А. Алексеев. Интервью разных лет (7). На семи ветрах. Часть 2
См.:ранее на Когита ру:
- А. Алексеев. Интервью разных лет (1). «Рыба ищет где глубже, а человек – где не так мелко…»
- А. Алексеев. Интервью разных лет (3). 1980-е гг. «Эксперимент социолога-рабочего». Перестройка
- А. Алексеев. Интервью разных лет (5). На разные темы. 1990 – 2010-е гг.
- А. Алексеев. Интервью разных лет (6). На семи ветрах. Часть 1
(Внимание! Если при клике мышкой на название материала Когита.ру Вы получите ответ: «К сожалению, по запрошенному адресу мы ничего не нашли», не смущайтесь и пойдите в конец открывшейся страницы, где сказано: «Возможно, Вы искали…» и соответствующее название. Кликните по нему и выйдете на искомый материал. А. А.)
**
А. Алексеев
(при участии Е. Путиловой-Стумбрис)
НА СЕМИ ВЕТРАХ
(исповедь общественного активиста)
Содержание:
Вместо предисловия
ЧАСТЬ 1
1. На пороге профессионального пути (1950-е)
2. Правоверный комсомолец. Журналист (1950-е)
3. Журналист (конец 1950-х). Бригады коммунистического труда
4. Первое «хождение в рабочие» (первая половина 1960-х)
5. Опять журналист (середина 1960-х)
6. Читайте «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»»)
7. О «независимых ассоциациях» советского времени
8. «Социология и театр» (1970-е)
9. «Ожидаете ли Вы перемен?» (конец 1970-х)
ЧАСТЬ 2
10. Общественная активность советского времени. Комсомольский вожак (1950-е)
11. Партийный секретарь (середина 1970-х)
12. Попытка «давления на ЦК нашей партии»
13. «Эксперимент социолога-рабочего» и вокруг него (1980-е)
14. «Прораб Перестройки» (конец 1980-х – начало 1990-х)
15. Социолог (1990-е – 2000-е)
16. «Не работающий» пенсионер
17. Конкретно-исторический подход
Вместо эпилога
**
Часть 2
10. Общественная активность советского времени. Комсомольский вожак (1950-е)
<…>
- Ввиду некоторого перерыва в нашей переписке, сейчас затрудняюсь найти Ваше давнее письмо, с очередным вопросом. Помню только, что вопрос был очень коротким и поощрял мое намерение поговорить об «общественной активности», на примере собственной биографии.
Как Вы понимаете, бОльшую часть своей жизни я прожил в условиях такого общественного строя, для которого «независимые артели» и «андерграундные сообщества» были скорее исключением, чем правилом. Однако это не значит, что был «дефицит» общественной, социальной активности. Только активность эта была достаточно жестко регламентирована и «канализована» в «нужном» для действующего режима направлении.
Мало кому удавалось избежать какой бы то ни было ОБЩЕСТВЕННОЙ НАГРУЗКИ (интересно, что это был общераспространенный термин). Мало кто оставался «не охваченным» той или иной «общественной организацией» . Самыми массовыми были, конечно, профсоюзы (для всех трудящихся), пионерская и комсомольская организации (для соответствующих возрастов), предполагавшие практически «поголовный» охват. Кстати, в партии состояла примерно одна пятая часть взрослого населения страны.
Так вот, общественная активность, канализировалась и разворачивалась В РАМКАХ общественных организаций (прежде всего – четырех вышеперечисленных, но и не только).
Здесь уместно уточнить понятие общественная активность в данном контексте. Речь идет не о социальной активности вообще, а об определенных ее формах, необходимыми элементами которых (для того времени) являлись: а) организованность (в рамках организации), б) санкционированность (одобрено сверху), в) формальная добровольность, г) формальная бескорыстность. Последние два пункта требуют оговорок. Добровольность порой оказывалась «вынужденной» (например, не члену профсоюза и бюллетень не оплатят), а на определенных этажах социальной иерархии общественная деятельность становится оплачиваемой (так называемые «освобожденные» секретари или председатели, не говоря уж о профессиональных функционерах (начиная от инструкторов райкомов и выше).
Ну, и сама про себе принадлежность например, к партии судила ьолее благополучную карьеру и прочие жизненные вынрлыю
Пожалуй, стоит ввести еще одно ограничение: к общественной активности (в изложенном смысле) не относятся занятия художественной самодеятельностью. спортом, всевозможные кружки и прочие формы совместной деятельности «по интересам». Общественная активность (в обсуждаемом смысле) всегда была достаточно ИДЕОЛОГИЗИРОВАНА, чем отличалась от всяческих «хобби» (будь то спортивная секция или жилищный кооператив).
И еще одна форма «общественной активности», тоже практически поголовная, но имеющая формат не организации, но «движения». Это – так называемое социалистическое соревнование. Как правило, оно было номинальным (со всеми своими соцобязательствами, подведениями итогов, присуждением переходящих Красных знаменмест и т. п.). Однако практически любой труженик оказывался «участником соревнования», зачастую о том даже не подозревая.
Формализм в практике хоть общественных организаций, хоть общественных движений был повсеместным и пронизывал собой всю «общественную жизнь».
Теперь – про себя. Был ли я членом пионерской организации - не помню, хоть пионерский галстук в так называемых пионерлагерях (организованное место летнего отдых школьников) носил. Но никакой «пионерской активностью» не отличался (1940-е гг.).
В комсомол вступил, кажется, в 9-м классе («Прошу принять… так как хочу быть в передовых рядах советской молодежи» - стандартная формула заявления для вступления). Однако и там никакой «общественной работы» не вел.
Иначе оказалось в Университете, куда поступил в 1950-м году. Поскольку я занимался (еще школьником) в спортивной секции и имел разряд по спортивной гимнастике, меня тут же избрали в курсовое комсомольское бюро (на курсе – человек 250-300), в котором мне достался, разумеется, спортивный сектор. (Еще, насколько помню, во всяком комсомольском бюро полагалось иметь: политсектор, оргсектор, академсектор – вопросы учебы, культсектор и, вот, спортсектор). Не помню, чтобы я организовывал какие-то спортивные мероприятия, зато собирал сведения, как студенты посещают обязательные занятия по физкультуре и спорту и «проводил работу» с прогульщиками.
Вообще, в студенческом сообществе не было «дефицита» общественных «должностей»: в каждой учебной группе (а они бывали и по 20, и по 5-6 человек) – свой комсорг, профорг и староста. Которыми «руководят» соответствующие курсовые комсомольское и профсоюзное (студенческое) бюро. А те - в порядке так называемого демократического централизма - субординированы факультетскому комсомольскому бюро и факультетскому студенческому профкому А еще выше, «над ними» общеуниверситетские «большой комитет» (комсомола) и «большой студенческий профком».
Будучи неплохо общекультурно подготовлен для филологического факультета (я говорил об этом выше), я был в университете круглым отличником, но, пожалуй, не меньше времени и сил, чем учебе, отдавал этой общественной, комсомольской работе. И. между прочим,, думаю, именно она сподвигла меня стать не «книжным червем» и полиглотом, а окончить, параллельно со славянским, отделение журналистики, коль скоро представилась такая возможность.
В области же «общественной активности» я шагал вверх по ступеням, от курса к курсу: зам. секретаря курсового комсомольского бюро - секретарь комсомольского бюро курса - оргсектор факультетского комсомольского бюро (ответственный за сбор членских взносов) - зам. секретаря факультетского комсомольского бюро и, наконец, секретарь комсомольского бюро факультета. А это уже – «номенклатура» райкома комсомола, и даже зарплату какую-то там платят (немногим больше студенческой стипендии).
Как я сейчас могу с уверенностью утверждать, общественный смысл всей этой «общественной активности» был в лучшем случае нулевой, если не отрицательная величина. Но тогда казалось все очень важным , способствующим задачам «коммунистического воспитания». Еще немного, и я мог бы стать комсомольским функционером (как, кстати, некоторые, впоследствии знаменитые мои нынешние коллеги-социологи, отдавшие этой деятельности по нескольку лет своей жизни.
Итак, правоверный комсомолец и общественный активист - так можно определить мое общественное лицо в первой половине 1950-х гг.
Была в ту пору еще одна форма общественной активности, вполне удовлетворяющая выдвинутым выше критериям. Это летние студенческие стройки – предтечи будущих стройотрядов. Отличием от позднейших строительных отрядов, а также отрядов, выезжавших для сезонных работ на целинные земли, было отсутствие оплаты. Это рассматривалось как высшее проявление комсомольской сознательности и патриотический долг. В самом начале 1950-х строили малые, колхозные ГЭС, потом перешли на сооружение коровников и свинарников в колхозах Ленинградской области.
Юноши на ходу овладевали азами плотницкого и каменщицкого дела. Девушки в основном были землекопами и подсобниками. Где-то на третьем-четвертом курсе мне довелось побывать «начальником стройки». В основном это были комиссарские функции, за стройку отвечал не студенческий предводитель, а прораб.
Вот такова была моя общественная активность в студенческие годы.
Переход в журналистику во второй половине 50-х гг. из этой общественной стези был органичным и естественным. Только это была уже «работа», а не общественная деятельность.
Ну, про свою журналистскую молодость я уже говорил. В качестве корреспондента я был настолько «активен», что довольно быстро вырастал до заведующего отделом комсомольской жизни (в молодежной газете). Пока не «ушел в рабочие», впрочем, чтобы через три года вернуться к штатной журналистской работе.
Освещение «комсомольской жизни» на страницах молодежной прессы как-то переплеталось с собственно комсомольской активностью Помню, после пары статей о работе аппарата одного из райкомов комсомола меня избрали в члены бюро этого самого райкома («Лениздат» и редакция газеты «Смена» размещались в этом самом районе). Впрочем, моя деятельность в этом качеству свелась к участию в заседаниях бюро и в изобретении хитроумных вопросов для вступающих в комсомол в ходе этих заседаний.
Работая на Заводе по обработке цветных металлов вальцовщиком, помню, вел занятия кружка политпросвещения. Впоследствии, работая на производстве, всячески избегал такого рода общественных нагрузок, что иногда было не просто.
11. Партийный секретарь (середина 1970-х)
Следующий этап – общественная активность в качестве члена КПСС. Зачем вступал и как (1961) - рассказывал выше.
Поначалу я был вполне себе «рядовым» членом партии, бывали какие-то эпизодические партийные нагрузки, вполне умеренная «организованная» и «санкционированная» общественная активность. Оговорю, что к действительной общественной позиции и формам инакодействия (какового у Вашего собеседника было немало уже тогда) такая «активность» отношения не имеет.
Коротко – биографическая рамка. Расставшись с «Ленинградской правдой» в середине 1960-х, я, как уже говорил, поступил в аспирантуру факультета журналистики Ленинградского университета, где писал, в сущности, социологическую диссертацию на материале теоретических и эмпирических исследований в области массовой коммуникации, что приходило в противоречие с канонами «марксистско-ленинского учения о печати», составлявшего ядро «науки о журналистике».
Диссертацию эту мне довелось защищать уже в Новосибирском академгородке, куда уехал в 1968 году. Там я трудился (и даже короткое время возглавлял) исследовательскую группу социологии печати при Новосибирском университете, созданную В.Э. Шляпентохом. Эта группа была замечательна тем, что занималась первыми в стране всесоюзными опросами аудитории центральной печати («Известия», «Правда»). В 1970-м я вернулся в Ленинград уже кандидатом философских наук, Здесь я продолжал свою профессиональную, теперь уже научную карьеру, описание которой выходит за рамки нашей темы. (Подробно см. в биографическом интервью, которое я давал Б. Докторову: «Рыба ищет, где глубже, а человек – где не так мелко…» (2006)).
Моя социальная активность в ту пору, пожалуй, находила выход в собственно профессиональной сфере: например, организация всесоюзных семинаров по проблема контент-анализа в Новосибирске, потом в Ленинграде. (Контент-анализ, одним из пионеров применения которого в отечественной социологии, я был, – это исследование массовых совокупностей текстов, с использованием формализованного наблюдение и статистических процедур, в социологических целях).
Мне посчастливилось близко сотрудничать с отцами-основателями и первопроходцами отечественной послевоенной социологии: А.Г. Харчевым, О.И. Шкаратаном, В.А. Ядовым (в ту пору жившими в Ленинграде)..
К середине 1970-х я оказался, если не ошибаюсь, партгрупоргом ленинградских секторов Института социологии АН СССР, в которых тогда работал. Но партийное руководство было в Москве, и от меня если что и требовалось, то лишь периодические отчеты о «проделанной работе».
И вдруг – крутой жизненный поворот. В 1975 году в Ленинграде образовался новый обществоведческий институт – Институт социально-экономических проблем АН СССР, составленный из полудюжины относительно мелких научных подразделений (филиалов, секторов, лабораторий), ранее относившихся к центральным (московским) академическим институтам, а теперь – собранных под одну, ленинградскую крышу, по принципу территориальной принадлежности. (С 1 апреля 1975 г. все сотрудники ленинградских отделений Института социологии, Института экономики, Экономико-математического института, Института философии и проч. были переведены в новообразованный ИСЭП АН СССР)
Было выделено специальное здание на улице Воинова (ныне – Шпалерная), недалеко от Смольного. В нем собраны: экономисты, социологи, математики плюс еще большой электронно-вычислительный центр, с машинным залом, на ул. Чайковского – напротив Летнего сада (это когда еще никаких персональных компьютеров не было и не предвиделось).
В таком институте партийная организация должна была составить около сотни человек, что для академического института очень немало. В поисках кандидатуры секретаря партийной организации для института местные партийные органы почему-то остановились на моей персоне, Вероятно, я подходил по каким-то анкетным данным, а небесконфликтным журналистским («Ленинградская правда») и аспирантским (факультет журналистики ЛГУ) прошлым не поинтересовались. Хоть я и пытался, уклониться от предложенной чести, не получилось («партийная дисциплина»!).
Помнится, я поначалу чувствовал себя очень «не в своей тарелке». Но потом как-то освоился (перефразировав известную пословицу «Не в свои сани не садись» в: «Посадили в сани – не говори, что не твои»).
Высокие партийное и академическое постановления детально расписывали структуру нового института и штатное расписание, но никак не его фактическую миссию и статус (если не считать – негласно - что это должен быть «придворный» академический институт Смольного, т. е. обкома и горкома КПСС), Решение проблем «упаковки» сотрудников в эту структуру, разработки научной концепции института (под конъюнктурно заданные научные направления), выработки условий и порядка проведения конкурса на замещение научных должностей и т. д., и т. п. - всем этим пришлось заниматься назначенному директору (доктор экономических наук Г. Н. Черкасов, ныне покойный) и… новоиспеченному партийному бюрократу, в лице Вашего собеседника.
На удивление, получилось - завоевать симпатии и авторитет в коллективе, где хорошо знакомых социологов было не так уж много - всего несколько десятков человек. Думаю, своего рода «харизма» проистекала из скрупулезно проводившейся партийным секретарем установки на открытость и гласность, что в «коридорах власти» (партийной особенно) было не принято, но сверху стало вызывать нарекания не сразу.
Тут возникали и требовали разрешения всяческие головоломные проблемы, вроде защиты лидера ленинградских социологов В.А. Ядова от обвинений в «слабости идейно-воспитательной работы» (трое его молодых сотрудников незадолго до образования нового института подали заявления о выезде на постоянное место жительства за рубеж). Как при этом противостоять давлению горкома, потребовавшего чтобы Ядов был смещен с должности зав. социологическим отделом - это надо было сообразить.
(Вся эта история подробно описана в моем интервью 1990 года, данном одному из тогдашних «отъезжантов» Дмитрию Шалину, к тому времени уже профессору Университета штата Невада в США, когда тот, 15 лет спустя после упомянутых событий приехал, на родину, чтобы встретиться, в частности, с бывшими сослуживцами и учителем, которого своей эмиграцией как бы «подвел»).
Вообще, можно сказать, директор Черкасов и партийный секретарь Алексеев вместе как бы выполняли функции директора-организатора. За полгода удалось пройти нелегкий организационный период.
12. Попытка «давления на ЦК нашей партии»
При всех наших достижениях в деле строительства нового института, кончилось мое партийное секретарство внезапно и даже досрочно. Как раз на середину 1975 года пришелся разгром одной из лучших в стране социологических лабораторий Тартуского университета (Эстония), с коллективом которой ленинградских социологов связывали тесные узы профессионального сотрудничества и личной дружбы. Руководитель этой лаборатории Юло Вооглайд был обвинен в семи смертных (политических) грехах и исключен из партии. Его апелляция, уже отклоненная в эстонском ЦК, должна была рассматриваться в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС.
И вот, председателю. КПК при ЦК КПСС А.Я. Пельше в июне 1976 секретарем партбюро ИСЭП АН СССР было отправлено нижеследующее письмо:
«Глубокоуважаемый Арвид Янович!
Мне стало известно, что 23.06.1975 решением парткома Тартуского государственного университета, в результате обвинений политического характера
исключен из партии старший преподаватель кафедры психологии, научный руководитель
лаборатории социологии этого университета, член КПСС с 1958 г. Юло Вооглайд. <...>
Я знаю Ю. Вооглайда с 1965 г. За 10 лет научного сотрудничества и личной дружбы я имел возможность неоднократно убедиться в его преданности делу
коммунистического строительства, идейной выдержанности, партийной
принципиальности в решении научных и жизненных вопросов, высокой ответственности в отношении к делу и глубокой личной порядочности.
Кратко охарактеризую Ю. Вооглайда как ученого. Он известен как зачинатель
социальных исследований в Эстонской ССР, организатор одной из самых продуктивных
социологических лабораторий в нашей стране, авторитетный специалист по проблемам
массовой информации и пропаганды, социального развития производственных
коллективов <...>, быта и досуга трудящихся, социалистического образа жизни. Работу
Ю. Вооглайда характеризует отчетливая научно-практическая направленность. <...> Мне известно, что результаты работы Ю. Вооглайда по изучению партийной печати получили положительную оценку в отделе пропаганды ЦК КПСС.
Незаурядность Ю. Вооглайда как специалиста, организатора, педагога не подлежат сомнению. Не случайно, что многие советские социологи так или иначе учились у Ю. Вооглайда, применяют его методики, используют его опыт за пределами Эстонии. Я допускаю мысль, что такие качества Ю. Вооглайда, как увлеченность своим делом, активное вмешательство в жизнь, горячее стремление внедрить результаты исследований в практику <...>, в сочетании с его популярностью, могли дать повод для неправильной оценки его деятельности местными организациями и особо пристрастное отношение к нему.
<...> Мое обращение к Вам, Арвид Янович, как председателю КПК, это личное
обращение коммуниста. Я являюсь секретарем партийного бюро Института социально-
экономических проблем АН СССР, но в данном случае выступаю от своего, и только
своего имени. К этому письму меня обязывает мой партийный долг. Я вступал в партию
на 3 года позже Ю. Вооглайда, но я готов сегодня разделить ответственность с теми, кто рекомендовал его в ряды КПСС.
Копию этого письма я одновременно направляю в ЦК КП Эстонии.
С уважением
А.Н. Алексеев, старший научный сотрудник ИСЭП АН СССР, член КПСС с 1961 г.
27.06.1975».
Во втором письме в КПК при ЦК КПСС, от 6.09.1975, автор усилил формулировку: «Ручаюсь (за Ю. Вооглайда) своим партийным билетом...».
Некоторое время спустя об этих письмах стало известно в Ленинградском обкоме КПСС. Познакомившись с текстами обоих писем, директор Института схватился за голову: «Что Вы наделали, А. Н.!».
Обком не спешил с оргвыводами – слишком многое было в Институте завязано на партийного секретаря, да и как еще Комитет партийного контроля решит дело... Но бОльшая. часть моего секретарства (продолжавшегося с мая 1975 года по март 1976-го, прошла под «дамокловым мечом» или со «скелетом в шкафу» (с точки зрения партийного начальства).
В начале 1976 г., по истечении срока меньше года работы партийным секретарем, состоялось отчетно-выборное партийное собрание Института, избравшее новое партийное бюро, разумеется, уже без Алексеева. Обошлось без скандала, но в райкоме партии Алексееву «разъяснили», что его защита эстонского коллеги расценена как попытка использовать свое общественное (должностное?) положение для… «оказания давления на ЦК нашей партии» (!!).
Ну, бывший партийный секретарь без общественной нагрузки не остался. Некоторое время спустя, решением нового партбюро, он был введен в состав партийной комиссии по осуществлению права контроля за деятельностью администрации (именно так это называлось). И вообще вся эта история для «неудобного секретаря» тогда обошлась, как говорится, без последствий.
...Ну, а Юло Вооглайд был-таки из партии исключен бесповоротно (хоть и с несколько смягченной формулировкой). Вынужденный расстаться с Тартуским университетом, он переехал в г. Таллинн, где стал работать в Центре НОТ и управления Министерства легкой промышленности Эстонской ССР. В независимой Эстонии он стал потом видным общественным деятелем, депутатом парламента и т. п. Мы с ним и по сей день изредка обмениваемся электронными письмами.
Стоит заметить, что история моего заступничества за коллегу, хоть и протекала в рамках партийной «карьеры», не подпадает под выдвинутое выше определение общественной активности (советских времен), поскольку это была активность не санкционирванная (в отличие от «инакомыслия», я называю это «инакодействием»).
После всех этих событий я чуть было не уехал социологом на строительство Байкало-Амурской магистрали, но дело ограничилось участием в совместном, силами ИСЭПа и Дальневосточного филиала Академии наук АН СССР, исследовании социальной адаптации молодых строителей БАМ (проводившегося под руководством социолога из Благовещенска Владимира Дьяченко).
Интересно, что в ИСЭПе, работая в секторе В.А. Ядова, при проведении панельного (повторного) исследования «Человек и его работа. 1976», Ваш собеседник отвечал как раз за блок теоретических и методических проблем изучения общественной активности (в традиционном смысле). Одна из моих тогдашних работ так и называлась: «О взаимосвязи трудовой и общественной активности рабочих».
А еще я специально занимался проблематикой «социалистического соревнования». И удалось показать, что работники, которых непосредственный начальник (мастер) характеризует как «соревнующихся за коммунистическое отношение к труду», и даже многие из тех, кому присвоено звание «ударника коммунистического труда» об этой своей «общественной активности» вовсе не знают (или не помнят). Формализм и бессмысленность всего этого идеологического декора повседневного труда были доказаны в полной мере.
Ну, эта моя научно-общественная активность достаточно подробно отражена в томе 1 «Из неопубликованных глав «Драматической социологи»…», раздел 14.5). Отсылаю туда.
Стоит отметить, что вся моя профессиональная и общественная биография - и описанная выше, и после – являла собой нетривиальное сочетание «заурядной» (санкционированной) общественной активности (в рамках комсомола, партии, других общественных организаций советских времен) с неординарными поступками, проявлениями активности если не оппозиционной, то явно «выламывающейся» из рутинного уклада «общественной жизни».
Не будучи сам диссидентом, «инакомыслящим» (в конкретно-историческом смысле этого слова»), Ваш собеседник то и дело проявлял то, что я называю «инокодействием» - своего рода независимое поведение, этакое общественным «своенравием» (пользуясь выражением моего друга, проживающего в г. Вильнюсе, Анри Кетегата)..
13. «Эксперимент социолога-рабочего» и вокруг него (1980-е)
Из Института социально-экономических проблем старший научный сотрудник Алексеев уволился в январе 1980 г. Поступил на ленинградский завод полиграфических машин в качестве рабочего. Демонстративно это мотивировалось исключительно как углубленное исследование, включенное наблюдение процессов производственной жизни. Хотя по сути было также формой эскапизма из забюрократизированной научной структуры.
Итак, начался «эксперимент социолога-рабочего» (изучение производственной жизни изнутри, «глазами рабочего»). Предполагался этакий натурный эксперимент протяженностью 3-4 года. Однако, в силу ряда «привходящзих» обстоятельств, он затянулся на восемь с половиной лет, до середины 1988 г. (Возраст: в год поступления на завод - 45 лет, в год увольнения – 54 года).
Весь этот период жизни Вашего собеседника и «объекта изучения» подробно описан в моем 4-томнике «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» (СПб.: Норма, 2003-2005), поэтому не буду здесь на нем специально останавливаться.
С точки зрения взаимодействия с общественными организациями период был довольно бурный (недаром - «драматическая» социология).
В этот период жизни вошли: обыск на квартире (1983)и официальное предостережение органов государственной безопасности; «скандальное» исключение из партии (1984), а также из ряда других общественных организаций (Союз журналистов СССР, Советская социологическая ассоциация…), по идеологическим (политическим) обвинениям; моя «необходимая оборона» от этих обвинений и своего рода марафон апелляций, обращений в высшие партийное инстанции, вплоть до Съезда КПСС; с началом Перестройки – публикации центральной прессы («Литературная газета», «Огонек»…) в защиту, а потом и «во славу» «экспериментатора на самом себе»; наконец, «триумфальное» восстановление в рядах КПСС в 1988 году, да еще «без перерыва в стаже»; ну, и два года спустя (июль 1990; на заводе к тому времени уже не работал) действительно ДОБРОВОЛЬНЫЙ выход из партии. (чтобы больше уже никогда ни в какие партии не вступать).
Во время работы на заводе я в меру сил уклонялся от каких бы то ни было общественных нагрузок. Своеобразным способом избежать их был инициативный выбор себе минимального общественного поручения – народный дружинник. Раз или два в месяц мужчины являлись на пункт охраны общественного порядка, где получали от участкового милиционера инструкцию и маршрут, по которому несколько раз в течение одного вечера дружинники проходили компаниями по 3-4 человека, в поисках нарушителей..
Нарушителями общественного порядка были в основном выпивающие в подворотне. Их задерживали и конфисковали бутылку, которую вручали дежурному милиционеру. Бывало, что и сами выпивали в подворотне (за свой счет, и сняв повязки дружинника).
Основным же времяпрепровождением было сидение в пункте ООП и болтовня (этакий «мужской клуб»). Часам к 22 расходились по домам. Общественная работа не столь уж обременительная, да еще к отпуску за нее прибавляют 1-2 дня.
Что касается истории «необходимой обороны» от политических обвинений и т. п., продолжавшейся несколько лет, то это был период самой напряженной «общественной деятельности», разумеется, никем не санкционированной и весьма незаурядной. Вот и опять - своеобразное переплетение рутинной адаптации и «инакодействия» в плане социальной активности.
14. «Прораб Перестройки» (конец 1980-х – начало 1990-х)
С началом Перестройки и дальше наступил этап социальной активности совсем иного рода, включающий в себя участие и / или сотрудничество с «неформальными», самодеятельными объединениями (как они назывались поначалу), далее – с некоммерческими и негосударственными организациями, которые . понятно, представляют для Вас особый интерес. (11.11.2014)
Здравствуйте, Лена! Высылаю Вам очередной кусок нашей беседы on line. Заодно вычитал и по мелочи подправил предыдущий текст. Ваш очередной вопрос скорее всего будет касаться сотрудничества Вашего корреспондента собственно с НКО / НГО и форм общественной активности самого последнего времени. Ваш - Андр. Алексеев. 11.11.2014.
- Добрый день!! Да, Андрей Николаевич, мне интересно, как лично Вы воспринимали это время Перестройки? Произошли ли какие-то существенные изменения в Вашем сознании? Как складывалось сотрудничество с общественными организациями? И по какому пути продолжала идти Ваша дальнейшая общественная активность?
С уважением, Елена. (13.11.2014).
- Пожалуй, все же сначала подведу итог рассказанному выше.
Итак, в рамках «советского» периода собственной жизни (а он, понятно, у меня куда продолжительнее «постсоветского») социальная активность Вашего собеседника, развивалась как в рамках традиционных, официальных, санкционированных общественных организации (выше я называл это «общественной активностью), так и вне их, а также иногда в этих рамках, но НЕОРДИНАРНЫМ образом. Примеры того и другого, и третьего были приведены.
Из официальных общественных структур, кроме КПСС (о которой речь шла выше), довелось состоять (да и сейчас состою) в следующих общественных организациях:
- Союз журналистов СССР (потом – Санкт-Петербургский союз журналистов);
- Советская социологическая ассоциация (потом – Санкт-Петербургская ассоциация социологов);
- Всероссийское театральное общество ((потом – Союз театралных деятелей.
Можно добавить еще: Дом ученых им. А.М. Горького РАН (это современное название, когда вступал назывался как-то иначе). Но в этой последней общественной организации я, как и большинство ее членов, являюсь практически лишь потребителем-посетителем, а не действующей фигурой).
Во всех названных организациях я состою по 50-40 лет.
Из Союза журналистов СССР и из Советской социологической ассоциации меня в середине 80-х гг. исключали (вслед за исключением из партии), потом, как и в КПСС, восстанавливали, как бы с извинениями (без перерыва в стаже).
Наиболее драматичным было мое членство в Социологической ассоциации,, из которой не только исключали и восстанавливали, но и сам я из нее, уже в 2000-х гг., выходил, в потом, через несколько лет, вернулся (то и другое, скажем так, по принципальным соображениям.
Еще, с этой самой социологической ассоциацией (точнее с ее руководством) мне довелось в середине 1980-х гг. судиться (именно так!). Гражданский иск в защиту чести и достоинства я у секретариата ССА выиграл, что было для 1986 года сенсацией. Вся история моего членства и взаимоотношений с этой общественной организацией подробно описана в томе 3 уже неоднократно упоминавшейся книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» (глава 13).
Вот теперь, подведя итог своей предшествующей общественной активности (в изложенном выше смысле), а также - «своенравным» действиям в рамках официальных общественных структур, обратимся к некоммерческим / негосударственным организациям, или к участию в организациях «третьего сектора», ведущих свою историю от рубежа 1980-90 х гг.
Был еще недолгий, интересный период, непосредственно предшествовавший моему включению в деятельность НКО и т. п. Это был любопытный для исследователя вроде Вас процесс превращения нонконформиста и едва ли не диссидента (каковым, впрочем, себя не считал) в «прораба перестройки», и поначалу – вне каких бы то ни было общественных объединений.
Дело в том, что после того, как я оказался героем публицистических апологий в «Литературной газете» (сентябрь 1987, авт. – Л. Графова) ), затем в «Огоньке» (май 1988; авт. – А. Головков) – периодических изданиях, являвшихся тогда, как Вы если не помните, то знаете, форпостами борьбы за общественные преобразования, ко мне, стали очень активно обращаться за советом, поддержкой и т. п. такие же, как я «неудобные люди», вольнолюбцы и инакодействующие, для которых моя звезда показалась «путеводной».
Я отвечал на телефонные звонки от незнакомых людей, письма с выражениями солидарности, а иногда криками о помощи; с ленинградцами встречался, с иногородними переписывался, часто употреблял свой благоприобретенный авторитет для поддержки их «борьбы за перестройку». Уж о внутризаводской популярности (я ведь продолжал работать станочником и слесарем) уж и не говорю).
Это была «неформальная» социальная активность, требовавшая большой самоотдачи, но приносящее удовлетворение, и своим процессом и – иногда – результатами.
В конце 1987 г. меня посетили дома двое или трое гражданских активистов (тогда говорили – «неформалы», сейчас не вспомню всех, среди них - Петр Филиппов, один из основателей клуба межпрофессионального общения «Перестройка», Аналогичный клуб, как Вы, наверное, знаете, тогда же возник и в Москве, наверняка и в других крупных городах. Формально одним из учредителей этого была какая-то официальная общественная организация. Но это лишь ради легитимности. По существу, это было объединение людей (как правило, с высшим образованием, некоторые с ученой степенью, но были и работники физического труда) ставивших перед собой цель содействия делу радикальной и действительной, а не квази-перестройки.
Развитие производственного самоуправления, защита «неудобных людей», самодеятельная, альтернативная пресса, экономическое и политическое просвещение… Каждому направлению работы отвечала своя секция. Но, пожалуй, главным направлением (формой) деятельности общественно-политического клуба были дискуссии на острые актуальные темы
Среди персональных учредителей и лидеров клуба, кроме Петра Филиппова, были Виктор Монахов, Владимир Рамм, Лев Гольдштейн (редактор машинописного журнала - «печатного органа» клуба - «Перекресток мнений»). Был и один из моих давних друзей и коллег, ныне покойный, Александр Ющенко (между прочим, именно благодаря ему удалось сохранить уникальный комплект материалов опроса «Ожидаете ли Вы перемен?»; см. выше).
В деятельность этого клуба я включился со всей охотой и энтузиазмов. Это был мой первый опыт участия в организациях «третьего сектора». Не помню, входил ли я в совет клуба, избиравшийся на общих собраниях. Во всяком случае, был одним из активистов этого клуба. Об истории создания и деятельности клуба «Перестройка» довольно подробно рассказывается в моей книге «Драматическая социология и соцм\иологическая ауторефлексия» (том 3, гл. 19), в книгах Александра Сунгурова («Этюды политической жизни Петербурга. 1987-1994)»…), Александра Винникова («Цена свободы».).
Наиболее полным и ценным сводом информации об общественных объединения того времени, является книга «Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки. 1985-1991» изданная уже в 2009 году.
Между тем, «перестроечные» процессы не обошли стороной и Ленингралский завод полиграфических машин, на котором я продолжал работать. 1988 г. был порой наиболее бурного роста производственного самоуправления, создания советов трудовых коллективов, выборности руководителей производства. Будучи избран в заводской совет трудового коллектива (да и безотносительно к этому) я превратился в своего рода «рабочего лидера», этакого «комиссара перестройки».
Благо, что к тому времени я в совершенстве владел своей профессией – наладчика и оператора координатно-револьверного пресса и принадлежал к «костяку» бригады, в которой состоял, но даже и при этих условиях моя «общественная востребованность» начала входить в противоречие с выполнением основных производственных обязанностей. Кое-как я эту проблему решал.
Итак, завод, общественно-политический клуб, внеклубные общественные контакты. Высокий градус гражданской активности. Помню, одной из моих максим того времени (и даже раньше) стало: «Перемен не надо ждать, их надо делать!». Впоследствии, обозревая этот период жизни, я писал, что мой эксперимент «социолога-рабочего «растворился» в общественных процессах Перестройки.
В июле 1988 г., после 8,5 лет пребывания в статусе рабочего, я расстался с заводом и вернулся к штатной работе в области социологии. Сначала это была Ленинградская высшая профсоюзная школа культуры, а с октября 1989 года вновь образовавшийся Ленинградский филиал Института социологии РАН (результат «исхода « социологов из того самого Института социально-экономических проблем АН СССР, из которого я увольнялся 9 с лишним лет назад.
В ЛВПШК я, хоть и состоял в социологической лаборатории (кажется, она тогда еще сохраняла свое название лаборатории проблем коммунистического воспитания), но в основном занимался общественной деятельностью, только уже не разрываясь между станком и добровольно взятыми на себя общественными обязанностями, как на заводе. Предстояли первые свободные выборы народных депутатов СССР. Как человека, обретшего широкую известность, меня стали выдвигать кандидатом в депутаты.
Я соглашался с этими выдвижениями, предупреждая, однако, что поближе к выборам сниму свою кандидатуру в пользу А.Д. Сахарова. Становиться политическим деятелем я вовсе не собирался и регистрацию в качестве кандидата проходить не стал (признаться, подробностей не помню, хоть и сохранился у меня с тех пор текст своей предвыборной программы).
Но вот чем я всерьез занялся – это поддержкой некоторых кандидатов в народные депутаты, в качестве доверенного лица. Первым был молодой инженер Юрий Болдырев, являвшийся тогда одним из самых ярких выдвиженцев демократической общественности Ленинграда. Вопреки всем ухищрениям партийно-советского аппарата Московского района, Ю. Болдырев выиграл эти выборы у первого секретаря Ленинградского горкома КПСС Герасимова. На этих выборах тогда (1989) «пролетела» и вся партийная верхушка города, в том числе первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Ю. Соловьев.
Тогда же, кажется, во втором туре выборов, я выступал в роли доверенного лица писателя и главного редактора журнала «Нева» Бориса Никольского, тоже успешно. Потерпел неудачу на выборах, уже депутатов РСФСР, научный сотрудник Михаил Толстой, одним из доверенных лиц которого я был. (Правда. он стал депутатом позднее).
Доверенные лица обычно занимались агитацией в пользу своего кандидата. У меня была другая «специализация»: я отслеживал многочисленные нарушения в работе избирательных комиссий (относившиеся почти исключительно к демократическим кандидатам) и писал официальные жалобы и протесты. Это получалось у меня довольно ловко.
Интересно, что по совокупности моей активности в самодеятельных организациях, на выборах и т. д. работники партийного аппарата города держали меня за одного и лидеров «неформалов». Так что журналист из Агентства печати «Новости», даже озаглавил посвященную мне статью в журнале, предназначенном для распространения за рубежом: «Человек, которого ленинградские бюрократы боятся больше, чем Горбачева» (!!).
Тогда, в 1990 г., избирались и местные органы власти, в частности, знаменитый Ленинградский совет (впоследствии называвшийся Петросоветом). По крайней мере, четверо из моих ближайших коллег-социологов стали депутатами этого совета. Что касается меня, то я, несмотря на всю свою гражданскую активность, от «хождения во власть» уклонился.
В 1989 г., отчасти на базе клуба «Перестройка», возникла общественно-политическая организации «За Народный фронт» (одним из инициаторов создания которой я был, наряду с Юрием Нестеровым, Геннадием Богомоловым и др.). А затем зародился и сам Ленинградский народный фронт – достаточно массовое общественное движение. «Процесс пошел»!
15. Социолог (1990-е – 2000-е)
Научное подразделение Ленинградского филиала Института социологии АН СССР, куда я перешел из профсоюзной школы культуры осенью 1989 года, назывался: «Сектор социологии общественных движений».. Его возглавлял Владимир Костюшев, а сотрудниками были относительно молодые (тогда) социологи, соединявшие науку с гражданской активностью. Из этого сектора вышли и будущий глава известной некоммерческой исследовательской организации Центр независимых социологических исследований Виктор Воронков, и легендарный Леонид Кесельман, зачинатель весьма точных электоральных прогнозов на базе своего профессионального «ноу-хау» - уличных опросов, и ряд профессоров будущего знаменитого Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Сам я стал заниматься в этом секторе теорией и методологией изучения общественных движений, а также затеял едва ли не титанический труд – создание Архива-коллекции нетрадиционных периодических изданий и документов общественных движений «Россия на изломе». Поначалу это было частью сектора, а потом обрело самостоятельное значение научно-информационного центра, с уникальным , одним из крупнейших в стране собранием самиздата, новой (возникшей после 1986 г.) прессы и документов общественных движений и «третьего сектора».
Этот архив был поначалу неофициальной, не зарегистрированной ячейкой профессионального социологического сообщества, с одной стороны, и гражданского общества с другой. Существовал он на пожертвования и на личные средства энтузиастов. Помещение первые десять лет предоставлял СПб филиал Института социологии РАН, в котором я тогда .работал. Вся работа по поддержанию архива-коллекции в рабочем состоянии строилась на общественных началах.
«Алексеевский архив» (это название за ним закрепилось уже позже) был весьма востребован социальными исследователями (как отечественными, так и зарубежными), а также самими гражданскими активистами, которые были как его пользователями, так и основными вкладчиками.
(Судьба подобных общественных инициатив порой бывала печальна – кончаются ресурсы, нет помещения, уходят энтузиасты; но этому архиву «повезло» сохраниться, и вот уже 8 лет, как оп передан мною в Научно-информационный центр «Мемориал» (СПб). где сберегается, к сожалению, в пока не расконсервированном после передислокации состоянии).
Моя социальная активность все 20 лет после поступления (1989) в ЛФ (потом СПбФ) Института социологии АН СССР (потом РАН) – научное учреждение, ставшее теперь самостоятельным академическим институтом (Социологический институт РАН) поддерживалась на довольно высоком уровне – и в рамках Института, и в рамках общественной организации – Санкт-Петербургской ассоциации социологов.
История возникновения самостоятельного института из регионального филиала московского (рубеж 1990-х – 2000-х гг.) была довольно драматичной. При этом структурном преобразовании оказались не учтены интересы научного коллектива, предпринята попытка закрытия ряда успешно развивавшихся научных направлений. Этому пришлось энергично противодействовать, я оказался своего рода «лидером оппозиции». Эту историю здесь опускаю, поскольку она подробно описана в книге «Профессия – социолог…» (том 2, глава 4).
Моим главным научным результатом была монография – 4-томник «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», посвященная в основном «эксперименту социолога- рабочего» 1980-х гг., а также общественному контексту этого эксперимента (включая его пред- и постисторию). Книга эта была издана на средства гранта Российского фонда фундаментальных исследований , в петербургском издательстве «Норма», в 2003-2005 гг.
Из событий общественно-профессиональной жизни Вашего собеседника, стоит упомянуть организацию (и написание) «Открытого письма 40 петербургских социологов коллегам-социологам России». (июль 2007) Это была попытка части социологической общественности противодействовать набиравшим силу мракобесным тенденция в развитии общественной науки. Тоже не буду здесь останавливаться на этом сюжете и отсылаю к своей статье «Виртуальное эхо» , где вся эта история подробно описана..
При всем авторитете в профессиональной среде, я оказался достаточно неудобной фигурой в глазах тогдашнего руководства Социологического института, итогом чего стали дезаттестация и увольнение из Института, по сокращению штатов, в 2008 году. Ну, мне удалось построить из истории своего увольнения социологический кейс (не привыкать после «эксперимента социолога-рабочего»!). Так возникла новая монография (в соавторстве с моим киевским другом и коллегой Романом Ленчовским) – тоже 4-томник «Профессия-социолог…» (СПб.: Норма, 2010), где упомянутому кейсу посвящен первый том. (Остальные тома являются своеобразной антологией авторских работ последних лет, а также – мониторингом событий общественной жизни Петербурга и страны конца 2000-х гг., с упором на проблематику гражданской активности).
(Например, весь 4-й том посвящен летописи-мониторингу борьбы общественности Петербурга против попытки строительства в нем уродливого, калечащего облик города небоскореба - газпромовского «Охта-центра» - борьбы, закончившейся, как известно, победой гражданского общества).
Книга «Профессия – социолог…», как и предыдущая («Драматическая социология…», доступна в интернете: том 1; том 2; том 3; том 4.
16. «Не работающий» пенсионер
Итак, 2008 год, Вашему собеседнику (тогда) – 74 года. Расстался с академическим институтом, «не работающий» пенсионер». Но парадоксальным образом последующие годы оказались замечательным временем повышенной и профессиональной и общественной (теперь уже в широком, а не в «советском» смысле) активности, как в рамках современных НКО / НГО, так и автономно («сам себе НКО»). Откуда такой «прилив сил»? А их и прежде хватало, только теперь НИКТО НЕ МЕШАЕТ.
Вся деятельность субъекта стала СВОБОДНОЙ, не стесненной рамками и, ограничениями и предписаниями официальных структур (академической организации, прежде всего). Нет полубессмысленных, а то и просто бессмысленных трат времени и нервов на пустопорожние планы, отчеты, заседания… Я и раньше старался приспосабливать «службу» в Институте к своим интересам, а не наоборот. Но теперь даже и в этом исхитряться не нужно.
«Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный».
Многие люди, уйдя на пенсию, расставшись с «родным коллективом», как бы утрачивают смысл (да и волю к …) жизни. Но – может быть и наоборот. Жаль, что период этакой свободы вообще - естественно конечен. Формы самореализации в этом возрасте могут быть самые разные – от воспитания внуков до профессионального творчества. Последнее – мой случай.
В моем биографическом интервью 2012 г. «Прожитыми годами не горжусь, но вроде и не стыжусь их…» , отвечая на вопрос Бориса Докторова относительно своей жизни «на пенсии», довелось «инвентаризировать» направления и сферы своей профессиональной (она же – и общественная) жизни. Процитирую:
«…Последующие (после увольнения из Института. – А. А.) пять лет оказались едва ли не самыми продуктивными в моей профессиональной биографии, хотя бы солнце жизни естественно и склонялось к закату. Коль скоро ты просишь «выделить» опорные моменты, я назову несколько сфер приложения сил (они же - формы самореализации):
1) Занятия биографикой, скажем так, в социологическом и историческом аспектах, иногда с претензией на междисциплинарный синтез. В основном теоретико-методологические изыскания, но также и «прикладные». Работа «в точке пересечения биографии и истории общества» (по выражению Ч. Р. Миллса). Этому немало способствовал и наш коллективный мега-проект, который назову привычным словом «Международная биографическая инициатива», и «невидимый колледж», сложившийся на его базе.
(В известном смысле итоговой здесь является большая работа, опубликованная в журнале «7 искусств»: «Корни и ветви…», часть 1 и часть 2. - А. А.).
2) Наблюдающее участие в жизни социологического сообщества Питера, да, пожалуй, и России, от попыток консолидации сопротивления мракобесным тенденциям в развитии социального института отечественной социологии, особенно активизировавшимся во второй половине «нулевых» годов, до волонтерского «социологического сопровождения», подготовки и проведения двух - Московского и Уфимского - «Четвертых» всероссийских социологических конгрессов в 2012 году.
3) Довольно активное участие в делах Научно-информационного центра «Мемориал» (СПб) . Этой замечательной команде энтузиастов (одной из тех некоммерческих организаций, кого наши бдительно/бдящие власти пытаются записать в «иностранные агенты»), мне удалось передать свой многострадальный (во времена пребывания в Социологическом институте) «Алексеевский архив». Участвую и в других мемориальских проектах.
4) Своего рода камеральная работа (так это называется, например, у геологов), как ее можно обозначить, если считать всю жизнь работой полевой. Каждому камушку и сколу породы, привезенному когда-то из экспедиции, нужно найти свое место в коллекции, описать, истолковать в контексте и т. д. Работа с архивом (не «в», а именно «с»), причем по преимуществу – с собственным. Итог – три тома «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»» (тома 1, 1/1, 1/ 2). Вот отвечу на твои вопросы, и займусь четвертым (том 3).
Не так давно, я опубликовал на портале «Когита.ру» две своих сетевых библиографии за последние 15 лет: «Сезам, отворись!» (там, кстати, и некоторые работы коллег и друзей, вывешенные мною на Яндекс.Народ.ру и на Диск.ру) (Примечание от сентября 2014: В настоящее время хранение материалов на ресурсе Яндекс.Народ.ру прекратилось. – А. А.) и «ППСС Андрея Алексеева» (ППСС – почти полное собрание сочинений. Эта остроумная аббревиатура заимствована у красноярского историка-мемориальца Алексея Бабия).
5) Продолжение «драматической социологии», во времени и пространстве (то и другое – социальные), причем с отчетливым пониманием, что «жизненные приключения» на надо искать (тем более на склоне лет), они сами тебя найдут, и надо только не отказываться от предлагаемых самой жизнью предметов и поводов для наблюдения, описания, анализа и рефлексии. Собственная жизнь, во всех ее связях и опосредованиях, как включенное наблюдение, а лучше - наблюдающее участие.
(О понятии наблюдающее участие см. подробно: «Познание действием (Так что жк такое драматическая социология?» Там, кстати, и краткое описание политического «дела Алексеева» середины 1980-х гг. - А. А.)
6) Мониторинг современной общественной жизни («бывали хуже времена, но не было подлей», впрочем, и интереснее не так уж много было). 2009-2010 годы так или иначе резюмировались в томах 2 и 3 книги «Профессия – социолог…». Вообще же, мониторинг реализовался через рассылки-обозрения для коллег и друзей, начиная с 2007 года по сей день.
Начиная с осени 2012 г. произошла своего рода институционализация этой деятельности, в форме так называемого краудсорсинга на информационно-аналитическом портале «Когита!ру. Общественные новости Северо-Запада». Это работа повседневная, состоящая в том, чтобы вывешивать на этом интернет-портале в среднем в день по три-четыре материала – не своих собственных, так других людей, не перво-, так ре-публикации, но всегда по своему вкусу отобранные и откомментированные.
Теперь мои ежемесячные рассылки приобрели вид хронологически упорядоченного архива и навигатора по порталу – для тех, кто не успевает следить за динамикой панорамы на нем регулярно.
Вот, пожалуй, я кратко осветил (перечислил) «опорные моменты» или направления деятельности социолога-волонтера. Они расставлены здесь не в порядке приоритетов, а, так сказать, хроно-тематически». (Конец цитаты).
Добавлю, что, пожалуй, никогда прежде я не имел такого количества площадок для публикаций. Здесь и «Социологический журнал», и журнал социологических и маркетинговых исследований «Телескоп», и сайт Центра социального прогнозирования и маркетинга, и сайт российско-американского проекта «Международная биографическая инициатива», и информационно-аналитический портал «Когита!ру», и сайт Санкт-Петербургской ассоциации социологов, и журнал Евгения Берковича «Семь искусств»…
В интервью, которое сейчас цитировал, все перечисленные направления и сферы приложения сил освещены подробно, Не буду повторяться. Подчеркну, что едва ли не в каждом из направлений происходит своего рода синтез профессиональной и общественной (в широком смысле) активности. Но об этом поговорим позже. Жду очередного Вашего вопроса. (15.11.2014)
17. Конкретно-исторический подход
- Добрый день, Андрей Николаевич! Вновь, огромное спасибо за столь развёрнутый ответ-рассказ на мой вопрос. Изучив написанное, у меня, как всегда, вновь возникла туча вопросов, но, немного подумав, я решила всё-таки сконцентрироваться лишь на двух… Но зато КАКИХ!
Беседуя с Вами, у меня сложилось впечатление, что НКО - это уже даже не часть Вашей жизни, а и есть Ваша жизнь. Хотелось бы узнать, насколько я близка к истине, и в действительности, ЧТО лично для Вас НКО/НГО?
Ну и вопрос, который, по-моему мнению, гармонично дополнит предыдущий, и который поможет (и мне, и возможно, Вам) так сказать развернуть его, заглянуть вглубь себя: что было бы, если бы в Вашей жизни не было НКО/НГО? Вопрос, безусловно, гипотетический, однако…очень бы хотелось «услышать» на него ответ. (14.11.2015)
- Конечно, нехорошо, что отвечаю с таким опозданием, Простите великодушно. Оправдываться не люблю: виноват, и все тут.
Если просмотреть все 3 печ. листа нашей предыдущей беседы (а я это, наконец, сделал, и даже подзаголовки придумал), то обнаружится: а) я более или менее подробно пересказал Вам собственную жизнь (биографическое же интервью!), но под определенным углом зрения: вовсе не затрагивались бытовые, личные, семейные сюжеты; б) предметом нашего разговора было то, что можно назвать ОБЩЕСТВЕННОЙ САМОРЕАЛИЗАЦИЕЙ ЛИЧНОСТИ, или, что, пожалуй, несколько Уже, ее (личности) самореализацией в общественной сфере.
Строго говоря, любая сфера жизни есть сфера приложения человеческих сил и способностей, или самореализации - хоть домашнее хозяйство, хоть воспитание детей, хоть дружеское общение…Уж не говорю о профессиональной занятости. Спецификой нашего предмета является – социальная активность, направленная ВОВНЕ (за пределы ближнего круга общения) и активность добровольная, т.е. идущая ИЗНУТРИ, а не вынужденная некими внешними обстоятельствами. .Но ведь НКО / НГО – не что иное, как частный случай такой активности, или – точнее – форма ее (само)организации..
Во всякой коллективной, групповой деятельности происходит не просто сложение, а приумножение индивидуальных сил, это – азбука теории деятельности и социальной философии.. Этот «параллелограмм сил» тем мощнее и эффективнее, чем более индивидуальные усилия направлены к единой, общей цели., а не являются существенно разнонаправленными.
Дальше вступают в действие всякие общественно-нормативные ограничения и правила (НКО должно иметь свой устав, должно регистрироваться, формализовать членство и источники поступления средств, представлять соответствующие отчеты в государственные органы и т. д.). Все это «бюрократическое сопровождение» идущей изнутри и направленной вовне социальной активности тормозит всякую инициативу и остужает благородный порыв. Но тут приходится сообразоваться с внешними требованиями и обстоятельствами.
Ну, да все это Вы, особенно применительно к нашим общественно-политическим реалиям, не хуже меня знаете.
Теперь отвечу на Ваш вопрос. Отождествление собственной жизни с теми или иными формами добровольной общественной самоорганизации (частным случаем которой является современный «третий сектор») в принципе и впрямь применимо к моей персоне (да только ли к моей; примерьте-ка и к себе!).
Или, скажем скромнее, формы общественной, групповой самоорганизации исторически разнообразны и преходящи, но – в любых модификациях - их роль в жизни общественно отзывчивых, социально ориентированных и внутренне мотивированных людей может быть чрезвычайно высока. Пожалуй, это и случай Вашего собеседника.
Второй Ваш вопрос вызывает у меня, пожалуй, улыбку. Без НКО / НГО (в современном воплощении этих общественных форм) человечество обходилось тысячелетия. Ну вот, не будем далеко ходить: в жизни поколения моих родителей не было никаких НКО. Что же, и социальной активности не было?. Большую часть жизни я обходился безо всяких НКО / НГО . И ничего. Вот, народились они, историческое время им приспело, и я в них «влился». А запретят всякую групповую общественную самодеятельность, как во времена «большого террора» или даже «развитого социализма», мы, вы, другие, что-нибудь еще придумают.
Ибо изничтожить всякую социальную активность невозможно, даже в самом, что ни есть, тоталитарном обществе. (13.02.2015)
- Андрей Николаевич, СПАСИБО огромное за столь развёрнутые ответы! Вообще, спасибо за то, что не отказали в такой форме интервью, поделились своим опытом. Наше интервью подошло к концу, список вопросов иссяк (хотя, безусловно, с Вами можно говорить, говорить и говорить). Надеюсь, я не сильно «выбивала» Вас из ритма жизни своими расспросами (просто, мне действительно интересно всё то, о чём Вы мне рассказывали). Спасибо и за дружелюбность, за открытость, за честность…Надеюсь, что и Вам материал нашей онлайн-беседы пригодится! (я помню, об этом Вы говорили в самом начале интервью). До встречи на Когите! Е. Пуьтдлва-Стумбрис. (14.02.2015).
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Недавно мне пришло в голову собрать вместе все интервью, которые приходилось за свою жизнь давать. Некоторые из них оперативно публиковались, некоторые оставались в столе интервьюера (и интервьюируемого) и дожидались своего срока. В 2014 году автор этих строк опубликовал на портале «Когита!ру» своего рода сериал под названием «А. Алексеев. Интервью разных лет» из 5 частей: часть 1; часть 2, часть 3; часть 4; часть 5.
Из этих интервью – два биографических: «Рыба ищет, где глубже, а человек – где не так мелко…» (2006) и «Прожитыми годами не горжусь, но вроде и не стыжусь их…» (другое название: «Продолжение следует») (2014) . Эти интервью публиковались: на сайте американо-российского проекта «Международная биографическая инициатива», в петербургском журнале социологических и маркенговых исследований «Телескоп» (2014, №, 4) на портале Когита.ру, на сайте Санкт-Петербургской ассоциации социологов, вошли они и в он-лайн книгу Б. Докторова «Биографические интервью с коллегами-социологами».
Настоящее интервью, названное автором; «На семи ветрах (исповедь общественного активиста)», - наверное, завершает этот цикл.
Биографическое интервью – особый жанр, в котором успех зависит как от интервюируемого, так от интервьюера. При соответствующей установке обоих собеседников, оно может стать содержательной ауторефлексией, размышлением о пройденном пути, о мире в себе и о себе в мире. Здесь не только фактография, но и жизнеощущение, и жизнеосмысление, и, может быть, суд над самим собой. Как правило, это – АВТОПОРТРЕТ, суть которого не только в том, что рассказано, но и КАК рассказано.
Во всяком интервью, включая биографическое, существенна его диалогическая природа. Здесь многое зависит от интервьюера, его искусства СПРАШИВАТЬ и СЛУШАТЬ. Пользуюсь случаем выразить свою признательность нижнетагильскому историку Елене Путиловой-Стумбрис, которая была для меня заслуженным собеседником. (Заслуженный собеседник, по А.А. Ухтомскому, - тот, которого ты заслужил).
А. Алексеев
24.02.2015.
Конец
См. также на сайте российско-американского проекта «Международная биографическая инициатива»: http://cdclv.unlv.edu//archives/Interviews/alekseev_15.pdf
