Ирина Ронкина. Первые 17 лет моей жизни (Продолжение)
На снимке: Ирина Гулевских, ее мама и ее бабушка 1954
См. ранее на Когита.ру:
- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Начало)
- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Продолжение)
- И. Ронкина. Жизнь и судьба моих родных со стороны отца (Окончание)
- И. Ронкина. Рассказ о моих родных со стороны матери
- Ирина Ронкина. Первые 17 лет моей жизни
**
Ирина Ронкина
ПЕРВЫЕ 17 ЛЕТ МОЕЙ ЖИЗНИ
Содержание
- Блокада
- Детство у домика Петра
- В гостях в Вильнюсе
- Начальная школа
- Смерть Сталина. Комсомол. XX съезд. Школьные годы
- Окончание школы
- Послесловие: о судьбе бабушки и мамы
Приложение: Галя Гампер
Продолжение
<…>
НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА
Я пошла в школу в 1948 году, в 1-й Б класс. После войны еще не все школы были восстановлены и открыты, а те, которые работали, были переполнены. У нас было пять первых классов по 45-49 человек. Иногда на парте сидели по трое. В школе учились в две смены. Моя соседка Люба Снегова пошла в школу на год позже меня в уже открывшуюся 85-ю школу на Малой Посадской, а мне было идти до школы гораздо дальше. Наша 67-я школа была расположена на ул. Мира (до революции называлась Ружейной), в здании бывшей женской гимназии, а напротив - Артиллерийское училище и у входа две пушки. Четырехэтажное здание школы имело два крыла. В правом - младшие классы, два зала: физкультурный и актовый, библиотека с читальным залом, пионерская комната. В левом - старшие классы и кабинеты по разным предметам. Классы большие, светлые на три окна, потолки высокие. На переменах в классе нельзя было находиться, класс проветривался. Широкие коридоры, где нас заставляли, особенно в младших классах, на переменах гулять парами. За этим следили учителя и дежурные старшеклассники. Но мы умудрялись и бегать, и даже играть в чехарду в конце коридора около туалета подальше от надзирающих глаз. Кого ловили, то наказывали - ставили к стенке или в угол на всю перемену.
Моя первая учительница – Александра Ивановна Пышкина, пожилая, лет пятидесяти, а может и больше. Тогда она нам казалась старой. Она была добрая, внимательная, настоящая школьная учительница, учила нас с первого по четвертый класс. После окончания 4-го класса мы (несколько девочек нашего класса) приходили к Александре Ивановне домой поблагодарить и принесли цветы, может, был и подарок, не помню. Жила она одна на Большом пр. П.С. в коммуналке, как большинство людей того времени. Комната у нее была мрачная, заставленная мебелью, были книги, чувствовалось, что тут живет одинокий человек. По-моему, А.И. в блокаду потеряла своих родных.
В Ленинграде, в Москве и других крупных городах после войны было введено раздельное обучение, так что до 7-го класса мы учились в женской школе, и только в 1954 году произошла отмена раздельного обучения. У нас в классе появилось семь ребят, а несколько девочек перевели в мужскую школу на этой же улице.
В первом классе в самом начале школьных занятий мы попали на траурную линейку - умер Андрей Жданов, глава Ленинградской партийной организации. Вся школа выстраивалась в актовом зале, портрет в траурном крепе, цветы, учителя говорят речи, звучит похоронный марш Шопена. Сколько пройдет еще таких траурных линеек - мы отмечали и день убийства Кирова 1-е декабря, и день смерти Ленина 21-е января, а потом и Сталина 5 марта.В городе в эти дни вывешивали красные флаги с черной каймой – знак траура. А потом это как-то все незаметно кончилось в середине 50-х, наверху решили такой траур отменить.
Сталина мы любили, знали, что он ночами "не спит и думает о нас". У меня над письменным столом висел бумажный портрет Сталина (вырезан из газеты), а когда он умер, я его обвела траурной рамкой. Все мы знали с детства стишок:
Я маленькая девочка,
Танцую и пою,
Я Сталина не видела,
Но я его люблю!
А в декабре 1949-го года к 70-летию Сталина мы писали ему письма-поздравления, конечно, не все, но я писала.
Я с первого класса была вполне благовоспитанная девочка: слушалась учителей, старалась хорошо учиться. Проблемы были с физкультурой - я человек не спортивный, и всякие упражнения на снарядах давались мне с трудом. Кое-что получалось, но вот лазанье по канату я так и сдала на тройку. Всегда завидовала своей подружке Галке Бойко - она была подвижная, как обезьяна, взбиралась на канат, на руках перемещалась по шведской стенке вдоль и поперек. Другим проблемным предметом было пение, песню соло в лучшем случае я могла исполнить на 4, т.к. слуха у меня не было, хотя мне нравилось, как поют. На концерты меня не водили, маме было не до этого. Она сначала училась в институте, а потом работала на двух работах, чтобы прокормить семью. На балет я попала еще в младших классах, мы были в Малом оперном на балете "Аистенок", и мне сразу понравилось - и танцы, и музыка, и костюмы. Потом были "Щелкунчик" и "Лебединое озеро". А оперу я впервые слушала со школой в 8 классе - "Пиковую даму", музыка нравилась, но мешала непонятность текста. И вот тогда я стала сама покупать пластинки с известными ариями и слушать дома на патефоне. И их я помню до сих пор. В Филармонию я стала ходить только в институте с друзьями, в первый раз концерт симфонического оркестра выслушала с трудом, временами отключалась, хотелось спать. Но потом я привыкла, научилась слушать, и получаю от этого большое удовольствие. Жалею, что редко получается бывать в Филармонии. И жаль, что пение у нас преподавалось как-то не серьезно.
В первом классе после первой четверти нас приняли в октябрята, и мама мне смастерила из картона звездочку, которую обшила красным материалом и пришила на фартук. У нас была школьная форма, которая соответствовала гимназической форме - коричневое платье с белым воротничком и два передника: черный на каждый день, а белый - для торжественных случаев. У ребят в мужских школах форму ввели только лет через пять - серые брюки и серая гимнастерка, а позже - китель.
В классе было три октябрятских звездочки, соответствующие трем колонкам, звеньевых, старосту класса назначала учительница, кого-нибудь из хороших учениц. Я была звеньевой, были у нас санитары, проверяющие руки при входе в класс, ответственные за полив цветов, назначались дежурные - двое с одной парты и так по очереди. В младших классах мы вели Календарь погоды – висел расчерченный на месяц лист, и ответственная девочка отмечала в нем каждый день температуру, дождь, снег или ясное солнце
Писали мы чернилами и 86-ми перьями, обязательно надо было иметь перочистку, которую сшивали по центру из нескольких круглых лоскутков. Только в старших классах перешли на "вечное" перо, где чернила набирались в ручку. У меня проблемы были с чистописанием, которое было у нас как отдельный предмет, по-моему, первые три года. Надо было писать красиво и не сажать кляксы, что у меня далеко не всегда получалось. Вообще, жизнь девочки-первоклассницы описал Евгений Шварц в книжке "Первоклассница" - так это про наше время. Был снят фильм по этой книге и девочка, игравшая Марусю, очень похожа на меня - так все говорили.
В пионеры нас принимали во втором классе, сначала только хороших учениц, а в третьем классе приняли практически всех. Надо было выучить торжественное обещание. Нас принимали в актовом зале перед всей пионерской дружиной. Все было, как положено - построение, вынос знамени под горн и барабан, потом мы давали торжественное обещание (хором все вступающие) и нам старшие ребята повязывали красные галстуки. Нам это нравилось и мы, как и положено, гордились.
Народ был в классе самый разный: хоть мы все были 40-41-го гг. рождения, но только у 7 человек в классе не было отцов - погибли на фронте, а у одной девочки не было мамы, она умерла. Национальность мы тогда не различали. Я долгое время считала себя украинкой, т.к. знала, что мой папа казак, а казаки где-то на Дону или Днепре, а эти реки на Украине. У нас всегда висела карта, еще с войны, когда отмечали передвижение войск и взятие городов, так что знакомство с географией было раннее. С Галкой Бойко я дружила со второго класса, у нее тоже погиб отец, он был с Украины и мы обе считали себя украинками. Гораздо позже я поняла, что мой отец - кубанский казак и долго жила с этим мифом. Однажды, в третьем или в четвертом классе у нас во время ссоры Нина Саврасова обозвала Дину Раппопорт жидовкой, та расплакалась. Александра Ивановна собрала весь класс и объясняла, что у нас в стране много разных национальностей, и все они равны и нет плохих наций, а есть плохие люди, а это слово оскорбляет не просто человека, но и весь народ. Больше никаких вспышек антисемитизма у нас никогда не было.
Выскочек и подлиз у нас, естественно, не любили, но больше всего не переносили доносчиц. А такой у нас была Вера Лапушкина, она вечно обо всем докладывала учительнице. Она была второгодница, но и потом училась неважно. Может, своими доносами она пыталась завоевать авторитет у учительницы. Девчонки решили ее проучить - побить. Меня позвали, и я согласилась, что акция справедливая, и решила принять участие. Нас было человек семь. Мы подстерегли Верку на дороге домой (а это был темный зимний вечер после второй смены). Мы налетели на нее и несколько раз стукнули портфелями, выкрикивая: "Ябеда, доносчица!" Она с ревом убежала. На следующий день нас всех вычислили и вызвали родителей. А у меня по всем поводам ходила в школу бабуля. Дома мне, конечно, влетело. Мама сказала: "Ябедничать, безусловно, не хорошо, но и всемером нападать на одного тоже стыдно, это не метод, надо убеждать словами". Я частично согласилась, но в глубине души была довольна, что мы ей всыпали. А Верка уже не бегала по каждому поводу доносить. После четвертого класса она от нас ушла. Тогда еще не все заканчивали даже семилетку, кому тяжело было освоить учебу, шли в ремесленное училище после 4-го или 7-го класса.
В первом классе я дружила с Людой Ковганич, мы сидели на одной парте, на последней в колонке (мы были рослые девочки), ходили вместе домой. Люда жила недалеко от меня на ул. Куйбышева, тоже в громадной коммуналке. Мама ее работала на кондитерской фабрике им. Крупской и она организовала нам экскурсию на фабрику. Это была замечательная экскурсия. Нам выдали белые халаты, большие, но как-то их подвязали, и повели нас в цех изготовления карамели. Предупредили, что в цехах можно все есть, чем угощают, но выносить нельзя. Мы смотрели, как приготавливается в мешалках конфетная масса, как потом делаются конфеты, заворачиваются в фантики. Нас всюду угощали и мы ели. А потом мы пошли в другой цех - приготовления шоколадных конфет, тут запахи еще лучше, и тут тоже угощали, но в нас уже почти ничего не лезло, и было так обидно, что нельзя взять с собой, а пришлось сдать халаты с карманами, полными конфет. А в 4-м классе мы пошли туда же на экскурсию еще раз, но я не попала, т.к. было 1-е декабря, день убийства Кирова, и я должна была срочно сделать газету, посвященную его памяти. Мама на ватмане написала заголовок, я наклеила портрет, а еще надо было переписать стихи и две заметки. И я на это потратила все утро, а класс в это время уплетал шоколадные конфеты, учтя предыдущий опыт.
В школьную библиотеку, по-моему, я начала ходить с 1-го класса, т.к. я пришла в школу, уже умея хорошо читать. В школе была очень хорошая библиотека с читальным залом, книг было много, старая библиотекарша (к сожалению, не помню, как ее звали) хорошо нас знала и тем, кто хорошо и быстро читал, давала интересные, дефицитные художественные книги в первую очередь и даже по две одновременно. Позже к ним стало можно добавлять и одну научно-популярную. Книги выдавали на определенный срок - 10 дней или 2 недели. Наверное, со 2-го класса и по 4-й нас заставляли вести читательский дневник, куда мы должны были записывать название книги, ее автора и отзыв о прочитанном. Это как-то дисциплинировало, помогало запомнить автора, попробовать сформулировать свое отношение к книге. Читали мы много, делились друг с другом. Очень любили книги о гражданской войне, об Отечественной. Осталась в памяти книга Е. Верейской «Три девочки» - о жизни в блокадном Ленинграде – война для нас была еще очень близка и волновала. Мы были маленькие, и вот теперь, вырастая, прикидывали на себя – как бы мы смогли, как бы вели себя в трудное военное время. Дома книг было мало, на день рождения мне мама всегда дарила какую-нибудь хорошую книгу. В свободной продаже книг не было, но появлялись хорошие издания, и мама как-то умудрялась их достать. Так у меня появился двухтомник Аркадия Гайдара, шикарное издание «Малахитовой шкатулки» Бажова, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого.
Я очень любила книги о природе, перечитала всего Виталия Бианки, Пришвина. Где-то в 3-м классе я стала увлекаться жизнью растений. Поразили меня тропические растения в оранжереях Ботанического сада. А потом я прочла книгу Н.Верзилина «Путешествие с домашними растениями» и совсем по-другому взглянула на те цветы, что росли у нас на окне. Я стала составлять на них карточки – название русское и по-латыни, родина и др. сведения. И у нас на окне сразу появились гости из разных стран – и из Африки, и Азии, и Америки. И я решила, что, когда вырасту, то обязательно буду ботаником. Чуть позже я прочла его же книгу «По следам Робинзона». Это было очень увлекательно. Столько нового, интересного открывалось о тех растениях, которые мы постоянно встречаем в поле, в лесу, на болоте.
Когда я стала постарше, по-моему, в 4-м или 5–м классе, я записалась в кружок ботаники в Доме пионеров Петроградской стороны, который находился в саду им. Дзержинского (где мы прожили всю блокаду), в двухэтажном деревянном особняке. Мне там нравилось, мы ухаживали за растениями, размножали их черенками, листьями, проращивали семена, смотрели срезы под микроскопом. Ездить было далеко, на автобусе по всему Кировскому пр. от моста через Неву до моста через Малую Невку, это 5 остановок.
В младших классах мы все что-нибудь собирали: во-первых, все увлекались сбором фантиков, после праздников появлялись новые красивые, и мы играли в фантики, выигрывали и так пополняли свои сокровища. Фантик складывался так, чтобы видна была главная картинка, их кидали особым способом, а потом пальцами измеряли расстояние до чужого, и, если дотягивались, фантик забирали себе. А еще собирали марки. У меня были преимущества – мама работала в отделе аспирантуры и туда приходили письма со всей страны, т.ч. мама приносила марки мне, а я отмачивала, сушила. Несколько царских марок я добыла с открыток, которые хранились у бабули – переписка с ее подругой Женей из Киева. Марки тоже обменивались, а в середине школы я ездила в Дом книги, где на 1-м этаже был отдел, где можно было купить наборы марок – там было много интересного.
В то время не было еще телевизоров и, ужконечно, видео и аудио магнитофонов, но были патефоны, которыми пользовались до конца школы. (Дома пластинки были еще довоенные, с Клавдией Шульженко, с Леонидом Утесовым, с оркестром Цфасмана). Мы читали много книг и слушали радио. Книжку я старалась почитать в любое свободное время – за обедом, иногда во время приготовления уроков, когда было необходимо узнать, что же там будет дальше. Иногда я тайком забирала ее в постель и пыталась читать под одеялом. Ведь в комнате выключен только верхний свет, но горит лампа над столом, бабуля занята своими делами. Если меня ловили на этом, то попадало. А радио, черная тарелка-репродуктор, у нас звучало весь день, очевидно, привычка с войны, когда все время ждали новостей. Еще маленькая, я иногда просыпалась ночью и не могла заснуть, по радио передавали, кто кого разыскивает – многие люди потеряли своих родных и пытались найти, а когда не было передачи, звучал метроном. Уроки я тоже делала под радио. А в 10 часов утра всегда была детская передача, и я ее, конечно, слушала.
Дело в том, что во 2-м и 4-м классе мы учились во 2-ю смену, т.к. в школе не хватало места. Вторую смену я не любила, т.к. получалось мало свободного времени. В первом и во втором классе бабуля меня провожала в школу и встречала – надо было переходить несколько дорог и после второй смены было темно. Потом я уже ходила самостоятельно. Зимой приходилось возвращаться в темноте и было страшно зайти в темный двор, и, особенно, в парадную. Света на лестнице почти никогда не было. При входе слева была ниша, куда выходили двери двух сараев. И там, по моим понятиям, мог подстерегать меня бандит. Рассказов об ограблениях, ворах и бандитах от взрослых в то время можно было слышать много. А в кв.5 рядом с нашей жил парень, только что вернувшийся из тюрьмы. Чтобы преодолеть это опасное пространство, я припасала себе булыжник и шла с ним до выхода из двора. Там я оставляла его у забора, а вечером с камнем добиралась до нашей двери и клала его на подоконник. Я подросла, и эти страхи прошли.
ЛЕТНИЙ ОТДЫХ. КРОНШТАДТ
Летом мы с бабулей сначала ездили в Литву к тете Люде, но после 3-го, 4-го и 5-го класса мама снимала нам дачу в Ленинградской области. В 1951 году мы лето жили в Токсово. Наш дом стоял на невысоком холме около озера, рядом был глубокий овраг, поросший орешником. На его ветвях мы с подружкой по даче строили свой дом-насест и подолгу играли там. С бабулей я ходила в лес за грибами и за ягодами. Мне очень нравилось собирать грибы, особенно я радовалась, когда в густом ельничке мне попадался белый гриб! Ну, а ягоды собирать не любила – очень занудно, наиболее легко собиралась брусника. В те годы в лес еще было опасно ходить – с войны оставались неразорвавшиеся снаряды и мины. И в каждое лето бывало несколько подрывов. Наш дом стоял на берегу озера, только надо было спуститься к нему с пригорка, мы купались очень часто. Купаться было замечательно, но плавать я еще не умела, хотя все время пробовала, заходила по горлышко и «плыла», касаясь дна одной ногой. В тот год около нас на озере утонула 17-летняя девушка, ее долго искали, вытащили. Мы, дети, бегали смотреть. Было жалко и жутко – такая молодая – и покойник!
Следующее лето мы жили в Вырице. Купались на реке Оредеж. Я там впервые проплыла где-то 2-3 метра. При мне чуть не утонула соседская девочка, на год помладше меня – ее стало затягивать течение на глубину. Она стала захлебываться, я ей протянула руку и чуть сама не попала на глубину – кто-то из взрослых помог нам выбраться. Дома я не сказала об этом, а то не позволили бы самим ходить на речку. Мама на дачу приезжала на месяц в свой отпуск, а так каждый выходной тащила из города полные сумки с продуктами. Тогда был только один выходной в воскресенье. Обычно дача снималась рядом с кем-нибудь из маминых друзей. В Вырице мы жили рядом с тетей Верой и ее детьми. Нина была меня на два года старше, но мы с ней хорошо играли. Месяц с нами жила бабулина двоюродная сестра из Москвы тетя Люба (Любовь Семеновна Резчикова). Бабуля ее любила, по-моему, больше родных сестер, они часто писали друг другу письма, тетя Люба еще сочиняла стихи. Она была веселая общительная старушка, абсолютно седая.
Последний раз на дачу мы ездили в Прибытково, жили рядом с семьей Димы Злыдникова, доктора, с которым мама вместе работала. Тогда еще в эту сторону ходил паровик и от Ленинграда надо было ехать до ст. Прибытково 2,5-3 часа. Мимо этой станции через 25 лет мы много раз ездили из Луги и обратно. Тогда уже Прибытково было в часе езды от Ленинграда, ходили электрички.
От того лета в памяти остались частые походы за грибами со взрослыми, которые «знали места»! Вставали очень рано, часов в 5, и в тумане по росе шли куда-то далеко в лес, и приносили полные корзины белых, подосиновиков, подберезовиков, маслят. А я еще очень любила собирать лисички. В лес я ходила с малолетства и от бабули знала названия разных трав, хорошо разбиралась в съедобных грибах. А еще там были замечательные качели, их соорудил наш сосед Дима Злыдников. На двух близко друг к другу стоящих соснах были закреплены концы каната, а посередине приделана доска – на таких качелях можно было раскачиваться очень высоко, было здорово и немного страшно, дух захватывало.
После этого лета мама сменила работу – ей предложили место главного врача роддома в г. Кронштадте. В Ленинграде она после окончания институтаработала в клинике акушерства и гинекологии 1-го ЛМИ им. Академика И.П. Павлова. Вскоре она устроилась на полставки в отделаспирантуры института. И еще брала дежурства, чтобы как-то прокормить семью. Врачи получали очень мало, по-моему, после института у мамы был оклад 750 или 800 руб.(чуть выше сталинской стипендии, которую она получала во время учебы). А оклад главного врача был1300 руб. и плюс доплаты за ночные дежурства, получалось около двух тысяч (это все в ценах до 1961 года), поэтому мама решилась на переселение в Кронштадт.Там маме дали сначала комнату, а через год – двухкомнатную квартиру, с расчетом, что мы переедем к ней. И в 1955 году мы уже собрались переезжать в Кронштадт. Но хорошо, что у мамы была умная подруга тетя Вера, которая ей сказала: «Зина, у тебя Иринка через 3 года кончит школу, будет поступать в институт, где она будет жить?» И мама решила нас не перевозить. А в свою двухкомнатную квартиру в большую комнату пустила жить свою подругу Бабаеву Анну Сергеевну с дочкой Жанной, на 4 года младше меня. А.С. прошла всю войну медсестрой, в конце войны родила дочку, замуж не вышла, такая судьба была у многих женщин после войны. Она рассказывала много фантастических историй про любовь и генерала, который ее любил, а в действительности, была несчастной одинокой женщиной, жизнь которой была раздавлена войной. Но она очень любила свою дочь. А.С. была заведующей детским садом, но все никак не могла получить жилье – по-моему, жила в общежитии. Так они и прожили вместе с мамой до ее отъезда в Норильск в 1962 году. Мама все эти девять лет в Кронштадте ездила к нам в Ленинград сначала каждый выходной, а потом через выходной. Это были тяжелые поездки. Лучше всего, когда катер шел прямо до Ленинграда, до пристани на Неве, это около двух часов. Труднее было зимой – на машине по льду до Ломоносова, а потом на поезде. Опасно было ранней весной, когда лед становился слабым и иногда машины проваливались. Мы всегда волновались, как мама доберется. Телефона в квартире не было и приходилось бегать на междугороднюю на ул. Горького. А в Кронштадте маме телефон поставили, как главному врачу. Ведь ее могли в любое время вызвать в роддом. Она, даже уходя в гости, всегда оставляла дежурному врачу данные, где ее можно найти.
На следующий год летом я ездила на две смены в пионерлагерь «Юный ленинец» в Большую Ижору. Это был пионерлагерь для всех кронштадтских детей. Меня мама познакомила с дочкой своего врача (Голушко). У нее было необычное имя Изольда. Она была постарше меня на год или два, но нас вместе (по просьбе родителей) определили в один старший отряд. Я от этого только выгадала, т.к. «старшие» пользовались рядом привилегий – более свободный режим. И днем у нас не было строгого тихого часа. А вечером после отбоя начинались рассказы всяких страшных и неправдоподобных историй, таких как про черную руку или про покойников и кладбище. Купаться мы ходили на море. Территория у лагеря огромная. Был в самом лагере бассейн, и я там впервые «сдала нормы» по плаванью – проплыла 25 метров. Вообще-то было неплохо, но больше мне в пионерлагерь не хотелось, очевидно, потому, что народ для меня там был чужой. А многие ребята хорошо знали друг друга по Кронштадту и бывали здесь не одно лето. Но в то лето я была в лагере две смены.
После 8-го класса в 1956 году я на месяц поехала в деревню к тете Шуре (Киселевой Александре Павловне, маминой двоюродной сестре) в Калужскую область, на бабулину родину. Тетя Шура жила в деревне Мусино, в 4 км. от ж. д. ст. Износки. Добирались мы до деревни на лошади, тетя Шура сама правила, а я сидела на телеге. Тетя Шура была тогда председателем колхоза, она согласилась, т.к. присланные здесь долго не задерживались. Колхоз был убыточный, денег не платили, а осенью расплачивались зерном, мукой. Я впервые видела в сенях такой запас - мешки с мукой, ржаной и пшеничной, с пшеном. У тети Шуры была корова, куры и большой огород. Меня пару раз брали на сенокос. Вставали мы очень рано, часа в 4, т.к. идти было далеко, где-то 7-10 км. И там я впервые косила, получалось не очень, но все же сколько-то работы и я сделала. К вечеру усталые, голодные, а еще назад идти. И я ела с удовольствием бутерброды с салом, которое я раньше в рот не могла взять. Один раз в неделю т.Шура пекла хлеб в русской печи. Молоко, сливки, простокваша, творог были свои. Особенно мне нравилось топленое молоко с толстой пенкой – молоко ставили в чугунке в печь, когда она уже истоплена, но там еще долго сохраняется жар и через несколько часов получалось очень вкусное молоко. Т. Шура поднималась каждый день часа в 4 утра – надо было подоить корову, а около 5 уже выгоняли в стадо, которое собирал пастух, он пас коров целый день, днем хозяйки шли на пастбище доить, а вечером выходили встречать своих коров. Изба была большая, но комната одна, по стенам деревянные лавки, в правом "красном" углу - икона и лампада перед ней, хотя я не видела, чтобы т.Шура молилась или ходила в церковь. Я спала на печи, и мне это очень нравилось, а когда было жарко, то на сеновале. Сеновал, запах сена не забыть никогда! А т.Шура спала в закутке в сенях. В избе была одна большая кровать, красиво застеленная покрывалом, с горой подушек, покрытых кружевной накидкой,- кровать для гостей. Она разбиралась, когда приезжали сын с невесткой из Калуги. Все дети т.Шуры (Валя - старшая, Аркадий и Коля, мой ровесник) жили в Калуге. Позже Валя заберет к себе мать и в деревне никого не останется. А тогда в 56 г. в родной бабушкиной деревне Карцово, которая в 16 км. от деревни Мусино, еще стоял один сохранившийся с войны дом, где жил дядя Вася Воропаев (один из многочисленной нашей родни). Но до Карцово я так и не добралась. Мы с местными ребятами иногда ходили в Износки в кино, а несколько раз ходили в кино и на танцы в соседнюю деревню, за мной тогда впервые начал ухаживать местный парень Вася, он в ту осень должен был идти в армию. После кино мы вместе возвращались в деревню, еще долго гуляли, стояли на крыльце. Потом он мне писал несколько раз в Ленинград, ну и я ему. Помню стандартную фразу в конце письма: «Жду ответа, как соловей лета». Потом эта переписка заглохла сама собой.
А после 9-го класса (1957 г.) я уже одна поехала на лето в Вильнюс к тете Люде и Жене. Женя уже здорово вырос, закончил 5-й класс, увлекался фотографией. Мы с ним много гуляли по городу. А потом все втроем поехали, очевидно, по курсовке в Палангу – знаменитый литовский курорт. Большую часть времени проводили на море. Балтийское море у берегов очень мелкое, и, чтобы поплавать, надо идти далеко – далеко. Берег песчаный, вдоль берега холмы небольшие, называются дюны, на них растут сосны. Здесь в Паланге я впервые увидела людей, вернувшихся из лагерей, из далекой Сибири. Какие радостные были встречи, а вечерами они собирались и пели литовские песни. И здесь же мы услышали об антипартийной группе Маленкова – Кагановича – Молотова. Политика постоянно вторгалась в нашу жизнь, но еще было трудно понять, что происходит и почему? Я еще жила в нашей «самой лучшей в мире, самой справедливой и счастливой стране».
СМЕРТЬ СТАЛИНА. КОМСОМОЛ.
XXСЪЕЗД. ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Я училась в 5-м классе, когда началось дело врачей. Кое-что я слышала от взрослых, кого-то в 1-м ЛМИ забрали из профессуры, но при мне старались такие вещи не обсуждать. Но упорные слухи ходили, что в аптеках продают отравленные лекарства, и кто-то уже от этого умер. В газетах, по радио появилось выражение «врачи-вредители». У мамы в институте арестовали многих из профессуры, которых мама хорошо знала, мне, конечно, об этом не сообщали. И вот в начале марта сообщение о болезни Сталина, все поняли, что это серьезно, т.к. постоянно по радио передавали бюллетень о состоянии здоровья. И вот 5 марта вечером передали, что наш вождь умер, кто-то плакал. Может, мама плакала, точно теперь не помню, но знаю, что и в нашей семье, и соседи переживали и повторяли: «Что же теперь будет»?...
На другой день в школу я заплела черные ленты – траурные. Мы и так всегда в школу носили темные ленты – коричневые, синие, черные, цветные не полагалось. Занятий не было, была линейка траурная в физкультурном зале. К траурным линейкам мы в своей школьной жизни привыкли – они проводились по траурным датам – убийство Кирова С.М. 1 декабря, смерть Ленина 22 января, а в 1 классе умер Жданов А.А. (31.08.1948), а похороны были, по-моему, 03.09. и наш первый учебный год начался с траурной линейки, и всегда звучал траурный марш Шопена, на фортепьяно исполняла учительница музыки, а мы под эту музыку выходили из зала. 6 марта 1953 года я не помню, возможно, кто-то и плакал (Моя подруга Инна Т. из А класса рассказывала, что в их классе Нина Леонтьева упала в обморок). Было грустно, мы Сталина любили, а скорее, обожествляли и переживали потерю. В день похорон 9 марта мы не учились, нас человек 5 встретилось около Дивенского садика ( я, Неля Жарыгина, Галя Ситникова, Дина Раппопорт и еще кто-то – Галя Бойко утверждает, что ее не было) и мы пошли по Кировскому проспекту через мост на Дворцовую площадь. Город был в знаменах с черным крепом все эти дни. Светило солнце, снег лежал, но чувствовалось приближение весны. На улицах из черных репродукторов слышалась речь диктора, он рассказывал, как проходят похороны, звучала траурная музыка, у репродукторов стояли толпы людей и слушали. Мы тоже иногда останавливались, но постепенно добрались до Дворцовой. Площадь была заполнена народом довольно плотно, но это не Москва, где шли настоящие похороны, и давки у нас не было. В момент похорон (как я понимаю, когда гроб поместили в мавзолей), мы стянули свои шапки, как взрослые! Не знали, что женщины голову в таких случаях не обнажают. У меня был капор – бабуля шила. Так мы участвовали в похоронах. Хорошо, что это была не Москва, а то с нашим энтузиазмом попали бы в мясорубку. О том, что происходило на похоронах в Москве, доходили слухи, но, конечно, ничего про это не печатали в газетах.
Через 5 дней умер глава компартии Чехословакии Клемент Готвальд, говорят, простудился на похоронах Сталина. А в начале апреля из тюрем выпустили всех арестованных врачей, мама очень радовалась – вернулись ее любимые профессора.Летом арестовали Берию, это было необычно, но меня тогда эти события не очень волновали.
Мы росли настоящими советскими школьниками, читали книжки и про революцию и про гражданскую и Отечественную войну и всех героев примеряли на себя. Любила Гайдара, его двухтомник мама мне подарила еще во втором классе с надписью: «Люби книгу, береги ее. Книга поможет тебе вырасти настоящим человеком». Книги издавались тогда мало, и достать хорошую книгу было проблемой. Книга действительно и в детстве и во взрослой жизни была «лучшим подарком». Гайдара я любила и читала в разных классах, не раз перечитывала. Кроме Тимура мне очень нравилась «Судьба барабанщика», а позже «Школа», в «Школе» уже все было не так прямолинейно и однозначно
Основным источником чтения была библиотека, сначала школьная, а потом дополнительно и районная (находилась на углу Б.Пушкарской и Кировского пр.). В средних классах любимыми книгами были кроме Гайдара, Пантелеев, Кассиль, Осеева, Вигдорова, Верейская, а из иностранной литературы Марк Твен, Диккенс, Дж. Лондон, Купер, Жюль Верн, чуть позже Гюго, Дюма. «Овод» Войнич я нашла дома у мамы и прочла в 3-м классе, очень сильное впечатление на меня произвела эта книга. Помню, как сижу на стуле утром, бабуля мне заплетает косы перед школой (по-моему, она это делала до четвертого класса), а я читаю про свидание Монтанелли с Артуром в тюрьме и плачу. По-моему, во втором классе я прочла книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке», мне ее подарили на день рождения. Книга очень волновала и всю жизнь Мересьева я прикидывала на себя, смогла бы я так? Вообще, книги о героях войны очень увлекали, «Повесть о Зое и Шуре», «Четвертая высота», «Улица младшего сына» и др. Ильфа и Петрова прочли в старших классах, мне понравилось, а Галя Б. просто упивалась этими книгами, постоянно цитировала. В 7-м или 8-м классе увлекались Макаренко и читали все подряд, очень нравилось, какая у них там получилась коммуна. Когда в нашей школе на ул. Мира организовывали интернат, нам хотелось остаться в нем и жить такой же коммуной, как в «Педагогической поэме». Читала я в любой момент, когда получалось – и на скучных уроках под партой, и дома за обедом, и когда делала уроки - если очень интересная книга, то она лежала под учебником и приготовление уроков затягивалось. Да, мы были книжные дети, тогда не было других соблазнов – телевизоры были редкостью, а компьютеров еще не появилось. И добро и зло мы узнавали по книгам.
Конечно, мы любили ходить в кино, самый близкий от нас был кинотеатр «Великан» в парке Ленина. Кинотеатр «Великан» открылся в Ленинграде в 1951 году в здании «Мюзик-Холла».Это был первоэкранный кинотеатр и в нем шли всегда новые фильмы. Если фильм был двухсерийный, то вторую серию надо было ждать какое-то время, когда она выйдет на экран. За билетами были очереди, детский билет стоил 10 коп. Перед началом сеанса в фойе играл эстрадный оркестр, иногда исполнялись песни, перед фильмом был киножурнал – кинохроника или какой-нибудь небольшой документальный фильм. Когда появился широкий экран, то Великан стал одним из первых широкоэкранных кинотеатров, и фильм на широком экране мне нравился гораздо больше, чем стереокино. А Стереокино было рядом с Великаном, открылось где-то в середине 50-х. Я пару раз была на стереофильмах, там давали еще очки для просмотра, стереоэффект был интересный, когда вдруг рядом начинали летать бабочки или ветка с яблоками была совсем рядом, хотелось дотронуться и сорвать. Но меня стереокино не особенно привлекало. Фильмы сначала были черно-белые, а потом появились цветные. А еще кинотеатры были на Большом пр. – «Молния» (это первый экран), «Экран» (здесь шли старые фильмы), «Арс» на пл. Льва Толстого, «Свет» - в нем шли чаще документальные фильмы. Новые кино мы не пропускали, очень нравились зарубежные и трофейные фильмы, и новые. Фильм «Тарзан» был трофейный и шел в кино с конца 40-х, я не видела всех 4-х серий, только две, очевидно была еще маленькая и меня одну не отпускали в кино. За выходом новых фильмов мы следили и старались не пропускать. Из зарубежных фильмов остались в памяти «Чайки умирают в гавани», «Плата за страх» (первая серия заканчивалась на трагическом месте – машина на грани взрыва, что дальше?) А потом пару недель, а может и месяц ждем выхода второй серии… Много хороших фильмов в школьные годы мы посмотрели.
В театр ходили, конечно, реже, чем в кино. Чаще всего бывали в театре «Ленинского комсомола», он был рядом, в парке Ленина (Александровском). Смотрели там почти все спектакли, они ставили «Овода», пьесу «Семья» о Володе Ульянове, где он говорил знаменитую фразу: «Мы пойдем другим путем» в связи с казнью его брата. Но самый любимый и посещаемый театр для нас был ТЮЗ на Моховой. Сцена там расположена амфитеатром, близко к зрителям, театр свой, домашний, уютный. Когда мы стали постарше, то ходили дежурить в ТЮЗ и смотрели спектакли бесплатно, хотя билеты были не дорогие, вполне доступные. В младших классах я дважды была на балете с мамой в Малом оперном – балет «Аистенок» и, по-моему, «Доктор Айболит». Увлекаться балетом я стала в институте и позднее, пересмотрела все в Мариинке и люблю балет всю жизнь. На оперу я впервые попала в 8-м классе, нас водила учительница литературы Нина Никитична в Мариинский театр, мы слушали «Евгения Онегина» и «Пиковую даму». Поход в театр всегда был праздником, сам интерьер театра покорял, красивые кресла, светильники, люстра, занавес. В театре в те времена девушки, женщины обязательно переодевали обувь, у нас вечерних платьев не было, но старались одеться торжественно, брали сумочку театральную, бинокль (у нас был дома, но можно бинокль было взять в гардеробе). В Филармонию в школе я не ходила, впервые пошла в институте на концерт, исполняемый оркестром. Слух у меня не очень хороший, но слушать музыку постепенно привыкла и получаю удовольствие, хотя и не очень помню и знаю произведения. Но первый раз симфонию было слушать трудно, старалась не заснуть, временами отвлекалась. Но, чем больше я ходила в Филармонию, тем интереснее мне стало слушать концерты.
Я училась хорошо, была то отличницей (все пятерки), то хорошей ученицей, не скажу, что было мне легко учиться, память была не очень хорошая, и на приготовление уроков уходило много времени, устные приходилось прочитывать и себе пересказывать, иногда и дважды, чтобы хорошо запомнить. Всех хороших учеников всегда привлекали к общественной работе, так что я была то звеньевой, то как-то председателем совета отряда (один год), то членом совета дружины. В 7-м классе (1954-55 уч. год) было соединение мужских и женских школ, отменено раздельное обучение. К нам пришло несколько ребят из мужской школы и столько же девочек перевели от нас в соседнюю мужскую. Весной 1955 г. нас из класса человек 7 активистов хотели принять в комсомол первыми при исполнении 14 лет. При вступлении в комсомол требовалась рекомендация Совета дружины, и нам назначили день, когда мы должны были прийти на заседание (после 6-го урока). Но в тот день наш класс сорвал какой-то урок (сейчас не помню, какой) и учительница велела всем остаться после 5-го урока на дополнительное занятие. Но у нас народ не был настроен оставаться и сбежали домой, а мы семеро остались, т.к. нам надо было ждать заседание Совета дружины. Учительница устроила скандал, сказала, что нас нечего принимать в комсомол, раз мы в классе не имеем авторитета и не смогли удержать класс (а мы и не пытались это сделать) и наш прием отменили. А мы здорово обиделись, мы с Галкой Бойко обсуждали, не забрать ли нам наши заявления вообще и не вступать, советовались с Галкиной мамой Надеждой Георгиевной, она всегда была в курсе наших школьных дел и проблем. Она посоветовала немного подождать. И, правда, прошло немного времени и нам дали рекомендации, приняли в комсомол в мае, а билеты были выписаны 22 апреля, в день рождения Ленина, когда нас должны были принять. В 8-м классе мы бы в комсомол не вступили, такое было настроение, мы не очень понимали, что вокруг происходит. И вот в феврале 1956 года на закрытом заседании ХХ съезда был зачитан доклад Н.С. Хрущева о культе личности. Для нас это был гром среди ясного неба… О содержании доклада я узнала от Галки Бойко, с которой поделилась ее мама. Моя мама таких вещей мне никогда не рассказывала. Мы не понимали, как жить дальше, наши идеалы рухнули, вера в коммунизм, в построение прекрасного общества, оказалось, что нам лгали, что там, наверху, шла жестокая борьба за власть, пострадало много невинных людей. Но всего масштаба произошедшего мы тогда не ощутили, осознание пришло позже, в институте.
Мы, старшеклассники, брали шефство над младшими классами, работали там пионервожатыми – навещали их на переменах, помогали организовать и провести пионерские сборы. И во Дворце пионеров был для пионервожатых кружок бальных танцев, в который я записалась в 8 классе и год ходила заниматься. Мне это нравилось, и я немного научилась танцевать, но бальные танцы уже не очень-то ценились на вечерах, хотя иногда их и танцевали, но вальс оставался всегда. На вечерах танцевали танго, фокстрот, а этому в кружке не учили. Вот Таню Чверткину учил ее отец, а я как-то очень остро в этом возрасте чувствовала отсутствие отца, внутренне переживала.
Я спрашивала бабулю, почему мамуля не вышла еще раз замуж, ведь за ней ухаживали. После войны один человек (забыла его имя и отчество) очень за мамой ухаживал, звал ее замуж, хорошо ко мне относился. Бабуля мне объясняла, что мама боялась, что не родной отец не будет меня по-настоящему любить. Этот человек потом женился на женщине с тремя детьми, после войны было очень много вдов. Хорошо помню Василия Федоровича, маминого друга в Кронштадте, он был морской офицер, преподавал в Кронштадском морском училище. У них семья не сложилась, т.к. Василий Федорович не мог оформить развод, хотя его семья давно распалась. Офицерам нельзя было разводиться, иначе им бы пришлось оставить службу. Позже в Норильске у мамы тоже был друг, но семью она уже сама не хотела, привыкла к самостоятельности и независимости, и, видимо, не было настоящей большой любви.
Мое увлечение в младших классах ботаникой постепенно прошло, представления о возможных специальностях совсем не было. В Университете был биолого-почвенный факультет, а изучение почв мне не нравилось, и сельское хозяйство меня не привлекало. С 7-го класса мне нравилась химия. Преподавала у нас химию Софья Ефимовна Чертова, прекрасный химик, рассказывала очень интересно, учительница строгая и требовательная. По-моему, мы с 6 или 7-го класса стали заниматься в другом крыле школы, где были кроме классов еще и кабинеты по разным предметам (биология, химия, физика…), где кроме рассказа темы урока, еще и показывали опыты учителя, а у нас были лабораторные работы. На химии было всегда интересно. Как я уже позже оценила, любовь к предмету очень зависит от личности учителя. Софья Ефимовна определила мой выбор специальности. В 10-м классе мы с Галей Бойко пошли в кружки при Дворце пионеров, она на физику, а я на химию. У нас кружок занимался в Технологическом институте на кафедре органической химии (или анализа, не помню точно). Кроме теории было много практических занятий. В старой книге я купила рекомендованный нам курс химии для ВУЗов Некрасова, отличный подробный учебник, который мне пригодился не только в 10-м классе, на 1-м курсе института, но и позднее. Занятия в кружке в Техноложке и определили мое желание поступать в этот институт. Представления, что такое химик-технолог, не было никакого, что эти технологи делают на заводе, я понятия не имела. В химии интересна теория, опыты и открытия, книги про знаменитых химиков я же все возможные прочитала. Так я выбирала специальность. Мама моя советовала идти в 1-й ЛМИ им. академика И.П. Павлова, но я не чувствовала в себе большого стремления быть врачом. Я представляла, что профессия врача такая, что я должна спать и видеть себя в этом образе, а этого не было. (Хотя, думаю, что из меня вышел бы неплохой врач, хирургом бы я не могла быть, там надо быстро принимать решения, а другой врач из меня бы получился, и пользы было бы больше, чем от химика). И я категорически не хотела, чтобы, в случае чего, мама мне помогала поступить в институт по знакомству, «по блату», а в 1-м ЛМИ у нее такая возможность была. Маму волновало мое поступление в институт сразу после школы еще и потому, что я тогда бы продолжала получать пенсию за отца, а в случае перерыва пенсия уже бы не платилась. (Мне пенсия была положена до конца учебы, т.к. отец принадлежал к высшему командному составу, подполковник. А у Гали отец погиб ст. лейтенантом и она такого преимущества не имела, ей платили только до 18 лет. Это положение отменили в середине моего 2-го курса, т.е. с 1960 года, и я стала получать стипендию на общих основаниях). Но я это все не принимала и гордо заявляла – если не поступлю, пойду работать. А в химии меня не пугали никакие вредные производства, в этом возрасте ничего не страшно и о вреде здоровью не задумываешься.
Из школьных учителей хотелось бы вспомнить Нину Никитичну, учительницу литературы в 8-м классе. Она в тот год впервые пришла в нашу школу, была классным руководителем в 8-а классе, а у нас вела русский язык и литературу. Я ей на всю жизнь благодарна за привитую любовь к Пушкину и Лермонтову, интерес к литературе. На урок шли как на праздник и слушали ее, раскрыв рот. Нина Никитична была влюблена в Пушкина, рассказывала о нем много дополнительного, читала стихи. У нас был организован литературный кружок, и мы с Галей туда ходили. У нас у всех остались о том времени самые светлые воспоминания. К сожалению, в новое здание школы на ул. Проф. Попова, д. 25 Нина Никитична с нами не перешла, наша директриса не любила независимых и успешных учителей, и они вынуждены были уходить из школы (ушла и замечательная учительница физики Клара Николаевна, мы у нее занимались только в 6-м классе) В 9-м и 10-м классах литературу нам преподавала Анастасия Михайловна, сплошная серость, праздник кончился, было скучно, не интересно. До сих пор помню, как мы записывали: «Обломов влюбился на … странице».
По физике нам повезло только в 6-м классе, как я уже писала, начали мы изучать физику с Кларой Николаевной, это было интересно. Мы очень расстроились, когда она ушла из школы (говорили, что уехала в Польшу). Она даже не довела свой выпускной класс, им оставался еще год. Ее заменил у них Павел Семенович, а у нас – Валентина Алексеевна, она, по-моему, еще не закончила институт, училась на вечернем или заочном. Рассказывать, увлекать она не умела, дисциплина была неважная, она на нас обижалась, позднее, в старших классах физику вел Павел Семенович, единственный мужчина среди учителей, в физике он разбирался лучше Валентины, но все равно на уроках было занудно, скучно. Галка Б. увлекалась физикой и все время самостоятельно брала дополнительный материал, а в 10-м классе пошла заниматься во Дворец пионеров.
Все годы у нас были замечательные учителя математики – в 5-6-м кл. великолепная, огненно-рыжая Агнесса Львовна, в 7-м кл. Пелагея Петровна, наша классная, неплохая, но самая не интересная из математичек. В 8-м и 9-м классах очень сдержанная, строгая и требовательная Бася Яковлевна, а в 10-м кл. – Фаина Исааковна, она была помягче, но тоже влюбленная в свою математику и очень ценящая в учениках интерес к ее предмету. Математику мы знали хорошо, приходилось выкладываться на все 100%. В старших классах мы всегда участвовали в городских олимпиадах по математике.
Не везло нам с географией, в старших классах ее преподавала Елена Александровна, наша классная в 8-м и 9-м классах, разболтанная, предмет вела не интересно, но большого вреда от нее не было.
С историей было лучше – в 5-7-м кл. ее вела Ревекка Моисеевна, на наш взгляд, очень старая, недаром у нее было прозвище «египетская мумия», но историю вела неплохо, без особого увлечения, но мы ее слушали на уроках и историю знали. С 8-го класса историю вела Фира Львовна, маленькая, кругленькая с высокой прической, всегда на каблуках, подтянутая и строгая. Историю она любила, рассказывала с увлечением. В 10-м кл. она стала и нашим классным воспитателем, мы считали, что нам повезло и ее ценили. По истории в 10-м классе изучали ХХ век, уже прошел ХХ съезд, так что многое учили не по учебнику, а вели записи урока. Позже, в 70-х Фира Львовна эмигрировала в Канаду.
С 3-го класса мы изучали иностранный язык, нам уже раздали перед летом учебники английского языка, но, когда пришли в школу, вдруг узнали, что вводится испанский язык. Не помню, кто нам его сначала преподавал, но Лилия Николаевна, тогда студентка института иностранных языков, была у нас на практике, а в 5-м классе пришла уже учителем и нашей классной руководительницей (5-й и 6-й Б). Может, сказывалось то, что она молодая и неопытная, но дисциплина на уроках была плохая, иногда класс устраивал какие-то гадости (например, в коробку из-под торта клали грязную тряпку, которой стирали с доски, и ставили на стол и т.п.). В 7-м классе наши с Галкой мамы решили, что испанский в будущем нам совсем не нужен и надо нас переучить на английский, тем более, что в 7-м классе в 1954 году было в Ленинграде введено совместное обучение, и к нам пришли мальчики, изучавшие английский язык, т.е. в школе появился учитель английского языка. Мы с Галей ходили заниматься к студентке 3-го или 4-го курса Инне, которая жила в нашем доме на 1-м этаже. Через год мы сдали английский за все 5 лет и перешли в 8-в класс (бывший Г-класс, но число классов после 7-го сократилось – часть учеников ушло в ремесленные и др. училища, или просто решили, что 7-летки хватит) А в 9-й класс из нашего бывшего класса «б» пришло еще несколько человек: Наташа Смирнова, Ира Желтакова, Ира Синицкая, они тоже переучили испанский на английский. Англичанка у нас была хорошая, Бэлла Юрьевна, и английский мы у нее учили так, что мне этих знаний хватило на 4 курса института. Английский после института я еще учила дополнительно на курсах, сдавала даже кандидатский минимум вполне успешно, но применить его было негде и все забылось, знаю плохо, а жаль!
Физкультура в школе для меня была проблемой, я – человек не спортивный. С трудом освоила канат, бегать, прыгать по спортивным нормам было трудно. Училась я хорошо, а по физкультуре иногда были и тройки, но в старших классах я как-то вытягивала на 4 и даже сдала нормы ГТО 1-й ступени. Всегда завидовала Галке Бойко, которая, как обезьяна, висела на шведской стенке и легко преодолевала козла и работала на брусьях. Из своих спортивных достижений могу отметить умение плавать, научилась где-то лет в 10, плавала не быстро и без всякого стиля, но в пионерлагере проплывала 25 метров в бассейне и сдала какие-то нормы. А плавать на дальние расстояния научилась после 10-го класса, когда мы с Галей 10 дней отдыхали в Осельках после окончания школы и перед поступлением в институт. Там было отличное озеро, и мы плавали на другой берег. Галя плавала лучше меня, она несколько раз проводила лето на море в Феодосии у родственников и там научилась хорошо плавать. Мне надо было преодолеть страх плыть на глубине далеко, после 1-2-х раз я осмелела и уже всю жизнь воды не боюсь и люблю плавать. Другое мое спортивное достижение – это катанье на лыжах. Коньки мне купили в 6-м классе, я каталась на улице, на набережной, и был небольшой каток около соседнего дома. Но я не очень любила кататься и не было компании, а потом нога выросла и новые коньки мне не покупали, т.к. большого желания у меня не было. А вот лыжи мне нравились, и я уже неплохо каталась в школе, в парке, и даже в Кавголово мы ездили в 9-10 классах. А в институте на 1--м курсах была физкультура и я выбрала лыжную секцию. На 1-м курсе я даже при своей неспортивности сдала на 3-й разряд. У нас был хороший тренер Иван Викентьевич. Лыжи я освоила так, что на 2-м курсе меня взяли в зимний поход на Кольский, двухнедельный. Это был для меня «подвиг»! Мы прошли и Западные тундры, и Хибины, «били» лыжню, ночевали в палатке, пересекли по льду оз. Имандру, спускались с крутых гор, обморозились, но лыжи освоили здорово! И еще какое-то время в городе ходили «утиной» походкой. На велосипеде я начала кататься в школе, откуда-то мама достала еще довоенный дамский без рамы, я училась кататься на набережной. А потом мы этот велосипед отдали Жене в Вильнюс, и он несколько лет им пользовался.
Учителя по ботанике и биологии были неважные, может, поэтому я и увлеклась потом химией. В 5-м классе ботанику вела наша директриса Евдокия Павловна Григорьева, скучно, неинтересно, часто ругалась и в памяти осталась ее коронная фраза: «Встань как следует быть!» Потом биологию вела Марьяна Гавриловна, тоже безликое существо, всегда у нее были растрепанные волосы (ходил слух, что она носит парик), уроки были занудные. Во времена нашей школы учение Лысенко считалось передовым, еще не было никакого понятия о генетике. О ней я впервые узнала где-то на 2-м курсе института, у нас были знакомые биологи в ЛГУ. И мы ходили целый семестр на биофак слушать лекции по генетике, это было для нас открытием! И сколько нового, интересного мы узнали.
