремительно продвигаться на Харьков….

Но это было позже…

А пока, утром одного из тех дней Захар Файнбург со своей самозарядной винтовкой Токарева СВТ (широко известной как очень капризное и чувствительное к малейшей грязи оружие) лежал за плетнем неизвестной нам сегодня украинской деревушки, лежал и ждал команды открыть огонь по приближающейся, горланившей пьяными голосами песни цепи автоматчиков противника. Дальневосточному охотнику с 14 лет, Ворошиловскому стрелку с 17 лет Захару Файнбургу не составило труда выбрать цель и первым же выстрелом поразить ее. Под прицельным огнем фашисты отступили.

«Мы побежали посмотреть, кто был наш враг…»,– рассказывал сыну З.И. Файнбург,–  «Мой первый убитый фриц был высоким рыжим австрийцем, с волосатыми натруженными руками рабочего-металлиста… Вскоре фашисты подогнали броневик, он ударил из крупнокалиберного пулемета по нашему плетню, от которого только щепки полетели. Нам пришлось уходить… Уходя из деревни, надо было пересечь речушку по бревну… Я не любитель бегать по бревну – потерял равновесие, упал в воду и весь промок…»… Он пальцем показал речку и место, где это было, но за 40 с лишним лет в моей памяти только и осталось, что это где-то чуть западнее Полтавы (к сожалению, подушечка пальца закрывает территорию 50 км на 50 км с множеством речушек и деревушек).

«Нам повезло, мы попали не в котел – оттуда мало кто вырвался, а между обводами окружения – и немцам было не до нас – они затягивали внутреннее кольцо и стремились расширить внешнее, – продолжал З.И. Файнбург, – «Мы шли, почти непрерывно шли, избегая вступать в бой с немцами, они тоже не лезли на рожон – сзади нашей небольшой группы тихо ехал броневик, оттуда периодически долетали звуки выстрелов – немцы пристреливали отставших, тех, кто не мог идти непрерывно… Меня спасло умение ходить, приобретенное еще в детстве в лесах Белоруссии, а затем и Дальнего Востока. Помню, мы шли лесной дорогой, я так устал, что спал на ходу, держась рукой за санитарную подводу…, но шел.

Ночевали мы, как правило, в копнах сена. На Украине темнота быстро спускается на землю, а педантичные немцы ночью отдыхали. Поэтому на ночь мы спокойно зарывались в копны от холода и хоть немного спали. С самым первым проблеском рассвета мы вылезали из копен и продолжали движение, сторонясь больших дорог и немецких отрядов. Оставаться в копнах было нельзя – с началом дня немцы методично простреливали копны, шуровали их вилами. Многие идти дальше не могли – не было сил. Они оставались. Их судьба неизвестна».

[Уже после войны З.И. Файнбург учил (и научил!) своего сына ходить долго, ходко, ровно (шагом индийской пехоты), правильно мотать портянки, подгонять ремни, поклажу, не пить во время движения, не носить черные очки на солнце, держать в руках палку (прообраз оружия, готового к стрельбе)…

Были пятидесятые годы, работать в науке он не мог – сын врагов народа, безродный космополит, только и спасало его, что фронтовик, доброволец, принят в партию на фронте… Война еще не ушла из памяти, сердце кровоточило, душа болела – ночью он кричал, командовал, плакал над погибшими, днем – болели обмороженные ноги…Война все еще была реальностью, и он учил своего сына противостоять ей…].

После долгого «маневрирования» между обводами окружения, непрерывного движения и скоротечных боев с мелкими группами противника при пересечении дорог или при случайном своем обнаружении группа бойцов и командиров, в которой был З.И. Файнбург, ночью 16 октября 1941 г. вышла из окружения и пересекла линию фронта через один из «коридоров выхода». Суровая действительность окружения расставляла все на свои места – в их группе (по воспоминаниям Захара Ильича) были и старшие офицеры, но все они слушали команды первого и бессменного руководителя группы – кадрового офицера, лейтенанта Алешина. В группе была дисциплина, и, может, именно поэтому, она и вышла. И здесь, как и в случае с капитаном НКВД-НКГБ Карасевым[2], Захар Файнбург так и не узнал, как звали второго в его жизни человека, спасшего ему жизнь тем, что вывел его из окружения. [Политрук и еврей, он был бы расстрелян фашистами на месте.].

З.И. Файнбургу повезло не только потому, что он вышел из окружения, но и потому, что он вышел из него в составе группы, в форме, с оружием и документами – бывший с ним тогда его комсомольский билет № 11613775, выданный Солнечногорским райкомом ВЛКСМ 14 ноября 1940 г., и сейчас бережно хранится в семье. Он не рвал, не жег, не закапывал свои документы, как многие, – он воевал (и даже платил взносы).

Хранится и чудом уцелевшая справка Харьковской комендатуры от 19 октября 1941 года, которая удостоверяет, что Захар Файнбург сдал оружие – самозарядную винтовку Токарева СВТ № К33153 и 80 шт. патронов к ней.

Много лет спустя, в 1976 г., читая воспоминания А.А. Гречко «Годы войны. 1941-1943», воевавшего примерно в тех же местах, размышляя о начале войны и записывая свои мысли, Захар Ильич дописал к двум другим пунктам своих мыслей о прочитанном еще один сугубо «личный» пункт «3) 20 октября 1941 г. начались бои на окраинах Харькова. В этот же день я сдал оружие в Харьковской комендатуре и с большими трудами (со многими подобными) отправлен в Старобельск. – Вместо того чтобы защищать Харьков…».

Подскажем читателю, что в г. Старобельск находился крупный «фильтрационный» лагерь НКВД – среди «окруженцев» настойчиво искали шпионов, предателей и диверсантов.

«Об отношении к попавшим в плен бойцам Красной Армии написано уже много, и мы не будем повторять общеизвестное. Сходное отношение к пленным было только в феодально-империалистической Японии. Что касается прошедших окружение, то тут известно меньше. Существовали специальные проверочные лагеря в прифронтовой зоне для прошедших окружение (автор, вышедший из окружения в группе, в форме и с оружием, прошел сам проверку в таком лагере на Юго-Западном фронте в 1941 г.)»[3].

Из других заметок З.И. Файнбурга следует, что он прошел ряд «…продолжительных допросов, проходивших один к одному по «программе», очень точно изложенной Борисом Ямпольским в романе «Московская улица» (журнал «Знамя», 1988, № 3, с. 92–95) …»:

««За столом сидел похожий на ребенка батальонный комиссар в хорошо отглаженной гимнастерке, с двумя новенькими шпалами в петлицах и новой звездочкой на рукаве.

– Почему не в форме? – спросил он меня.

Он посмотрел на меня через стол, словно сквозь пуленепробиваемое стекло. Он смотрел на меня из того, другого, давно отошедшего от меня тихого мира, где еще не было бомбежек, и черных пожаров, и встающих из огня скелетов-ангаров, и мычащих на дорогах недоенных коров, и гигантских раздутых трупов коней, он смотрел на меня из спокойного деревенского утра, в котором кричали петухи, цвели колокольчики и жужжали пчелы.

– Расскажите, как вы попали в окружение?

– Вместе с армией.

– Расскажите обстоятельства, как вы лично попали в кольцо?

– Я лично не попадал, я попал вместе с армией.

– Кто подтвердит? – Он смотрел мне прямо в глаза.

– Я шел один.

– А чем питались, манной небесной? – батальонный комиссар усмехнулся.

Из боковой двери тихо вошел офицерик и принес на подносе стакан чая в серебряном подстаканнике и вафли на блюдечке. Он пододвинул к себе стакан чая и позвенел ложечкой. Потом вынул из ящика какую-то коробочку, достал таблетку, положил ее на язык, запил из стакана чаем. Проглотив таблетку, он прислушался к себе, так он сидел несколько минут и прислушивался. И все это он проделывал, будто он был тут один.

– А партбилет где закопали? –^: спросил он.

– Я его не закапывал.

– Сжег?

Я вынул партбилет, красную мокрую книжечку. Он взглянул на фотографию, потом на меня, небрежно перелистал, осведомившись, уплачены ли взносы.

– Номер партбилета? – спросил он.

Я сказал.

– В каком году вступили в партию?

– Я ответил и на этот вопрос.

– Где получали партбилет?

– В Киевском райкоме Москвы.

– На какой улице райком?

– На Смоленской-Сенной.

– Номер дома?

– Номера не знаю.

– Где вход в райком?

– С Глазовского переулка.

– Кто секретарь райкома?

– Не знаю, они менялись.

Он снова перелистал книжечку.

– С какой суммы платили членские взносы? Я назвал сумму от и до.

– Почему тут стоит двадцать копеек?

– Это я тогда получал стипендию.

Он положил партбилет возле себя.

– А почему вы не застрелились? – Он спокойно посмотрел на меня.

– Коммунисты не сдаются в плен,– пояснил он.

– Я не был в плену.

– Советский человек приберегает последний патрон для себя.

– Я смолчал.

– Был контакт с немцами?

– Один раз задерживали.

– Где, когда?

– На прошлой неделе, мы проходили деревню.

– Какую деревню?

– Названия не помню, на Полтавщине за станцией Яреськи. Мы проходили деревню...

– Кто это мы?

– Я и еще несколько человек, какой-то авиатехник.

– Откуда знаете, что он авиатехник?

– Так он сказал сам, и у него была летная форма, летная фуражка.

– Продолжайте.

– Так вот, был я, этот авиатехник, какая-то девушка и еще один боец. Мы проходили село. Я не хотел заходить в это село, мы стояли у крайней хаты, и я сказал: «Не надо»,– но авиатехник сказал: Там нет немцев, разве вы не видите? В селе никого нет, мы разживемся хлебом, салом, попьем молочка». И мы пошли. А в это время из одной хаты вышли немцы. Мы хотели пройти мимо и сделали, что не видим их, что нам все равно, есть они или нет, но они закричали: «Але фир!, все четыре!», – и один из немцев махнул автоматом. Мы подошли. Они стали нас обыскивать, сначала авиатехника, потом девушку, потом меня. В правом кармане у меня лежал завернутый в тряпку партбилет. Но человек, обыскивая, правой рукой залезает к вам в левый карман, и когда он залез и стал шарить в левом кармане, я в это время расстегнул кацавейку, и он стал искать уже в пиджаке, а в правый карман так и не полез и не нашел партбилета.

– И они вас не расстреляли?

– Нет.

А почему они вас не расстреляли?

Я пожал плечами.

– Не знаете?

Он внимательно поглядел в мое лицо. Я молчал.

– За вас ответило ваше молчание.

Я ничего не сказал.

– И вы хотите, чтобы я поверил вашей байке?

– Я говорю правду.

Он прицельно глядел в мои глаза, и я долго, и невыносимо и бесконечно отвечал ему взглядом на взгляд, отражаясь в светлых зрачках. Наконец он устал или что-то решил про себя, и ему уже не надо было докапываться до чего-то там в моих глазах. И он стал перелистывать лежащие на столе серые, с фиолетовой машинописью страницы, будто там что-то было про меня.

– Какое задание получили?

– Они нас отпустили.

– Шифр, явка, связь? – быстро сказал он.– И не запирайтесь, лучше будет.

Я молчал.

– Как ушли из плена?

– Я не был в плену.

– Это мы уже слышали. Какое задание получили?

– Я вам сказал – я не был в плену.

– Мы все равно про вас тут все знаем.

– Знайте что хотите, но я говорю правду.

– Вот тут все равно все известно,– он перелистал страницы, лежащие перед ним.

– Так зачем же вы спрашиваете?

– Закон,– сказал он,– юриспруденция.– Он подвинул ко мне чистый лист бумаги, чернильницу.– Напишите объяснение, подробно!

Я написал все, как было, как мы стояли на окраине села, как мы пошли по улице, как нас задержали, и обыскивали, и отпустили. Пока я писал, он молчал, потом он прочитал с отвращением и пошел куда-то с бумагой…».

Из проверочно-фильтрационного лагеря Захар Файнбург снова вернулся на фронт. Наверное, менее всего З.И. Файнбург был расположен рассказывать о своей деятельности в должности помощника командира взвода автоматчиков 5-го истребительного отряда 38-й Армии. Но из различных обрывков его различных присказок начала 60-х годов можно было заключить, что походы в близкий и даже глубокий тыл фашистов, скрытное передвижение и наблюдение, поиск «языков», снятие часовых, разгром штабов, изъятие документов – все это было знакомо З.И. Файнбургу. Видимо, недаром он любил и со знанием дела ценил знаменитую «Звезду» Э. Казакевича, повествующую об армейских разведчиках.

Захар Файнбург умел бесшумно двигаться по лесу, знал кое-какие приемы ближнего боя, метко стрелял. Командовал ли он чаще всего группой прикрытия или, наоборот, группой захвата, он не рассказывал.

Поздняя осень 1941 г. на Украине была очень дождливой. Чернозем под действием воды быстро превращался в невероятную, часто непролазную грязь. Потом рано выпал снег и ударили довольно сильные морозы – началась зима.

Однажды при очередном выполнении задания и переходе линии фронта Захар Файнбург был ранен и серьезно отморозил стопы ног.

Семейные предания гласят, что, возвращаясь с задания, ранним утром группа разведчиков, несколько подзадержавшаяся из-за захвата важного «языка», при переходе через линию фронта попала под пулеметный «контрольный» обстрел с немецкой стороны. Заметим, что так называемая «ничейная земля» могла растягиваться (в зависимости от рельефа) до полукилометра. Вторые траншеи также могли быть отнесены еще метров на 400 от первых. Для перехода линии фронта выбирался, как правило, именно такой «не сплошной» участок. Кроме того, чтобы при возращении не получить пулю от своих, надо было возвращаться строго в те же пункты, откуда уходили – обычно здесь разведчиков специально ждали. Захар Файнбург был ранен в ноги и не мог ни идти, ни ползти. Вынести его также не могли, ибо группа тащила связанного «языка», а доставка языка была, естественно, важнее помощи раненому. Товарищи спрятали Захара в воронке и обещали прийти вечером, но смогли сделать это только через ночь. За это время он отморозил ноги.

По совокупности известных фактов и по всем основным документам это произошло в середине января 1942 г. около г. Купянска. В частности, сохранилась квитанция № 174116 от 6 января 1942 года о проживании Захара Файнбурга (видимо, до ранения) 4 дня в гостинице г. Купянска, где, кстати, был штаб Юго-Западного направления, для которого разведчики и добывали не только оперативную информацию, но и «важных языков» или ценные документы.

В середине войны – 1942-1943 гг.

Семейные предания гласят, что в госпитале стопы ног хотели ампутировать из-за начинающейся гангрены, но сопротивление и восточная красота Захара Файнбурга почему-то поразили хирурга, красивого армянина, и он сказал: «Пусть лежит, отнять успею...». А ноги-то лежали в корытцах с крайне вонючей мазью Вишневского. Захар Ильич «уважал» эту мазь и часто использовал на практике. На сопротивление сына всегда реагировал одинаково – «вонь, не вонь – от нее не умирают, важен результат» – и вспоминал про свои спасенные этой мазью ноги.

Около трех месяцев (январь, февраль, март 1942 г.) З.И. Файнбург лежал в госпиталях гг. Купянск, Лиски, Кутаиси.

Запись в его красноармейской книжке гласит, что 24 апреля 1942 г. (как ограниченно годный к строевой службе после ранения) З.И. Файнбург направлен в 124-й запасной стрелковый полк Закавказского фронта (г. Зестафони, Грузия). Минометный батальон. Батарея 120-мм минометов. Сержант – помощник командира взвода.

Там он долечивался и нес службу по охране стратегически важного для Черноморского флота нефтепровода Баку–Батуми.

«Летом 1942 года, когда гитлеровская армия уже двигалась к Дону и Сталинграду, последовал еще и приказ Верховного Главнокомандующего о демобилизации из армии тех, кто в 1941 году был в окружении. Вместе с большой группой сержантов и красноармейцев автор был демобилизован из армии (из запасного полка в г. Зестафони Грузинской ССР, куда бывшие окруженцы Юго-Западного и Южного фронтов попали из госпиталей г. Кутаиси и др.). Через горящий Сталинград, по горящей Волге автор в компании других демобилизованных по этому же приказу ехал в июле-августе 1942 г. … для прохождения учебы в г. Москву. Правда, вскоре этот приказ был отменен, но дух недоверия, распространявшийся сверху, он характеризовал очень точно».[4]

К этому времени все пути с Кавказа до Москвы были перерезаны фашистской армией. Поэтому сначала Захар Файнбург добрался до Сталинграда, а затем под непрерывными бомбежками по горящей Волге 2 августа 1942 г. отплыл на маленьком пароходике из Сталинграда в Сызрань. Плыл он на палубе, о чем свидетельствует чудом сохранившийся «палубный билет». В Сызрани Захар Файнбург сел поезд и приехал в Москву.

Находясь на фронте, с какого-то момента (видимо ранения в январе 1942 г.) Захар перестал писать «домой», а домом для него с 1938 года[5] была семья Эйдлиных[6] и детдом в Берсеневке. С середины 1941 г. эта семья, эвакуировавшись из Москвы, и почти вся многочисленная Оршанская родня Захара Файнбурга, сумевшая в первые же дни войны покинуть Оршу, жила в городе Ардатове Мордовской АССР.

В феврале 1942 года родные начали искать Захара. 16 февраля 1942 года Отдел учета персональных потерь Управления мобилизации и комплектования армии НКО СССР ответил, что «сведений о местонахождении Файнбурга Захара Ильича в настоящее время не имеется. В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести он не значится». Действительно, он был жив и лежал в госпитале…

И только 15 августа 1942 года Захар Файнбург в телеграмме на имя своей тети Елены Львовны Эйдлиной, наконец, сообщал в Ардатов: «Жив Здоров Подробности письмом = Зоря».

Восстановив утраченные на фронте адреса, Захар начинает писать письма…, которые чудом были сохранены и найдены уже после его смерти в середине 90-х годов. Наше дальнейшее повествование будет основано во многом на них.

Переходя к сохранившимся письмам Захара Файнбурга с фронта – увы, немногим, и, кроме того, практически только одному адресату – старшей из всех его двоюродных сестер – Лизе Эйдлиной (ныне по мужу Лобода), напомним слова Герцена (из «Былое и думы»): «Письма – больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное».

Эти письма, когда мы знаем судьбу того, кто их писал, прочитываются сейчас по-новому, приобретают дополнительный высокий смысл и особую значительность. Эти письма – свидетельства великих испытаний и напоминание о ценностях, которые даже наше безжалостное время не может подвергнуть девальвации.

Из письма от 18.08.42 (Москва) – родственникам

«Здравствуйте, дорогие!

На днях я приехал в Москву и немедленно послал Вам телеграмму. Я жив и здоров. Не писал Вам потому, что ваши адреса у меня пропали по независящим от меня причинам. Все время очень беспокоился о Вас. Рыбакова мне рассказала все Ваши новости.

Я пробыл 5 месяцев на фронте, бывал во всяких передрягах, прошел огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы. Все это прошло с пользой для моего легкомысленного характера. Понемногу меняюсь к лучшему и сейчас почти совсем хороший. Поумнел только мало, но ничего: дураки едят пироги, а умные…

Воевал на Украине, отлеживался в Грузии. Имел несколько царапин, а под конец был легко ранен и очень сильно обморожен. Хотели отнимать ноги, но я не дал, и они сейчас вполне нормальные. Только левая иногда немного болит. [Ноги будут болеть еще много-много лет]. Хожу так же, как и до войны.

Живу сейчас у очень хороших знакомых. Ни в чем не нуждаюсь. Одет, обут, сыт (иногда почти пьян), пользуюсь отдельной комнатой, библиотекой, бесплатным куревом и т.д. Особенно не беспокойтесь.

Сейчас оформляю свои университетские и прочие дела, хлопочу об общежитии и стипендии, которые мне должны предоставить согласно постановлению СНК [Совет народных комиссаров – правительство страны].

Не знаю, сколько пробуду в Москве. Я отпущен до особого распоряжения. Это может быть до завтра, а может быть до конца войны.»

Отпущен был Захар Файнбург действительно только до «завтра». Приказ Верховного главнокомандующего о демобилизации всех лиц, побывавших в окружении (а их было очень и очень много) отменили, ибо они имели опыт боев и были нужны на фронте. Так и не успев восстановиться в вузе, Захар Файнбург снова уходит в действующую армию.

Из письма от 2. 09. 42 г. (Москва) [это и все последующие письма написаны на имя двоюродной сестры Лизы Эйдлиной].

«Лизочка, здравствуй!

Получил, наконец, твое письмо. На меня удивляться вообще дело бесполезное. Что же касается до того, хорош я или нет, то таким сделали и теперь жаловаться поздно. Но писать я действительно не мог. Я не отправил сам за 8 месяцев ни одного письма и, естественно, ни одного не получил. Ты учти, что я был не в обычных частях и не в обычных условиях (не обычных даже для фронта).

Изменился я за войну очень сильно, конечно, не внешне. Мне говорили это компетентные люди.

Завтра в 3 часа кончается моя гражданская жизнь и снова начинается армейщина. Не скажу, чтобы я был огорчен. Скорее наоборот. Два раза у меня уплывала награда, а в третий раз – грудь в крестах или голова в кустах.

Досталось вам в этом чертовом Ардатове здорово. …Зима [в Москве] будет легче прежней, но все-таки достаточно тяжелой. С продуктами пока еле-еле сносно. Обеды в столовых паршивые.

Ты молодец, что все-таки учишься и читаешь. Это необходимо и надо поддерживать любой ценой. Учись только лучше, а главное, – читай больше. Хм, как жизнь быстро катится. Давно ли я сам сидел в 9 классе, а теперь уже ты в 9-м. Чудно даже немножко. А что до мороза, то мозгов я себе еще не отмораживал. Доказывать мне, что я думаю ногами [ноги были обморожены], было бы глупо и некультурно.

Ну, вот и все. Адрес у меня теперь другой. С этого пришлют в армию. Пиши».

18 сентября 1942 года сержант-курсант З.И. Файнбург был зачислен в 17-ю роту Школы старшин 30-го минометного полка 1-й Отдельной учебной бригады.

Из письма от 9.03.43 г., Иваново (Московская обл., г. Покров, в/ч 313)

«Лиза, здравствуй!

Я, кажется, долго вам не писал? Извиняюсь, я человек вежливый, но писем писать не люблю и потом, ты же знаешь мой характер.

Кое-где побывал, где – секрет. После войны скажу на ушко (так и быть) тебе одной. Теперь (уже порядочно) сижу в этой дыре, жду пока звездочку добавят в погон, и никак не дождусь. Пока бешусь от скуки, время от времени пишу докладные, чтобы опять отправили на фронт: двух красных ленточек на правой стороне гимнастерки мне мало [нашивки за ранения].

От нечего делать развлекаюсь и развлекаю других. Говорят, что я могу мертвого заставить смеяться, но этого еще не пробовал. Несколько раз так разыгрывал всех и вся, что меня сначала бить хотели, а потом все вместе хохотали до рези в животе и икотки.

Во время моих скитаний меня не раз хотели оженить на себе некоторые военные и штатские, но я остался неприступен. Чего им во мне нравится? Черт их знает. Липнут как мухи на мед…

Да, забыл о своем драгоценном здоровье. Жив, здоров абсолютно. Иногда только в сырую погоду ломит ногу и правую руку (у меня в нее еще давно была царапинка осколком и немного треснула кость). Ты не вздумай беспокоиться, это была сущая чепуха: я даже из строя не выбывал.

Закалился как сталь. Моюсь снегом до пояса, выхожу из бани нагишом на мороз покурить и ни разу ничего, кроме соплей в носу не получал.

Алкоголиком не стал. Даже на фронте ни разу не напивался пьяным. Да и вино совершенно перестало действовать на мою шальную голову. Курить только стал зверски. Если можно будет, перешлите любым способом табаку – хоть вагон. Здесь очень плохо с куревом.

За это время 2 раза заскакивал в Москву на 1-2 дня, но к нашим не мог заехать, т.к. ездил в служебные командировки и времени свободного еле-еле хватало только, чтобы увидать одну хорошенькую партизаночку, отдыхавшую немного в Москве. Она моя старая знакомая, а «старый друг лучше двух новых».

Ну, вот, кажется, и все. Если не буду писать, то за меня особенно не беспокойтесь, ничего не случится с таким шалопаем, как я.

«Жди меня – и я вернусь,

Только очень жди…»

До свидания сестреночка. Жму твои руки. Пиши. Зоря.

Приписка поперек основного письма: «Поцелуй за меня бабушку и всех младенцев. Остальным – горячий привет».

Из письма от 2. 04. 43 (Иваново) (полевая почта 51158 – «Б»)

«Сестреночка, здравствуй!

Во-первых, я не чертенок, а целый чертяка. Росту я стал и вовсе огромадного, раздался вширь и вообще стал:

«…такой уж парень бравый,

Замечательный вполне,

Что налево и направо

Сохнут девушки по мне».

Живу я совсем неплохо, поправился и даже привередничаю. Только уж очень скучно в этой дыре. Приехал только что из командировки в г. Орехово. Мокрый как цуцик, брел по пояс в воде. Сижу у печки, сушусь и пишу сие послание…

На счет третьей ленточки – черт с ней. Я привык так – пан или пропал. Иначе жить не хочу, а поэтому и не умею…

[Дописка на том же листочке в клеточку от 14.04.43.] – «Оригинальный способ писать письма: С перерывом на 12 дней. Ой, чего только я за эти 12 дней не натворил!! Отсидел 3 суток на «губе» и выкинул, мучаясь по обыкновенью «дурью», еще один номерок, за который мне воздадут по заслугам…

А на фронт я все-таки скоро удеру, если бог даст. Нет, правда, скоро меня туда, наверное, должны отправить. Ты только пиши и посылай фото, но «скоро» – понятие растяжимое. Ну, вот вроде бы и все…»

Письмо 19.05.43 – учебный полк (полевая почта 51158 – «Б»)

«… Я с января не могу даже в Москву вырваться…

Кстати, мне скучно сидеть здесь не потому, что негде веселиться, таковых мест здесь много. Можно повеселиться так, что долго не забудешь. Увы! Эти развлечения не по моему вкусу. Скучно потому, что надоело сидеть здесь, нет почти совсем книг, никого нет близких мне людей, и письма я получаю в месяц один раз от тебя и еще от одной личности. В 2 месяца 1 письмо от нее и в 2 месяца 1 письмо от тебя. Вот и вся арифметика.

Спешить с поступлением в институт я тебе не советую самым категорическим образом. На это очень много оснований. Во-первых, сейчас вузы занимаются по сокращенным программам, в стесненных материальных условиях, при отсутствии многих лучших преподавателей и т.д. и т.п. Вообще, лучше даже годик поработать (не говоря уже об учебе в школе), подождать до конца; во-вторых, знания, которые дает средняя школа,– это основа, лучше усвоить их медленнее, но крепче; в-третьих, лучше еще подождать и вообще, если ты толком не знаешь, чего тебе хочется, лучше подумать, почитать, посмотреть – но, упаси Господи, – не торопиться с выбором. Ты можешь после потерять вместо одного года несколько; можешь сделать глупость, в которой потом всю жизнь будешь раскаиваться и которая тебе испортит и жизнь, и кровь, и т.п.

Выбирай тот институт, ту специальность, которая тебе по душе (а не по карману). Гони ко всем чертям все советы и мысли, ставящие впереди материальную сторону. Человек должен на работе гореть, чувствовать, что этой работе он готов отдать душу и жизнь свою. Вот из этих соображений нужно выбирать специальность. …

Читай больше художественной литературы, только не развлекательной, а серьезной. Читай серьезно, вдумывайся в прочитанное, ищи причины, вызывающие поступки и мысли людей. Для современного человека книга – одно из главных окон в жизнь, и поэтому надо уметь находить в ней правдивое и нужное и выбрасывать фальшивое и ненужное. Учись, Лиза, жить – это самое большое и трудное искусство, учись быть настоящим полноценным человеком – это самая трудная профессия. А главное – будь сама перед собой всегда до последнего честной, умей всегда ясно видеть и оценивать свои поступки и никогда при этом не лги себе и не позволяй другим тебя обмануть. Если жить иначе, то жить трудно и плохо, подчас попадешь в такой тупик, что будет казаться, что и невозможно. Вообще, старайся жить так, как хочется, а не так, как кто-то хочет заставить.

Ну, хватит с тебя нравоучений… что до меня, то я в армии еще ни разу не сфотографировался и здесь не фотографируюсь – тут уродуют жутко… Писать буду, пока будет возможность…»

6 июля 1943 года З.И. Файнбургу было присвоено звание «старшина», и он становится командиром взвода 1-й дивизиона.

Письмо от 11.08.43 (г. Электросталь, к письму приписка: Лизочка! Зоря у нас гостит, мы ему очень рады и счастливы смотреть на него. Он жутко растолстел и красив как никогда. Мы все здоровы. Папу [Осипа Эйдлина - отца Лизы] вчера видела. Собирается к вам. Беспокойно за Моту [Матвей Львович Файнбург - брат отца Захара Ильича, тоже воевавший]. Привет всем. Целую Голда [Глафира Львовна Набхина (по мужу) младшая сестра отца Захара Ильича, воспитывавшая «няней» маленького Зорю]).

«Здравствуй, сестреночка!

Извини, что довольно долго задержался с ответом: был чертовски загружен работой и настроения не было.

Жив и здоров по-прежнему, дослужился до звания старшины и должен на днях получить назначение в одну из гвардейских частей. Старые «дырки» зашили, надо наживать новые, так что ли сестреночка.

Если не будет теперь от меня некоторое время писем, то не беспокойся. Меня не брало до сих пор пулей, не возьмет сейчас и снарядом, и миной.…

Ты не поддавайся на соблазны провинциальной жизни: не читай халтуры и не сплетничай о летчиках. Они очень хорошие ребята и не стоят сплетен по своему адресу. То, что занимаешься английским, – молодец. Профессию ты себе выбрала хорошую. Поступай в МАИ им. Орджоникидзе (советую на факультет вооружения или оборудования). Там учиться интереснее, и там у меня много знакомых. Я тебя познакомлю с ними, и тебе будет легче учиться и т.п. Меня не забывай и пиши мне регулярно, не ожидая моих писем, ты ведь у меня самая большая и любимая сестреночка.

Всем приветы, бабушку поцелуй. Целую тебя крепко – твой братишка.

Письмо от 19.09.43 (г. Покров) – (полевая почта 51158–»Б»)

«…Из всех четырех причин твоего молчания признаю уважительной только третью – хандру. Это самая неприятная причина, с которой в свое время я познакомился очень близко.

Живу по-прежнему и с все увеличивающимся чемоданным настроением: отправку затягивают, но уверяют о ее неизбежности.

Твоей радостью я недоволен. Такой радости можно ожидать от кого угодно, но от тебя – нет. Я считаю, что если жить – так жить во всю; чтобы было что вспомнить в старости, чтобы, когда будут вспоминать, было бы что и мне вспомнить. Чем жить вполовину, жить как премудрый пескарь – лучше не жить, не пачкать землю. Кому буду нужен я, если буду таким пескариком – ни людям, ни себе самому. Это страшная вещь, когда нечего ответить на вопрос, зачем ты жил, и нечем похвалиться, когда спросят, как жил? Думаю, что и ты понимаешь это…

Читаю помаленьку. На днях прочел «Хождение по мукам» А. Толстого («Сестры» и «Восемнадцатый год»). Если ты не читала – прочти, только читай серьезно: вдумывайся в каждое слово. Чтение – не забава. Книга учит жить, показывает людей, их подноготную.

Пиши мне, что ты читаешь, свои впечатления о книгах. Чем и как ты живешь. Только пиши подробнее, не жалей бумаги и времени.

Пока посоветую: прочти, если не читала, Ромена Роллана «Жан-Кристоф», «Очарованная душа», Толстого «Войну и мир», «Анну Каренину», Олдингтона «Вражду», Джека Лондона «Мартин Иден», «Лунная долина», «Первобытный зверь», рассказы.…

Жить, сестреночка, не так просто. Трудная это штука. Интересная, трудная, а когда живешь не так как нужно,– страшная.

Ну, кажется, хватит. Как ты думаешь? …Лучше всего бы увидеться и поговорить, но это, пожалуй, до «после войны» не выйдет».

17 октября 1943 года З.И. Файнбургу выписывают новую красноармейскую книжку и делают запись, что 18 октября 1943 года он выбывает в маршевую роту № 12141, а с ней – на Западный фронт.

Письмо-открытка от 19.10.43 – учебный полк (полевая почта 51158 – «Б»)

«Здравствуй, сестреночка!

Жив и здоров. Сегодня уезжаю на фронт. Уже переобмундировался. Настроение очень хорошее и бодрое. Наконец, вырвался из этой дыры. Поеду довоевывать. Буду продолжать свой боевой счет.

Не беспокойся, если некоторое время не будет писем – я с дороги писать не буду. За меня не беспокойся особенно и жди к 1 мая в Москву с победой.

Привет всем. Крепко-крепко поцелуй за меня бабушку. Пусть не беспокоится – все будет хорошо. Целую. Твой беспутный братишка».

Вперед на Запад…

«За нашу Советскую Родину!

Смерть немецким оккупантам!»

В ноябре 1943 года Захар Файнбург был зачислен в 203 АЗСП (армейский запасной стрелковый полк), в резерв сержантского состава Западного фронта.

Со 2 декабря 1943 г. по 23 февраля 1944 г. – Захар Файнбург болел тифом и находился на излечении в инфекционном полевом подвижном госпитале (ИППГ) № 856.

25 февраля 1944 г. старшина Захар Файнбург становится командиром орудия (122-мм гаубица М-30) дивизионной артиллерии 8‑й батареи 3-го дивизиона 598-го артиллерийского полка 174‑й стрелковой дивизии 36-го стрелкового корпуса 31-й армии Западного фронта (правое крыло которого 24 апреля 1944 г. было переименовано в 3-й Белорусский фронт).

Вот что пишет Захар Файнбург в первом после болезни сохранившемся письме с фронта в Москву, куда вернулась из эвакуации семья Эйдлиных.

Письмо от 7.04.44 г. (полевая почта 08733 – «Г»).

«То, что я жив, это факт, то, что здоров – тоже факт. Только левая нога все еще побаливает [она будет болеть всю жизнь до самой смерти] – это старое, еще с 1942 г. То, что я был в госпитале и выписался, ты знаешь… У меня все в порядке. После госпиталя я только еще больше почернел, а борода порыжела. …»

Весной 1944 г. 174-я стрелковая дивизия, в 598-м артиллерийском полку которой воевал З.И. Файнбург, держала фронт чуть северо-восточнее города и оперативно важного железнодорожного узла – станции и города Орша – родного города З.И. Файнбурга. Все понимали, что, как только высохнут дороги, начнутся бои, начнется наступление…

Письмо от 18.05.44 (полевая почта 08733 – «Г»)

«Дорогая Лиза!

Вчера, как снег на голову, свалилась на меня твоя бумага и письмо, сегодня – перевод. Теперь я на месяц царь и бог, хотя, пожалуй, на месяц не хватит – слишком много жаждущих.

Тебе за все это благодарность от меня огромная. Бумага здесь на фронте ценность очень большая.

Представляю себе всю обстановку, когда вся эта мелкота начинает хозяйничать. Тут уж будет не до писем, и даже я, спящий спокойно под звуки самой отчаянной канонады, и то не смог бы вынести.

Ты не бойся, что тебе придется, может быть, потом переменить институт. Лучше потерять год, но не каяться потом всю жизнь. Если нет у тебя определенного стремления, иди туда, где твои способности найдут наилучшее применение. Мой совет – еще раз в МАИ им. Орджоникидзе. Только не пытайся идти туда, где легче, откуда на легкую работу попасть можно. Эта дорога до хорошего не доведет. Пусть это будет в десять раз труднее, но это будет дело с огоньком, которое зажигает, волнует, заставляет тебя шевелить мозгами, не спать, отдавать душу этому делу. Жизнь имеет цену, ее любишь и ею дорожишь только, если жить так. В противном случае жизнь – обуза, и тянутся тогда унылые серые дни животного существования. А в старости и вспомнить не о чем будет, и умирать будет страшно, потому что жизнь прожита зря…

Вот тебе вся моя философия по поводу выбора профессии. С этой точки зрения и выбирай себе институт. А чужих советов все же не слушай – слушай саму себя. Люди имеют привычку советовать то, что они сами не делали бы, если бы могли. Да и потом люди все разные, и времена уже разные: лучше тебя кто может знать, что для тебя хорошо или плохо? Если уж слушать чьих-нибудь советов, то советов тех, кто в это время рос, кто этим временем живет. Только не тех милых девочек, которые хотят идти в институт внешней торговли.

Вот поступишь в МАИ, я тебя познакомлю с одной девушкой, она тебе поможет вернуться к действительности. Мне она помогла, тебе тоже поможет. Это в твоем возрасте бывает, было у меня. Пройдет со временем. Поступишь в институт, начнешь работать в комсомоле, поамурничаешь немного – жить захочется. Это-то все ч-е-п-у-х-а!…

Я жив, здоров, загораю под майским солнцем, поправился, окреп. Что я делаю – воюю. Где – ты же знаешь, что писать нельзя, чего же спрашиваешь. После войны расскажу…»

Письмо от 23.05.44 (полевая почта 08733 – «Г»)

«…Я жив, здоров, все у меня хорошо. Только скучновато в свободные минуты – пишешь ты редко и мало. Если тебе самой некогда, то мобилизуй всех знакомых на эту работу: все мне отрада будет. А то, как отстрелялся, так только курить, а больше нечего делать. Мне сейчас даже нормы табаку не хватает, а у всех остается.

Смотрел 3 дня назад «Два бойца» – передвижку занесла нелегкая. Хорошо. Песни хорошие. Особенно «Темная ночь»…

Пиши хоть чаще – ведь тоска зеленая….»

Письмо-открытка от 25.05.44 (полевая почта 08733 – «Г»)

«Дорогая моя!

Я уже израсходовал почти половину бумаги, получил давно деньги, а открытка, где ты пишешь об этом, только сегодня пришла.

У нас с тобой переписка завязалась не на шутку: я только вчера отправил тебе письмо, сегодня пишу открытку. Ты у меня умница, только пиши чаще и больше.

Живу по-прежнему. Здоровье лучше. От Лели [воевавший муж Нехамы – сестры отца Захара] я далеко – я же писал тебе, где я.

Что же до моих занятий: основное – воюю и скоро буду купаться около нашего дома в переулке [только родные, зная, что Захар Ильич родился «...в одном из деревянных домиков маленького Оршичного переулка, упирающегося в речушку Оршицу, впадающую в Днепр в центре г. Орши», могли догадаться по этим словам, что скоро Орша будет освобождена и Захар воюет рядом с ней]; веду комсомольскую работу – член бюро части; пишу письма тебе и еще кой-кому, с аппетитом кушаю и крепко сплю. Вот и все. Пиши. Всем горячие приветы. Целую крепко. Зоря»

Письмо 10.06.44 (полевая почта 08733 – «Г»)

«…до этих дней я ухитрялся писать чуть ли не каждый день. Теперь произошел перерыв по тем самым обстоятельствам. Пользуюсь передышкой и пишу…

«Ниже летать» я, конечно, не буду, но я и сейчас достаточно осторожен. У меня нет никакого желания на третий год войны погибнуть от дурацкой пули. Если достанет, так чтобы это действительно мне предназначалось…

Я стал веселее – верно. Вместе с тем чертовски скучно. Надоело слушать грохот орудий, свист пуль, вой осколков, надоело ходить, пригибаясь, по траншеям и выглядывать в небе, кто летит: «Мессер» или «Як». Надоело жить в земле, спать одетым, кушать из котелка, а не из тарелки. Надоело писать письма и ждать их. Я так истосковался по книгам, по Москве, по всем вам!

От этого всего еще больше сатанеешь и лезешь напролом, иногда зря. Нет границ дикой ненависти к этой проклятой сволочи, топчущей нашу землю, мешающей каждому заниматься своим делом: учиться, строить, любить, радоваться – быть творцом своей жизни, своего счастья. Они просчитались – они забыли, что мы умрем стоя, но не встанем на колени.

Прошли тяжелые дни 1941 года, победа уже близка, она видна и осязаема, и потому рвешься и лезешь – хоть уж скорее бы кончилось это…

Кто это «многие девчата», которые знают меня? И что они обо мне знают? Узнай подробнее и напиши.

«Кое-кто» – это мои старые друзья: Валька Рабинович[7] (он под Ленинградом, тоже в артиллерии, дважды награжден), Мара Манучарова (Валькина пылкая любовь[8]. Она в Москве, учится в МАИ им. Орджоникидзе. Очень умная хорошая девушка. Такие, как она,– редкость. Тебе неплохо бы с ней познакомиться – она во многом помогла бы тебе – в смысле духовного. Ты зайди-ка к ней, сестреночка, и скажи кто ты. … Лучше ее, меня не знает никто из живущих на этой земле. Она и Валька – это мои лучшие друзья. В том, что я стал человеком, самая большая заслуга Мары. Очень и очень советую – зайди к ней.), Дина Фадеева (о ней кое-что знает Борис [Давыдов], я у ней жил во время отпуска [в 1942 г.]. Мы с ней … друзья, она мне иногда пишет. Она недавно вышла замуж за моего хорошего приятеля гвардии майора Кольку Лянь-Кунь), и, наконец, Джана Манучарова[9]. К этой неравнодушен немного я сам. Она двоюродная сестра Мары. Учится в МГУ на философском, работает секретарем вузкома. …

Кроме них поддерживаю регулярную связь с директором моего детдома А.А. Святовым и с тобой. Чаще тебя мне никто не пишет – можешь быть довольна. Остальных моих друзей так далеко разбросало по фронтам от Баренцева до Черного морей, что с ними не спишешься. Двое уже погибли. Вот тебе и все мои дела «внутренние». Теперь понятно, почему мне скучно?…

В комсомол от всей души благословляю, давно бы пора. Маму в этом вопросе за авторитет не принимай совершенно. Сам собираюсь в ближайшее время переходить в партию. Сейчас веду большую комсомольскую работу в своей части…

Письмо 18.06.44 (полевая почта 08733 – «Г»)

«…Я стал писать реже по тем самым совсем горячим причинам. Твое письмо получил в самый разгар и читал между выстрелами по два слова. Сейчас, когда я пишу это письмо, фриц делает огневой налет и моя «квартира» размером 1 м х 2 м, вырытая в земле и перекрытая бревнами, трясется, как в лихорадке. Огрызается он [фриц] зря. Сегодня, когда как раз читал твое письмо, три снаряда, которые упали ближе всего ко мне, не разорвались. [А разорвись они, и, быть может, эти строки не были бы написаны].

Короче, пока жив, здоров, и собираюсь таковым быть. Ежели чего случится, напишу.

Пусть у тебя парализуются какие угодно желания, кроме желания читать. Для меня без книг нет жизни. Книги – это дорога в жизнь.

…Лиза, ты, ей богу, чудачка. Я не могу отойти сейчас на 100 метров от своей «кормилицы» [почти трехтонная 122-мм гаубица М-30], а ты хочешь, чтобы я приехал в Москву. Придется подождать немного, и тогда ты сможешь убедиться, что борода у меня по-прежнему черная. Еще совсем немного – годик какой-нибудь. Раньше только в том случае, если ранят….»

Через несколько дней после того, как было написано это письмо, началась знаменитая операция «Багратион» по освобождению Белоруссии, и З.И. Файнбург с боями пройдет по ее дорогам путь Орша – Борисов – Минск – Лида – Гродно до самого Немана, до государственной границы СССР.

«В том, далеком 44-м именно наша армия [31-я Армия] прошла по пути Орша–Борисов–Минск–Лида–Гродно и пространство романа [«Момент истины (В августе 44-го)» – О. Богомолова] для меня вдвойне близко и знакомо. Вдвойне – потому, что мои ранние мальчишеские годы связаны с бесконечными лесами между Минском и старой государственной границей, с их неяркой неповторимой красотой... Сразу оговорюсь, никакого отношения к контрразведке, охране ближнего тыла, борьбе с шпионами и диверсантами не имел. В составе действующей армии заурядным командиром орудия ДА [дивизионной артиллерии] прошел я по своим родным местам...»[10]